ГЛАВА X
День шел за днем. Моя эпопея с поиском стрелецкой казны стала покрываться пылью времени, позабываться. На работу по охране Ивана Крякутного я выходил все реже — только для сопровождения купца в дальних или рискованных вояжах. Стрельцы исправно несли службу, город жил тихо-мирно. Приближалась осень, уже стоял август-месяц.
Лена каждый день учила парня грамоте, я же, когда было время, учил его пользоваться ножом, кистенем, саблей. Станет повзрослее, окрепнет — нагружу тренировками по полной. Сейчас же не стоит отнимать у пацана детство — он и так с удовольствием играл с соседними ребятами в лапту, казаков-разбойников и другие игры, наверстывая упущенное.
После яблочного Спаса — шестого августа по старому стилю — я вернулся домой немного раньше обычного. У купца поездок не было, поэтому я сходил на обе пристани — поглядеть, как работают мои паромы. И хотя все было, как надо, хозяйский пригляд нужен, да и выручку надо было забрать. Позвякивая туго набитым кошелем, я отворил калитку и насторожился. Что-то не так, предчувствие какое-то нехорошее. Васька не бегает, Лена не выходит встречать. Не случилось ли чего?
Я бросил кошель с монетами на землю — слишком тяжел и звуком выдает — подкрался, пригнувшись, к окну, прислушался. Послышался мужской голос. У меня дома гости! Только вот интересно, почему без хозяина заявились — здесь так не принято. Я тихонько обошел дом — как и все здешние дома, он не имел окон, выходящих на задний двор. Неслышно приоткрыл дверь конюшни, прислушался. Тихо, только лошадь хрустит овсом да шумно вздыхает. Я на мгновение остановился, потом прошел к задней стене дома. Так, кухня здесь, тут — коридор. Мне сюда. Я прижался к стене и прошел сквозь бревна. Из трапезной раздавались два голоса — оба мужские. Тихо ступая босыми ногами, я мягко прошел по ковровой дорожке. Встал перед открытой дверью. Опа-на!
В центре комнаты сидели на лавке Лена и Васька. Руки и ноги связаны, во рту — кляпы. А вот и непрошеные гости. Один — заросший бородой по самые глаза мужик лет сорока, одет обыкновенно: рубашка, штаны, заправленные в сапоги. Рядом — совсем молодой мужчина лет двадцати, с едва пробивавшейся бородой, одет чисто, но не богато. У обоих в руках ножи, причем не обеденные — здоровые тесаки, как на медведя.
Мои домочадцы целы, только у Васьки глаз заплыл. Наверняка гости непрошеные постарались.
Я подкрался ближе. Прислушался.
— Деньги где, золото? Чего молчишь, дура? Думаешь — муженек поможет? Я его, как палку остругаю. — Молодой мужик гадливо засмеялся.
Пора с этим цирком кончать — пырнут ножом сдуру, а жена и Васька мне дороги. Оружия вроде я у них не вижу, кроме ножей. Но и у меня его нет.
Я на цыпочках прошел в кухню, взял кочергу — это такая кривая железяка, которой дрова в печке ворошат, чтобы лучше горели. Кочерга у меня была увесистая, тяжелая. Помню, Лена жаловалась иногда, просила купить полегче. А для сегодняшнего случая — в самый раз.
Я встал за притолоку и, улучив момент, с размаху ударил молодого по голове. Тут же, пока он даже и упасть не успел, врезал волосатому мужику но предплечью. Кость хрустнула, нож упал на пол, и мужик заорал. Лена и Васька с удивлением и страхом смотрели на драку.
Мужику я добавил ребром ладони по кадыку, и крик захлебнулся. Он схватился за свое горло левой рукой, засипел. Правая рука висела плетью. Мужик стоял с синей от удушья мордой, его молодой помощник лежал без чувств.
Я подобрал разбойничий нож, разрезал веревки; освободив своих, вытащил у них изо рта кляпы. Эти уроды так стянули им руки, что нарушилось кровообращение.
— Что случилось?
— Эти двое ворвались в дом, связали меня с Васькой — допытывались, где ты деньги прячешь.
— Давно?
— Около получаса назад.
Время Лена уже умела различать по часам, что я купил по случаю на торгу, за большие деньги. Часы были велики, чтобы их носить, и показывали время дома.
Я связал разбойникам руки — так оно надежней, вывел во двор мужика, привязал его к столбу в конюшне. Туда же перенес второго, до сих пор лежавшего без сознания. Заросший бородой мужик — «гамадрил», как я его назвал, смотрел на меня с ненавистью.
— Ты глазами не зыркай — не испугаешь. Ты тать — у меня двое видаков, я тебя в своем доме поймал, так что убью, и рука не дрогнет, и никто не сможет меня попрекнуть, что не по «Правде». Понял?
— Понял. Чего же сразу жизни не лишил?
— Поговорить хочу.
— А я — нет.
Я врезал ему кулаком по печени — очень болезненно, такое отрезвляет.
— Так как насчет поговорить?
Мужик сплюнул мне под ноги. Ладно, не боишься боли — воздействуем морально. Я поискал в ящике — ага, нашел. Вытащил на свет божий мешочек, осторожно вытряхнул из него змеиную голову. Давно она тут лежит, с прошлого года, когда змея вонзилась Ивану Крякутному в сапог. Может быть, и яд уже действовать перестал? Сейчас проверю. Я взялся двумя руками за голову — в том месте, где у всех других тварей уши, сдавил. Челюсть открылась, показались клыки. Я поднес голову к лицу мужика. Он не на шутку струхнул — аж побелел, глаза округлились.
— Ты что же это удумал?
— А сейчас змея тебя цапнет, яд в кровь попадет — в страшных муках умрешь.
