Сознание возвращалось медленно. Сначала вернулся слух. Глухо, как из-под воды, слышались невнятные голоса. Когда шум в ушах немного стих, голоса стали слышны отчетливее. Речь была явно татарская. Где это я? С трудом, как наутро после обильной выпивки, вспомнил, что подбирался к избе сторожевой заставы, а дальше – темнота.

Надо приоткрыть глаза. Удалось это тоже с трудом, от удара глаза заплыли и веки еле разомкнулись. Наверное, я и сам сейчас похож на татарина, с узкими глазами-то.

За столом сидело четверо татар, они жадно ели руками горячее, только что сваренное мясо. От котла еще шел пар. А котел-то наш, что мы бросили, когда уходили конные налегке. Вот сволочи!

Подташнивало. Точно, сотрясение мозга. Сейчас бы полежать несколько дней на больничной коечке, отдохнуть. Да не получится отдохнуть.

Один из татар, заметив, что я открыл глаза, подошел и пнул меня ногой. От боли я снова чуть не потерял сознание, в голове как колокола зазвенели.

– Что, урус, очухался, собака! Шпионил за нами! Сейчас мы с тобой поиграем – пожалеешь, что родился.

Я попробовал пошевелить руками. Запястья были туго стянуты веревкой, я их почти не чувствовал. Неужели так долго провалялся без сознания?

Татарин подошел ближе и хлестнул меня камчой. Хорошо, что я успел вовремя среагировать и отвернул лицо, иначе быть бы мне без глаза. И так жесткая кожа плетки рассекла ухо и часть щеки, по щеке поползла теплая струйка крови.

– Не нравится, собака? Сейчас ты весь кровью изойдешь!

Он еще раз меня пнул и, отойдя к своим, принялся грязными руками хватать куски мяса и, громко чавкая, жевать.

Я опустил глаза вниз. Сабли и ножа на поясе не было. Да и смешно было бы ожидать, что татары забудут снять с меня саблю. Вон, лежит на столе, мне снизу виден лишь кончик ножен. Надо что-то срочно придумывать, а то пожрут и примутся удовлетворять свои извращенно-кровавые наклонности. Для них кровь, крики жертвы, смерть инородца – слаще пареной репы. Думалось плохо, болела голова.

Полежу чуток, отойду от удара. Как мог, я шевелил кистями, стараясь разогнать кровь и вернуть чувствительность рукам. На руки вся моя надежда.

Доев мясо, татары сытно рыгнули, обтерли жирные руки об одежду. Халаты на их животах и так уж были изрядно засалены. Поднявшись, все вышли во двор.

Татарин, что пинал меня, схватил за шиворот и волоком вытащил из избы, пересчитав ступеньки лестницы моими ребрами. Я чуть не взвыл. Садист хренов! Его я решил убить последним – пусть увидит, как умрут его сотоварищи.

Меня привязали к столбу у ворот, разорвали рубаху. Один из татар отвязал от седла лошади длинный кнут из бычьей кожи. Толстенный кнут, таким при умелом ударе можно и убить, переломив хребет. Татары встали в полукруг, предвкушая развлечение после сытного обеда с явно украденным где-то барашком. Они лопотали на татарском.

Татарин с кнутом покачивался с пятки на носок, внимательно приглядываясь ко мне. Наверное, решал – куда и как получше ударять, чтобы доставить удовольствие сородичам.

Я весь обратился во внимание. Если пропущу удар, то может статься, что уйти живым не удастся. Вот татарин отвел далеко назад руку с хлыстом. Как только его рука пошла вперед, я напрягся и шагнул назад, сквозь столб, затем сразу же сбросил веревку, стягивающую руки. Хлыст ударил по столбу, а не по телу и обвил столб несколькими кольцами. Я ухватился за хлыст и резко дернул его на себя. Кнут был хорош, и на ручке его имелась ременная петля, которую татарин надел на свою руку. Это его и сгубило. От резкого и неожиданного рывка он сделал шаг вперед и упал на землю. Пока он не очухался, я бросился к нему, выхватил саблю из ножен и ударил его по шее. Татарин в агонии задергал ногами, взбивая пыль.

Пока длился этот короткий спектакль, остальные стояли в оцепенении, силясь понять, что же произошло. Только что пленный стоял привязанный к столбу, и вот он уже освобожденный, а их товарищ, убитый, сучит ногами. Но все-таки они были опытными воинами. Растерянность их мгновенно прошла, все повыхватывали сабли и обступили меня полукругом. Да, ребята, тут чуток вы лопухнулись. Были бы у вас с собой луки, стрельнули разок-другой – и все дела. Но луки – в колчанах у седел лошадей, что привязаны к коновязи за моей спиной. Так что вам придется помахать сабельками в пешем строю, что для татар крайне неудобно. Всю жизнь они проводили в седле – ели, справляли малую нужду, воевали – и все это не сходя с коня. Но сейчас нет у них этого преимущества – задавить врага массой коня, его скоростью. Зато есть другое преимущество – их трое, а я один.

Один из татар ухмыльнулся, обнажив желтые, полусгнившие зубы и, повернув голову в сторону, сказал по-русски соседу:

– Юнус, нам разве нужны такие строптивые рабы? – И ко мне: – Бросай саблю, умрешь быстро, ничего не почувствуешь.

Я на мгновение прикрыл глаза. Когда я снова открыл их, все трое уже летели в прыжке ко мне, направив лезвия сабель мне в грудь.

Наверное, они подумали, что я молюсь перед смертью своему Богу. Они жестоко ошибались. Я просто шагнул назад, пройдя сквозь забор и успев чиркнуть перед этим одного из нападавших по шее. Сейчас ломанутся в ворота. И точно! Разъяренные татары бросились в ворота, мешая друг другу, чем я не приминул воспользоваться, увеличив счет их потерь еще на одного бойца. Неожиданные потери отрезвили оставшегося в живых противника. Он стал обходить меня. Как я пожалел, что оставил щит! Татарин стал приближаться. Теперь меня может спасти только быстрое передвижение. Надо вымотать его. Я снова прошел сквозь забор, подобрал у убитого татарина саблю. Пусть у меня нет щита, зато в обеих руках по сабле. Рванул за избу, обегая ее слева. Свернув за угол, тут же упал на землю и выставил левую руку с саблей вперед. Догонявший меня татарин не ожидал преграды под ногами и споткнулся, животом нанизавшись на саблю, попытался достать меня саблей и мне чудом удалось избежать удара, прямо-таки немыслимо извернувшись. Второго удара он нанести не успел, поскольку я смог дотянуться и отрубить своей саблей его правую руку. Вскочив на колени я вогнал ему саблю в грудь. Я обошел заставу, в живых не было никого. Подобрав свой пояс с ножом, опоясался. Надо и самому убираться. И так сделал ошибку, пустившись в разведку в одиночку, чуть не ставшую для меня роковой.

