12 июля 1938 года. Именно эту дату Ратников заметил на перекидном календаре во флигеле доктора Лаатса. Да-да, во флигеле — доктор взял манеру почти каждый вечер приглашать Михаила в гости. Видно было, господин Лаатс (он велел называть себя «просто Отто») совсем одичал здесь, на этом Проклятом острове, на мызе, и был рад каждому свежему человеку, тем более, такому заядлому меломану, как «дорогой Михель» — родственные души все-таки, как раз тот случай, когда рыбак рыбака видит издалека.

Да, конечно, танцевальную музыку тридцатых годов Ратников не очень-то хорошо знал, но поддерживал разговор междометиями:

— О! Ах!!! Здорово!

Ну и запоминал — меняя на патефоне пластинки, доктор Отто Лаатс любил разглагольствовать о музыке и о музыкантах:

— Ах, Тино Росси — это что-то! Этот бархатный тенор, он просто завораживает, вы не находите, Михель?

— Тино — просто потрясающ!

— Совершенно с вами согласен, друг мой!

Вот! Уже — «друг мой»! Так бы и дальше шло…

— А Ренцо Мори с оркестром Дино Оливьери? Вероника, Вероника…

— «Вероника» — замечательная песня! Мне всегда очень нравилась, — вот тут Миша не врал, эту «Веронику» доктор заводил вчера почти целый вечер.

Да что уж, и не надо ему было ничего говорить, достаточно просто слушать, ведь дорогой друг Отто болтал без умолку. А еще все время хвастал пластинками, показывая их, как всякий истинный коллекционер, с непревзойденной гордостью:

— Вот эту я приобрел в Париже, на Елисейских Полях, «Одеон» — прекрасная фирма. А эти вот — «Полидор» и «Колумбия» — в Берлине, а вот то — в Венгрии, в Будапеште. Кстати, в Таллине есть очень неплохой магазин, да и здесь, совсем рядом, в Дерпте — только там надо заказывать. Кстати, есть один местный лавочник… впрочем, он завозит пластинки лишь так, иногда.

— А вы часто заказываете, Отто?

— Увы, друг мой! — доктор с сожалением развел руками. — Я не могу надолго покидать клинику в течение… гм-гм… определенного времени.

Ага… вот даже как! Интересно, кто ж за ним следит, за этим доктором Отто?

— Что же, вы даже не можете вот так просто взять и уехать?

— Вот именно, не могу!

— Рабство какое-то! — Ратников возмущенно фыркнул и отвернулся.

— Пусть так… — обиженно отозвался господин Лаатс. — Но очень хорошо оплачиваемое рабство! Мир ведь еще не до конца оправился от кризиса, а тут… Тут — перспективы, тут полный простор для…

Доктор вдруг резко осекся и замолчал — видно, чуть не сболтнул лишнего. Правда, тут же не преминул похвастать:

— Знаете, такого уникального оборудования нет больше нигде в мире! Поверьте, поверьте, я много где успел поработать.

— Но не можете уехать… И предлагаете помощь мне!

— Вы — другое дело! — неожиданно расхохотался господин Лаатс. — Вас ведь никакие контракты не связывают. Вам нужно лишь сорвать куш… и вы согласны делиться, что очень правильно, особенно в вашей ситуации. Не бойтесь, друг мой, в цене я вас не обижу!

— Вы знаете, дорогой Отто, я ведь не столько из-за денег… — осторожно напомнил молодой человек. — Вернее, не только из-за них…

— Да, помню, помню, — снова захохотал доктор. — Вам нужна легальность. Но… если вы выполните свои условия, я исполню свое. Документы у вас будут… Как вам Германия?

— Замечательная страна! Но лучше будет Швеция, еще лучше — Штаты или Канада.

— Э-э, плутишка! Так вы не любите Адольфа Гитлера!

— Не люблю, — честно признался Ратников. — Я уж, извините, достаточно нажился при Сталине, чтобы менять одного диктатора на другого.

— Эк как вас понесло! Германия все же европейская страна, а не дикая Россия… увы, Советский Союз… Ах, Россия, Россия… Я там когда-то учился, когда еще была империя, государь… Потом работал чуть-чуть и не так давно. Впрочем, ладно. Штаты, так Штаты… только учтите, документы у вас будут немецкие!

— Но…

— Настоящие, смею вас заверить! О, у меня в Германии влиятельные друзья, очень влиятельные. Доктор Вольфрам Зиверс — заместитель председателя управляющего совета директоров научно-исследовательского совета рейха! Видите — какая длинная должность. А у другого моего приятеля, доктора Карла Брандта, должность очень короткая… просто — личный врач фюрера. Ха!!!

