…поднялся по ступенькам.

Надя оказалась миловидной шатенкой лет тридцати, небольшого роста, чуть пухленькой, с несколько грустным лицом и лучистыми тепло-шоколадными глазами. Длинные волосы ее были заколоты на затылке костяным гребнем.

– Что с Викентием? – проводив Ивана в дом, тихо спросила она. – Обещал ведь писать, и…

Раничев почему-то не стал лукавить:

– Боюсь вас огорчить, Надя…

– А я ведь чувствовала, – просто, без всякого надрыва, произнесла женщина. Как-то даже слишком просто, словно бы знала. – Чувствовала, что больше его не увижу… Видать, судьба.

Она села на выкрашенный голубой масляной краской табурет и, положив руки на колени, тихо заплакала. Накинутая на плечи шаль упала на пол.

– Ну что вы так, – Иван поднял шаль. – Не переживайте.

– Да я уж отпереживалась свое, – неожиданно улыбнулась Надя. – А Викентий… жаль, конечно, но я ведь его предупреждала. Хороший человек… был, – она всхлипнула. – Хоть и урка… Если бы не он, не знаю, как и выжила бы… Да сами помните, как сразу после войны было. Голод страшный… Я тогда в колхозе работала – так за трудодень редко когда больше четырехсот граммов зерна давали… а часто и того меньше. Встретила вот Викентия… муж-то на фронте погиб. Он, Викентий-то, в город помог перебраться, если бы не он, мы бы…

– Мама! – прошлепав босыми ногами по полу, из комнаты вышел ребенок – светловолосый мальчик лет двенадцати, маленький, щуплый и кареглазый, лямка явно великоватой майки сползла с левого плеча его, обнажив белесый шрам на ключице.

– Что случилось? – подозрительно поглядев на Раничева, фальцетом осведомился мальчик. – Мама, кто это? Почему ты плачешь?

– Это Генька, сынок, – Надежда улыбнулась и, обняв сына, легонько подтолкнула в комнату. – Все в порядке, милый. Иди-ка, спи.

– А… – Генька обернулся к Ивану.

– Спи, – взъерошила ему волосы мать. – А мы тут без тебя поговорим, нечего взрослых подслушивать.

– Ла-а-адно, – улыбнувшись, мальчишка пошлепал спать, но на полпути обернулся. – Мама, ты мой гербарий никуда не девала? А то я его завтра в школу обещал принести, и вот никак не найти.

– Не девала, – Надя покачала головой. – Может, в мансарде?

– Точно! – Генька бросился к двери. – Я щас посмотрю…

– Я те посмотрю! Ну куда ж ты, голый! Завтра зайдешь, как в школу справишься.

– А ты мне напомнишь?

– Да уж напомню.

Раничев улыбнулся:

– Славный у вас мальчик. Наверное, отличник?

– Да нет, хорошист. А по географии, литературе, истории – так и отличник, – не удержавшись, похвасталась Надя. – Учителя хвалят.

Иван поднялся с лавки и снял с вешалки шляпу:

– Ну, Надежда, извините за вторжение…

– Стойте. Куда же вы на ночь глядя?

Иван развел руками.

– Переночуйте у нас, в мансарде. Я сейчас чайник поставлю.

Сказать честно, Раничев не нашел в себе сил отказаться, да и куда ему было идти? Ну разве что обратно на свалку.

– А вы ведь не из блатных, – подливая гостю чай, вдруг тихо промолвила Надя. – Но знаете Викентия… Значит, вместе сидели, но не за политику – Викентий не любил политических.

– За колоски я, – усмехнулся Иван. – Получил червонец по июньскому указу, ну знаете, такой в сорок седьмом вышел – о хищении государственного и общественного имущества. Я ведь тоже, как и вы, колхозник… только не совсем обычный – библиотекарь, знатная у нас изба-читальня была, на весь край славилась.

– А я ведь заметила, что вы интеллигент… – женщина улыбнулась, – Ой, вот глупая, даже не спросила, как вас зовут.

– Иван Петрович. Иван.

– Я ведь тоже на библиотекарских курсах учусь – Викентий настропалил. Ну и работаю – уборщицей в поликлинике.

– Учеба – хорошее дело, – одобрительно отозвался Иван.

– Да вы сахар, сахар берите. Не стесняйтесь, – Надя подвинула сахарницу с рафинадом и маленькие никелированные щипчики. – Да не ждите, пока остынет, лейте по-простому – в блюдце.