Вышел во двор, и взгляд мой остановился на татарских лошадях, вернее – на переметных сумах у седел. Надо взглянуть, что там, чай – трофеи. В одной из сумок – верхняя одежда, причем поношенная, видимо – снятая с пленных. В другой – крупа, вяленое мясо, сухие лепешки. Нам это ни к чему.

Досмотрел и остальные сумки. В одной – видимо, это были сумки старшего – нашлись какие-то бумаги на непонятном языке. Надо взять с собой, пусть воевода тульский разбирается. В другой сумке – серебряные и золотые кубки, ожерелья, подвески, немного серебряных денег. Награбили, сволочи. Но не бросать же это добро просто так, лучше заберу с собой; правда, весу в мешке с трофеями около пуда, да ничего – довезу. Отвязав лошадей от коновязи, я похлопал их по крупу. Пусть идут, куда хотят, у коновязи они просто сдохнут от голода, чего животных попусту мучить?

Солнце склонялось к закату. Надо возвращаться назад, там меня Петр ждет, небось – уже беспокоится, что долго нет.

Через полчаса немного поодаль показались два всадника, неспешно передвигающихся на усталых лошадках на юг. Наверное, отставшие татары. Срубить бы их – да дело к вечеру, надо спешить к Петру.

Вот и знакомое местечко, где мы расстались. Что-то не видно моего сотоварища. Подскакав, я окликнул: «Петр! Ты где?» В ответ – тишина. Я зашел в бревенчатую крестьянскую избу, где мы останавливались на ночлег. В углу лежал окровавленный Петр, стол перевернут, лавка сломана, оловянная посуда в беспорядке разбросана по полу. Черт! Здесь был бой.

Я бросился к Петру, потрогал пальцами сонную артерию. Пульса не было. В принципе, как врач и уже опытный воин я с первого же взгляда понял, что Петр мертв, но хотелось убедиться – не верилось просто. Как же так, Петр – очень опытный и умелый боец. Или врасплох застали?

Я вышел из избы, обошел двор. Ага, вот один татарский труп, за избой – второй. Упорно сражался Петр, дорого продал жизнь. Просто крымчаков было много. Надо похоронить его по-человечески, парень это заслужил. В голове мелькнуло – ведь видел же я тех двух всадников, что навстречу мне попались. Не их ли рук это дело? Пока еще солнце не село, надо догнать и свершить возмездие. Даже если это и не они, так ничем не лучше. Злоба и чувство мести распирали мне грудь.

Я вскочил на коня и рванул на юг. Конечно, от места, где я их видел, они уже явно ушли, но искать надо оттуда. Мысленно я прикинул, сколько они могли проскакать. Выходило – до заката я их догоню.

Я гнал коня, как сумасшедший, всматриваясь – не мелькнет ли где всадник, не видно ли хоть легкого пыльного облачка. Местность была мне хорошо знакома, все-таки не один день патрулировал, поэтому я спрямлял путь, где это было можно. Есть! Увидел! Вот двое рысят, явно не торопясь, о чем-то разговаривают, размахивая руками. Я хлестанул лошадь – до татар было уже метров пятьдесят. В том, что это татары, сомнения не было. Низкорослые, мохнатые лошадки, седла без стремян, воины с луками в татарских колчанах, короткие копья с бунчуками. Кафтаны цивильные – ну так они могли надеть награбленное. Надо бить.

Выхватил из ножен саблю, но и татары заметили погоню. Оба всадника рванули вперед, потом разделились и начали меня обходить с двух сторон. Из луков не стреляли – то ли хотели взять живым наглого московита, то ли колчаны были уже пусты. Я выхватил из-за пояса нож и перехватил его в левую руку. Когда сблизился с первым противником на расстояние броска, с силой метнул нож. Татарин даже не успел взмахнуть саблей. Сзади нарастал топот копыт, я рванул поводья, разворачивая лошадь. Сблизились и я ударил первым. Татарин мгновенно поднял щит и закрылся им – только искры полетели от железного умбона после удара моей сабли. Пока я развернул коня, татарин уже держал в руке копье. Плохо, для меня плохо, не дотянуться мне саблей до него, копье длиннее. Да и судя по тому, как он быстро и ловко обращается с оружием, крымчак – воин опытный. Не он ли сразил Петра? Неопытный противник сделать этого не смог бы – я видел Петра в бою, я знал его возможности.

От атаки пришлось отказаться, я лишь сымитировал ее, проскакав близко, но вне досягаемости копья, и развернулся снова. Но и для меня эта имитация оказалась полезной, мне удалось разглядеть, что колчан для стрел пустой. Поизрасходовал, видимо, в набеге. Так вот почему он обороняется копьем, не вытаскивая лук – основное татарское оружие для дальнего боя. Копье хорошо для конных атак, а в ближнем бою оно не слишком маневренно из-за веса и длины.

Солнце уже коснулось земли краем диска. Еще полчаса – и стемнеет, времени у меня немного. В темноте запросто можно и напороться на копье. Ну, такого удовольствия татарину доставить мне бы не хотелось. Что предпринять? Лошадь встала, татарин не отводил от меня злобно поблескивающих глаз. Будем брать измором, учитывая, что уложиться мне надо в полчаса.

Я снова ринулся в атаку, явно беря курс к правому боку крымчака и, когда уже морда лошади была совсем рядом и рожон копья должен был ударить меня в грудь, неожиданно для него спрыгнул с коня и полоснул татарина по ноге. Я его зацепил, он же не успел перевести копье справа налево. Вот так и надо.

Несколько ран, перевязаться я ему времени не дам, изойдет кровью – и он мой. Так часто поступают, когда противник закован в бронь, и пробить ее саблей или мечом невозможно, тогда бьют в слабо защищенные места – руки, ноги, и враг слабеет от кровопотери. Хоть у крымчака и нет брони, – но копье, проклятое копье! – оно длиннее моей сабли.

