Легкая добыча
Насколько помнил Олег из школьного курса географии, Урал впадал в Каспий примерно на двести, двести пятьдесят километров восточнее Волги. Любоводу он сказал — сто пятьдесят верст, и купец, уже привыкший полагаться на своего друга, повелел ладьям всю ночь идти под парусами, выиграв таким образом еще день пути. Дно северного окончания Хазарского-Персидского-Каспийского моря неглубокое, но ровное, рифов нет, и потому новгородец никаких особых бед не опасался. Чай не река — при неожиданном повороте в обрывистый берег не влетишь, среди деревьев на излучине не застрянешь. Отмели, правда, среди волн гуляют. Но днище на них не разобьешь, а сниматься с мелководья команды умеют. Сколько раз во время путешествий к подобным берегам причаливать приходилось!
Однако ночью корабли двигались все же вдали от берега, и только с первыми утренними лучами повернули на север, чтобы потом пойти вдоль побережья на безопасном удалении в три-четыре версты. Берег колыхался камышовыми просторами, лишь изредка разрываемыми протяжной песчаной косой или усыпанным лилиями болотцем.
Ветер дул с севера, так что кормчему приходилось прикладывать немало стараний, чтобы удержать ладью на нужном курсе. И парус увязали под углом примерно в сорок пять градусов к курсу, и рулевое весло, прихваченное самой короткой петлей, выгибалось в воде слева от борта, бурля глубокими водоворотами, но не давая ветру повернуть судно на юг, на привычный маршрут, которым, что ни весна, уходят многие тысячи ладей с мехами, салом, полотном, клинками, бронями, воском, привозя обратно шелка, самоцветы, восточные сласти, индийские слябы, медную чеканку. Пожалуй, только недавняя добыча помогала кораблям устоять перед неутомимой стихией. Сильно перегруженные, ладьи сидели корпусами глубоко в воде, и сорвать их на боковое скольжение было совсем, совсем непросто.
— Мыслю, верст сто прошли, — щурясь на жаркое южное солнце, сообщил Ксандр. — Ты же колдун, хозяин. Вызвал бы дождь. А то упарились мы все.
— Зачем он тебе? Люди все вымокнут. Спрятаться-то негде
— Ерунда. Парусину над палубой натянут.
— Да ну, — отмахнулся ведун. — Пеленой все затянет, устья не заметим. Давай лучше вызову, когда в реку войдем.
— Э-э, нет, — покачал головой Коршунов. — Весь валежник намокнет — как костер развести? Опять одними сухарями с капустой питаться? Это в море все равно, тут в любую погоду на солонине сидишь.
— Гляди, устье! — Среди камышей промелькнула широкая чистая брешь.
— Парус долой!!! — выкрикнул кормчий, скидывая петлю с кормового весла, и судно тут же начало заворачивать носом в море. — Шевелись, малохольные, потом самим веслами работать придется. Балку вниз, но пока не крепите. Малюта, команду на весла!
Ладья начала было весело разгоняться, но упавший парус ослабил ее ход, и она продолжила пологий поворот, поворачиваясь уже носом к замеченному проходу. Инерция еще сохранялась, и судно медленно двигалось к берегу.
— Весла на воду! Поспешать не надо, дно здешнее нам не ведомо. Малюта, двух человек с веслами на нос!
В этот раз судно не мчалось под ударами весел, а кралось, словно заметившая неосторожного мышонка кошка. Вторая ладья, тоже спустившая парус, отставала саженей на триста, а потому нагоняла Детку довольно смело, отмелей не опасалась. Чистый проход между камышами приближался, за ним соблазнительно маячил водный простор.
— Что за электрическая сила? — Ведун потер запястье, на котором стремительно нагревался примотанный тряпицей крестик. Это означало близкое присутствие некой нехристианской магии. — Давненько я ничего подобного не ощущал. Пожалуй, что с прошлой осени.
— Чего не ощущал? — не понял Коршунов.
— Ты вперед смотри, кормчий, не отвлекайся, — посоветовал Олег. — Могут случиться сюрпризы.
— Да нет, русло, вроде, ровное, гладкое. Берега вон, песчаные… О, боги! Табань! Хозяин, как же это? Я сам видел, сам…
Уходящее вперед речное русло, дрогнув, растворилось в камышах, и глубоко сидящая ладья оказалась в центре мелководного затончика, поросшего лилиями и кувшинками. Вода меж плавающих листьев была прозрачна, как воздух, и любой желающий мог разглядеть дно на глубине метра в полтора. И это при осадке ладьи метра в три, не меньше!
— Как же, — растерянно перекрестился Ксандр. — Как же мы так засели-то? Как выбираться станем? Это ж разгружать надобно, выносить, стаскивать…
— Помолчи, — оборвал его ведун, вглядываясь в воду. — Как попали, так и выберемся. Хотела бы нежить болотная нас сожрать, уже бы в трясину засасывала.
