…все живое застыло в страхе в ожидании грома, не шелохнулась ни одна травинка, ни один листик не дернулся на деревьях. Все застыло в ожидании. А туча быстро разбухала, наливаясь свинцовой тяжестью, становилась все больше, словно исполинский комар, насыщающийся кровью, миг – и она уже заняла все небо. Вот-вот, и…

– Ох, успеть бы до дождика. – Ефим Гудок опасливо покосился на небо, перевел взгляд на товарищей – Ивана, Салима, Оглоблю. Ничего больше не сказал – те и так шли быстро, понимая, что только в этом, ну или почти только в этом, залог их победы, сами уже поторапливали Ефима – и не только из-за грозы. Ведь начальник воротной стражи Онцифер Брюхо был именно его знакомым. И как раз завтра истекал срок отдачи ему долга. Скоморохи торопились – теперь было чем отдавать. И была реальная возможность уйти. Пока была…

Свернув от строящейся башни налево, они нырнули в узкую улочку, с обеих сторон заросшую яблонями и вишней. Кое-где деревья прикрывал плетень, иногда и того не было – яблони с уже наливавшимися завязями росли прямо так, безо всякой ограды, лишь в глубине небольших садиков виднелись соломенные крыши хижин. Перед одним из плетней – повыше и посолидней других – Ефим остановился. Осмотрелся, приложив руку к губам, потребовал деньги. Пересчитал вслух:

– Одна, две… А третья?

– Так мы вроде только две должны?

– Ой, не будь дитем, Иване!

Спрятав монеты подальше, скоморох, вскочив на подставленную Оглоблей спину, ловко перебрался через плетень. В избе, за деревьями, теплилась в оконце свеча. Видно, еще не спали.

Оставшиеся у плетня присели на корточки и приготовились ждать. Мероприятие весьма тоскливое – Раничев привалился спиной к плетню и закрыл глаза. В саду забрехал пес, и лай его беспорядочно подхватили все собаки округи, что было не очень-то на руку скоморохам.

– Вот, блин, Фима, – недовольно забурчал Раничев. – Ну не мог без шума пройти.

В этот момент за его спиной сухо треснула ветка. Все вздрогнули. Салим вытащил из-за пазухи узкий кинжал, посетовав на то, что воевода так и не вернул самострел.

– Хорошая вещь была, – сожалея, прошептал он. – Надежная.

– Ничего, обойдемся и без самострела! – Раничев быстро вскочил на ноги и затаился напротив того места, где слышался треск. – Онфим! – тихо позвал он. – Как покажется кто, бей кулаком по башке!

– Может, кинжалом лучше?

– Не надо кинжалом, – так же тихо возразили из-за плетня. – То я, Ефим.

– Чего, нет дома?

– Не про то я. – Голова скомороха показалась над плетнем. – Предупредить забыл, ежели увидите гонцов – что хотите делайте, но задержите, пока я не выйду. А лучше, конечно…

– Понятно, – усмехнулся Салим. – Не малые дети, сделаем. – Он провел пальцем по лезвию кинжала и хищно улыбнулся.

Ефим снова исчез в саду за плетнем, а Раничев искоса посмотрел на темный силуэт отрока. Сплюнул – «не малые дети». Да уж такой зарежет, недорого возьмет, несмотря на юный возраст. Сколько ему сейчас? Лет тринадцать? Пятнадцать? Или – чуть больше? Взрослели в этом мире рано. Это у нас до восемнадцати лет детьми считаются с полной родительской за них ответственностью, здесь не так, совсем не так, лет с двенадцати уже взрослый и отвечает за себя сам перед родом, перед семьей своей, перед обществом. Вот и Салим… Ох, потрясти б его хорошенько, чувствовалось – много чего знает парень такого, что и ему, Раничеву, знать бы не помешало. Умен отрок, хитер, словно лис, увертлив, поди потряси такого.

Салим вдруг подобрался ближе, задышал в шею, шепнул:

– Как думаешь – будет гонец?

– Обязательно, – ответил Иван и на свои мысли. – Если не дурак наместник – обязательно предупредит всю воротную стражу. А он не дурак, по всему видно. Узнал уже, наверное, что нет нас ни в одной корчме.

Отрок неожиданно хохотнул:

– Игнатку еще раз протрясут, ну там, у реки, в хижине.

– И поделом, – шепотом поддержал его обычно неразговорчивый Онфим Оглобля. – Будет знать, как от нас долю утаивать.

Раничев не удержался от ехидного вопроса:

– Разбоем, поди, промышляли?

– А ты как мыслишь, Иване? – со вздохом отозвался Салим. – Не очень-то хлебно скомороху без ватаги. А двое – это ватага разве? – Он немного помолчал. – Грабили – да. Но никого не убили. И в церкви с Онфимом постоянно грехи замаливали.

– Молодцы, – язвительно протянул Иван и замолк. Показалось? Или в самом деле послышался где-то неподалеку стук копыт?

Все трое затаились. Раничев чувствовал затылком горячее дыхание Салима и, пытаясь совладать с внутренней дрожью, пристально вглядывался в предгрозовую тьму. Кое-что еще можно было разглядеть – деревья, заборы, избы – а вот из-за поворота и черные силуэты всадников показались. Иван сглотнул внезапно набежавшую слюну. Нет, страха не было. Было другое – он чувствовал, что, может быть, придется убить. Сможет ли? Одно дело – в открытом бою, другое – вот так, из-за угла… Вся сущность его, сущность цивилизованного человека, как могла противилась этому, но, с другой стороны, Иван хорошо понимал – другого выхода может просто не быть. Он не хотел быть убитым сам. Такой вот был невеселый выбор.

– Один, два… Четыре, – шепотом считал всадников Салим. – Четверо. А наместник-то оказался хитрей, чем мы думали! Что делать будем? Предупредим Ефима и уходим?

– Нет. – Раничев мотнул головой. – Лучше отвлечь их. Салим, беги заборами на соседнюю улицу и ори благим матом. Голос у тебя подходящий, тонкий.