Раничев так и поступил, бросив в чай маленький кусочек сахара и откусив от хрустящей горбушки свежего хлеба с маслицем… Как-то уж больно жирно для простой уборщицы, к тому же имеющей на иждивении несовершеннолетнего сына. Насколько помнил Иван, килограмм масла в те времена стоил рублей шестьдесят, почти столько же – водка; рабочий – хороший профессионал пятого-шестого разрядов – имел в месяц рублей пятьсот, в крупных городах – и до тысячи, сколько же получала уборщица, трудно было представить. Впрочем, чего уж там представлять?

– А сколько вы получаете, Надя, если не секрет, конечно?

– Да какой уж секрет, двести рублей… ну иногда профком чего подкинет.

– Да-а, – Иван покачал головой. – Не слишком-то разживешься с ребенком.

– Зато пионерлагерь бесплатный, ведомственный, по путевке.

– А почему б вам по медицинской части не пойти, Надя? – неожиданно спросил Раничев. – Наверное, смогли б потом устроиться в вашей же поликлинике.

– Да смогла бы… Только не люблю я, Иван, ни крови, ни страданий людских. Тошно мне от всего этого, ох тошно. Бывает, за смену такого насмотришься… – женщина махнула рукой. – Да и сестринских курсов у нас нет, в Рязань надо ехать – а Геньку я на кого брошу?

– Тоже верно, – кивнул Иван. – Ну да и библиотекарем работа ничего – чистая, правда, вот платят мало. Ну так, наверное, и не в деньгах оно, счастье-то, а?

Надя тихонько рассмеялась:

– Уж не в деньгах, точно. Хотя, конечно, деньги бы не помешали… Вы ведь не местный?

– Да живал когда-то, до войны еще. Сейчас вот приехал родичей навестить – а и некого, все померли. Сейчас вот хочу пожить тут с месяцок – наследство оформить.

– Так живите у меня! Я вам мансарду сдам – зимой-то там холодно, ну а сейчас пока морозов сильных не обещают.

– Вот и хорошо бы, – Иван улыбнулся. – Вы не беспокойтесь, я вам заплачу.

– Дорого не возьму, а ежели чуть приплатите, столоваться и у меня можете – все веселее, – Надя взяла со стола керосиновую лампу. – Ну идемте, покажу вам лестницу… Там чистое все постелено, так что не стесняйтесь…

– А с электричеством у вас, я вижу, проблемы? – кивнув на лампу, пошутил Раничев.

– Это не у нас, это на подстанции где-то… Ну во-он наверх лестница, не спотыкнетесь?

– Да уж, постараюсь.

– Удобства во дворе, рядом.

Пожелав неожиданному постояльцу спокойной ночи, Надежда ушла в дом, а Раничев поднялся по крутой лестнице на чердак, в мансарду. Небольшую, но уютную комнатку сквозь оконный переплет освещал уличный фонарь, не особо ярко, конечно, но вполне достаточно, чтобы разглядеть застланную покрывалом софу, небольшой столик, полку с книгами. Иван присмотрелся: Майн Рид, Жюль Верн, Фенимор Купер, еще какие-то детгизовские издания – верно, летом в мансарде жил Генька. Ну что ж – еще с утра не было ни кола ни двора, а вот уже ночью появилось вполне сносное жилище. Осталось решить финансовый вопрос, чуть-чуть приодеться – и можно заняться поисками. Насчет документов Раничев пока не заботился – в частном доме наверняка имеется своя домовая книга, а участковый вряд ли заглянет за две недели, максимум – три. Именно такой срок отпустил себе Раничев для окончания дела.