Лоб мужика покрылся потом.
— Убери мерзкого гада, спрашивай.
— Ты зачем в дом мой забрался?
— Известно зачем — за деньгами. Ну это я и сам понял.
— Ты кто таков?
— Митрофаном тятька назвал.
— Из чьих?
— Был в закупе, деньги собрал — ноне свободен. — Чего на грабеж пошел?
— Дык, за брата пометить и деньги его забрать, кои ты неправедно присвоил.
Я задумался. Конечно, я лишал жизни многих, но деньги себе не присваивал — это точно.
— Фамилия у тебя есть?
— Терентьевы мы.
Опять неувязка. Не слыхал про такого.
— Мужик, ты часом не ошибся, точно меня искал?
— А то!
— Кто твой брат?
— Филька Ослоп.
Теперь все прояснилось, а то — Терентьевы.
— Подожди, тогда Ослоп почему?
— Кличка то, не фамилия.
— Знаешь, что брат твой единоутробный душегубствовал?
— Как не знать — меня с собой звал, только не могу я людей убивать, грешно.
— А грабить, значит, не грешно? Мужик потупился.
— Как ты узнал, что это я казну у брата отобрал и деньги стрельцам вернул? Это ведь их жалованье за два года, и сундучок с деньгами Филька забрал, убив охрану из восьми стрельцов.
— Слышал про то — на казну не претендую. А токмо как про пожар услышал, пришел на пепелище. Кости нашел, и более ничего. Я ведь знал, где братец деньги хранил, а в подвале пусто. Так и решил, что кто казну стрелецкую забрал, тот и остальные деньги унес.
— Правильно решил, башка у тебя работает. А меня как нашел?
— Чего же здесь хитрого? Кабы разбойники взяли — уж кутили бы вовсю. Я людей поспрашал — мне про подводу с бочками и рассказали. Так до Нижнего и добрался, а здесь каждый нищий на углу знает, кто стрельцам их казну возвернул. А остальные деньги себе прикарманил, — обиженно закончил мужик.
— Ошибаешься — все ценности, как есть, я в храм отдал. Неправедно собранные это деньги, кровь жертв безвинных на том злате-серебре.
Мужик слушал, открыв рот.
— Не верю.
— А мне все равно, веришь ты или нет — вот посажу тебя на кол и буду любоваться, как ты медленно подыхаешь.
— Ты же обещал в живых меня оставить.
— Это когда же — что-то я запамятовал, что обещание тебе давал. Этот — кто?
Я слегка пнул молодого парня.
— Приблуда, по дороге познакомились. В Нижний на работу наниматься шел — плотник он.
— Видишь — парня в плохое дело втянул. Ладно, не буду тебя жизни лишать.
Мужик обрадовался.
— Так ведь я и не сказал, что отпущу. Сдам тебя страже — пусть суд решает.
Митрофан сразу увял лицом. Я взял из денника ведро воды, вылил на молодого. Тот очухался, открыл глаза.
— Где это я?
— В конюшне.
— Как я сюда попал?
— А ты не помнишь? Вставай! Хватит лежать! Парень поднялся, увидел Митрофана.
— Говорил же дядько Митрофан — плохое дело.
— Так и не ходил бы — я не заставлял.
Я связал обоих веревкой, ножи взял в руки. — Пошли.
— Куды?
— В поруб, а там — как посадник решит. Мы вышли из дома, на нас глазели прохожие.
Я довел их до крепости, спросил стрельцов:
— Посадник у себя?
— Нет его, уехамши.
Вот незадача! Надо к дьяку идти, Елисею Бузе, объяснить ситуацию. На мое счастье, дьяк оказался на месте. Он внимательно меня выслушал, кликнул стражу. Обоих грабителей увели.
— Жди, думаю — недолго, как суд назначат, я пришлю за тобой. Только с видаками приди, дело серьезное.
— Приду.
Я простился с дьяком и пошел домой. Васька и Елена уже отошли, вовсю обсуждали происшедшее. Я предупредил, что им придется выступить на суде видаками. Они переглянулись.
За ужином малец непрерывно болтал:
— А он ему как даст по голове! Здорово! А ты мне потом покажешь, как драться?
— Вася, постарше будешь — покажу. А теперь никому об этом не говори.
— Даже мальчишкам на улице?
— Никому — даже мальчишкам, это наша с тобою тайна. А в полдень ко мне уже пришел посыльный.
— Собирайся на суд и видаков возьми. Чего мне собираться? Только подпоясаться.
Нет, пожалуй — оружие с собой не возьму. Не положено на суд с оружием, только ножик обеденный на поясе.
Мы пошли все — я держал за руку Василия, рядом шла Елена. На площади в крепости было уже полно народу. Шел суд над вором, укравшим у крестьянина корову. Суд быстро закончился — злоумышленника приговорили к вире и битью кнутом. Настал и наш черед. Перед посадником, восседавшим на высоком кресле, поставили Митрофана и его молодого помощника, имени которого я так и не узнал.
Дьяк Елисей, сидевший по правую руку — как здесь говорили, одесную от посадника, важно зачитал о вине обоих.
— Пострадавшая сторона здесь? Я вышел вперед, поклонился.
— Расскажи.
Я коротко и четко изложил события. Посадник тут же спросил:
— О каких еще ценностях идет речь? Насколько я помню, была доставлена только казна!
— Кроме казны мне удалось отбить у разбойников и другие ценности.
— И где же они? — Глаза посадника сверкнули алчным огнем. Над площадью повисла тишина. И вдруг от собора раздался голос:
— У меня, все ценности были пожертвованы храму.
От распахнутых дверей собора шел к суду посадник и священник.
— Свидетельствую, что четыре мешка с ценностями были жертвованы храму сим благодетельным мужем.
