Глава 19
1240 г. Нагорное Обонежье
Меч времен
А второе холопство: поиметь робу без ряду…
Русская Правда. О холопстве
— Сам пришел, ага, — громко, с этаким издевательским хохотом, повторил староста Нежила. — Зазноба-то его у нас! С утра еще велел запереть в амбаре.
Он гнусно ухмыльнулся и потер руки.
Михаил дернулся было, но тут же остыл — и не потому, что вокруг были воины. Марьюшка оказалась в заложницах! Марьюшка…
Широко улыбнувшись, Михаил снова поклонился и развел руками:
— И что вам всем от меня надобно?
— Поговорить, — отрывисто произнесла боярышня. — Спросить кое-что.
— Спрашивайте, — молодой человек с самым беспечным видом уселся на стоявшую рядом лавку. — Все, что знаю — скажу.
— Нет, — Ирина Мирошкинична резко поднялась, синие глаза ее засверкали смарагдами. О, как смотрел на нее сейчас юный боярич Борис! Как смотрел…
Да… кое-что уже стало понятно. Вот, оказывается, куда делся Борис!
Мишу все же связали — а попробовал бы дернуться! — и, выведя из избы, повели к амбару. Впереди, не оглядываясь, шагала Ирина Мирошкинична, за ней, с подобострастной ухмылкой — Кнут и его люди, за которыми уже поспешал и староста Нежила и его подручный — Страшок. Бориса с ними не было — Ирина, обворожительно улыбаясь, попросила его немного подождать в избе. О, какая же все-таки у нее была улыбка! А глаза… А…
Не на одного Бориса действовало — Кнут тоже смотрел на свою хозяйку, словно преданный пес, точнее — словно кот на сметану. Да и многие его людишки — туда же… Даже и Михаил, нет-нет, да, скосив глаза, поглядывал на боярышню, хоть и знал, что перед ним за змея! И все же, все же… Все же было в этой молодой женщине нечто такое, что притягивало мужчин, нет, не только редкостная обворожительная красота — хотя и это, вне всяких сомнений, играло свою роль, — а, скорее, некая необычность, волнующий шарм, загадочный флер — ну, как еще можно выразится? — некая явно ощущаемая внутренняя сила и потрясающий всякое воображение эротизм, почти животная страсть, манящая, непостижимо притягивающая, извергающаяся из синих глаз боярыни, словно раскаленная, пышущая огнем лава из жерла внезапно пробудившегося вулкана.
Нет, это была не женщина — это было нечто!
И боярыня явно осознавала свою волшебную силу. Вот обернулась, стрельнула глазами — и все — Кнут, его люди, староста — тут же бросились к ней, готовые исполнить любое желание, любой приказ, любое слово. Наверное, скажи сейчас Ирина Мирошкинична: «Рвите друг друга!» — рвали бы, ну, ей-богу — рвали! Да что там скрывать, под обаяние этой опасной и вместе с тем так влекущей к себе женщины, попал и сам Михаил — чужак, никто, для всех здешних — выходец из ниоткуда, а для себя человек, прорвавший время, словно клинок меча рвет вражью плоть… меч времени или меч времен… да, хорошее имя для клинка. Впрочем, здесь не рыцарство, подобные фишки не в моде… хотя — как сказать…
Ирина Мирошкинична остановилась перед запертыми воротами амбара, староста стремглав бросился с ключом к большому замку, отпер, поклонился, широко распахнув створки.
— Заходи, — обернувшись, боярышня обдала Михаила синей небесностью глаз, так, что мурашки по коже… Какой там меч времен!
Молодой человек вошел… и обмер.
Посреди амбара, на чисто подметенном земляном полу, стояла широкая лавка, на которой, привязанная по рукам и ногам, лицом вниз лежала Марьюшка. На девушке не было никакой одежды, а на дворе стоял октябрь, и первым желанием Михаила было броситься к ней, освободить от пут, защитить, обогреть…
— Староста не соврал, ты испытываешь к ней какие-то чувства, — негромко промолвила Ирина Мирошкинична. — Впрочем, мы их сейчас испытаем… Кнут!
— Я здесь, моя госпожа! — в руках садиста стремительной ядовитой змеей извивалась плеть из воловьей кожи.