Вторая ладья вспенила воду веслами, словно только сейчас заметила странное изменение вокруг, и закачалась саженях в пяти справа. И почти сразу Середин заметил мелькнувшие под листьями длинные золотистые волосы, светлую кожу. По поверхности пробежала волна, закачавшая сочные зеленые кувшинки, замерла. Поднимаясь из глубины, прорисовались между листьями голубые глаза, острый носик. Чуть ниже — крупный розовый сосок на непривычной уже для Олега крупной груди. Обитательница заводи моргнула, снова ушла в глубину. На запястье болезненно запульсировал крест.
— И что дальше? — недоуменно пожал плечами ведун. — Давно людей не видела, заскучала?
Вокруг ничего не менялось. Олег взял у кормчего с груди свисток, дунул в него, помахал рукой Любоводу:
— Ты тут никого не знаешь, друг?
Купец недоуменно развел руками.
— Уверен? Никаких дел у тебя тут не имелось?
Любовод развел руки еще шире.
— А если подумать?
Олег ни разу не слышал, чтобы купец хоть где=то, хоть один раз упомянул про свою мать. Скорее всего, Любовод скрывал от людей, что он сын русалки, и кричать об этом во весь голос, с ладьи на ладью было бы нехорошо. Однако ведун был уверен, что «в гости» здешние красотки зазвали именно родича, а не кого-то еще. Во всяком случае, лично его так вежливо болотницы, навки, водяные и прочая нечисть к себе не приглашали. Обычно обходились по-простецки — промоиной подо льдом или топким окном среди вязей.
Новгородец опять замотал головой.
— Ну и что теперь делать? — Ведун почесал в затылке, вздохнул и начал раздеваться.
— Ты чего, хозяин? — забеспокоился кормчий.
— А что, вместо меня хочешь? — поинтересовался Олег, стаскивая порты.
— Нечисто тут, прости Господи, — перекрестился Коршунов.
— Вот то-то и оно.
Ведун вскочил на борт, коротко оглядел кувшинки под ногами, высмотрел прогалинку и, поджав ноги, «бомбочкой» скакнул туда.
Вода обняла холодом — неприятным, но вполне терпимым. Ноги коснулись вязкого ила, и Олег, чтобы не взбаламутить воду, заработал ногами, плывя под овальными листьями на глубине полуметра. Очертания окружающих предметов стали расплывчатыми, мягкими. Стебли казались поросшими ворсистым мхом, еще не дотянувшиеся до поверхности бутоны цветов — похожими на ватные шарики.
Ведун вынырнул, набрал воздуха, погрузился снова и чуть не столкнулся лицом к лицу со здешней хозяйкой. По извечной привычке холодной водной нежити, красотка потянулась губами к его горячим губам, но Середин извернулся, всплыл, сделал пару гребков в сторону ладьи. Коли что, можно помощи попросить — чтобы веревку бросили или весло протянули. Русалки — они такие, могут за ногу дернуть, чтобы погрузился, и держать, пока не сдашься на милость мерзлявой любовницы. Или жены. Да только семьи с русалками, люди сказывают, счастливыми не бывают. Уж лучше подкидыша от нее воспитать.
В шаге от ладьи ведун опять нырнул. Русалка, оказывается, все это время плыла рядом, прямо под ним. Она скользнула вперед, под борт, гибко извернулась. Олег вопросительно дернул подбородком, хозяйка заводи указала на соседнюю ладью, протянула руку. Середин дал ей свою — и тут же оказался рядом с Мамкой, вмиг преодолев десяток саженей. Вынырнул.
— Любовод, искупаться не хочешь? Вода теплая, место спокойное.
— Спасибо, друг, но не надо. Когда я с тобой в прошлый раз купался, мы ладью две седмицы найти не могли. Не пойду. Мне возле Ильменя больше в воде нравится.
— Не примешь, значит, приглашения?
— Не до того ныне, друг. Не хочу.
Олег недовольно фыркнул, нырнул, отрицательно покачал головой. Русалка возмущенно закрутилась, забила руками. Ведун, пожав плечами, повторил отказ. Хозяйка заводи ухнулась вертикально вниз, бросив его одного. Середину осталось только лечь на спину и не спеша поплыть к Детке, надеясь, что нежить хотя бы мешать не станет, когда гости начнут выбираться назад в море.
Тут по его спине от затылка к копчику скользнула холодная ладонь. От неожиданности ведун дернулся, хлебнул воды, влетел под листья — но холодная рука не дотопила его, а подтолкнула вверх, подождала, пока он отдышится. Потом, когда Олег перевернулся на живот, русалка протянула ему какой-то зеленоватый камушек и махнула в сторону судна Любовода, подволокла Середина туда, снова указала на Мамку.