Татарин победно ухмыльнулся. Как же – он на лошади, а я пеший. В голове сразу мелькнуло – лошадь. Жалко животину, но выбора нет. Противник мой снова бросился в атаку, когда он уже был рядом, я перекатом ушел влево от татарина и ударил татарскую лошадь в бок. Коняга захрипела, ноги ее подогнулись, и животное упало на бок. Но ловок, опытен оказался крымчак. Лошадь еще не успела упасть, как противник уже стоял на земле, расставив кривоватые ноги. Так, по крайней мере – уже не умчится.

У татарина все равно преимущество в виде копья. Но по ноге его обильно струилась кровь, штанина и сапог – уже красные. Эх, мне бы еще времени немного, ослаб бы крымчак, да солнце уже наполовину своим диском ушло за горизонт. От силы у меня минут десять-пятнадцать.

Татарин это тоже понял, стоял почти неподвижно, экономя силы и в конечном итоге сберегая жизнь. Ага, попробую его спровоцировать. Левой рукой я вытащил маленький нож, подошел поближе и резко бросил в него клинок. Татарин успел заметить мой бросок и сверкнувшее лезвие, и поднял щит, на мгновение потеряв меня из виду. То, что надо.

Кончиком сабли я резанул его по правой руке, что держала копье. Крымчак вскрикнул от неожиданной боли и выронил копье. Но молодец, надо отдать врагу должное. Бросил на землю щит и вырвал из ножен левой рукой саблю. По-моему, левой рукой он тоже владел неплохо, судя по тому, как ловко саблею вертел. Кровопотеря все-таки начала сказываться, татарин покачнулся, оперся на саблю. Ртом он жадно хватал воздух, облизывая пересохшие губы. Понял уже, нутром учуял, что не уйти с такими ранами, да еще и без лошади. Без лошади в степи степняк – ничто.

От убитой лошади уже тянулась длинная тень, стала сереть, и мелкие предметы теряли свою четкость. Надо с ним кончать, времени просто нет, как нет и жалости к нему. Он Петра убил, сотоварища моего и, судя по умению, не один русский воин из-за него лег в мать сыру землю.

Татарин уже не размахивал саблей, а устало на нее опирался, поворачивая в мою сторону лишь голову.

Постой, постой, пусть кровушка еще вытечет, несколько минут у меня еще есть. И лишь увидев, что солнце уже уходит за горизонт, я снова ринулся в атаку.

Я описывал круги вокруг крымчака, держась совсем рядом. Татарин просто устал и ослаб из-за потери крови, и в какой-то момент оказался ко мне правым, незащищенным боком. Тут я и уколол его саблей в грудь. Он еще попытался на последнем издыхании взмахнуть саблей, но рука уже не слушалась – сабля упала на землю, слабо звякнув о мой нож. Татарин секунду еще постоял, закрыв глаза, и рухнул. По тому, как он упал, я понял, что он мертв. Раненый, даже тяжело, падает совсем не так.

Опустившись на землю, я перевел дух. Я тоже здорово устал. Подобрал нож, вытер саблю об одежду убитого, вбросил ее в ножны. Все, отмщение свершилось. И в этот момент стемнело. Успел. Вот только в темноте не видно – куда двигаться. Где та изба, в которой лежит Петр? Решил переночевать здесь. Свистнув, подозвал своего коня.

Перерезал подпругу на убитом коне, снял седло и, отойдя немного в сторону, улегся на пыльную землю, подложив под голову седло. Ничего, мне не привыкать к аскетическим условиям ночлега, лишь бы дождя не было. Поводья своего коня привязал к своей ноге.

Сон сморил сразу же, лишь только я прилег – слишком много событий произошло за один день, слишком много потрачено сил – физических и моральных.

Разбудило меня солнце. Его лучи светили прямо в глаза. Тело ныло, как побитое, но вставать надо было. За неимением воды потер лицо руками, отогнав остатки сна, и поднялся в седло. Через некоторое время впереди показалась обезлюдевшая деревенька и изба с телом Петра.

В сарае я отыскал деревянную лопату и кирку. За околицей было маленькое кладбище, там я и вырыл неглубокую могилу. Обмыв тело Петра, достал из его сумки чистую одежду, переодел, замотал в найденную в избе холстину. Еле донес до могилы – тяжел оказался Петр. Опустил, засыпал, за неимением священника, сам прочитал короткую молитву. Присев у изголовья, достал баклажку с вином, помянул. Скромные получились поминки, но так уж вышло. Жаль Петра. Надежный товарищ и хороший боец был, не раз выручал меня в трудных ситуациях. Трудно будет без него. К новому напарнику придется долго притираться – да и будет ли он, тот напарник? Вот почему так? Был рядом человек – молчаливый, надежный, верный, к нему привыкаешь, а остро ощущаешь, что потерял, когда уже вернуть назад ничего нельзя. Несправедливо. От выпитого на пустой желудок вина слегка развезло. Покачиваясь, я вернулся в избу. Вещи Петра собирать не пришлось, все было в небольшой переметной суме. Ба! Да я же совсем забыл о лошади Петра! Цела ли она, не увели ли ее татары?

Выскочив из избы, я пробежал к конюшне. Цела! Вот он – вороной Петра. Не успели татары забрать, а может быть, уходили после боя второпях, опасаясь, что рядом где-то русские войска. Я засыпал овса в кормушку, напоил коней. Оседлав, погрузил свои и Петра вещи на вороного. Ну, с Богом!

Я ехал не спеша – чего уж теперь торопиться? Враг от Тулы отброшен, ушел на юг, в свое логово. Нескоро оправится эта земля от набега. Где набраться ей смелых землепашцев, способных сеять и жать почти на границе с Диким полем? Вот и ехал я мимо обезлюдевших деревень, мимо неубранных полей ржи, репы, капусты. Сколько добра поклюют птицы, уйдет под снег и сгниет? Сердце кровью обливалось, и не радовали красивые пейзажи вокруг.