Посадник обмяк лицом, глаза утратили блеск. Он обратился к закованным в кандалы Митрофану и его сообщнику:
— Все так, как говорит он? Что можете сказать в свою защиту? Молодой не выдержал, упал на колени:
— Бес попутал, жизни не лишайте, помилуйте! Посадник задумался. Я ожидал, что последует смертный приговор.
— На галеры обоих, пожизненно!
Стражники подхватили под руки осужденных, поволокли в узилище. Суд закончился. Народ, переговариваясь, стал расходиться. Некоторые показывали на меня пальцем. Подошел Елисей.
— Доволен?
— Да мне все равно — повесят их или на галеры сошлют — та же смерть в итоге, только мучительная.
— Сам, значит, рук пачкать не стал?
— Зачем? Суд есть.
— Зря с посадником златом-серебром не поделился, все церкви отдал. Он теперь зло на тебя затаил.
— Я не холоп его, чего мне бояться?
— Оно верно. А ты знаешь — после возвращения казны посадник хотел тебе должность предложить.
Мне стало интересно.
— Какую же?
— Палачом в Тайном приказе.
Я остолбенел от удивления. Чего-чего, по представить себя катом я не мог даже в страшном сие. Видя мою реакцию, Елисей засмеялся:
— Вот и я сказал посаднику, что ты не пойдешь — не по тебе работа.
Я был настолько ошарашен, что невнятно пробормотал слова прощания и присоединился к ожидавшим меня Ваське и Ленке. А дома изрядно напился, чем удивил Елену. Нет, ну надо же — меня и палачом! Неужели похож?
Отношение в городе ко мне изменилось. После возвращения казны и пожертвования ценностей в храм кто-то считал меня блаженным, некоторые крутили пальцем у виска, но были и те, кто зауважал, пытался при встрече пожать руку, похлопать по плечу. Не скрою, мне это было приятно.
Жизнь снова пошла своим чередом. Но, видимо, спокойная жизнь не про меня, — не для того забросила меня судьба в эти времена.
Уже далеко за полдень, когда я пришел от купца, в ворота постучали. Над забором виднелся верховой. Делать нечего, я пошел к воротам.
— Ты, что ли, Юрий Котлов будешь? -Ну я.
— К посаднику срочно!
— А что случилось?
— Он мне не сказал.
Посыльный ускакал, подняв пыль. Я же уселся за обеденный стол. С утра не ел, пока не подкреплюсь — весь мир подождет. И так мне не хотелось идти, но надо. Опоясался саблей, пообещал вскоре вернуться и пешком отправился в кремль.
В доме посадника меня уже ждали. Прислуга открыла дверь в кабинет, я увидел посадника за столом и сделал шаг вперед. Тотчас сбоку шагнули два амбала и схватили меня за руки. Подскочил третий, мелкий человечек, шустро расстегнул пояс с саблей и зашвырнул в дальний угол комнаты.
— Так оно спокойнее будет. Не знаю, как в Нижнем, но меня предупредили, что саблей ты владеешь виртуозно.
Во как, этот плюгавый такие слова знает — интересно, кто он и откуда?
Меня подтащили к стулу с высокой спинкой, привязали к нему веревками. Плюгавый вздохнул с облегчением, махнул рукой, и амбалы вышли за дверь.
Вечер переставал быть томным — что-то будет дальше? Плюгавый потер ручонки, словно у него ладони на морозе озябли.
— Привет от князя Овчины-Телепнева-Оболенского!
Я от неожиданности вздрогнул, и это не укрылось от внимательного взгляда плюгавого. Он повернулся к посаднику.
— Знает князя — ишь, подпрыгнул аж. — Посмотрел на меня. — И чего же ты убег, коли вины за собой не чуешь?
— Так и нет никакой вины, сам в дружину к нему пришел — сам ушел, я вольный человек.
— Вольный — это да, не холоп, не раб. А только разрешения княжеского спросил ли? Да и супротив князя злоумышлял. — Плюгавый снова повернулся к посаднику. — Ключника княжеского насмерть зашиб — думается мне, хотел ключами воспользоваться, казну княжескую ограбить.
Посадник покачал головой.
— Ай-яй-яй! А мы, не знамши, ему доверили казну стрелецкую вернуть.
— В доверие втирался, чтобы, значит, поближе к другим ценностям подобраться.
Посадник злорадно ухмыльнулся.
— Сколько веревочке не виться, все равно конец вокруг шеи захлестнется. Куда его?
— Пока в узилище — пусть до утра посидит, а там — на корабль и в Москву, пред ясные очи князя. Там и судьба его решится.
— Надо же, каков подлец, изменник и тать! Почти вошел в доверие — опростоволосились мы.
Плюгавый хлопнул в ладоши, заявились два амбала, что стояли за дверями. — В узилище его!
Меня отвязали от стула и поволокли в местную тюрьму. Знакомое местечко, бывал я уже здесь. Тогда меня сюда упек воевода.
Меня швырнули в камеру, причем в пустую. Никак, беспокоятся, чтобы я чего лишнего не наговорил. Как они до меня добрались? Неужели посадник стал наводить справки в Москве? А тут и встречный интерес со стороны князя! Как же посаднику не выслужиться перед государевым любимцем и заодно меня наказать. Сошлись интересы двух господ. А вот хрена вам лысого! Уйду. Вот стемнеет — и уйду. Хорошо, что поесть успел, а не то сидел бы сейчас с пустым брюхом.
Я улегся на гнилую солому — надо обдумать свое положение. Коли князь зуб на меня еще имеет — не стоит в руки даваться. Удавят ночью в камере — не здесь, так в Москве. И чего князю неймется? Ведь молчу как рыба о его тайне. Нет, свое «я» хочет показать — он ведь князь, а я никто. С пенька дрищет, сволочь.