Понятливо кивнув, отрок бросился к подзаборным кустам. Пробирался бесшумно, ловко – кусты даже не шевельнулись – сказывался криминальный опыт.

– Ты, Онфиме, на подстраховке. Не понял? Ну вмешаешься в случае чего, когда я крикну. Тогда уж не теряйся – бей, круши всех, хуже не станет.

– Сделаю, – довольно кивнул Оглобля. Чувствовалось, что поставленная задача ему нравится.

А всадники между тем приближались. Выдохнув, Раничев разорвал по вороту рубаху, зачерпнув с дороги пыль, размазал по лицу, приготовился.

На соседней улице раздался резкий истошный крик:

– Помогите! Помогите! Насильничают… А-а-а… – Салим кричал так самозабвенно, так жалостливо-яростно, что Иван, если б не знал, и сам бы поторопился на помощь какой-то несчастной женщине.

Всадники придержали коней. Видимо, прислушивались.

– Пора, – решил Раничев и, выскочив из кустов, с воплями понесся прямо на них, пошатываясь, словно пьяный.

– Поможите! – Он упал на колени прямо в дорожную пыль, протянул руки к воинам, возопил, пугая коней: – Там… Там… Человеки!

– Да что ты заладил – там, там. Говори дело! – перебил его один из всадников, старший.

– Дочку мою, красавицу, лиходеи чести лишают!

– От, гады! Поскачем, Ерофей Потапыч?

– Свое дело у нас.

– Я не одну денгу за помощь пожалую. – Раничев приложил руки к сердцу. – Только поможите. Хоть спугните их, поганых; как вас услышат, знамо дело, разбегутся. – Иван протянул старшему серебряный татарский дирхем.

Монета исчезла в широкой ладони воина – словно и не было.

– Ин ладно, – смилостивился тот. – Успеем еще к Онциферу, тут делов-то… Поскакали, робяты! Хорошее дело спроворим!

– Спроворим, Ерофей Потапыч. Веди, человече, показывай.

– Там они, там… – Иван махнул рукой в сторону воплей. Молодец, Салим, старался, верещал без остановки, откуда и сил хватало? – Вы уж поезжайте, а я за вами.

Не слушая больше его, воины завернули коней. Понеслись, и так прытко… Как бы Салим не попался!

Раничев сложил руки рупором, заорал, громко, насколько мог, предупреждая отрока. Тот замолк ненадолго и тут же откликнулся таким же неопределенным воплем. Видимо, понял. Ну ясно – понял, не дурак же.

Сзади послышались шаги – подбежали Онфим с Ефимом Гудком. Раничев обрадовался:

– Ну как, Ефиме?

– Все путем, – мотнул головой тот. – Во грамотка! – Он вытащил из-за пазухи кусок пергамента или плотной бумаги. – Теперя пройдем.

– Тогда быстрее, нам Салима еще прихватить. – Раничев огляделся. – Из города до утра надобно выбраться. – Он перевел взгляд на небо. – Эх, грозы бы, Господи!

И Бог словно услышал его мольбы. Осветив всю округу, вспыхнула молния, чуть погодя ударил гром – яростный, злой, громкий, словно бы под самым ухом выстрели из пушки. Где-то впереди заржали от страха кони.

– Сейчас ливанет, – радостно поежился Иван. – Не до нас им будет.

Они побежали вперед, в любую секунду готовые метнуться к заборам, в кусты, увидев впереди возвращающихся всадников. Ага – вот и они. Уже посыпались с неба первые капли – холодные, крупные, как барабанная дробь. Скоморохи нырнули в кусты. Мимо них, подгоняя коней и ругаясь, пронеслись незадачливые наместничьи воины.

Холодные капли быстро превратились в ливень. Он обрушился на землю под синие вспышки молний яростным водопадом, серебряным и тяжелым. Заблестели от влаги черные листья деревьев, зашумели сады, где-то совсем рядом тревожно завыл цепной пес. На улицах города не было ни души.

– Власть дождя, – подставляя дождю раскрасневшееся от напряжения нервов лицо, прошептал Раничев, пытаясь поймать губами тяжелые капли. – Однако где же Салим?

– Вон он. – Онфим Оглобля указал пальцем на терновый куст, да Раничев и сам уже заметил выбирающуюся оттуда фигурку, вымокшую, тонкую, ловкую.

– Ты в самодеятельности участвовал? – Улыбаясь, Иван приветствовал юношу. Хлопнул по плечу. – Молодец! Так орал – не дождь, так вся округа б сбежалась.

Не дожидаясь, когда чуть приутихнет дождь – некогда было дожидаться, – они быстро пошли к дальним воротам: именно там несли службу стражники, непосредственно подчинявшиеся по уши погрязшему в коррупции Онциферу Брюхо. В воротах все прошло удачно, если не считать еще одной монеты, пошедшей в пользу сребролюбивого стражника Юрыся – не очень-то тому хотелось отпирать ворота в этакий ливень.

– Путь чист! – улыбаясь, обернулся к Ивану Ефим. – Вырвались, братие! Ну теперь не поспим ночку. Эх, лошадей бы…

– Выбрались-то выбрались… – пробурчал тщательно подсчитавший все финансовые траты Раничев. – Тому три монеты, этому… Денег, считай, ни хрена не осталось. Короче, полковник Кудасов нищий!

– Кто-кто? – сквозь шум дождя переспросил Салим, услышал-таки, востроухий!

– Не вникай, – посоветовал ему Иван. – Под ноги смотри лучше.

– Да я смотрю…

Вокруг расстилалась непроглядная тьма; если б не периодические сполохи молний, вообще бы нельзя было разобрать, куда идти. Да и так, считай, наугад шагали, на ощупь. Знали: вот где лужи и грязь – дорога, где трава – там черт знает что, и овраги могут быть, и косогоры. Ориентировались по лужам, благо те были хорошо видны при каждой вспышке.

Остановились передохнуть за холмом, в лесочке, что рос по обеим сторонам дороги. Здесь было не так сыро – деревья, да и дождь хоть еще и не кончился, однако стал поливать значительно слабее, по крайней мере капли уже не терзали землю крупнокалиберными пулеметными очередями.