Добирался я до Тулы два дня, и за это время никого не видел, только встречали лаем собаки в редких деревнях. Лишь уже недалеко от Тулы, пересекши вброд Упу, наткнулся на конный разъезд. Меня узнали, обступив, стали расспрашивать – где был, что видел? Обрадовав их известием, что татары двинулись на юг, а не пошли грабить маленькие городки, я въехал в город, местами разрушенный, в котором уже хлопотали горожане, добрался до кремля. Найдя воеводу, обстоятельно рассказал об отступлении татар, не умолчал и о потере своего боевого товарища.

– Отдыхай да отъедайся, через седьмицу снова на заставу пойдете – она нам нужна, как никогда, – ответствовал воевода.

Отдыхать так отдыхать, по поговорке – солдат спит, служба идет. Направившись по знакомому адресу постоялого двора, я немало удивился – на месте гостеприимного заведения лежали лишь головешки. М-да, народу в Туле прибавилось, учитывая беженцев и вновь прибывших воинов, а домов стало меньше. Местами выгорели целые кварталы. Жители уже вовсю стучали топорами, ставя новые срубы изб, но это – у кого деньги были. Все стоило денег – как, впрочем, и сейчас.

Уже хотелось кушать, но что-то не мог я вот так, в разрушенном городе, сильно изменившемся, найти даже харчевню. Улицы местами были вообще непроезжими из-за завалов, коими жители пытались сдержать удар конницы. А кое-где валялись бревна от разрушенных домов.

В крепости оставались лишь княжьи дружинники, что прибыли на подмогу. Все же прочие – стрельцы, ополченцы располагались в городе – кто где придется. Воевода положил на горожан тягло – от каждой улицы, с каждого конца одна повозка с возничим и двое мастеровых – для укрепления местами разрушенных стен кремля. Короче – лишних или праздно шатающихся в городе не было. Пока я был в дороге, город очистили от трупов. Своих – отпев, схоронили, а татарские трупы частью сожгли, частью побросали в реку. Были и пленные, но то – забота воеводы да князя.

С трудом, с помощью местных ополченцев удалось встать на постой за медную полушку в день; добавил еще гривенник – и меня покормили вареной курицей, пирогами и вином. Вино татары, как правило, не трогали – Аллах запрещал, потому в подвалах вино сохранилось. Не бог весть какое – яблочное, но и на том спасибо хозяевам.

Через несколько дней по совету знающих людей обменял свои трофеи, что взял у татар, на монеты. После набега в город хлынула толпа маркитантов, менял и прочего шустрого люда, желающего погреть руки. У воинов всегда были трофеи, но куда воину таскать с собой объемистое барахло. Вот здесь-то и возникали из ниоткуда менялы, купцы и прочие разворотливые люди. Скупали трофеи, зачастую за бесценок – одежду, обувь, ковры, лошадей, седла, шатры, украшения.

С обменом я не торопился. Сума с золотыми изделиями невелика, но тяжела и неудобна. Монеты занимали значительно меньше места, и рассчитываться за покупки ими было куда как удобнее.

Сильно торговаться я не стал, хотя меняла – еврейского вида вислоносый мужичок и так причитал, что на мне уж точно прогорит, но поблескивающие глаза и подрагивающие пальцы говорили об обратном.

Во временное жилище вместо пуда золотых изделий я принес горсть золотых и серебряных монет, сел на лавку и задумался. Ну хорошо – серебро можно оставить на жизнь, здесь это основное платежное средство, а золотые монеты куда? С ними ехать в дозор? А если срочно уходить придется? В банк отдать – так где на Руси банки, когда они еще будут?

После некоторых раздумий я решил серебро оставить, а золото уложить в сундучок и прикопать в укромном месте. Пригодится на черный день. Все какое-то дело, чем днями валяться на постели. Решив так, сходил на торг, выбрал сундучок – хороший, дубовый, небольшого размера, но довольно увесистый. Придя домой, ссыпал монеты в сундучок, уложил его в мешок – чтобы не бросался нарядным видом своим в алчные глаза, оседлал гнедого и, захватив у удивленного хозяина лопату, выехал со двора.

Выбрать место оказалось непросто. Надо и не на дороге, и место чтобы приметное было, дабы найти сразу в случае необходимости.

Местечко укромное отыскалось недалеко от опушки дубовой рощи. Дубок там приметный оказался, видно – молния ударила в макушку. Он и расщепился надвое, и рос косо.

Пыхтя и потея, я вырыл деревянной лопатой яму, опустил туда сундучок, присыпал землею и сверху положил срезанный дерн. Отошел немного – ничего и не видно. Вот и лады.

Хорошо бы дело свое завести, но для этого нужно быть оседлым человеком, чтобы был дом, семья. А я не знаю, куда меня завтра судьба забросит. Сегодня я могу быть в Москве, а через неделю – в Туле, а еще через месяц – и за морем, в чужедальних странах. Поди брось на месяц свое дело – зачахнет, оставлять на наемного приказчика – а ну как на вора нарвешься, исчезнет со всеми деньгами. Нет, рано пока мне делом обзаводиться, хотя деньги уже позволяют. Да интересно и мир посмотреть – как оно в других местах. К тому же Господь не зря, наверное, дал мне необычные способности. Зачем они человеку мирному? А мне – для защиты земли русской от ворога. Все одно к одному, так и быть, – рассуждал я на обратном пути.

Через несколько дней наша застава выступала в путь. Главным снова был десятник Михаил. Половина ратников были старые, уже знакомые воины, половина – новые, взамен убитых при обороне Тулы. Шли налегке, нагрузив коней только съестными припасами – в основном солью, мукой и крупой. Обоза с бревнами, котлами на этот раз не было, чему все были рады – он сильно тормозил движение.

Через несколько дней неспешной езды прибыли к сторожевой заставе. И дом, и изба были нетронуты. Не знаю, счастливое ли стечение обстоятельств тому виной, или случайные путники пугались трупов татарских во дворе. Все трупы изрядно были пообъедены животными и птицами.

Открыв двери в избу, Михаил радостно закричал:

– Гляньте-ко, тут и оружия татарского в избытке. Кто-то здорово нам помог!

Первым делом мы сбросили с высокого берега трупы в реку. Общими усилиями мы очистили двор, подмели избу, и пошла служба – дозоры конные, дозоры пешие, бдение на сторожевой вышке. По ночам стало прохладновато, листья на деревьях стали желтеть. Ратники стали поговаривать о скором возвращении в Тулу. В этом был резон – зимой татары не ходили в походы – лошадей кормить нечем: по снегу пока пробьешься, ни в какую конную атаку не пойдешь – скорость не та, население заранее упредит дымами, и полон по снегу не погонишь. Не ходили татары зимой в набеги, и сидеть здесь тогда было и незачем. Вот по весне – другое дело. А сейчас – пойдут скоро дожди, дороги станут и вовсе непроезжими. Одна надежда – на реки, пока их льдом не скует.