Слабая улыбка — от которой мороз пробежал по коже! — тронула губы боярыни:
— Милый Кнут, поведай-ка нам, что ты можешь сделать одним ударом?
— Все, что угодно, моя госпожа! — здоровяк покраснел от удовольствия. — Могу рассечь кожу — так, что никогда не срастется, могу слегка ожечь — больно, но того не более, могу же с одного удара рассечь хребет и тогда…
— Ожги! — быстро приказала боярыня. — Покуда — слегка.
Взмах кнута. Короткий удар. Крик…
Михаил бросился на садиста, ударив того головой в грудь… эх, жаль, руки связаны…
Его тут же схватили, ударили поддых…
— Хватит! — тут же распорядилась Ирина Мирошкинична и, подойдя к Мише, нежно погладила его рукой по щеке. — Ты ведь не будешь больше ни на кого кидаться? Иначе…
— Не буду, — Михаил хмуро опустил голову. — Только и вы…
— Мы тоже не будем, — боярыня улыбнулась со всей вежливостью и теплотой, в синих глазах заплясали веселые искорки. — Нет, клянусь… коль тебе так дорога эта… Так мы с тобой поговорим?
Михаил скрипнул зубами:
— Так я же сказал! Спрашивай! Зачем было…
— Затем, чтобы ты мне не лгал. Не сердись, так было нужно, — боярыня резко повернулась на каблуках. — Оставьте нас! И закройте, наконец, ворота — дует.
Зябко поежившись, Ирина Мирошкинична подошла к стоявшей в углу жаровне, протянув ладони к углям…
— Моя госпожа, — он может быть опасен, — закрывая ворота, услужливо предупредил Кнут, в бесцветных глазах его сверкало лютое пламя.
— Я сама — опасна, — боярыня мягко улыбнулась Мише. — Ты ведь помнишь, неправда ли?
О, эти глаза! Синие, как море, как высокое летнее небо, как сверкающая молния, как смертный огонь василиска. Они притягивали, эти глаза, властно, всепоглощающе, ощутимо, словно два омута…
Со скрипом захлопнулись тяжелые двери, и теперь быстро наполняющийся теплом жаровни амбар освещали лишь угли да медный светильник, укрепленный на дальней стене.
Рядом с жаровней, у стены, стояла широкая лавка, накрытая мягкой медвежьей шкурой.
— Садись… — светски — словно ничего такого здесь и не происходило — пригласила боярыня. — Я буду спрашивать, а ты — отвечать — хорошо? Что ты так смотришь на эту девку? Хочешь ее? Так можешь взять. Прямо здесь — я отвернусь и, клянусь всеми святыми, вовсе не буду подглядывать!
Она явно забавлялась, опасная, словно змея. Играла словами. Потом вдруг снова стала серьезной, подсела к Михаилу ближе:
— Я давно хотела спросить тебя — кто ты?
Миша непроизвольно вздрогнул:
— Неужто не знаешь? Рядович я. Онциферовичей человек, боярич Борис о том ведает.
— Боярич Борис еще слишком юн и знает не все. Что молчишь о тысяцком?
Тьфу ты… И это знает! Черт…
— Да, ему я тоже служу.
— Сразу двум господам?
— Так уж вышло. Слуга двух господ — разве плохо?
— А ты мне нравишься! — боярышня неожиданно рассмеялась. — Нет, в самом деле. Слуга двух господ… и слуга самого себя! Что ж, ты быстро нашел нас…
— Выполняя поручение своего господина.
— Ага… — глаза боярышни вновь сверкнули огнем. — Только ты сейчас не все говоришь… ведь ты — человек оттуда!
— Откуда — оттуда? — Михаил сделал вид, что не понял.
— Мне позвать Кнута? — Ирина Мирошкинична кивнула на несчастную Марьюшку.
Кстати, та еще не проронила ни слова — не стонала, не просила помиловать — ничего.
— Не надо Кнута… Я скажу все.
— Славно. Знаешь, как я догадалась? Борис рассказал мне, как ты действовал там… в чужом, не нашем мире. Никаких сомнений: тот мир для тебя — свой!
— Борис…
— Красивый и наивный мальчик. Кстати, он меня очень любит и готов на все.
Молодой человек усмехнулся:
— Я думаю — и не он один.