– Ну, други, куда путь держим? – обняв за плечи Ефима с Салимом, громко поинтересовался Раничев. Он чувствовал, что спутники его находятся на грани взрыва – нервное напряжение, усталость, наконец – проклятый дождь – делали свое дело. Иван тоже все это чувствовал, но привык, с байдарочных походов еще, поддерживать вымокших до нитки товарищей ядреной шуткой или даже каскадом шуток, если было чего выпить.

– Можно, конечно, и здесь заночевать, в травке, – балагурил он. – Хорошо там, не жарко, и от жажды смерть не грозит. Костерок сообразим, палатки… жаль, жбана нет, а то бы…

– Ты правильно спросил, – самым серьезным тоном перебил его Салим. – Из города мы выбрались, а дальше? День-два – и нас схватят.

Ефим, соглашаясь, кивнул и предложил затаиться в лесах.

– В лесах? – с усмешкой переспросил отрок. – Были б здесь леса, а то так, смех один. И что – всю жизнь мыслишь в лесу прожить? Скучновато, брат.

Браво! Раничев мысленно поаплодировал отроку. И в самом деле, в лесу-то сидючи, не очень-то скоро он узнает и о человеке со шрамом, и о пропавшем перстне.

– Давайте думать. – Иван перехватил инициативу в свои руки. – Ефима мы уже слышали, теперь ты, Салим, потом Онфиме и я.

– А почему – я первый? – совсем по-детски возмутился отрок. – Может, я хочу последним?

– Мало ли что ты хочешь, юноша, – хохотнул Иван. – А в приличном обществе по старшинству принято. Тебе сколько годков-то?

– Пятнадцатый пошел.

– Ну вот видишь. Да не стой ты как статуя. Предлагай!

Отрок умолк, подумал и предложил податься на север, в Переяславль, город столичный, важный, где и людей хватает, чтоб затеряться, и заработать можно.

– Ага, и жди в любое время, когда тебя там кто узнает, – вполне резонно возразил Ефим Гудок. – Не жизнь то, а прятки.

– А в лесу так не прятки?

– Ладно, ладно, не собачьтесь. – Раничев прервал начинавшийся спор. – Твое слово, Онфим.

Онфим задумчиво почесал шею. Никто и никогда – ни Салим теперь, ни раньше, в скоморошьей ватаге Семена, – с ним еще не советовался.

– Ну в Пронск, – наконец выдавил он и улыбнулся.

– Почему в Пронск? У тебя там мама?

– Сирота я. – Онфим вздохнул; видно, и у этого амбалистого сильного парня было способное страдать сердце. – В Пронске хорошо. Скоморохов любят.

– Хорошо, – подвел итоги Иван. – Итак, у нас пока три предложения – лес, Переяславль и Пронск. Возражения против Переяславля и леса я уже слышал, теперь – что против Пронска?

– Глушь это, не город, – покачал головой Салим. – Да и от Угрюмова слишком близко, знакомых можно встретить. Донесут воеводе, тот – наместнику. Можно б тогда и не бежать было. Твое слово, Иване?

Раничев задумался. Не очень-то хорошо он пока знал местные реалии. Да и историческую географию – тоже. Нет, ну кое-что помнил. Да и так соображалка работала.

– Вы как бы поступили на месте воеводы или наместника? – быстро спросил он.

– Погоню бы выслал, – тут же откликнулся Салим. – И они вышлют, тут и думать нечего. А мы-то, глупцы, спорим! Словят нас уже завтра, хоть в лесу, хоть на пронской дорожке.

– А где не словят? – осторожно спросил Иван. – Есть ли здесь такое место, чтоб воевода с наместником ни в жисть не догадались, что мы туда пойдем, чтоб и мысли у них такой не возникло даже?

Все молча уставились на него. Дождь почти совсем прекратился, повеяло ветерком, влажным и, что было не лишено приятности, теплым. Погромыхивая зарницами, туча быстро уходила куда-то на запад, в сторону Верховских княжеств и узкой полоски ордынских земель, тянувшихся до самой Калуги.

Первым прервал молчанку Салим.

– Чувствую, куда ты клонишь, – пряча взгляд, тихо произнес он. – За Дон, в Елец, в Орду?

– Да, уж там, на Изюмском шляхе, нас точно искать не будут, – поддержал отрока Ефим.

– На Изюмском шляхе? – с улыбкой переспросил Раничев. От этого названия повеяло на него вдруг чем-то знакомым, родным, словно бы получил привет с родины, такое чувство охватило его – чуть слезы на глазах не выступили.

– Изюмский шлях, – совладав с собой, тихо повторил он. – Так там же этот… крымский хан безобразничает?

– Про крымского хана не знаю, а дикие татары вполне рыскать могут, – усмехнулся Ефим и тут же всполошился: – Да какие дикие, там же бегут все давно от хромоногого Тимура.

– Бегут? – переспросил Раничев. – Кажется, видал я недавно двоих таких беженцев.

Салим, сверкнув глазами, посмотрел на небо вдруг с такой ненавистью, что если б Иван заметил его взгляд, он бы, наверное, сильно удивился и стал вести себя куда осторожней. Однако – темно был вокруг, и гроза удалялась в ордынские земли, и молнии уже не сверкали, не считая тех – неистовых, подозрительных и злобных, – что вспыхнули вдруг в потемневших глазах отрока.

– Ну так что там насчет Изюмского шляха? Идем?

– Идем, – быстро – подозрительно быстро – кивнул Салим. – Похоже, и в самом деле для нас теперь одна дорожка.

– А Хромец? Он же…

– Он еще далеко, – тут же перебил отрок. – А потом можно свернуть к Москве, туда ведь и подался Семен с ватажниками.