Накрывшись покрывалом – и в самом деле было довольно прохладно, но ничего, терпимо, Иван с наслаждением вытянулся на чистой простыне. Мысли его помимо всего прочего вернулись к хозяйке дома. Наверное, только наши русские женщины на это способны – приютить, обогреть, накормить неизвестно откуда взявшегося бродягу – на что-то большее внешний вид Раничева сейчас явно не тянул, да и вообще необходимо было поскорее изменить имидж – ночью его пальто и шляпа еще сходили за приличные, но вот днем их явно одевать было нельзя. Да и подстричься, обязательно подстричься – в сорок девятом году длинные волосы носили разве что священники и монахи или там знаменитые дирижеры, художники и прочие богемные личности. Ни тем ни другим Иван не был… А кем был – над этим следовало подумать, и хорошо подумать, хватит импровизаций – то, что сошло с доброй и простой женщиной, вряд ли прокатит с кем-нибудь поискушенней. Итак он, Иван Петрович Иванов – не стоило оставаться под своей фамилией, по профессии… гм… историк. Ну да, историк, вынужденный уехать в деревню из-за «ленинградского дела» – аресты как раз прокатывались по всей партийной верхушке города на Неве, да и не только по верхушке – простых людей тоже, как всегда, не жалели. Вот услыхал, что в городе время от времени появляются кое-какие раритеты, решил узнать, может, что прикупить для коллекции? Да-да, именно таким вот полусумасшедшим коллекционером, любителем старины, и нужно представиться, вернее – пусть так о нем потом думают бандиты, на след которых нужно обязательно выйти через ту же Надежду. Вряд ли подруга Викентия ничего не знает о его друзьях! Историк, так… Не самая плохая маскировка, за бывалого урку он перед знающими людьми все равно не проканает.

Утром Раничева разбудил Генька. В серой школьной гимнастерке, подпоясанной широким ремнем с ярко начищенной пряжкой, с полыхавшим огнем на груди пионерским галстуком алого шелка, Генька заглянул в дверь и, вежливо пожелав доброго утра, осведомился, проснулся ли «дядя Иван», присовокупив, что, ежели проснулся, так тогда «мама Надя» ждет его к чаю.

– Сейчас спущусь, – подмигнув мальчику, улыбнулся Иван. – Это что, твой, что ли? – Он кивнул на фотоаппарат в коричневом кожаном футляре, висевший на гвоздике у самой двери.

– Мой, – с гордостью отозвался Генька. – «ФЭД», не что-нибудь!

– А я думал – трофейная «Лейка»! Ну «ФЭД» ничуть не хуже.

Мальчик улыбнулся:

– Еще бы! Еле у мамы Нади выпросил. Так спуститесь к чаю?

– Обязательно!

Генька загрохотал ботинками по узким ступенькам лестницы.

Расчесав волосы найденной в столе расческой, Раничев спустился к столу – Генька уже поел и, убегая в школу, махнул на прощание рукой.

Надя хлопотала у плиты в темно-бордовом креповом платье, в туфлях-лодочках и наброшенной на плечах шали. Иван краем глаза углядел в смежной комнате приоткрытый шкаф, в котором аккуратно, на вешалках, висели несколько летних крепдешиновых платьев и мужская бостоновая пара солидного темно-синего цвета.

– Красивое у вас платье, – похвалил Иван.

Надежда усмехнулась, поправив на руке часики, и кивнула на стол:

– Кушайте! Чем богаты, тем и рады.

Иван не отказался, попил чаю с ситником.

– Я сейчас ухожу, – надев пальто, произнесла Надя. – Там, на веранде, керогаз и бритвенный прибор – помазок, лезвие… Думаю, вам пригодится.

– Спасибо, – от души поблагодарил Раничев.

После ухода хозяйки он вымыл голову и тщательно выскоблил щеки и подбородок, стараясь как можно меньше походить на себя самого. Может статься, его здесь до сих пор искали по старым летним делам. Так… Отыскав наверху ножницы, Иван кое-как обкарнался – не Бог весь что, но пока сойдет. Тем более что шататься по городу он сегодня не собирался, по крайней мере, в первой половине дня. Для начала нужно было решить финансовую проблему – навестить оставленный еще летом тайник. Кое-что оттуда, конечно, наверняка выгребли – но пара перстней должна была остаться – Иван помнил, что специально запрятал их чуть в стороне.

Поймав на площади перед Осоавиахимом попутный грузовик, Раничев безо всяких приключений добрался до пионерского лагеря лесхимзавода и, махнув шоферу, спустился к реке. Вот и приметная береза, кусты, овражек… И словно бы чья-то синяя тень шарахнулась вдруг в сторону и тут же исчезла неизвестно куда. Какой-то мужик, даже как-то смутно знакомый, наверное, из работников пионерлагеря… Раничев затаился. Кажется, ушел… И черт с ним!

Оглядевшись по сторонам, Иван нагнулся и поворошил руками холодную глинистую землю… Ага! Есть!