— Верно думаешь.
— Что ты с нами сделаешь?
— Тебя убьют, — спокойно пояснила боярыня. — Ты — слишком уж большая угроза.
— Но я ведь могу…
— Служить мне? Увы, ты — чужак. А я не доверяю чужим… впрочем, как и своим тоже.
— А…
— А девка твоя может остаться жить… Нет, в самом деле! На что мне она? Продам… ты знаешь, куда… или даже оставлю здесь, на усадьбе.
— Последнее было бы лучше, — Михаил сжал за спиной кулаки. — Что для этого сделать?
— Любить меня, — обняв Михаила за шею, Ирина Мирошкинична властно притянула его к себе и властно поцеловала в губы. — Чем лучше будешь любить, тем добрее я буду…
Привязанная к скамье девушка застонала, заплакала…
— Цыц! — злобно выкрикнула боярышня. — Я ж тебя предупреждала — будешь нам мешать…
Синий, подбитый соболем, плащ, тихо шурша, упал к ногам женщины. Полетело к жаровне платье… повойник… нижняя, красного шелка, рубашка…
Шел проливной дождь, настоящий ливень, все небо затянули низкие плотные тучи, похожие на серый овсяный кисель. Порывы холодного ветра бросали холодные брызги прямо в лицо часовому на надвратной башенке, тот отворачивался, но коварный ветер подбирался с другой стороны. На дворах починка было пусто — холопы с закупами работали в овине и на конюшне, челядь занималась обычными домашними делами — все под крышей, не было особой нужды идти на дождь.
Вечерело, в слюдяных оконцах хором заплясали оранжевые блики свечей. Рядом, в курных избенках, зажигали лучины, заводили песни — собирались девушки, пряли.
Стражник — молодой кудрявый парень — завистливо прислушался и с тоской посмотрел на небо: стоять ему еще было долго, до самой полуночи. И дождь не унимался, наоборот, полил еще сильнее. Конечно, имелась над головою крыша, до что толку — ведь не было стен, и ветер бросал в лицо тяжелые брызги. Вот снова порыв…
— Эй, стражник!
Показалось…
— Да ты там спишь, что ли?
Часовой обернулся и вздрогнул, узнав высокую гостью, боярыню Ирину Мирошкиничну. Синий, подбитый соболем плащ падал мокрыми складками на круп гнедого коня, волосы были убраны под богато украшенную жемчугом шапку. Гостью сопровождал слуга — да, судя по неказистой одежке — слуга — сильный высокий парень с черными, блестящими от дождя волосами.
— Открывай! — кивнув на ворота, боярыня махнула рукою.
Стражник опасливо поежился — с одной стороны, кто она такая, чтоб ему приказывать? А с другой — гостья вела себя здесь по-хозяйски, и молодой господин, боярич Борис, похоже, потакал ей во всем. Может, тятенька, старый боярин Софроний Онциферович, решил оженить сынка?
— Что, нагостились уже? — спускаясь вниз, негромко поинтересовался страж у слуги — боярыню, естественно, опасался спрашивать — не его поля ягода.
— Да, домой пора… А то дороги раскиснут.
Часовой понятливо кивнул:
— Уж тут это разом. Ну-ка, помоги с засовом… Чего, все ваши сейчас выедут?
— Да они давно уж отъехали, госпожу-от, только и ждут, — слуга хохотнул, — С утра еще. А те из наших, кто еще здесь — до утра пробудут, завтра им важных гостей встречать.
— Ага, — снова кивнул стражник, — понятно.
Ворота со скрипом открылись, и, пришпорив коней, двое всадников скрылись в серой промозглой мгле.
Пожав плечами, часовой посмотрел им вслед, пока не скрылись из виду и, поплевав на руки, принялся запирать ворота. А дождь все лил.
Дождь все лил, и копыта коней разъезжались, тонули в грязи.
— Ничего, Марьюшка! — перекрикивая шум дождя, «слуга» обернулся к «боярыне». — В такую погодку вряд ли кто раньше времени на двор выйдет.