Вот и проплывали мимо нас по Дону купцы на речных ушкуях да стругах, торопились – пока погода позволяла сделать ходку-другую, забить амбары да склады, чтобы зимою торговать. Зимой-то поди, сходи по зимнику. Охрана большая нужна, без охраны – никак, балуют на дорогах.

Что русские, что татары купцов не трогали – наказывали ханы да князья за то строго, понимали, что без торговли – плохо. Возьмут мзду мытари, да и плыви купец куда хочешь. А вот отребье разное, сбившееся в банды – те грабили, мало того – и жизни самой лишали, дабы свидетелей не было.

Кроме охраны, лошади с повозками да возничими требовались лошадям сено и овес – все лишние расходы. Вот и старались купцы, кто дело рачительно вел, все перевозки на судах делать. Куда как дешевле, чем обозом, да и быстрее. При попутном ветре да вниз по течению быстро получалось и безопаснее, хотя и тут не без риска – на ночь к берегам приставать приходилось. Ночью плыть – судно на мель посадить можно, а в ночь безлунную – и в берег уткнуться; к тому же днем от бревен-топляков увернуться можно, а ночью – углядишь ли?

Вот и шли по Дону кораблики, каждый день вверх и вниз. Вниз по течению – к татарам, тут путь один – до Азовского моря, да к Крыму, к Кафе и другим богатым городам. Зерно везли, замки железные, что спросом хорошим пользовались; меха, за которые золотом али серебром полновесно платили; гончарные изделия, седла, украшения – да много чего.

Обратно шли медленно: повезет с попутным ветром – так под парусами, не повезет – вся команда садилась на весла, и тяжело груженный ушкуй медленно поднимался вверх по течению.

Те несколько верст реки, что были видны со сторожевой вышки, ушкуи проходили по реке в половину дня. Когда дело шло к вечеру, почти всегда, проведав о заставе, купцы приставали к берегу. Разбойники обходили заставу стороной, и торговым людям ночевалось рядом с нами спокойней. Часто прямо на берегу совершались сделки и обмены, когда случалось ночевать сразу нескольким кораблям. Купцы чинно обсуждали цены на товары в Кафе и Твери, Пскове и Судаке, Херсоне и Новгороде. К судам часто ходили наши ратники – новости узнать, а ежели повезет, то и родню встретить или земляков.

Днем мы с Митрофаном обходили с дозором окрестности.

Когда солнце стало садиться, и мы возвращались домой, я обратил внимание, что как-то уж очень тихо в лесу. Не колыхнется ни один листок, птицы замолчали. А на небе – ни облачка, безветренно.

Когда уже входили в ворота, стражник Андрей, стоявший на сторожевой башне, указал на север:

– Вовремя возвратились, дождь будет, посмотрите, какие тучи черные наплывают.

Эка невидаль – тучи, дождь. В теплой и сухой избе дождь не страшен. Плохо оказаться в дороге, когда жилье далеко и укрыться негде. Костер не зажжешь, обсушиться не сможешь, даже воду в котле не согреешь, не говоря о похлебке.

Из избы уже тянуло мясным духом.

– Кто это сегодня отличился?

– Тимоха, мужик наш. В конном дозоре сегодня был, кабанчика подстрелил, не кабанчик даже – подсвинок, но на хороший ужин всем хватит.

– А все ли вернулись?

– Все, вы последние.

Мы умылись, отряхнули с одежды пыль. Десятник коротко счел молитву, и все дружно потянулись ложками к котлу. Гречневая каша со свежей убоиной была чудо как хороша, а после долгой ходьбы и сухарей вообще казалась пищей богов. Аппетит у всех мужиков был отменный, и через несколько минут ложки уже скребли по дну. Взялись обгрызать мясо. Всем досталось по хорошему кусищу. Тишина за столом лишь иногда прерывалась чавканьем и возгласами: «Хорошо кабанчик, молодец Тимоха». Подстрелить дичь и побаловаться свежатинкой удавалось не каждый день. После нашествия татарской орды испуганное зверье разбежалось.

Покушав, попили узвару из лесных ягод – уж малины в окрестностях было много.

За стенами избы внезапно зашумел лес и хлынул ливень. Ветер нарастал, слышался треск сломанных веток и падающих деревьев, ветер завывал в трубе и все усиливался, достигнув ураганной силы. Дождь стоял буквально стеной. Закрученные ветром, потоки дождя поливали стены, стремясь проникнуть даже в малые щели.

– Эх, несладко сейчас путнику, кто укрыться не успел. Маркел, пойди в конюшню, проведай лошадей, как там – сухо ли?

В это время сверкнула молния, разом сделав темную ночь светлее дня, затем громыхнул гром. Да такой силы, что оглушил всех, заставив пригнуть головы. Многие перекрестились: «Свят, свят, спаси и сохрани!»

– Маркел, тебе что – повторять нужно? Глянь лошадей.

Маркел, ворча, набросил на плечи холстину и вышел, но довольно быстро вернулся. С него текли потоки воды.

– С лошадьми все хорошо, конюшня сухая. Вот только на берегу что-то непонятное – кричит кто-то.

– Тебе не послышалось? Может, ветер?

Маркел обиделся:

– Идите, сами послушайте.

Михаил посмотрел на меня и Тимоху. Ладно, придется идти.

Мы вышли из избы и посмотрели с кручи вниз. Не видно ни зги, темень кромешная, ветер и дождь. В такую непогодь хозяин собаку на улицу не выгонит.

Мы уже собирались идти обратно, когда сверкнула молния, и в ее слепящем свете я увидел корабль. Даже за столь короткое время удалось увидеть, что он стоит, привалившись боком к берегу, мачта сломана. У людей явно беда.

– Тимоха, иди доложи Михаилу – люди в беде. Пусть привяжет к дереву веревку и сбросит конец. Я попробую спуститься сам.

Тимоха побежал в избу, а я сьехал на заднице вниз. Спускаться вниз по склону – чистое самоубийство.