Так, теперь — как уходить? Из поруба уйду без труда, вопрос — как забрать своих? Если стража у меня дома — порешу всех, не проблема. Меня занимало другое — стража у ворот. Сейчас охрану несут стрельцы, дружинники ушли Смоленск воевать по государеву велению. Ночью городские ворота закрыты, и никто открывать их не имеет права, а если учесть, что посадник мог предупредить старших в охране, чтобы меня не выпускали? Пешком я не пойду — со мной Васька и жена — все моги собьют, и далеко ли мы уйдем?
Зная, что дома у меня трофейное татарское золото, вытащенное мною из утопленного сундука, и оружие из разбойничьего подвала Фильки Ослопа, становится ясно, что нужна подвода или какой другой тарантас — на себе все не унести. А если учитывать еще и одежду — хотя бы на первое время, получается много.
Дом бросать, мебель, хоть и не заморскую, жалко, но это наживное. Мне уже столько раз приходилось начинать сызнова в разных местах, что я уже и привык, а вот как к этому отнесется Лена? Ваське что — он освоился, бродил по белу свету, и имущества — даже скромной котомки — не нажил. Но жизнь дороже, надо бросать все и уходить. Скорей бы вечер — за ночь уедем верст на пятнадцать-двадцать, поди нас сыщи. Только куда теперь ехать? Хлынов — столица вятского края — мне не очень-то нравился: городишко мал, стоит в стороне от дорог и событий — захолустье просто. В Москву соваться нечего, это понятно. В Туле и Пскове меня знают. Вот незадача. И велика Русь — даже в прежних границах, а выбора особого нет.
Так, прикинем, что у нас на севере. Я мысленно представил карту. Можно в Устюг, ставший потом Великим, можно — в Вологду, там я никогда не был. Мурманска еще не существует, но есть Архангельск. Не исключен и Господин Великий Новгород. И все-таки я склонялся к Вологде — от Москвы далеко, чай, не Тула, что под боком у столицы. Опять же татары далеко, набегов не будет, за семью спокойнее. Так и решил. А пока было время — свернулся калачиком, подложил руку под голову и уснул. Ночь впереди бессонная, надо выспаться.
Внутренний будильник разбудил, когда выглянули первые звезды. Клацнул замок в двери, вошел тюремщик. Я его узнал — это был тот же служивый, что и во время моей первой отсидки.
— Живой?
— А что мне сделается?
— Больно тихо у тебя — решил посмотреть.
— Сплю вот.
— Это правильно, силы береги. Думаю — не задержишься здесь. Мужик ты правильный, а что сюда упекли — так разберутся, выпустят. Я сколь здесь работаю, уже глаз набил, шелупонь всякую сразу вижу — ты не из таких. Да и люди хорошо о тебе отзываются. Ты это, если чего надо будет — ну, водицы там или еще чего, — шумни.
— Спасибо за добрые слова, а особо за правильные: я здесь долго не задержусь.
Тюремщик хлопнул дверью, загромыхал замком. Пора — сомнительно, что тюремщик вскоре заявится сюда вновь. Мне повезло, что руки и ноги не заковали в кандалы.
Я прошел сквозь стену, вдохнул свежего воздуха. В узилище воздух был спертый, пахло парашей и немытыми телами, крысами. Бр-р-р! Не теряя времени, я прошел сквозь крепостную стену и через несколько минут прибежал к себе во двор. Славно, что я не завел собаку. Приник к окну, вслушался. Было слышно, как Лена рассказывает Васе сказку на ночь — больно он к ним пристрастился. Я тихонько постучал в окно — откинулась занавеска, Лена увидела меня, и вскоре распахнулась дверь. Ленка кинулась на шею.
— Наконец-то — мы уже заждались!
Я прошел в комнату, сел на лавку. Лена почуяла неладное, села рядом. Я взял ее за руку.
— Лена, у меня неприятности. Меня облыжно обвиняют в злоумышлениях против московского князя Овчины-Телепнева. Я пи в чем не виноват, но меня бросили в поруб. Я оттуда выбрался, по нам надо бежать из города. Сюда мы можем и не вернуться.
— Господи, за что же? — всплеснула руками Лена.
— Лена, ты со мной?
— А как же — я же ведь жена твоя.
— Тогда прекращай причитать — меня могут хватиться в любой момент, и тогда придут сюда. Времени очень мало. Собирай вещи, я запрягу лошадь в повозку.
— А Васька?
— Куда же без него? Не бросать же мальчонку.
Лена бросилась в комнаты, засуетилась, собирая вещи. Глядя, как она запихивает вещи в узлы, я мягко ее остановил.
— Лена — только самое необходимое: мне — запасные штаны и рубаху, себе — пару-тройку сарафанов, да Васькину одежду не забудь. Все взять не сможем, у нас всего одна телега.
Ленка уселась на узел, заплакала.
— Как же я все брошу? Только жить начала по-человечески. А дом как же?
— И дом придется оставить. Я деньги возьму — на новом месте дом купим и одежду. Слава Богу, не зима, много одежды не требуется.
— И паромы бросаешь?
— А что делать?
— Напиши письмо Ивану Крякутному, брось через забор — пусть дом и паромы продаст. Даст Бог, свидимся, он человек честный, деньги отдаст.
— И то верно.
Я написал письмо Ивану, вкратце объяснив, что облыжно обвинен, второпях покидаю город и прошу продать мой дом и оба парома. За деньгами при случае приеду сам или пусть передаст сам с оказией. Куда направлюсь — не сообщил. Мало ли — слуги прочитают али сам сболтнет — по глупости, не со зла.