— Да уж, и друзья у вас! — Ратников покачал головой, как бывший историк он хорошо помнил, что этих обоих — и Брандта, и Зиверса — сразу после войны повесят по приговору Нюрнбергского суда за организацию бесчеловечных исследований на узниках концлагерей.

— Будете кофе? — господин Лаатс снял трубку стоявшего на конторском столе черного телефонного аппарата. — Я сейчас закажу… Конечно, у меня есть и коньяк, хороший французский коньяк, но… Мы его выпьем завтра! Завтра — пятница… очень трудный день. И вместе с тем — радостный.

Доктор потер руки, как показалось, несколько суетливо, он вообще делал много лишних движений, видать, берег собранность для операций… Для операций? Ну да, он же ведь хирург, наверное…

— Дорогой Отто, а вы кто по профессии? Нет, я понимаю, что врач, но…

— Уж конечно не терапевт! — ухмыльнулся господин Лаатс. — Да хирург же! Хирург, конечно. Вообще, хирургия — это самая важная отрасль медицины, отрасль, без которой просто не может быть никаких прорывов! Впрочем, об этом поговорим потом, завтра… сейчас же — спать, спать! И рад бы посидеть с вами еще, но, увы, завтра я должен быть в форме.

— Ничего не имею против, дорогой господин Лаатс, — Ратников поднялся с кресла и направился к выходу — Завтра так завтра.

— Слушайте, Михель, — недовольно остановил его доктор. — Ну, сколько вас просить, не называйте меня Лаатсом. Зовите — Отто!

— Хорошо, господин… Отто! — светски улыбнувшись, Михаил пожелал новому приятелю спокойной ночи и быстро покинул флигель, чувствуя, как по садовой дорожке, у него за спиной, шагают двое охранников. Все ж таки не доверяли. Точнее, опасались, как бы невольный гость не узнал чего лишнего.

Где-то в дальнем крыле мызы, вырабатывая электричество, тарахтел дизель. Квадратные фонари на чугунных столбиках освещали все подходы к клинике и аллеи. Все окна в мызе давно погасли, лишь на первом этаже, у входа, горел яркий свет. У закрытых ворот важно прохаживались охранники с крупными овчарками на поводках. Недалеко, на причале, мощный авиационный прожектор время от времени прочесывал узким лучом темные воды озера и ночное небо. Он, казалось, доставал до самой луны, этот чертов прожектор.

Михаил невольно передернул плечами — до чего все здесь напоминало концлагерь. И он, Ратников, здесь, в этом концлагере всего лишь арестант, пусть даже самый привилегированный. Одно пока радовало — бусы! Машенька точно здесь! А значит, рано или поздно Миша до нее доберется — в том никаких сомнений не имелось.

На следующий день, в пятницу, Михаила не выпускали из палаты до самого вечера. Просто начальник охраны — Матиас — зашел и вежливо предупредил, чтоб даже в сад носа не высовывать, да и по коридору — с опаской.

— Расве што по нуште, в упорную, — ухмыльнувшись, издевательски-шутливо козырнул охранник.

Ну, по нужде так по нужде! Миша сразу туда и отправился, памятуя, что маленькое окошко уборной как раз выходило к торцу и, если высунуть голову, можно было увидеть и все подъезды к зданию. Из окна палаты, увы, виден был лишь задний двор да густые кусты.

А здесь вот, из уборной… из уборной Ратников сразу же заметил вальяжно подкатившее к воротам знакомое авто — тот самый красно-белый «мерс»! И водитель — пижон в шляпе «борсалино»! Тот самый…

Понятненько — вот, значит, кого тут ждали, вот, кто приезжает по пятницам — и сразу же у хирурга Отто Лаатса начинается работа. Много работы. И много денег.

Вот так же, из уборной, Миша заметил, как «мерседес» уехал. Насколько было видно — пустой, кроме пижона-водителя, в салоне никого не было. Уехал. Охранники поспешно закрыли ворота. Красно-белый бок машины блеснул за деревьями… Интересно, а куда тут вообще можно ездить? Островок-то — раз, два и… Разве что — к причалу. А там — на паром или баржу, до берега не так уж и далеко. И все дороги открыты — Тарту, Таллин, Рига, Берлин!

Доктор зашел часов в пять вечера, уставший — это было видно, но радостный и воодушевленный до такой степени, что даже не мог шутить. Лишь все время восклицал:

— Ах, друг мой, какой был сегодня чудесный день! Поистине чудесный! Идемте же, скорее идемте, вчера я, кажется, обещал вам коньяк?