Свалился я недалеко от гибнущего судна, в полной темноте. Побежал к судну. Около него бегали двое мужиков.

– Что случилось? – прокричал я.

– Беда у нас, паруса ветром порвало, на берег выбросило. Людей водой за борт посмывало.

– Не повезло вам. Я со сторожевой заставы, избушка наверху; сейчас веревку скинут, и вас поднимут.

– Ах ты, беда какая, не можем мы.

Вот хороши, судно боятся бросить.

– Бросайте свою посудину, чему быть – того не миновать. Завтра поутру разберемся.

– Люди у нас там, в трюме, спасать надо.

– Вы что, рабами торгуете?

Мужики отшатнулись от меня.

– Как у тебя язык повернулся? Сын мой, да рулевого. Ума-опыта набирались; как буря началась, мы их в трюм опустили.

– Так чего не вызволяете?

– Перекосило от удара корпус, люк не открывается, топор нужен.

– Где же его здесь взять, в избе только.

Я показал наверх. В это время налетел сильный порыв ветра, судно затрещало и легло на бок. Изнутри раздавались крики о помощи и удары. Потонут, пока за топором обернешься, суденышко ко дну пойдет. А, была не была.

– Где трюм?

– Да где ему быть? Посредине, все как у людей.

По колено в воде, я подошел к ближнему борту. От мужиков два шага, а их за дождем и теменью уже не видно. Я прижался к обшивке и прошел внутрь. Пол трюма был сильно наклонен, и внизу плескалась вода.

– Ребята, вы где?

– А… а… а, кто здесь? Не подходи, у нас нож. Ты водяной?

– Не пугайтесь, ребята, я со сторожевой заставы, ваш кораблик на берег выбросило рядом с нами. Освобождать вас надо, боюсь – не выдержит бури ваша посудина.

– Мы пробовали, не открывается люк. И людей не слышно – не сгинули они?

– На берегу, вот только топора у них нет, люк открыть нечем. Сейчас попробую. Где люк?

– Вот он, иди на голос, над нами он.

Я подошел, ощупал над собой палубу. Вот и квадратный люк.

– Ребята, здесь есть какие-нибудь тюки?

– Есть.

– Тащите сюда.

Спотыкаясь в кромешной темноте, подростки притащили тюки с каким-то товаром. Я уложил тюки друг на друга, взобрался на них, улегся на спину, уперся ногами в крышку люка.

– Ну, Господи, помоги.

С силой разогнул согнутые ноги и ударил в крышку. Раздался треск сломанного дерева, пахнуло свежим воздухом, и на меня обрушился дождь. Путь свободен.

– Ребята, идите сюда, давайте руки, я вас подсажу.

Я помог выбраться на мокрую, скользкую палубу, которая к тому же была наклонена, обоим подросткам, потом выбрался сам. На берегу уже было несколько наших, с заставы. У двоих поблескивали лезвиями топоры. Папаши схватили и стали обнимать своих сыновей.

– Ну что, мореплаватели, больше никого не осталось?

– В трюме – никого, а был бы кто на палубе – отозвался.

– Тогда давайте выбираться.

На веревке нас по одному втащили на кручу. Погода все так же неистовствовала, но мы уже были в сухой и теплой избе. Поснимали одежду, сами стояли у печки и отогревались. Замерзли все сильно, зуб на зуб не попадал.

Отогревшись, один из горе-моряков спросил:

– Кто люк открыл?

– Я.

– Дай обниму спасителя, свечку за тебя в церкви поставлю. Как звать?

– Юрий.

– Запомню. – Подозвал пареньков: – Кланяйтесь в пояс спасителю.

Ребята поклонились.

– Эх, винца бы для сугреву, а еще лучше – глинтвейна.

– Знаю про такой, немцы его пьют.

– Я бы тоже не отказался.

– В каюте у меня хлебное вино есть, вот только… – он не договорил, махнул рукой.

– Откуда вы?

– Новгородцы, в Кафу сходить в последнюю ходку перед ледоставом хотели, да вишь как получилось. Купец я. Судно мое и товар мой. Как теперь быть?

– Не печалься, посмотрим утром кораблик, если цел останется.

Кое-как улеглись на ночь и забылись тяжелым сном.

Утро встретило ярким солнцем и спокойной погодой, как и не было урагана. Лес вокруг избы было не узнать. Деревья поломаны, некоторые вырваны с корнем. Изба, конюшня и забор уцелели – сделаны были на совесть.

Мы спустились по веревке вниз. Кораблик так и лежал на боку, привалившись к берегу. Мачта сломана, лежала на палубе. Когда купец, я и Михаил поднялись на палубу, все остолбенели. Люк и обшивка палубы вокруг него были выбиты, выдраны сильнейшим ударом буквально с мясом.

– Это… это как же… это кто? Ты ли, Юрий?

Я сам был удивлен не меньше его. Было ощущение, что сюда ударил бетонным или чугунным шаром строительный кран, которым сносят старые дома. Михаил и купец уставились на меня. Я только плечами пожал, сроду за мной такой мощи не водилось. Купец долго ходил по судну, затем вылез из трюма с довольным видом.

– Суденышко подремонтировать можно, товар почти весь цел, подмок он только. Просушить сукно – и все дела. – Поник головой и уже тише: – Только команды не осталось, ремонтировать некому.

Михаил задумался.

– Нам уходить с заставы скоро, зимой здесь охранять нечего. С ремонтом поможем – леса вокруг полно, покажешь, что делать. Обратно двигаться надо: часть людей с тобой вверх пойдет, а часть – одвуконь, в ближайшем местечке охотников на службу наберешь.

Купец от радости чуть не прослезился.

– Спасители вы мои!

Несколько дней, пока дороги и тропинки от дождя были непроезжими, мы с разрешения Михаила на службу не ходили. Лишь один караульный стоял на вышке. Все остальные занимались ремонтом корабля. Выбрали самую стройную сосну, стоявшую нам на радость недалеко от берега и, срубив, столкнули вниз с кручи. Ошкурив, всей заставой с помощью веревок установили на место. Пока купец с рулевым и мальчишками укрепляли реи, тянули такелаж и штопали парус, мы заменяли доски в обшивке, по новой делали крышку люка, ремонтировали фальшборт.