– Москва? Москва…

Иван задумался. Кто хоть там сейчас правит? Дмитрий Донской в восемьдесят девятом году умер. Значит – сын его, Василий. Василий Первый. И как там отнесутся к людям, пришедшим из ордынских земель? Ведь не друг хан Тохтамыш Василию, не друг. Но и Тимур для московитов – тоже зло препоганое. И этот – Тимур – гораздо хуже. Сильнее. Хотя, с другой стороны, Орда слабнет, что тоже для Москвы неплохо, дань-выход ведь, с Ивана Калиты начиная, они собирают. Финансовый центр, черт бы их… Ладно, там дальше видно будет, не хотелось бы от этих мест далеко уходить. Да и вряд ли в Москве отыщется тот, со шрамом.

Они как могли быстро обогнули город с востока, все равно провозились долго – концы-то были не близкие; когда вышли на дорогу к Ельцу, первые лучи солнца уже золотили крепостные башни Угрюмова.

– Отдохнуть бы, – скосив вытянутые к вискам глаза на Ивана, мечтательно произнес Салим. И в самом деле, все сильно вымотались за ночь – побег, дождь, бесконечные хождения, все это сейчас давало себя знать, глаза слипались – хоть вставляй спички. Да и идти днем, в опасной близости от города и разгневанного наместника, было бы, по меньшей мере, неосторожно. Хотя пока никто за ними и не гнался. Значит, верную дорогу выбрали.

– Верным путем идете, товарищи! – обернувшись, подбодрил Раничев несколько поотставших Ефима с Оглоблей. – Но, пожалуй, пора и поспать. Жаль только, покушать нечего.

– У кого нечего, а у кого и… – Догнав Салима с Иваном, Ефим гордо кивнул на свой заплечный мешок. – А где ваши-то?

Иван махнул рукой:

– Да потеряли, блин, в суматохе.

– Не, блинов не прихватил, – покачал головой Ефим. – Мясца только да хлеба краюшечку.

– Так что ж ты раньше молчал, а?

– А вы не спрашивали.

Перекусить – а заодно и хоть немного поспать – остановились в стороне от дороги, в лощине, густо заросшей густыми кустами дрока. Выбрали относительно свободное место, чуть расчистили от камней и упавших веток, уселись, устало вытянув ноги, зачавкали.

– Недаром говорят – хлеб всему голова, – умяв горбушку, довольно промолвил Ефим.

– Мясцо тоже неплохо, – неожиданно откликнулся Оглобля, и все почему-то засмеялись. – Вот только соли б еще.

– Что ж ты сам-то о соли не позаботился? – возмутился Гудок. – Слыхали? Соли ему…

Наскоро перекусив, полегли спать, тут же, в балке. Поначалу хотели выставить сторожу – караулить по очереди – да сразу же и раздумали. Дорога пуста. Кому тут быть-то? Разве что беженцам, так и тех было не видать.

Раничев устроился поудобнее – здесь, под ракитовым кустом вовсе не было сыро, да и солнышко уже припекало, так что постель получилась довольно комфортной, если не считать надоедливых комаров, впрочем, на них уже давно не обращали внимания. Заснули сразу – утомилися. Ивану привиделся дом, музей, Влада и почему-то – одноклассник Макс, владелец кафе «Явосьма». Макс ссорился с Раничевым из-за денег – серебряных ордынских дирхемов – громко кричал, ругался и упорно отказывался менять их на доллары, мотивируя тем, что дирхемы не настоящие, слишком уж легкие. С пеной у рта Иван доказывал ему, что монеты все-таки настоящие, а полегчали они – с полутора граммов до одного и четырех десятых – после денежной реформы Тохтамыша. Тогда же понизили вес серебряных денег и в Москве – если раньше денга московская весила ровно грамм и три денги свободно обменивалась на два дирхема, то после «облегчения» дирхемов такой обмен стал явно невыгоден – потому и в Москве тоже «облегчили» монету в целях сохранения старых пропорций обмена – две к трем. Макс тем не менее никаких объяснений не слушал и полез на Ивана с кулаками. Раничев, защищаясь, поднял руки… И проснулся, увидев прямо перед собой необычно бледное лицо Салима. Когда Иван резко открыл глаза, Салим вздрогнул и попятился, пряча за спиной правую руку. Раничев улыбнулся:

– Что, не спится, Салиме?

Ничего не ответив, отрок застыл перед ним, словно бы в раздумье.

– И я вот, похоже, выспался, – потянулся Иван. – Эти-то дрыхнут?

– Спят. – Салим тяжело вздохнул и, прищурив глаза, уселся рядом, повернувшись к Раничеву боком. Вид у него был такой, словно бы он только что пытался на что-то решиться, и вот не прошло, не получилось, и потому уважение его к себе самому резко пошло вниз. Посидев немного молча, он вдруг снова решительно обернулся к Ивану:

– Поговорить бы.

– Давай, – согласился Раничев. У него давно вызывало сомнение подозрительное поведение парня. А тот, сглотнув слюну, предложил уйти из балки, дабы не будить остальных. С чего бы вдруг стал таким заботливым?

– Вон, меж кустов, удобное место. – Отрок показал рукой, пропуская вперед Ивана. Пожав плечами, Раничев обогнал его, осмотрелся. Место и в самом деле было удобное – темное, узкое, с обеих сторон зажатое колючим кустарником. Удобное… для того, чтобы быстро подкрасться сзади и воткнуть нож в спину! Удобнее не бывает. Потом столкнуть труп в кусты – ищи хоть три дня – не найдешь.

Раничев резко обернулся – и Салим, побледнев, попятился.

– Что ты там прячешь за спиной? – с усмешкой поинтересовался Иван. – Кинжал? Оставь эту затею, мальчик, я гораздо сильнее тебя… Ну чего встал – ты же вроде хотел поговорить? Так подойди ближе… только сначала убери кинжал.

– Кто ты? – хищно оскалив зубы, спросил Салим, так и не убрав из-за спины правую руку. – Только не отвечай, что скоморох, хотя и скоморошье умение тебя знакомо. Ты не такой, как остальные. Чужой, другой… Я чувствую это. Ответь же, кто ты?

Раничев вздохнул:

– У него там не закрытый перелом, а золото-брильянты… вернее – открытый.