— Да понял я, понял! — фыркнул ведун, вырываясь, всплывая наверх и хватая ртом воздух. — До чего все тетки занудливы — хоть живые, хоть утопленницы.
Холодная рука подпихнула его к борту корабля, и Олег застучал по нему кулаком:
— Эй, наверху! Веревку бросьте!
— Чего, накупался? — хмыкнул, выглядывая наружу, Коршун. — Ладьи перепутал?
Однако веревка с частыми узлами в воду все-таки выпала. Олег, зажав посылку в зубах, забрался наверх, перевалился через борт, перехватил передачу в ладонь и, не глядя по сторонам, зашлепал мокрыми босыми ногами в сарайчик на корме.
У Любовода в капитанской каюте оказалось куда уютней, нежели у Середина. Уголок за тюфяком, укрытым персидским ковром с ворсом в ладонь высотой, занимала библиотека — судя по количеству свитков на вбитых в стену штырях. А может, то было собрание навигационных карт и лоций — книги на Руси чаще делали все-таки в переплетах. В свитки скатывалось то, что делалось от руки для узкого пользования — грамоты, письма, договора, уложения. Записал человек для себя приметы какого-то пути да свернул, на штырек повесил. Решил поделиться с кем знанием — тот переписал и тоже — на штырек.
Напротив топчана стояли точно такие же сундуки, что и на Детке, но угол вокруг жаровни был обит медными листами, потолок — войлочной кошмой, которая уходила и на стены, так что никаких досок из-под ковров не выглядывало. На стене висели два меча — один вместе с поясным набором, другой сам по себе, просто с ножнами. Но некая пустота все-таки ощущалось. Не хватало хранительницы уюта. Женщины.
Купец закрыл за другом дверь, налил в ковш немного меда, протянул Олегу:
— На, согрейся. Чего случилось-то?
— Похоже, это предназначено для тебя…
Ведун сам впервые смог рассмотреть, что именно дала ему русалка. Кусочек зеленого камня, похожего на малахит, размером в половину ладони. По eо поверхности, смешиваясь с камнем, как бы сплавляясь с ним на глубину двух миллиметров, шли причудливые переплетающиеся линии. Олег покрутил кусочек перед глазами, ничего не разглядел, кинул на топчан и взялся за ковш.
— Похоже на края каких-то рун. — Купец наклонился за подарком, протянул руку и тут же отпрянул: — Ой, зараза, колется!
— Хозяин, хозяин! — По палубе простучали чьи-то ноги, дверь распахнулась: — Хозяин, нас в море опять выносит.
— Вот и хорошо, теперь иди, — отмахнулся Любовод.
— Это не подарок колется, — допив мед, поставил ковш на сундук ведун. — Это к русалке известие дошло, что посылка по назначению доставлена. Твоя она, друже. Уж не знаю, от кого и зачем. Может, от матери передачка? Или русалка в тебе кровную родню почуяла и решила сокровищем поделиться, которое руки сильно жжет?
— Или от напасти какой избавиться…
— Но передали тебе, не первому встречному путнику.
— Здесь мать не позовешь, далеко она, — посетовал Любовод. — Я с тобой спорить не стану, может, сия штукенция и дорога зело. Однако же дорогой и чаша бывает золотая с каменьями, и яд редкостный, в еде и питье неощутимый. Чего нам дали-то? Отраву али сокровище? Может, назад кинуть, пока не поздно?
Он осторожно потрогал камушек пальцем, взял, вышел на палубу. Олег двинулся следом и громко хмыкнул: невесть откуда взявшееся течение уже вынесло глубоко сидящие ладьи из мелкого заливчика далеко в море.
— Да-а… — потянул купец. — Особо не разбросаешься.
— А может, это вовсе и не тебе подарок? — негромко произнес Середин. — Может, матери твоей из здешних краев посылка? Узнали тебя, да и решили отправить с оказией. Со мной надо было купаться. Глядишь, и расспросил бы сам, что к чему.
— Ладно, сберегу пока, — решил Любовод. — Места много не занимает, а ценность, видать, немалая. Простые побрякушки просто так на дне валяются. И злато, и самоцветы. Что-то в сем камне есть. Однако же надобно на Детку свистнуть. Может, хоть одежду твою перекинут. А то, что ты голый на солнце да на ветру.
— Будем проще, — подмигнул товарищу Олег. — Мне уже все равно…
Он подпрыгнул, поджал ноги и с громким всплеском рухнул за борт. На Мамке закричали, высыпали к борту, послышался протяжный свист. Однако на Детке и без того заметили своего хозяина — ладья чуть вильнула, поворачивая нос прямо на него, за борт выпала веревка. Спустя несколько минут ведун ухватился за нее и споро поднялся на борт, заслужив одобрительные возгласы от команды.