И настал день, когда основные работы были закончены. Дружными усилиями кораблик спихнули с берега, и он закачался на волнах. Конечно, ремонт нельзя было считать завершенным, кое-что надо было еще менять – в частности, сырую древесину на сухую, смолить борта, но держаться на плаву и добраться до Новгорода кораблик уже мог.

Купец радостно ходил по палубе, потирал руки, затем нырнул в маленькую каюту на корме – по-моему, единственную, – и вышел со здоровенной бутылью с хлебным вином.

– Угощаю, благодарствую всем, – и низко поклонился.

Вечер удался на славу. Под кашу да под уху из наловленной мальчишками рыбы славно посидели. С непривычки захмелели, говорили вразнобой, перебивая друг друга, споря, кто пойдет домой на корабле, а кто – верхами. Одно мало учитывали хмельные головы – идти надо было вверх по течению, корпус хлипкий, а стало быть – веслами поработать придется от души.

После окончания ремонта снова потянулась служба. Мы ходили в дозоры, купец с рулевым и сыновьями доделывали на судне, что сами могли, сушили на ветках деревьев подмоченные ткани.

Так прошло две недели, и однажды утром, выйдя из избы, мы обнаружили, что лужи за ночь подмерзли, покрылись по краям тонким ледком. Утром же примчался купец с судна.

– Михаил, давай людей, Христом-Богом прошу – не успеем назад вернуться, река встать может.

Спорить не приходилось. Решили бросить жребий – кому на судне плыть, кому конному возвращаться. Мне вышло – на коне. Жребий – это судьба, здесь я стал фаталистом.

Через неделю, все в грязи – и мы, и кони – въехали в Тулу. Здесь меня ждал сюрприз – гонец от Овчины-Телепнева. Сидел он в Туле уже три дня. Сам ехать на заставу побоялся – дороги не знает, да и воевода сказал, что днями люди с заставы сами придут, в дороге разминуться можно. Вот и ждал, штаны протираючи в кремле.

Воевода против моего отъезда ничего не имел, даже письмо написал о моем участии в обороне Тулы от крымчаков. Письмо вручил гонцу.

В Москву выехали на следующий день, едва я отмылся от грязи. От воеводы гонец уже знал, что второго человека нет в живых.

Осенняя распутица привела дороги в малопроезжие направления, и потому добирались долго, в два раза дольше обычного.

Сразу по приезде, лишь немного очистившись от грязи и умывшись, явился я под начальственные очи князя Овчины-Телепнева. В его кабинете на столе лежало послание от воеводы тульского. Князь тепло меня поприветствовал, усадил в кресло.

– Читал о твоих подвигах. Герой! Прими мои поздравления. Жаль, что Петр погиб, славный воин был. Давай помянем.

Князь достал из шкафа стеклянный штоф (редкость по тем временам) и разлил вино в серебряные стаканчики. Молча, не чокаясь, выпили.

– Вижу, что устал, дороги плохие, все понимаю. Дело требует. К тому же о тебе уже подзабыли, окружение государево крови твоей не просит. Потерялся человек, и все дела. Страна большая, дикая.

Князь заулыбался.

– Однако вызвал я тебя не прохлаждаться. Странные дела у нас творятся. Сам понимаешь, все, о чем услышишь – тайна государева, о том – молчок. Ну, это я так, к слову. Человек ты проверенный, но и напомнить – не грех. Монеты появились в государстве поддельные. Рубли, копейки. Кто-то поставил это дело на поток. Сам понимаешь – торговлю обрушить можно. Люди деньгам перестают верить, а поскольку на деньгах – государева печать, – то и государству. Так и до бунта недалеко. Потихоньку пробовали следы искать, получается – из Пскова те подлые монетки. Посылали людей – сгинули без следа. Думаю, не один человек за этим стоит, одному не справиться. Но таятся умело, в Пскове стража городская и посадник на ушах стоят, да сыскать ничего не могут. Хочу поручить это дело тебе.

– Помилуй Бог, княже! Башку бы кому снести, выкрасть чего – это можно. А тут навык нужен – сыскать гнездо в чужом городе сложно.

– Ты из себя придурка не строй. В этом деле умная голова нужна и свежий взгляд. Ни тем, ни другим ты не обделен. Ратников саблями помахать много, а головастых, да еще и не из знатных, коих все в лицо знают – раз-два и обчелся. Вот тебе деньги на дорогу и житье, вот послание к посаднику, но к нему сразу не ходи. Вдруг соглядатаи в окружении есть. Я так думаю, что те, кого раньше посылали, сразу с грамотками к посаднику пошли, там их и заприметили. Дам адресок один – есть там у меня человек надежный, к нему можешь обратиться. С жильем поможет, обскажет – кто да что есть в Пскове, может, у него какие наметки имеются. Не последний человек в Пскове – старший мытарь. Но и у него часто не мелькай. Впрочем, не мне тебя учить. Пару дней отдохни, кафтан новый купи, а то в своем ты больше на пугало похож.

– Так воевал же в нем.

– Я не в обиду, иди. Больше бы чего сказал, да сам о псковских делах мало знаю. Государь с нас каждый день спрашивает. Не сможем справиться – головы полетят. Вот и думай.

Откланявшись, я пошел в воинскую избу, бросил переметные сумы на свой топчан. Старший дружинник Митрофан похлопал меня по плечу.

– Держи нос выше. К вечеру баньку натопим, сходишь, смоешь тульскую грязь; еще двое наших из Ливонии вернулись – компанию им составишь. А сейчас – кушать иди, да на базар. Пообтрепался ты уж больно, не скажешь, что княжий ратник, больше на людишек из подлого сословия похож.

И правда: кафтан, штаны, сапоги были пообтрепаны, грязь оттерлась плохо, и общий вид был неухоженный – вид человека, когда-то имевшего деньги, но обедневшего и донашивающего старое платье.

Базар кипел. Через толпу народа с трудом можно было протиснуться. Тати не упускали своего, срезая поясные сумки со звонкой монетой. Периодически в разных местах торга раздавались крики: «Караул, держи вора!» Все разом хватались за кошели и подозрительно поглядывали вокруг. Купцы и приказчики из лавок побогаче хватали проходящих за руки: «Зайди, посмотри – какой товар! Шелка разноцветные, узорочье, сукно фряжское – сносу нет».

В оружейном ряду больше молчали, ходили здесь в основном мужчины. Приценивались, пробовали остроту лезвий ножей и сабель на ноготь, на волос, чинно беседовали с купцами.