– Золото? – быстро переспросил Салим. – Я так и знал, что с этим все связано. Ты плохо знаешь обычаи русских, я давно наблюдал за тобой. И теперь, думаю, понял – у тебя золотая пайцза Хромца! Ты соглядатай, посланный амером Тамиром, и… и неспроста выбрал южный путь – ты идешь к нему, чтобы сообщить о… сам знаешь о ком.

– О том, кто гостил у наместника, – кивнул Раничев, его даже стала забавлять эта беседа. Интересно, за кого его принимает Салим, неужто и в самом деле за шпиона Тимура?

– Я заметил, что и ты узнал хана. – Юноша усмехнулся. – Но знай – тебе не удастся выдать его, я убью тебя прежде!

С этими словами он выхватил из-за спины кинжал и бросился на Раничева, оскалив зубы, словно раненый тигр…

Достаточно было одного хорошего удара – в грудь – Иван не хотел ломать ему челюсть. Худенькое тело Салима вмиг отлетело в кусты и забарахталось там, пытаясь выбраться. Раничев не стал этого дожидаться, быстро подошел, отобрал кинжал, заломил руку, сказал спокойно, словно ничего не случилось:

– Я ж тебя предупреждал, парень.

– Ты… – Салим застонал. – Ты все равно умрешь, пес! Я теперь догадался, это ты убил Каюма, того парня в лесу. Не сам, с помощью кого-то из людей боярина Собакина… А я-то, глупец, думал…

– Ты и в правду глупец, Салим. – Отпуская отрока, Раничев, поигрывая кинжалом, уселся с ним рядом. – Думаешь, у меня было мало времени для того, чтобы расправиться с тобой первым?

– Тебе не нужно со мной расправляться, – глухо отозвался Салим. – Ты хочешь меня пытать, чтобы вызнать все и донести людям эмира.

– И что ж я, по-твоему, должен вызнать? – Иван неожиданно рассмеялся. – То, что ты тайный человек Орды? Так тут и полный дурак догадается. Ходи себе по городам да весям, высматривая, вынюхивай… Что же ты не уехал с Тохтамышем? Ведь это он был в гостях у наместника. А второй кто? Его мурза?

– Тайгай. – Салим сумрачно сдвинул брови. – Я был прав. Ты знаешь и это. И…

– Ну вот что, хватит. – Раничев поднялся на ноги. – Не буду тебе доказывать, что я не имею никакого отношения ни к Орде, ни к Тимуру, все равно не поверишь. Только, похоже, и ты зря доверяешь своим хозяевам – ведь убить-то должны были всех нас. Или тебя – нет? Так что ж ты тогда так ловко отвлекал стражей?

– Хан не узнал меня, он не мог знать! – резко возразил Салим. – Не знает меня и Тайгай. Это все наместник – кто знает, кому он служит? Одной рукой помогает скрыться хану, а что делает другой?

Раничев вдруг улыбнулся. Попробовать, что ли, спросить? Вдруг что и выйдет? Подойдя ближе к отроку, он взглянул ему прямо в побелевшие от ненависти и полной беспомощности глаза.

– Я знаю еще и о человеке со шрамом, – тихо сказал он.

– Ты знаешь Абу Ахмета? – пожав плечами, спокойно переспросил отрок. – И что с того? Его многие знают.

Иван даже несколько растерялся; признаться, он ожидал совсем другой реакции. Либо – никакой, либо… Абу Ахмет. Так вот, значит, как его имя. Остается узнать должность. Скорее всего, он служит Орде. Какой-нибудь крупный чиновник…

– Сейчас ты не отыщешь его, – усмехнулся Салим. – Он сейчас в рядах войска славного Бек-Ярык-оглана! Вряд ли Хромец справится с ними.

– Справится, – хмуро качнул головой Раничев. Как историк, он прекрасно знал это.

– Убей меня, – опустив веки, тихо попросил отрок. – Все равно я больше ничего не скажу тебе под любыми пытками. Я слишком ненавижу Хромца, убившего моих родичей и сровнявшего с землей мой город.

– Убить тебя? – переспросил Иван. – А зачем? Но доверять тебе, конечно, больше не стоит. Поэтому – уходи.

Салим удивленно посмотрел на него.

– Вали, вали отсюда. – Раничев рывком поставил его на ноги и, повернув спиной, отвесил хорошего пинка, так что отрок пулей полетел в кусты. – Скатертью дорога! Увижу на пути – точно пришибу.

Попрощавшись таким образом, он вернулся к своим – так никто и не проснулся, да и вся беседа с Салимом вряд ли длилась больше двадцати минут. Уселся под куст, за неимением сигареты – ох, как сейчас пригодилась бы! – задумчиво пожевал сорванный лист. Тут же и выплюнул – горько.

Абу Ахмет. Вот, значит, как зовут человека со шрамом. Если это тот… Черт, надо было поподробнее выспросить про шрам, ведь здесь у многих шрамы. Вдруг – совпадение? Надо было… Ну да что теперь уж. Этот парень, Салим, – ордынский шпион. Приглядывал, тля, за русскими княжествами – слухи собирал, разговоры разные – таких, как он, вероятно, много. Полную картину давали… может, тому же Абу Ахмету. Или Тайгаю… нет, тому, пожалуй, нет, уж слишком мало он похож на резидента – слишком уж непосредственен, весел и любит выпить. Хотя… Нет, вряд ли… Каюм. Так, кажется, звали убитого парня? Тоже шпиона-ордынца. И что такого он вызнал, что его убили? А убили его рядом с усадьбой Собакина. Человек Собакина, по крайней мере, так полагал Салим. И сам боярин Колбята Собакин очень хотел бы отыскать того человека… хотя нет, он принял за убийцу его, Раничева, которому кто-то помог бежать. Что бы потом убить. Тайно, подальше от усадьбы, якобы – случайно, как беглого. Рыжий холоп… Нет, не совсем рыжий, рыжеватый. С такой приметной, косо подстриженной бородой… Ефим его знает. Как проснется – спросить. Да! О гостях наместника подозрительно настойчиво выспрашивал боярский сын Аксен Собакин! Выспрашивал зеленоглазую девчонку, Евдоксю, та, кажется, его и в самом деле любит, а вот он… Аксен – шпион Тимура? Засланный казачок, тайный агент? А в чем его интерес? Или просто поставил на более сильного? Да черт с ними со всеми, пускай хоть все друг за другом шпионят! Ему-то, Ивану Петровичу Раничеву, какой толк от всего этого? Вот Абу Ахмета отыскать надо. Хотя бы взглянуть на него. Хотя бы взглянуть…

Заворочался под кустом Ефим. Засопел, открыл левый глаз, осмотрелся. Снова закрыл. Потом открыл уже оба. Поднялся, озираясь.