Потом собрал все ценности — трофейное оружие разбойничье, украшенное золотом и драгоценным каменьями, татарское злато-серебро. Груз был тяжелый, но уместился в двух кожаных мешках.
Выйдя во двор, я запряг коня, подогнал его к крыльцу. Перетащил все мешки и узлы. Лена разбудила уже уснувшего Ваську, оба вышли. Я попросил не шуметь, мы уселись на телегу и выехали со двора. Не сговариваясь, мы с Леной обернулись и с грустью посмотрели на дом. Сколько счастливых минут мы здесь провели, с какой любовью Лена обустраивала наше гнездышко — и вот теперь все идет прахом. Во мне закипала злость — сколько я буду прятаться, таскать за собой семью. Я не чувствовал за собой вины и почему должен скрываться?
Я направил лошадь к дому купца и остановился на перекрестке, не доехав пару домов. Достал письмо, заранее примотанное к камню, бросил его во двор, поближе к крыльцу. Ежели повезет — слуги отдадут купцу, а дальше — как подскажет ему его совесть.
Мы же направились по ночному городу к воротам. Хорошо, что у нас не Москва. На ночь улицы столицы перегораживали заграждениями из жердей, напоминающими противотанковые «ежи» времен Второй мировой войны. У каждого заграждения стояла городская стража. Ночью ходить по улицам воспрещалось, а ежели кто и ходил, то только с фонарем и должен был иметь вескую причину для ночных вояжей. В противном случае нарушителя сажали в поруб и поутру нещадно били батогами. Все московские строгости были направлены против разгула ночной преступности, которая и в самом деле не имела границ и ужасала обывателя. В Нижнем до такого пока не дошло.
Я подъехал к воротам. Стрельцы сидели у костра, несли службу. Заслышав перестук копыт и завидев лошадь с повозкой, стрельцы поднялись, приблизились, держа бердыши на изготовку.
— Кто здесь?
Я спрыгнул с телеги, подошел, специально стараясь попасть в свет костра, чтобы они видели лицо. Стрельцы узнали, остановились в нерешительности, но бердыши все-таки забросили за спины. Подошел старший дозора, тихо переговорил со стрельцами, приблизился ко мне.
— Не положено ночью.
— Знаю, служивый, нужда гонит. Старший дозора кивком головы подал знак стрельцам, они вернулись к костру
— Указание было — не выпускать тебя из города, коли случится увидеть — хватать и вязать, как татя. Здорово ты посаднику насолил чем-то. Ладно, доброе дело забываться не должно. Стрельцы за тебя просят, а посадник для меня не командир. Только помни — ты здесь не проезжал, мы тебя не видели.
— Спасибо, век не забуду. Звать тебя как?
— Афанасием батя назвал.
— Может, еще и встретимся.
Старший махнул рукой, одна створка ворот открылась, и мы выехали из города. Стрельцы сидели вокруг костра, как будто ничего не произошло.
Я хлестанул коня, и мы затряслись по дороге. Как уж конь эту дорогу видел, и мы не съехали в какую-нибудь канаву, неизвестно — ведь вокруг была такая темень, хоть глаза выколи.
Лена и Васька вскоре уснули, покачиваясь на мягких узлах с одеждой. Я же не смыкал глаз, погоняя коня. Забрезжило утро. Я выбрал место для отдыха, загнал телегу в лес, на поляну, выпряг коня. Пусть попасется. Конь — не мотоцикл, ему есть и отдыхать надо.
Утомленные дорогой, Лена и пацан спали, тесно прижавшись друг к. другу — все-таки по утрам уже было прохладно. Я снял с себя кафтан, набросил на спящих. Сам нашел ручеек, умылся. Холодная вода взбодрила. Вытащил из рукава рубашки свою самодельную карту. Жалко, что в основном на ней был план местности к западу и югу от Нижнего, а на север карта обозначала землю с реками и дорогами не более чем верст на сорок. И то хлеб.
Кстати, впопыхах собирая вещи, мы и не вспомнили о еде. В придорожных трактирах и харчевнях, а также на постоялых дворах столоваться не хотелось по той простой причине, что если нас будут искать, то эти места посетят в первую очередь. Черт, как все нескладно получается — денег полно, а кушать нечего.
Денег и впрямь — я прикинул в уме — получалось много. Мешочек с медяками — то доход от паромов; серебро, перелитое мною в слитки гривен — как будто бы заранее знал, а также золото в изделиях — кольца, перстни, цепочки, кубки, потиры, ендовы. Это — не считая оружия драгоценного. За еду буду расплачиваться медью — не так будет подозрительно. Да и смешно будет в трактире за трапезу расплатиться золотой чашей. Хозяин навек запомнит и сразу растрезвонит. А в меди весу много, поэтому ее надо потратить для начала, дабы облегчить коню жизнь. И так телега гружена сверх меры — в узлах одежных весу немного, но вот в ценностях...
Дав коню пару часов на отдых и еду, я снова запряг вороного, и мы отправились дальше. Мои домочадцы продолжали спать, даже не шелохнувшись.
По карте где-то здесь Волга делает изгиб. Может, пересесть на судно? В общей сложности, верст двадцать от Нижнего уже отъехали. Искать кинутся в первую очередь по дорогам, поэтому меньше риска встретить погоню на воде, да и на дорогах разбойников больше. Этих гоблинов тут водилось немало, а учитывая, что кроме меня, защиты у телеги и семьи нет, и ценность груза очень велика, приходилось держать в уме и это обстоятельство.
Показалась встречная телега. На облучке сидел крестьянин, одетый, несмотря на теплый денек, в зипун. Я остановил коня, поздоровался.
— Далеко ли до реки, земляк?
— Да тут, за горкой, не сворачивай никуда — прямо в нее и упрешься.