Времени на пошив у меня не было, и я протиснулся к лавкам с готовым платьем; померив несколько кафтанов, выбрал темно-синий. К нему добавил пару рубах – одну шелковую, другую суконную, новые штаны из плотного сукна. Поразмышляв – все-таки зима на носу – прикупил в соседней лавке короткий овчинный полушубок. Сапоги на свою ногу еле нашел, все какие-то недомерки, да и то – людишки мелковаты были в это время. С рубашками проще – шились длинные, широкие, подходили на мужчину почти любого роста и упитанности.

Держа узел с вещами перед собой, я протолкался к выходу и не спеша побрел по бревенчатой мостовой. Грязновата Москва. Между домами и тротуарами – сточные канавы, по которым текут зловонные ручьи, на проезжей части лужи и кучи конского навоза. Промчит лихой наездник, и пешеходы жмутся ближе к домам, а все равно одежде достается. После каждого пешего выхода в город приходилось очищаться. Нет уж, лучше ездить на коне, но не на торг, иначе и коня потом не найдешь. Вездесущее цыганское племя конокрадством занималось всегда.

В отличие от улиц дворы были ухожены. Скотина на заднем дворе, там же хозяйственные постройки. А передний двор у богатых мощен камнем или дубовыми плашками, у народа победнее – застелен соломою, дабы гость дорогой не испачкал во дворе сапоги.

Дома поплоше стояли вдоль улицы, дома зажиточных хозяев стояли в глубине сада или обширного двора, и шум улиц до них не доносился. В любом случае все дома стояли за высокими заборами, и по улице шел, как по глубокой деревянной траншее – под ногами дерево, справа и слева – дерево. Изредка встречались заборы каменные, но то уж – либо князь живет, либо – боярин из зажиточных. Купцам иметь каменный забор было не по чину. Близость к власти или к деньгам определялась по дому, по одежде, по конному выезду. Например, карета – принадлежность к высшему сословию, как в наши времена «Майбах» или «Бентли». За неподобающий выезд купца, будь он трижды богат, могли выкинуть из кареты и бить кнутами. Это в мое время жуликоватый делец или продажный политик мог ездить на дорогущей иномарке и отдыхать в Куршавеле с кучей дорогих проституток, ходить на яхте, стоящей, как небольшой провинциальный городок. И еще похваляться наворованным – дескать, дурни, заработать не умеете. Дурни как раз и живут на заработанное, а слуги народа…

Как вспомнил мою прежнюю жизнь, так сплюнул. Здесь хоть по-честному – по оружию, по одежде, коню сразу видно, с кем имеешь дело. А обманывать еще не научились. Сделки на несколько кораблей товара осуществлялись по честному слову. Сговорились купцы, ударили по рукам – надежнее, чем договор с подписью нотариуса или кучей печатей. И фальшивые монеты – удар по власти государевой сильный. О как! Шел с базара, а думки уже все про монеты, про задание будущее. Как заноза. И не хочу про дело думать, а ум сам ищет, с чего начинать. Ну не сыщик я; доставить ценное письмо, разведать что-либо, саблей помахать, даже с превосходящими силами – это мое. А таких дел, где требуются азы профессии хотя бы – нет уж. Но выбирать не приходилось.

Придя в воинскую избу, я улегся на постель. Мне всегда лучше думалось лежа, чтобы никто не отвлекал пустой болтовней. С чего начать по приезде в Псков? Жилье найти, это понятно. Но по делу – в первую очередь знакомства разные завести. Дураку ясно, никто рассказывать незнакомцу про тайные дела не будет, но… там кто-то оговорочку допустил, там – по пьяни лишнее сказал. Чужому говорить не будут, а своему – сболтнут. Стало быть – агентуру надо завести, деньги все любят. И лучше всего вербовать агентов-стукачей в трактирах. Подвыпив, человек становится более общителен и менее осторожен.

Так, еще что? Для чеканки монет нужны штампы, а сделать их могут граверы. Хотя – какие к черту граверы в эти времена? Ну, наверное – ювелиры. Эти точно водятся на Руси. Стоп, а почему на Руси? С таким же успехом штампы могут изготовить в Литве. Причем даже рады будут насолить соседке. Так что не вопрос, что можно будет как-то найти такого умельца. Не стоит тратить на это драгоценное время.

Дальше. Для изготовления одной монеты, хоть и поддельной, нужен металл, пусть даже и медь. Но монет много, они расползлись по Руси, стало быть, штампуют их в огромном количестве – прямо монетный двор какой-то. Пожалуй, это мысль, причем самая ценная. И меди, и серебра или его более дешевых сплавов надо много, многие пуды. Их в карманах на подпольное производство не пронесешь, надо где-то покупать, перевозить, хранить. Причем вся цепочка участвующих наверняка не знает, чем занимается каждый.

Привез купец по заказу ремесленника медь – что с того? Это совсем не предосудительно. Возчики перевезли со склада во двор – тоже ничего необычного.

Вот! Штампы во время работы сильно громыхают, поскольку монета не одна, производство должно работать весь день, а может – все дни недели. В городе наверняка на звон и стук обратили бы внимание. Да, скорее всего производство не в городе, а подальше от чужих ушей. Вот почему его найти не могут. Я чуть не подскочил в постели. Не в Пскове оно, точно! Может быть, где-то рядом, но не в Пскове. Далеко от города не будут делать – накладно возить подводами. А собственно, кто сказал, что возят подводами? Э, брат, предположение неверное. Даже почти наверняка неверное. Зачем светиться с подводами? Туда – медь, обратно – фальшивку. Нет. Туда – речным суденышком, и обратно – тоже. И река должна быть небольшая. По большой – и движение большое, станут обращать внимание – почему это в одном и том же месте суденышко какое-то частенько стоит? Что тут за место такое? Торга нет, города нет. Да, надо присмотреться к деревням недалеко от Пскова, стоящим по берегам рек, достаточных, чтобы протиснуться небольшим суденышкам типа речного ушкуя.

Больше, сколько бы я ни прикидывал, ничего путного придумать не мог. В принципе, и так два кончика от веревочки есть – продавцы меди или других цветных металлов и производство монет. Вот с них и начну.

Довольный, что хоть что-то начало вырисовываться, я уснул.