— Да-да, вот именно обещали, дорогой Отто! Целый день вас прождал.

— Ну, полноте, полноте, сейчас посидим, выпьем! Кстати, мне сегодня привезли десяток пластинок! Американские — Энрико Мадригуэра, Гай Ломбардо!

— Вообще-то, в танцевальной музыке я больше предпочитаю англичан…

— Не только вы, друг мой, не только вы. Сие — мировая тенденция!

— Но все равно интересно будет послушать…

— Послушаем! И выпьем! Господи, как я сегодня устал!

Под какое-то танго — Миша уже запутался в названиях оркестров — приятели ополовинили бутылку коньяка, — как и положено, под лимончик, а затем уж принялись не спеша смаковать. Кстати, в углу комнаты доктора был установлен фотоаппарат на треноге. Классический, так сказать, тип, с фотопластинками.

— Сейчас сниму вас для паспорта, — поставив опустевший бокал на стол, господин Лаатс довольно потер руки. — А ну-ка садитесь вот сюда, в кресло… Ага! — он скрылся за аппаратом, под черным покрывалом. — Замрите… Внимание! Ап!

— Вижу, вы все же решились действовать, дорогой Отто, — светски улыбнулся Ратников. — Рад. Очень рад.

— А вы думали? Ну, если я и рискую, то, поверьте, очень немногим.

— А я на вашем месте сказал бы совершенно наоборот! — молодой человек расхохотался и пододвинул поближе бокал. — Еще?

— Пожалуй… Под лимончик. Зря вы его посыпаете сахаром, попробуйте с солью. Вкус — уверяю вас…

Выпив, Михаил обмакнул в соль лимон, кинул в рот:

— Умм… ничего, вкусно. Так, говорите, скоро все?

— Буквально через пару дней… в крайнем случае — в следующую пятницу. А что вы так разволновались?

— Признаюсь, меня немного смущает обратный путь, — поставив бокал, негромко промолвил гость.

— А не надо смущаться! — расхохотался доктор. — Нет, в самом деле, не надо. Все будет так, что никакие пограничники ничего не заметят. Уверяю вас — и ухом не поведут. А вот как вы будете добираться до Ленинграда без документов…

— А это уж, извините, Отто, не ваша забота, — угрюмо хохотнул Михаил. — Поверьте, есть надежные люди.

— Из вашего криминального прошлого? — господин Лаатс насмешливо скривил губы. — Впрочем, у вас и настоящее вполне криминально. Ну-ну, не обижайтесь, дружище! Налейте-ка лучше еще! Как вам эти американцы?

— Да неплохо. Но все-таки я бы предпочел англичан… или немцев.

— Тогда… Оскар Йост — устроит?

— О, это будет чудесно!

Быстро поднявшись, доктор заменил пластинку и широко улыбнулся:

— Знал, что именно так вы и скажете! Кстати, а как у вас в СССР с танцевальной музыкой? Выходят пластинки?

— Гм… — Миша ненадолго задумался. — Ну как же, есть артисты. Тот же Утесов…

— О, Утесов — это неплохо, очень неплохо!

— И еще Вертинский мне нравится… Помните: «Пей, мой девочка, пей, моя милая, это плохое вино…»

— Оба мы нищие, — тут же подпел господин Лаатс. — Оба унылые, счастия нам не дано! Нет! Нет! Никогда не понимал декаданса. То ли дело — танцевальный оркестр, я ведь, друг мой Михель, оптимист по натуре.

Тут вдруг зазвонил телефон, тот самый, эбонитово-черный, выглядевший не то чтобы очень солидно, а скорее как-то зловеще. Наверное, с этого аппарата можно было бы запросто позвонить в ад.

— Слушаю! — подняв трубку, хозяин флигеля быстро заговорил по-немецки.

Этот язык Ратников знал плохо, да и то, что знал, относилось к какому-то средневековому диалекту…

— Опять они требуют роговицы! — бросив трубку, в сердцах выругался господин Лаатс. И, похоже, сам не заметил, что произнес эту фразу по-русски.

А у Миши все внутри екнуло — ну, вот оно! Значит, правильно предполагал — в этой клинике занимаются трансплантацией органов. Точнее сказать — органы здесь вырезают! У несчастных детей, подростков. Ну, как же, детские органы приживаются быстрее и служат дольше! Да и отторгаются не так часто, как взрослые. Курьер — пижон на красно-белом «мерсе» — забирает контейнеры и доставляет их куда надо. В будущее! А эта клиника — вот уж действительно Проклятая мыза! — наверняка в частной собственности. Да и связи у Лаатса… Никто и носа не сунет! Интересно, Машу они тоже намерены на запчасти пустить? Сволочи…

Наверное, у Михаила непроизвольно изменился взгляд, потому что господин Лаатс даже спросил с некоторым участливым испугом:

— Что с вами, дружище?