— Деревня или село там есть?
— Как не быть — большое село, одних домов два десятка да церковь.
— Спасибо, удачного дня. — И тебе того же.
Домочадцы мои от разговора проснулись, а я дернул вожжи, и мы тронулись дальше. Конь с трудом втянул телегу на взгорок, я даже спрыгнул с телеги и пошел рядом — ноги размять, телегу облегчить. Оглянувшись назад, я увидел вдалеке две точки, пыль. Не конные ли догоняют? Я взял коня под уздцы, завел в лес, сломал пару больших веток и прикрыл телегу сзади. Предупредил своих:
— Похоже, погоня! Сидите тихо, как мыши — и ни звука, что бы вы ни услышали. Даст Бог — обойдется, не повезет — уж с двумя-то я справлюсь.
Схватил старую дерюжку, что валялась на облучке, накинул на себя, лицо вымазал грязью, натянул шапку по самые уши и в довершение снял с себя сапоги. Потом вышел на дорогу и медленно пошел навстречу приближающимся всадникам.
Теперь уж точно было видно, что на верховых не было красных стрелецких кафтанов. От сердца немного отлегло — не хотелось бы мне рубиться со стрельцами.
Похоже, я стал выглядеть, как престарелый нищий. Твою мать — а оружие? Кистень по-прежнему был в рукаве, сабля висела на поясе. Я расстегнул пояс, достал саблю из ножен и положил в траву на обочине, рядом бросил нож в чехле. В случае необходимости можно было быстро дотянуться.
Всадники приблизились, и я узнал в них тех двух амбалов, что держали меня за руки в кабинете посадника. Во рту пересохло. Я сделал несколько шагов навстречу, отходя от телеги и от сабли на обочине. Конные подскакали, остановили коней.
— Эй, старче! Доброго утречка! Куда бредешь? Я откашлялся.
— В Нижний — в церковь, свечки поставить Николаю-угоднику да молитвы воздать.
Я прямо не узнал свой голос — слабый, надтреснутый.
— Благое дело! Не поможешь ли? Не видал ли тут телегу с мужиком при сабле, а с ним — женку его и пацана?
— Нет, не видал — давно иду, с восхода.
Всадники заспорили: «Говорил же — на перекрестке налево поворачивать надо, а ты — на полночь. Вот и разминулись. Может, набрехал деревенщина, что видел таких».
Они развернулись и погнали копей назад. И в самом деле — за пару верст отсюда я проезжал перекресток. Не туда ли они помчались? Всадники уже вновь превратились в маленькие фигурки, скрылись в пыли. От сердца отлегло.
Я подобрал саблю, сунул ее в ножны, опоясался. Надо как-то вернуться в прежнее состояние, а то мои домочадцы меня не узнают, испугаются. Я сбросил дерюжку, откашлялся, прочищая горло.
— Эй, все в порядке — уехали.
Я подошел к телеге, отбросил ветки и выкатил ее на дорогу. Пока мы стояли, конь времени даром не терял и подъел траву, выкосив небольшой лужок. Молодец — чует, что не всегда его будут вовремя и досыта кормить.
После небольшой передышки конь потянул телегу бодрее — тем более что вскоре дорога пошла под горку, а за поворотом открылась широкая лента реки. Волга! У пристани перед небольшим сельцом стояло судно, люди таскали на судно мешки. Очень удачно!
Добрались мы до судна быстро: это был большой ушкуй, из тех, которые не только по реке, но и по морю ходят. С купцом, владельцем судна я договорился быстро. На корме даже нашлась малюсенькая каюта — в самый раз для ценностей, да и Лену с Васькой на случай непогоды укрыть. Мне там места не хватало.
Я завел под уздцы упирающегося коня по сходням, матросы подняли на палубу телегу. Пока они таскали на борт мешки, я перегрузил узлы и ценности в каюту.
Вскоре судно отчалило, и я вздохнул с облегчением.
Купец подрядился доставить меня с грузом, людьми и конем до Костромы, да к тому же обеспечить питанием. Запросил немало, но я не торгуясь отсчитал из кошеля медяки, изрядно его облегчив. Теперь можно и расслабиться.
Лена ушла в каюту переодеться и привести себя в порядок. Васька вертелся на палубе, с интересом изучая судно. Я же растянулся на досках палубы, рядом с дверью каюты и погрузился в сон. Спать хотелось сильнее, чем есть.
Проснулся я далеко за полдень от запаха еды. Сразу потекли слюнки — ел-то я в последний раз сутки назад, и после того — не на диване лежал, бока отлеживая. У мачты сидела на палубе вся команда и дружно орудовала ложками. Нам принесли отдельную большую миску каши с курятиной, порезанный крупными кусками хлеб. Тут же появилась Лена, а уж Васька давно прыгал рядом. По примеру команды мы уселись на палубу, поели. Миска опустела быстро. Вот балда! Сами-то мы поели, а для коня я даже торбу с овсом не захватил впопыхах. Выход придумал быстро — на ночных стоянках стал выводить коня по сходням на берег. Не очень ночью и поест — темно все-таки, но это лучше, чем несколько дней морить животное голодом.
Мы встали у борта — смотрели на проплывающие мимо берега, на встречные суда.
— Интересно-то как! Я ведь никогда из Нижнего не выбиралась, хоть другие города посмотрю, — сказала Лена.
Я удивился:
— Прямо-таки нигде и не бывала?
Лена покачала головой. Вмешался Васька:
— А я никогда на кораблях не плавал — здорово!
Делать было нечего, и мы почти до самого вечера любовались великой русской рекой. К вечеру от воды потянуло прохладой. Сначала Лена, а затем и Вася ушли в каютку.