– С добрым утречком, – приветствовал его Иван. – Хотя, похоже, скоро уже вечер.

Проснулся и Онфим Оглобля, поискал глазами Салима, не найдя – забеспокоился.

– Сбежал наш Салим, – с усмешкой пояснил Раничев. – В Орду, видно, подался. Видно, родичи у него там. Онфим, он про них не рассказывал?

– Не, не рассказывал. – Онфим покачал головой. – Скрытен был. Но скоморох – изрядный.

– Это понятно. Все мы скоморохи, – протянул Ефим. – Как же он один-то?

Вот был вопрос! Всем вопросам вопрос. Не жили поодиночке в Средневековье. Не выжить было, ну разве что отшельником в каком-нибудь дальнем скиту. Кстати, Раничев полагал, что влияние таких отшельников на Русь сильно преувеличено – ну призывали к единению, какие-то философские концепции развертывали – так как они их распространяли-то? Через Интернет или по фототелеграфу? Ни газет, ни телевидения, ни радио. Все вышеперечисленное людская молва заменяет, так сказать – из уст в уста. А кто к этим отшельникам в глухой лес ходит – паломники, к благодати святой приобщиться да ума понабраться. И что – все сказанное запомнят крепко-накрепко да не переврут? Ну да, как же… Так вот, об одиночках. Все средневековые люди жили корпорациями, общинами, кто – с родичами, а кто и по профессии гуртовался: цеха, гильдии, артели, те же скоморошьи ватаги. Так что – куда подался Салим? Жить в гордом одиночестве – да как бы не так! Есть, наверное, куда идти, к кому – вернее.

Они снова шли всю ночь, ориентируясь по звездам. Все чаще попадались навстречу им беженцы – русские и татары – кто на лошадях, с повозками, груженными нехитрым скарбом, кто пешком. Подозрительно, но беженцы шли и ночью, те, кто пешком. Иногда сталкивались со скоморохами, расходились, зыркая друг на друга глазами, а попадались такие, что и разговаривали. От них и узнали, что несметное войско Тимура во главе с полководцем его эмиром Османом, настигая разбитое войско ордынца Бек-ярык-оглана, подошло к Ельцу, где и укрылся упомянутый оглан-царевич. Гулямы – наемные воины Тимура – жгли и грабили округу, кто успел – тот ушел в Елец, кто нет – тот встречался сейчас на дороге.

– Зря вы туда идете, – качали головами беженцы. – Никакие скоморохи там не нужны, некогда тешиться. Вертайте назад – в Пронск, Угрюмов, а еще лучше – в славный град Переяславль-Рязанский.

– Еще уж лучше – в Москву аль в Новгород, – в тон им отвечал Раничев. – Уж туда-то не доберется Тимур… хотя кто знает?

Наслушавшись беженцев, устроили совет – что дальше? Идти прямо в лапы гулямам не очень-то хотелось. Возвращаться обратно – тоже верная смерть.

– Да зачем же обратно? – горячился Ефим. – На север повернем, к Пронску.

Онфим Оглобля с ним соглашался, а вот Раничев… Конечно, хотелось бы взглянуть на Абу Ахмета, он ведь наверняка в Ельце, только вот как туда пробраться, коли вся округа запружена войсками эмира Османа? Попадешь к ним – разбираться особо не будут – голову с плеч долой, и вся недолга. Иван не тешил себя иллюзиями, уж что-что, а этот период времени он хорошо знал, в силу музейной специфики. Но что-то же нужно было предпринять, ведь не шататься же просто так – незнамо для чего? Перстень нужно искать и этого, Абу Ахмета. После того как Осман сожжет Елец, многим удастся вырваться – тому же Бек-Ярыку, и если Абу Ахмет с ним – а с кем ему еще быть, коли он ордынский чиновник? – и тот свалит вместе с царевичем, именно так переводится с тюркского слово «оглан». А куда оглан свалит? А куда-то на Русь! Точнее Раничев так и не вспомнил, как ни пытался, слишком уж узок и специфичен оказался вопрос. Значит, и ему – на Русь. И следует не торопиться, мало ли, прорвавшиеся части Бек-Ярык-оглана нагонят их по пути? Раничев махнул рукой:

– Вертаем назад, други.

Да, пожалуй, в данной ситуации это было лучшим решением. Оторвались от возможной погони – и ладно, пора возвращаться, вряд ли люди наместника будут искать их неделями. Честно говоря, Иван запутался во всех этих перипетиях, и лишь пытался делать хоть что-то, подобно лягушке, сбивающей из молока масло, чтобы выбраться из кувшина.

Полная пахучими травами степь тянулась перед ними, лишь кое-где виднелись перелески и рощицы. Безоблачное белесо-голубое небо, расстилаясь над степью, дышало зноем, палящее солнце пекло головы и спины. Поистине, уж лучше было идти ночью.

Гулямы Тимура появились внезапно. Возникли где-то на горизонте стремительным пылевым вихрем, рванули вперед, пригнувшись к быстроногим коням – ах, что за кони у них были, чудо-кони, изящные, красивые, сильные – миг, и вот уже вылетели из травы черные всадники, улюлюкая и вращая над головами тяжелыми кривыми саблями. Гулямов и было-то человек десять – видно, разведка; увидев путников, они растянулись в цепь, навалились с ходу – а куда бежать-то? Засвистели арканы…

Пригнувшись, Раничев нырнул в траву, пополз, заскользил быстрой змейкой, позабыл и про подживающее плечо, да рана почти и не чувствовалась уже, сколько времени-то прошло. Полз, полз – и вдруг замер, уткнувшись прямо в копыта коня.