Фиг! Никакой это не перстень! Пионерский значок – с серпом и молотом и тремя лепестками пламени, с золотистой, по белому, надписью – «Всегда готов!». Вот блин… Да нет, не может быть, чтобы уж совсем ничего не осталось… Но вот же оно! Золотое кольцо с красивым голубым камнем… И – совсем рядом сверток. Что-то завернутое в газету «Пионерская правда». Деньги! Новые, образца тысяча девятьсот сорок седьмого года… Раничев торопливо пересчитал – три тысячи! Вот это подарок!

Добравшись до города на попутной подводе, Раничев продал перстень цыганам за две тысячи рублей. Конечно, колечко-то стоило как минимум в два раза дороже, да только вот не в ломбард же его нести. Цыгане оказались ушлыми – все вполне хорошо понимали. Ну, две тысячи – тоже деньги.

Для начала Иван купил в потребкооперации красивый полушерстяной костюм, светло-серый, в полосочку, за четыреста тридцать рублей пятьдесят копеек, белую сорочку и бордовый, в темную горошину, галстук. Не забыл и про ботинки, пальто, шляпу – прихватив все, направился в баню, где с остервенением попарился, помылся и, посетив парикмахерскую, подстригся под бокс, приобретя вид этакого гарвардского профессора-сноба.

После бани – уже вечерело – Раничев вовсе не направился сразу домой, в мансарду, а долгое время шатался по промтоварным магазинам, прицениваясь к различного вида товарам:

– Девушка, у вас крепдешиновые платья есть?

– К сожалению, нет, все разобрали.

– А сам креп-де-шин?

– Зайдите завтра.

– Ну, тогда покажите мне во-он тот костюм за полторы тысячи. Это чистая шерсть?

– Чистая…

Иван не просто приценивался – запоминал – осознал вдруг, что нужно срочно менять имидж. Нет, сумасшедший доходяга историк никуда не годился – не проканает с этакими хитрецами.

Уже было темно, когда Раничев вошел в дом – Надежда встретила его на крыльце, видно, выглядывала в окно. На веранде сильно пахло сигаретным дымом… Ну-ну…

Ранчиев вошел в прихожую, разделся, аккуратно повесив на вешалку только что купленное пальто, и, повернувшись к умывальнику, начал мыть руки…

– А ну, фраерок, повернись-ка! – послышался позади чей-то насмешливый голос.

– Подожди, – не оборачиваясь, отозвался Иван. – Вот, вымою руки и потолкуем.

Он тщательно вытерся полотенцем и наконец повернулся, увидев перед собой… фиксатого молодого парня! Того самого! Теперь бы только не спугнуть, только бы не спугнуть…

– А я вас еще с утра ждал, – войдя в комнату, Раничев, не выказывая никакого удивления, уселся за стол, вокруг которого уже сидели двое – Худой и Толстомордый, с тонкими усиками. Фиксатый парень, нехорошо улыбаясь, маячил сзади.

– Слушай, друг, – обернулся к нему Иван. – Ты бы, не в службу, а в дружбу заглянул ко мне в пальто, там, в левом кармане, коньяк – принес бы.

– Принеси, Егоза, – кивнул усатый и жестко посмотрел на Раничева. – Ну и зачем ты хотел нас видеть?

Иван деланно расхохотался:

– Будто сами не знаете.

– Силыч, а клифт-то у него ничего, фартовый.

– Заткнись, Егоза. Коньяк нашел?

– Да вот он.

– Так ставь на стол и не маячь. Надежда, может, сготовишь чего-нибудь? – Усатый повернулся к хозяйке дома, вовсе не выглядевшей теперь такой уж бесхитростной простушкой. Наоборот, чем-то она напоминала знаменитую воровскую мадам из малины в Марьиной роще, с блеском показанную в фильме «Место встречи изменить нельзя». Правда, конечно, не такую грозную.

– Холодец будете, Николай Силыч? – высунулась из кухни Надежда.

– Давай, – кивнул Силыч, похоже, он тут был за главного. – Только не сейчас, позже. Пока посидим, потолкуем, – бандит вновь выпялился на Ивана. – Так говоришь, ждал ты нас?

– Конечно, – Раничев усмехнулся. – Мне Викентий много чего обещал.

– Обещал он, – зло прищурился Худой. – Меньше б языком молол, может, и жив был бы.

– Ну зачем ты так, Кощей? – с укором произнесла хозяйка. – Знаешь же, что мы…

– И в самом деле, помолчи, Кощеюшка, – Николай Силыч кивнул головой.