— А куда мы сейчас? — Девушка поправила на голове богатую боярскую шапку, и Миша невольно залюбовался своей подружкой: ладненькая, красивая, ничуть не похожая на приниженную рабу. Да уж, боярское платье ей пришлось впору, как и шапка, и сапоги, и плащ…
Немного, конечно, жаль Ирину Мирошкиничну… да уж, делать нечего, пусть немного полежит голенькой да привязанной к лавке, до утра не замерзнет — в жаровне углей хватало. В конце концов — виновата сама, просто не оставила другого выхода.
— Мы сейчас — в бега, Марьюшка, — Миша подмигнул. — У Долгого озера, на заимке, укроемся — нас там искать им и в голову не придет. Переждем, а потом — к биричу, за заступой.
— Что-то не верится мне в его заступу, — невесело усмехнулась девчонка. — Что бирич, что боярыня… ворон ворону глаз не выклюет.
Михаил рассмеялся: ну, вот он, классовый подход — в чистом виде. И ведь вполне разумно рассуждает представительница угнетенных масс! Очень даже разумно.
Прятать ее на усадьбе бирича — да кому она нужна? Скажут — беглая раба, да попросят выдать — Ермолай законов нарушать не будет, кого ради? Значит, нет места для Марьюшки на его усадьбе… А где есть? В Ладоге? В Новгороде? В Заволочье?
Ладно, сейчас главное — переждать, а там видно будет.
Лошадей пришлось бросить — вязли в грязи, к тому же быстро темнело, и кони просто-напросто переломали бы себе ноги. Свернув с зимника, беглецы укрылись от дождя под раскидистой елью. Михаил наломал лапника, на нем и улеглись, накрывшись плащом и тесно прижимаясь друг к другу.
— Милый… — прошептала Марьюшка. — Ты ведь не бросишь меня, правда?
Миша поцеловал ее в губы:
— Конечно, нет.
— Я буду тебе верной рабою.
Они так и уснули, здесь же, в ельнике, и проснулись лишь утром… от лучей яркого, бьющего прямо в глаза солнца!
Да, за ночь дождь кончился, налетевший ветер разнес, разогнал тучи, и чисто вымытые, с красно-желтой листвою, деревья засверкали, радуясь погожему дню. Над вершинами елей и сосен голубело небо, пахло мокрой травою и смолистым запахом хвои. Рядом, над головою, деловито бил в ствол дятел.
— Ну вот, — выбравшись на небольшую поляну, Михаил потянулся, прикидывая — куда же податься дальше? Для начала, вообще-то, хорошо бы было прикинуть — где они вообще есть?
Зимник утопал в грязи, в многочисленных лужах с какой-то затаенной насмешкою щурилось солнце.
— И как же мы пойдем? — подошедшая сзади Марьюшка кивнула на грязь. — Ведь утонем.
— А мы — в обход. — Михаил задумчиво осмотрелся.
Вот тут, слева — сосна с привязанным к ней лоскутком — сам же и привязывал, значит, покуда с пути не сбились, двигались правильно… Правильно — это если идти к усадьбе Мирошкиничей, к людокрадам…
А зачем к ним идти? Запутать возможную погоню? Так и так уже, похоже, запутали — теперь и самими обратно не выйти, дороги-то нет… Ждать когда высохнет? Легче уж — до зимы, до первых морозов.
Нет уж, некогда, лучше двигаться… взять лесом немного к западу, потом свернуть на юг, обойти озеро да выйти к Паше-реке. Раздобыть лодку да неспешно плыть к озеру Нево — Ладоге.
Михаил неожиданно для себя улыбнулся — а ведь неплохая идея! И как только раньше-то она не пришла в голову? Не пришла, потому что знал — с Ладоги — не уйти! Вернуться в свою эпоху можно вот только отсюда, с Долгого озера… да еще, похоже что, с речки Ижоры, у впадения оной в Неву. Долгое-то озеро куда как ближе! И браслетик есть — хоть сейчас можно… Если б не Марьюшка. А ее нужно вывести, укрыть, лучше всего — где-нибудь в Ладоге, хоть у того же Рангвальда, попросить, Бог даст, не откажет. Да и…
— Кукушка кукует, — негромко произнесла Марья. — Так куда мы пойдем?
— В Биричево, — взяв девушку за руку, решительно заявил Михаил. — В Биричево. К Василию-лоцману, к Трофиму, к девам… К нашим!