Дьявол тебе дружище!

— Немного волнует переход границы…

— Да не волнуйтесь вы, сколько раз уже говорить?! Не сомневайтесь, все пройдет нормально…

— А как потом возвратиться?

— И это уже продумано! Да уверяю вас, никаких проблем не будет! Вот, сами вспомните, когда вы появились, у вас имелись проблемы с местными пограничниками?

— Нет…

— Ну вот! А вы, думаете, они не слышали выстрелов? Не хотели попасть сюда? Увы… — доктор жестко прищурился. — Возможностей не хватает! И ни у кого не хватит, понимаете — ни у кого! Кстати, я как раз говорил с курьером… на вашу тему… Он согласен войти в долю!

— М-да, — тяжело вздохнул Миша. — Представляю, что же тогда достанется мне!

— Не бойтесь, по миру побираться не пустим! Кстати, а давайте-ка составим самый полный реестр… возможно более полный. Что, вы говорили, у вас имеется-то — Модильяни?

— И еще — Брак, Матисс, Пикассо… только не у меня, не совсем у меня.

— Но ведь это уже ваши проблемы, верно?

— Все так, — Ратников мотнул головой. — А Поленов вас не интересует? И еще — Коровин. Есть несколько эскизов, легко можно взять.

— Что за эскизы?

— Парижский цикл… Так возьмете?

— О, друг мой! — пьяно расхохотался доктор. — Не беспокойтесь, мы возьмем всё!

«Мы»… в который раз уже он говорит «мы»… Шайка! Наверняка есть еще кто-то… кто-то, кто в курсе всего, включая и пресловутые браслетики. Вряд ли таких людей много, быть может, один, два… курьер — наверняка, а охранники, медсестры и прочий обслуживающий персонал — просто пешки. А вот этот доктор Лаатс… тот еще тип! Циничен, умен, нахален и, похоже, абсолютно лишен всяких нравственных принципов. Врач ведь все-таки должен помогать людям! Так он и помогает. Одним за счет других.

А доктор пьянел все больше и больше, как видно, он принадлежал к тому не такому уж и малочисленному типу людей, которые напиваются достаточно редко, да и то — только в компании или вот — на пару с кем-либо, по большому счету все равно с кем, не это главное… главное — говорить, говорить, говорить… Изливать душу, вещать, словно оракул!

Вот и сейчас господин Отто Лаатс как раз и доходил до подобной кондиции, он уже не пил — швырял в себя коньяк, как грузчики швыряют тяжеленные мешки в прожорливое жерло корабельного трюма! Маленький, с тонкими губами, рот его ни на секунду не закрывался, как писали когда-то классики — «Остапа несло»!

И несло вполне пафосно! Господин доктор уже чувствовал себя величайшим знатоком искусства, причем изливал из себя суждения крайней непоследовательно — вот только что обругал дивизионистов и тут же похвалил Сера, обозвал нехорошим словом Коро (за что — было не очень понятно) и принялся восхищаться художниками барбизонской школы, потом перешел на музыку — как же без этого?

А Ратников все выжидал удобный момент для того, чтобы, будто бы случайно, перевести разговор на нужные рельсы. Вот для начала хотя бы на медицину…

— Медицина? — пьяно икнув, с надрывом переспросил Отто. — Что вы знаете о медицине, друг мой? Что вообще знает о медицине обыватель? Да ни черта! Только то, что мы, врачи, ему скажем. А мы ведь многое не договариваем, очень многое! Чтобы в медицине сделать прорыв, в любой ее области, нужны люди. И не добровольцы, нет! Ну, кто согласится добровольно принять препарат, если после этого шансы бедняги на жизнь упадут до одного-двух процентов? А кто добровольно согласится на декапитацию, грубо говоря, на то, чтобы ему оттяпали голову. Очень быстро оттяпали, иначе все гистологические исследования мозга коту под хвост, фикция! Никто на это не пойдет, естественно. Потому нам, медикам, приходится выкручиваться, все время выкручиваться, все время ходить на грани… Плесните-ка еще коньяка, Михель! Спасибо, дружище… Так. О чем это я? Ах да, о медицине…

Выплеснув в себя коньяк, доктор кривовато улыбнулся и продолжал:

— Медицина… Спасать людишек… хм… А для того, чтобы спасти, скажем — создать вакцину от чумы или гриппа, скольких таких же людишек нужно убить? Да-да, именно убить, заразив во имя эксперимента! И речь идет не о десятках — о тысячах! О сотнях тысяч! Для уверенности, для чистоты эксперимента — чем больше, тем лучше. Вы знаете, друг мой, какой всплеск был в медицинской науке сразу после Великой войны? А почему? Да все потому же — человеческий материал… все эти раненые, умирающие… а ведь могли и не умереть. Но должны, должны во имя науки! И я, ее скромный служитель… то, что я здесь делаю… О, это не только деньги! Это возможности, чудеснейшие возможности… уникальная аппаратура… ну где еще можно грамотно провести ту же декапитацию? И даже — тсс!!! — исследования на живых мозгах! После того, как «консервы» уже выпотрошены, зачем их сразу же убивать? Пусть послужат науке…

Честно сказать, даже такой почти законченный циник, как Ратников, был сейчас немного вне себя.

Людоед! Вместо милого и приветливого человека, тонкого ценителя музыки и искусства перед Михаилом сейчас сидел людоед. Мясник с кровавыми руками, из той породы людей, что скоро — очень скоро! — затопит в крови весь мир. И это — врач, представитель одной из самых гуманных в мире профессий! Впрочем, о гуманности медицинской науки доктором Лаатсом тоже было заявлено:

— Медицина гуманна? Да кто вам это сказал, дружище Михель? Гуманности в ней не больше, чем в артиллерийском снаряде, поверьте мне, я знаю, о чем говорю. Вовсе не дурацкая клятва Гиппократа определяет лицо медицины, а кое-что другое… Главное — это личные амбиции медицинских светил, многие из которых — законченные садисты, и финансовые интересы фармацевтических фирм. То есть амбиции и деньги, и больше ничего. Да, и еще желание встать вровень с Богом!

Вот так вот — ни больше ни меньше, как вровень с Богом.

Лаатс быстро пьянел, вот уже начал клевать носом, потом вдруг встрепенулся, подбежал к патефону, снял с диска пластинку, уронил, чертыхнулся, наклонился, чтобы поднять да так и завалился на пол, захрапел, и Ратникову стоило немалых трудов водворить своего подгулявшего дружка на тахту.

— Спи, дружище Отто! — Миша подошел к окну и отдернул занавеску.

Ну конечно же никаких часовых у флигеля не было, еще бы — кто бы посмел-то?

Оглянувшись на храпящего доктора, молодой человек осторожно вышел из дома, осмотрелся и неспешно зашагал на задний двор, уж там-то не должно было быть никаких охранников… а и были бы, так что? Водворили бы обратно в палату… но не так быстро, как если бы Михаил вышел сейчас к фасаду.

На заднем дворе кипела работа: у пристройки, шагах в десяти, имелся сарай, точнее говоря — дровяник, рядом с которым активно кололи дрова трое подростков лет по пятнадцати или чуть старше, в смешных широких трусах, босые. Один — круглоголовый, стриженный ежиком пацан — все время подгонял остальных:

— Эй, эй, не сачкуйте! Норму выполним — в деревню за соломой поедем, сам доктор сказал!

— Лучше бы сказал, для чего нас тут держат? — нервно выкрикнул другой, растрепанный и тощий, с топором в руках.

Третий — темненький — молча подбирал расколотые дрова и складывал их в поленницу.

— Для чего? — круглоголовый пожал плечами. — Так он же говорил — эпидемия, карантин! Вот проверят и выпустят… Эх, парни, пусть тут и скучно, да зато кормят от пуза! У себя в деревне я отродясь так не едал… Ой!

Парнишка быстро осекся, словно сморозил явно не то, что следовало бы говорить в полузнакомой компании. Попытался неловко оправдаться:

— Я хотел сказать, что… ну котлет у нас в деревне не было… ой…

Снова запутался, оглянулся по сторонам и, заметив Ратникова, облегченно улыбнулся:

— Здрасьте, дяденька! Вы не с фермы?

— Не с фермы…

— Жаль.

Остальные двое парней тоже прекратили работу, с любопытством уставившись на Михаила.

— Что-то я вас здесь раньше не видел, дяденька, — снова завел круглолицый. — Вы из города приехали? А-а-а, наверное, вы русский плохо знаете! А я и по-эстонски могу…

Ратников не слушал сейчас ни русского, ни эстонского, он глаз не мог отвести от небольшой синенькой татушки на левом предплечье темненького паренька… очень даже клевая татушка для конца тридцатых годов — синий логотип российской хэви-металл группы «Ария».