Когда начало смеркаться, судно ткнулось носом в берег. Команда сбросила сходни, спустилась на берег. Дежурные стали разводить костер, а я свел на берег коня. Он, видно, проголодался, стал жадно щипать траву. Я лег неподалеку от костра, прислушался к разговору матросов. Сначала разговор был ни о чем — о мелком. Потом затронули войну. Государь осаждал Смоленск — пока безуспешно. Кто-то спросил:
— А воеводой кто?
— Да Щеня, Даниил. Этот упорный, задумал чего — своего добьется.
— Не, робяты, тута пушки надобны, да побольше. Бывал я в том Смоленске — крепость знатная, стены — по два, а где и по три аршина.
Матросы притихли, и потом разговор пошел о торговых делах, цепах, погоде. Обычный треп.
Спать я улегся у костра. Здесь осталось двое дежурных, остальные матросы взошли на корабль. От костра тянуло дымком, было тепло. Сразу вспомнил свои боевые походы. Незаметно меня сморил сон.
Утром я умылся, затянул по сходням на палубу копя, который упирался — не хотел идти с твердой земли на зыбкую палубу. Матросы, глядя на мои мучения, смеялись.
Поели у костра. Лене с Васькой я положил еду в миску, принес в каюту. Оба спали сладким сном, и беспокоить я их не стал.
Так тянулись день за днем, и к исходу четвертого дня ушкуй причалил к пристани Костромы. Мы были единственными пассажирами, и нас выгрузили быстро.
Привязав коня поводьями к задку телеги, я сразу же пошел искать попутное судно. Нашел небольшой речной кораблик, идущий в Солигалич. Мне почти по пути, и мы быстро сговорились с кормчим.
Через полчаса конь и телега с грузом стояли на палубе. Никакой каюты здесь и в помине не было, но матросы натянули на носу холстину, и мы все втроем ночевали под пей.
Утром проснулись от холода. От реки тянуло влагой, кораблик наш уже отчалил, и под парусом резво шел вверх по притоку Волги — реке Костроме. Места на кораблике не было, экипаж — всего четыре человека, и телега с лошадью занимала чуть ли не половину палубы.
Кушала команда только утром и вечером, разводя костер на стоянках. Поэтому мы с большим наслаждением после трех дней плавания сошли у селения Буй. Сутки провели на постоялом дворе, отъедались сами и кормили коня. За время ночных выпасов он слегка исхудал, и я опасался — как он потянет тяжелую телегу. Конь исправно хрумкал овсом, отдыхал. Мы отсыпались в теплой и сухой комнате, заказывая еду в номер, — я опасался оставлять ценности.
Утречком я запряг коня, все вместе перенесли вещи и тронулись в путь.
Август подошел к концу, а поскольку мы двигались на север, ощутимо похолодало. Как бы не пришлось покупать но дороге теплые вещи. Лена захватила с собой в узле мне суконный кафтан, себе чего-то, но у Васи были только рубашка и штаны. Приобрести в Нижнем теплую одежду мы еще не успели.
За пару дней мы добрались до Вахтоги, остановились на постоялом дворе.
Переночевав, я снабдил Лену деньгами и отправил с Васей на торг: надо было одевать парня. И вовремя — утром трава побелела от первого заморозка. Да, это не Нижний — здесь чувствуется дыхание близкого Севера.
Вернулись они довольные — удалось купить кафтанчик по росту и меховую безрукавку из овчины. На первое время хватит, а в Вологде купим все, что потребуется.
Передохнув, на следующий день мы тронулись дальше. Солнце пряталось за тучи, даже днем было совсем не жарко. Я беспокоился — не пошел бы дождь. Тогда дороги развезет, и хоть плачь: даже верховой пробивался через грязь с трудом, а с моей тяжеленной телегой совсем беда будет.
Но пока везло — наступавшая осень была сухой.
В попутной деревеньке, в кузнице у дороги сменили подковы коню и лопнувшую шину на колесе. Шиной называлась железная полоса на деревянном ободе. Кузнец еще и густо смазал дегтем ступицы, покачал головой.
— Что же ты, хозяин, колеса не смазываешь? Груз тяжелый, до Вологды ежели доберешься — свечку в церкви поставь.
Я расплатился, и мы двинулись дальше. Лес по обе стороны постепенно сменился: уже после Костромы сосен стало не видно — один тополь да береза, встречались дубы. Земля пошла влажная — ступишь на зеленую травку, а из-под сапога вода проступает. Не иначе, болот вокруг полно — самое раздолье для нечисти. Я с тоской вспоминал воронежские земли — сухие, супесчаные. Там сосен вокруг полно, воздух чистый, не то что здесь: волглый, тиной припахивает. И люди здесь выглядели не так — почти все натуральные блондины: кожа светлая, веснушчатая, сами курносые, и говорят смешно, непривычно искажая слова вологодским окающим говором. Ну да лишь бы народ хорошим был, а к говору привыкнем.
На ночевку останавливались пораньше, чтобы конь траву пощипал. По разговорам местных, до Вологды осталось три дня пути. Верхом можно и за день одолеть, погоняя коня, а с телегой — не разгонишься.
Погода становилась хуже и хуже, тучи затянули горизонт от края и до края, и солнце тускло пробивалось сквозь них. Я с тревогой посматривал на небо: пойдет дождь — надолго, дороги быстро не просохнут, и сколько нам в грязи сидеть придется, неведомо. А у меня — ни шатра, ни одеяла.
В последний день я подхлестывал коня, торопясь до заката попасть в город. Дорога постепенно расширялась, чаще попадались встречные повозки, нас обгоняли верховые — чувствовалось, что рядом город. Вдали показались луковицы церквей: теперь даже если разверзнутся хляби небесные, то я уж на характере доберусь, тем более, земля укатана, пусть и не до асфальтовой плотности.