Да-а… было бы хорошо, если б те не успели еще отплыть… Одно тревожно: враги тоже знали, куда в первую очередь кинутся беглецы, правда, не ведали — какой дорогой? На это сейчас и рассчитывал Миша.
Постоял, осмотрелся, прикинул, где север, где юг… И вдруг увидел, недалеко, как за деревьями, блеснула широкая полоса воды. Долгое озеро — чему тут еще быть-то!
— Вот, вдоль него пока и пойдем, по рыбачьим тропкам.
Так и сделали. Свернув с зимника, по которому все равно сейчас невозможно было идти, беглецы углубились в лес и где-то около часа продирались сквозь вековую чащу, покуда не выбрались на узкую тропку, ведущую к берегу.
— Устала? — Миша ласково привлек Марью к себе и чмокнул в щеку.
— Немножко, — улыбнулась та. — Передохнем, а? Да и попить бы.
— Пей, — весело засмеялся молодой человек. — Воды много — целое озеро, чай, все не выпьешь.
— Тебе оставлю, милый…
Девушка шутила, и это было радостно — видать, понемножку отходила от всего, что с ней приключилось.
Подойдя к озеру, они развесили верхнюю одежку на кустах — просушить — и вошли в воду. Марьюшка наклонилась, подобрав подол, зачерпнула водицы…
Тонко пропела стрела… Михаил еле успел броситься, свалить девушку в воду…
— Плывем! — отплевываясь от брызг, закричал он. — Быстрей! На тот берег!
Студеная вода обожгла тело…
Погоня все-таки настигла беглецов, над головами которых тучами свистели стрелы. Никто не вступал в переговоры, видать, приказ был простой — убить. Михаил оглянулся, узнав Кнута… Страшка, еще пару лиходеев. Ни боярышни Ирины, ни Бориса, видно не было — ну да, им-то зачем? Ирина Мирошкинична просто отдала приказ… Как и собиралась. Нет. Все-таки в чем-то она — неплохая женщина: не рассвирепела, не приказала пытать… просто убить — и все. И все концы — в воду.
Потому вот так, тучей, и летели стрелы…
— Лодку, лодку надоть! — закричал кто-то. — Мы побежим, Кнут Карасевич?
— Бегите… А вы — лучше цельтесь… Хотя… Они и до середины не доплывут — утонут, вода-то студеная.
— Туда им и дорога. Нам меньше забот.
— Это верно, Страшок. Хотя если б в воду не лезть, я бы позабавился с девкой…
— Хватит еще на наш век девок-то, Кнут Карасевич!
— Это ты прав… Эй, эй… гляди-ко — уходят! Вот черти! И как только им удалось?
— Никуда они не уйдут, Кнут Карасевич, — вот и наш челн…
Не такое уж и широкое оказалось озеро в этом месте — вот он — чуть-чуть — берег, лес, да и под ногами уже песочек, пусть даже и вязкий…
И снова стрела!!!
Лодка!!!
— Ч-черт…
Сам-то бы Михаил, может, и ушел бы, кинулся б в воду, нырнул… но вот Марьюшка… Девушка явно утомилась и тяжко дышала. Нового заплыва она наверняка не выдержала бы, нечего и пытаться.
Не выдержала б…
А лодка со стрелкам быстро приближалась, и уворачиваться от стрел становилось все труднее…
— Вот тебе подарочек!
Сняв с руки браслет, Миша одел его Марьюшке на запястье, спасаясь от стрел, увлек девушку в воду… ух, и холод… теперь сломать браслет… во он, вот… ага! Кажется, хрустнул!
Хрустнул?
А почему же они все еще здесь, вдвоем?
Что, не сработало? Не рассек пространство разящий меч времен? Господи…
Михаил вынырнул, прикидывая, как бы укрыться от стрел…
И не увидел стрелков! Да, лодки нигде видно не было. Не было и людей на том берегу… Хотя нет — были!
Выбегая из бани, сигали в воду окутанные паром голые мужики. А из-за излучины, громко рыча двигателем, вылетел катер!
— Откуда здесь взялись эти люди? — мокрая девушка прижалась к Мише, дрожа всем телом. — Это — лиходеи?
— Нет, милая… Думаю, они просто парятся в бане.
— В бане? В какой еще бане?
— В которую сейчас пойдем и мы! Любишь крепкий парок?