– Хорошо ползешь, урус. Якши!

Иван поднял глаза. Прямо над ним возвышался богато одетый всадник в чешуйчатых, золотом сверкавших на солнце доспехах и остроконечном шлеме с черными вороньими перьями. Плащ синего шелка ниспадал с плеч его на круп вороного красавца-коня, нетерпеливо кусающего удила.

Зашумела под копытами трава – справа, слева, сзади… Раничев со вздохом поднялся – а что было делать? Спешившиеся нукеры сноровисто стянули ему руки ременным узлом, привязали к луке седла – якши!

Гулями пустились рысью. Не так быстро, чтобы бежать следом, изнемогая и не переводя дыхание, но не так уж и медленно. Слева и справа от Ивана точно так же бежали привязанные к коням люди – Ефим Гудок, еще какие-то – по виду – смерды, Онфима Оглобли видно не было, видно – прибили сразу. А может, и вырвался, кто знает? Нет, вряд ли, от таких не уйдешь! Главное было – внимательно смотреть под ноги, иначе чуть что – и покатишься кубарем, поедешь на брюхе вслед за конем – останавливаться ради тебя никто не будет. Как не остановились, когда, потеряв равновесие, упал в траву какой-то пленник впереди, он и так-то бежал, пошатываясь, видно, из последних сил, и вот споткнулся, упал. Поехал на брюхе вслед за гулямом. Всадник не остановился, но чуть приотстал, давая возможность пленнику подняться на ноги. Тот приподнялся, зашатался, ловя равновесие руками, оглянулся зачем-то назад. Раничев усмехнулся, узнав Салима. Парень был страшен – рваный, весь в грязи, с запекшимися на лице и шее потеками крови. Слепни и зеленые степные мухи окружали его жужжащей тучей.

Салим тоже узнал Ивана. Отвернулся с тяжелым вздохом. Да, видно, несладко ему пришлось, нарвался-таки на врагов, не сумел пробраться. Они бежали так до самого полдня, когда жар палящего солнца сделался уже настолько невыносимым, что даже привычные ко всему гулямы остановили коней у тенистого оврага с почти пересохшим ручьем. Напоив коней, напились сами, потом подтащили пленников. Не развязывая, ткнули лицами в воду. Как собак. Пейте, если сумеете. Пришлось лакать, сунув губы в грязную коричневую влагу, на зубах скрипел песок – но и тому были рады, понимали – другого ничего поблизости нет, а Дон будет лишь к вечеру, если они, правда, до него выживут.

Короткий отдых, затем гортанный крик – и вновь потянулась под ногами бескрайнее травяное море. На этот раз ехали шагом, все ж таки было еще знойно. Раничев успел перекинуться фразой с Ефимом. Кивнул вперед – может, сбежим у Дона? Ефим лишь улыбнулся в ответ. Несподручно было разговаривать, да и жарко. Впереди, через два коня, шатаясь, бежал Салим. К стыду своему, Иван, глядя на него, даже испытал некоторое чувство мрачного мстительного удовлетворения, вот, мол, так тебе и надо – нашел, что искал.

– Ну что? – шепнул он юноше на очередном привале. – Теперь и воины воеводы лучшими друзьями покажутся?

– Нет, Иван, – через силу улыбнулся тот. – Гулямы отрубят нам головы, как только завидят чужой отряд. Такой уж у них обычай.

В раздумьях продолжал свой бег Раничев, иногда оглядываясь, внимательно осматривал степь. Не очень-то хотелось умирать вот так, ни за что ни про что, по прихоти дурной гулямской сабли. Подумав, так для себя решил – ежели что, не будет умирать, как баран, покорно подставляя шею, поборется еще, нырнет в траву иль ударит связанными руками всадника, когда тот подъедет ближе, ведь как только покажутся чужаки, можно считать, что все пленники уже мертвы и нечего надеяться на пощаду, наоборот, надо осложнить действия врагов до невозможности, вернее – насколько возможно.

Иван посмотрел вперед. Вот, черт, не слишком ли быстро? Впереди, уже почти рядом, маячили всадники на сытых конях, окружавшие повозки. Раничев напрягся… Начальник гулямов остановился и, обернувшись, хищно посмотрел на пленников. Вытащил саблю – вот оно, началось! – перевел взгляд вперед, несколько раз крутанул над головой блеснувшим на солнце клинком… Впереди ответили тем же.

Гулям улыбнулся – свои. Заверещал:

– Хэй-гей, улла-гу! – Хлестнул коня. Помчались. Салим снова не удержался, пал лицом вниз, потащился за конем на брюхе, хорошо хоть по траве, не по дороге.

Вот и встречные. Такие же чешуйчатые доспехи, плащи, перья. На главном – смуглом сухопаром воине – красовался изящный панцирь с замысловатым золотым узором. У луки седла покачивался небольшой полированный щит, круглый и настолько гладкий, что в нем, словно в зеркале, отражались трава, всадники, повозки. Под охраной воинов в повозках сидели богато одетые люди: женщины и дети. Завидев подтащенного на брюхе Салима, одна из женщин вдруг выскочила из повозки, подбежала к нему, поднимая. Странно, но гулямы не протестовали, переговариваясь о чем-то друг с другом. Старшие – в алом плаще и в панцире – уединились в сторонке, время от времени перемежая завязавшуюся беседу громкими радостными возгласами. Видно, новости были хорошими.

Раничев опустился на траву в тени крытой повозки, привалился спиной к колесу, устало прикрыв веки – хорошо, покойно, только гудят, словно телеграфные столбы, ноги, и очень хочется пить… ну о куреве он давно уже позабыл.

Чья-то тень замаячила вдруг перед ним. Иван открыл глаза – ребенок. Мальчик лет шести-семи, темненький, большеглазый, в шелковом красном кафтанце и желтых сапожках. В руках мальчик держал большую золоченую чашу.

– Пей! – сказал он по-русски и поднес чашу к губам несчастного Раничева. Тот разом выхлебал всю.