Успели — только въехали в город, как закрыли ворота, а сверху начали капать капельки. Выспросив дорогу, мы доехали до постоялого двора. Собравшись с силами, перетащили все узлы и мешки в комнату. Слуги распрягли коня и завели в стойло. Все, добрались! Я сам и мои домочадцы вымотались за дальнюю дорогу и без сил упали в постель. Я предложил спуститься в трапезную, но Васька уже уснул, едва раздевшись, Лена отказалась. Завтра наверстаем, теперь — спать.
Утром все проснулись поздно, на улице шел дождь, было прохладно, а в комнате — тепло, покойно. Удачно добрались: еще бы день промедления, и телега стала бы нашим якорем на размытой дороге.
Еще недели две-три можно будет передвигаться реками на судах, а ударят морозы — и все, замрет все движение — и людей и товаров. Только когда ляжет снег, потянутся санные обозы.
Мы долго потягивались в постели. Осознание того, что мы добрались и никуда торопиться не надо — кончилась утомительная дорога, — настраивало на приподнятый лад. Одевшись, мы спустились в трапезную. Народу было немного. Местные сидели по домам, а приезжий люд поспешил убраться из города до начала осени.
Каждый заказал, что хотел: я съел жареную курицу, запив красным вином, Лена пощипала рыбку, Вася набросился на горячие пироги. Готовили здесь неплохо, но еда отличалась от московской или нижегородской — какая-то пресноватая, соли и перца в ней маловато.
Пора уже обзаводиться своим жильем, зима на носу. Лена с Васей пошли в комнату, я же собрался и вышел на улицу. Моросил нудный дождь, дул свежий ветерок, небо — серое от низких туч.
Я прошел на торг, узнав дорогу у прохожих. Покупателей было мало — никому не хотелось в такую мерзкую погоду уходить из теплого дома в сырость. Мне же это на руку. Я не спеша обошел лавки — интересовался, какой район города лучше. Центр я исключил сразу, но и окраины тоже нежелательны. Улицы в плохую погоду там просто непроходимы, даже для пешехода. Кроме того, мне не хотелось попасть в слободку. Ремесленники, братья по цеху — меховщики, плотники, гончары, кузнецы и прочий мастеровой люд — предпочитали селиться на одной улице или в небольшом районе, называемом «слободкой». Что хорошего жить в слободе кожевенников? Шкуры замачиваются в чанах, обрабатываются, снимается мездра. Ядовитые испарения и отвратительный запах стоят день и ночь, и только ветер приносит чистый воздух. Нет уж, такие слободки лучше обходить стороной.
После двух дней поисков мне удалось найти дом, подходящий мне во всех смыслах. Дом деревянный, как почти все дома в городе — край ведь лесной, а камень поди привези еще. Улица мощена дубовыми плашками — в чистой обуви можно пройти. И от центра недалеко — в десяти-пятнадцати минутах ходьбы. Я не поленился, слазал на чердак, проверил стропила, посмотрел, не течет ли крыша; спустился в подвал. Все добротно, сделано на совесть. Во дворе пара сараев: один из них дровяной, причем полнехонький. Молодец хозяин, запасливый. И что меня еще порадовало, так это конюшня на четыре стойла с местом на две телеги.
Мы с хозяином ударили по рукам и направились в городскую управу, писать купчую. По дороге я вспомнил, что надо будет называть имя и фамилию. Свои настоящие указывать не хотелось. Какие же придумать? От имени своего отказываться не буду, возьму то, что в святках — Георгий. А вот фамилию какую взять? В голове мелькнул образ Петра Великого, что в свой первый вояж плотничал за рубежом под фамилией Михайлов. Пусть буду Михайлов, вольный человек из... Тулы. Почему в памяти всплыл этот город, даже не пойму.
В управе так и назвался, о чем была сделана запись в здоровенной книге и выдана купчая на дом.
Уплатив пошлину в доход казны и отсчитав деньги хозяину, я стал полноправным домовладельцем. Дом, к сожалению, стоял пустой, и мне пришлось еще побегать по плотникам-столярам, чтобы сделали деревянные кровати, стулья, лавки, столы, шкафы — все то, что называется в современном понятии мебелью и без чего нормально жить невозможно.
Когда мебель изготовили и привезли в дом, я перевез свои вещи и ценности в новое жилье, а лошадь заняла место в конюшне.
Дел свалилось много - привезти лошади на зиму овса и сена, самим закупить провизию муки, круп, сала. Лена занималась обустройством дома — вставали рано, ложились поздно. Вася помогал нам обоим.
Через пару недель дом казался уже вполне обжитым. Я несколько раз напоминал Елене, что наша фамилия теперь — Михайловы, мы приехали из Тулы. Звать же меня Георгий, но не будет беды, если она невзначай назовет меня по-прежнему Юрием. Васе про фамилию мою новую ничего не говорили, так как и старую мою не знал.
Денег хватало и хватило бы на безбедную жизнь еще надолго, но надо было искать себе какое-то дело. Если не работать, у соседей возникнет нездоровое любопытство — на какие такие шиши он с семьей живет, дом купив? К тому же хоть занятие какое-то будет. Работа в эти времена определяла статус человека в обществе. Ремесленник стоял на одной ступеньке общественной лестницы, дружинник — на другой, купец — на ступеньке повыше. Я не говорю про боярина или князя — это уже совсем другой уровень, такие вещи передаются по наследству.
Мой же статус в обществе пока был неопределенным. Не воин, не боярин, не купец. Потому и заниматься чем-то надо. Новый для меня и семьи город, все надо создавать сызнова...
Назад: ГЛАВА IX
На главную: Предисловие