– Ты ждешь, Лизавета, от друга привета… – внезапно запел висевший на стене репродуктор – черная клеенчатая тарелка.

– О! – обрадовалась Надежда. – Никак, свет дали.

– Так ты тут ей лепил, будто колхозник? – никак не отцеплялся Силыч.

Иван пожал плечами:

– Мало ли что я лепил! Надежда ваша, не знаю, как по батюшке…

– Ивановна, – подсказала хозяйка.

– Надежда Ивановна артистка прямо… Правда, я-то на то не купился, оттого и ждал вас.

Бандиты переглянулись:

– И как же ты ее расколол?

Раничев с хрустом потянулся:

– Ну, во-первых, фотоаппарат. Новый «ФЭД» в магазине хорошо за тысячу тянет. Для уборщицы – пять с лихвою зарплат. Ничего себе, подарок сынишке!

– Да! – внезапно расхохотался Егоза. – Тут ты переборщила, Наденька.

– К тому же и платье на ней не из дешевых, – Иван оглянулся на женщину. – Пятьсот десять рублей по прейскуранту, а в сельпо – все пятьсот шестьдесят.

– А ты откуда так цены знаешь?

– Так я же торговый работник, – улыбнулся Раничев. – Базой в соседнем районе заведовал, пока не скрутили, с-суки. Заложила какая-то падла, попались на пересортице.

– Это как? – заинтересовался Николай Силыч. – Эй, Надя, накрывай-ка пока…

– А так! – Иван деланно засмеялся. – Килограмм пшеничной муки первого сорта сколько стоит?

– Ну, не знаю… Рублей шесть-восемь.

– Правильно – семь. А второй сорт по пять семьдесят идет. Вот теперь и считайте, сколько получится, ежели тонну второсортной муки за первый сорт продать?

– Во что творят, суки торговые! – пошевелив губами, завистливо скривился Егоза.

– А кроме пшеничной муки, еще и ржаная есть, и макароны, и прочее… А еще с поясами можно хитрить – продавать по ценам третьего пояса – ну, это Крайний Север, он всегда дороже; а промтовары через сельпо пускать – тоже неплохой навар выйдет.

– Это ж какие деньжищи! – снова не выдержал Егоза.

– Помолчи, парень, – Силыч брезгливо повел бровью, не отрывая взгляд от Раничева. – Ты, чай, не один воровал?

– Да не один… Правда, попались, кого расстреляли, а я вот в бега подался. Да это известное дело было, во всех газетах писали… Последнее дело Вареного, может, вспомните?

Силыч повернулся к своим:

– А?

– Что-то такое припоминаю, – важно кивнул Егоза. – Вареный – это вроде пахан ихний.

– Не пахан, а завбазой, – поправил Раничев. – Вареный, Егор Кузьмич.

– Так я и говорю – вроде.

Николай Силыч вздохнул и спросил с тяжелым прищуром:

– Так что же ты, гость залетный, от нас, сирых, хочешь?

– Артефакты! – жестко отозвался Иван. – И как можно больше. Реализацию беру на себя.

– Арте – что?

– Артефакты. Старинные изделия, необязательно золотые, мечи, кинжалы, иконы…

– Ах, вон чего… Про них Викентий сказал?

– Он.

– Болтун! Да не смотри ты так, Надя, я говорю, что есть.

– гнусаво пело радио.

– Надежда, накрывай на стол. Ну что сказать? – усмехнулся Силыч. – Может, и сладим мы с тобой дела. Только сперва, не взыщи, проверим.

– Проверяйте, – Иван пожал плечами. – Так ужинать будем или как?

С крыльца вбежал Генька, швырнул на диван портфель, поздоровался:

– Здрасте все, – с Силычем наособицу. – Здравствуй, дяденька Николай Силыч.

– Здорово, Геньша. На вот тебе подарочек, – бандит вытащил и кармана пиджака плитку шоколада.

Мальчишка обрадовался и, поблагодарив, убежал в спальню. Надежда, пряча усмешку, с укоризной покачала головой:

– Балуешь ты его, Николай Силыч.

Егоза с Кощеем вышли в сени покурить.

– Не нравится он мне, – услыхал Иван хриплый голос Кощея. – Больно лощеный.

– А что ты хотел? – Егоза засмеялся. – Торгаши…