– Сейчас принесу еще, – пообещал мальчик и умчался.

– Эй! – крикнул вслед ему Иван. – Других напои…

– Напоят. – Вернувшись, мальчуган улыбнулся. – Пей ты.

Иван напился, поблагодарил:

– Кто ты, доброе создание?

– Сын царевича Бек-Ярыка! – уходя, ответил ребенок.

Раничев только присвистнул – Тимур пленил все семейство оглана. Значит… Интересно, какой сейчас день? Пал ли уже защищаемый огланом Елец? Наверное – пал. Значит, уже восьмое июля. Восьмое июля тысяча триста девяносто пятого года. Бред какой-то! Сейчас бы заснуть, опустившись на траву под телегой, и открыть глаза… у себя дома, на широком диване. Покачать головой – ну и кошмар же приснился. Включить «Лед Зеппелин», вытащить из холодильника пиво, а если и нет, так сходить к ларькам… заодно купив пачку «Честерфилда». Закурить, не спеша выпуская дым…

– Они взяли Елец.

Иван вздрогнул, увидав перед собой Салима. Тот был необычно бледен и тяжело дышал – видно, нелегко дались ему последние дни.

– Прости, я считал тебя соглядатаем Хромца. – Салим уселся рядом, насколько позволял аркан. – Теперь вижу, что ошибался.

– Неужели? – усмехнулся Иван. – Откуда ты знаешь про Елец?

– Сказала ханум. Жена Бек-Ярык-оглана.

– А, так их везут в плен к Тимуру?

– Вовсе нет. – Салим покачал головой и чему-то улыбнулся. – Бек-Ярык-оглан – верный и отважный воин, пожалуй, самый лучший в улусе Джучи. Он тигром бился, защищая Елец, но, увы, победить так и не смог и с достоинством отступил. А его попавшую в плен семью амер Тамир велел отправить следом за ним, в русские земли, в знак признания воинских заслуг оглана. А воины лишь следят, чтобы семью Бек-Ярыка никто в пути не обидел.

– Однако. – Раничев покачал головой. Эту историю он слышал, еще работая в музее, правда, мало верил в подобное благородство.

Отдых продлился до вечера – видно теперь, после взятия Ельца, гулямам некуда больше было спешить. Эмир Тимур – амер Тамир, как его называл Салим – еще не решил, в какую сторону преследовать Бек-Ярыка и его сюзерена, неверного хана Тохтамыша.

«А ведь, похоже, эмир скоро сожжет Угрюмов», – вспомнил вдруг Раничев. Он даже точно знал дату – через пять дней после падения Ельца. Пять дней… Однако.

– Ты иногда называешь Хромца – амер Тамир? – Он повернулся к Салиму. – Это совсем не по-русски. Постой… Ты как-то говорил, что Тимур разрушил твой город. Как давно это было?

– Шесть лет.

– И на месте города он велел засеять ячмень?

– Да. А ты откуда знаешь?

– Ургенч, – тихо, скорее про себя, произнес Раничев. – Ургенч.

Салим вздрогнул и отвернулся, глотая набежавшие слезы.

Заночевали здесь же. На ночь пленников крепко-накрепко связали и оставили под надзором постоянно сменявшихся стражей – гулямы вовсе не собирались лишаться добычи. Утром простились с охранниками семьи Бек-Ярыка и неспешно повернули к югу, дожидаясь встречи с победоносным войском эмира Османа – лучшего из полководцев Тимура. Они стали веселы и беспечны – все вокруг, степи, овраги, рощицы – это была уже их земля, завоеванная неисчислимыми полчищами сотрясателей вселенной. Возникшие впереди воины были встречены радостными воплями. А те скакали молча, лишь передний закрутил над головой саблей… Привычный знак. Только сабля какая-то прямая. Не сабля, а меч. И щиты… красные, круглые… Никакие это не гулямы! Наши, родные, русские!

– Падайте в траву, парни! – успел крикнуть Иван, ныряя головой в сторону, чувствуя, как напрягшийся аркан рванул руки. В голове потемнело от боли, лишь на миг… Потом ременная петля ослабла. Вокруг послышалось конское ржание, звон мечей и крики. Музыка боя.

Русских оказалось много, раза в три больше, чем гулямов, и они весьма неплохо воспользовались своим превосходством – по крайней мере, половина из воинов Тимура уже корчились на траве с пробитыми черепами, и поделом – нечего расслабляться, опасная привычка для воина.

Остальные сопротивлялись упорно. Бились – любо-дорого было смотреть. Клинки мечей и сабель, сшибаясь, высекали искры, начальник гулямов сражался сразу с тремя: одного он вышиб из седла, притворно пригнувшись, второго достал-таки саблей, в третьего метнул привязанное к луке седла копье… К нему скакали уже и четвертый, и пятый… Гулям не стал их дожидаться, повернул коня и помчался прочь по степи настильной приемистой рысью. Двое других оставшихся в живых воинов последовали его примеру. Одного удалось достать стрелою, а двое унеслись, растворясь в бескрайних степях половецкого поля. Половцы-кыпчаки, как не к месту вспомнил Иван, и составляли большую часть населения Орды.

– Бог в помощь, ратнички! – поднялся из травы Ефим Гудок. – Ослобонили нас из полона лютого, поганого. Век будем за вас Бога молить.

– Ну, век, похоже, не придется. – Начальник воинов – толстый и дородный, такой, что под ним едва не прогибался конь, – снял с головы шлем с закрывавшим лицо забралом-«харей» и кольчужной сеткой-бармицей.

– Вот те на… – растерянно протянул Ефим, узнав в воине угрюмовского воеводу Панфила Чогу!

– Все-таки достали мы вас. – Воевода удивленно разглядывал пленников. – По чести сказать, и не думали даже.

Поднявшийся ветер шевелил раскинувшееся вокруг голубовато-зеленое травяное море. Солнце, жаркое степное солнце быстро поднималось к зениту, обдавая все вокруг испепеляющим зноем. Где-то далеко на восточном краю неба…