— Силен ты, хозяин, — высказал общее мнение от руля Ксандр, — посередь моря за борт скакать. А ну мимо бы проскочили? Поди угляди потом голову человеческую среди волн. Голова маленькая, волны высокие. Так и остался бы тут один навеки.
— Ерунда, — встряхнулся ведун и начал одеваться. — Я слово знаю, догнал бы.
— Ну тогда тебе проще… — признал кормчий.
* * *
Новый разрыв среди камышовых зарослей путники заметили только на следующий день. По странному стечению обстоятельств, это случилось как раз на сто пятидесятой версте от устья Ахтубы, а потому оба корабля уверенно повернули в раскрывшийся лиман. Беспокоился по поводу возможных отмелей и затонов только Середин, имевший в школе по географии слабую троечку — но она, родимая, вытянула и в этот раз. Поросший камышами лиман потихоньку сужался верста за верстой, но не заканчивался тупиком или россыпью мелких ручейков, и вскоре стало ясно, что ладьи плывут против течения по широкой, саженей в сто пятьдесят, реке с относительно крутыми берегами. Камышам поначалу отводилась полоска в полста шагов у каждого берега, потом в десять шагов, а потом прибрежные заросли пропали вовсе, и берег обрывался в глубину почти отвесно — хоть швартуйся к нему как к причалу.
Для невольниц настала пора отдыха. Против течения, да еще и против ветра суда шли на веслах. Гребли все, моряки начинали работу с утра, а затем в две смены садилась судовая рать. К полудню снова наступало время моряков, а потом — снова скандинавов. Все мужи выкладывались на работе честно, а потому, сменившись, падали пластом, постепенно приходя в себя. К женщинам их, может, и тянуло — да только сил не оставалось почти ни у кого. Скорость же движения получалась до обидного крохотной: версты две в час — что-то около пятидесяти в день после напряженной работы от рассвета до заката.
По берегам тянулась, покачивая высоким ковылем, степь, из которой в воду время от времени вылетали в реку сухие шарики перекати-поле, похожие на скелеты дохлых футбольных мячей. И пейзаж этот не менялся час за часом, день за днем…
На четвертые сутки члены команды перестали даже разговаривать. Они гребли, падали, снова гребли, словно превратились в зомби, ничего не знающих и не понимающих, и способных только на очень простые, однообразные действия. Невольницы отсыпались, отлеживались и спустя некоторое время с их стороны даже послышались смешки. Теперь Олег начал понимать, почему во времена так называемого Монгольского ига имеется так много фактов разграбления ушкуйниками городов Золотой Орды, степных кочевий и крепостей во время регулярных, раз в два-три года, походов в Персию — но нет подобных фактов при возвращении их в Новгород, Руссу и Смоленск. Просто назад русские ребята возвращались по Волге против течения! Тут уже не до сражений…
Шестой день принес потрясающее зрелище: оба берега реки оказались сплошь усыпаны костями — человеческими и лошадиными скелетами, — ломаными мечами, обломками щитов, пробитыми шлемами и рваными, словно ветхая ткань, кольчугами. Видать, именно здесь, на скованном льдом Урале, и случилась зимой решительная битва муромцев с торками. Русские своих раненых и павших забрали, а вот о павших степняках позаботиться оказалось некому.
— Прими, Господи, души убиенных детей твоих, — перекрестился кормчий, и больше никто из путников никак не отреагировал на жутковатое место. Глянули через борт, и все. Даже любопытство не блеснуло ни в чьих глазах.
На восьмой день подул западный ветер. Увы, наполнить паруса он не мог — на речном извилистом русле не было места для маневра, чтобы удержать корабли от скольжения при резких порывах. К тому же изгибы Урала время от времени поворачивали суда носом на закат. Однако ветер принес свежесть, прохладу, и люди заработали веселее. А потом случилось чудо: река плавно, по многокилометровой дуге начала поворачивать на восток. Убедившись, что это не просто небольшая излучина, кормчие практически одновременно приказали поднять паруса. Поперечные балки взмыли вверх, мачты скрипнули, принимая на себя нагрузку, и команды с облегчением втянули весла на борт. Долгий ли, короткий — но отдых они получили. Ради такого случая Любовод разрешил выбить донышки еще у двух винных бочонков, увеличил в полтора раза порции — и вскоре над обоими суднами послышался мерный храп. Бодрствовать остались только кормчие, купец со своим компаньоном, да враз погрустневшие невольницы.
Стрибог оказался милостив к путникам — западный ветер продолжал дуть и на второй день после поворота реки на восток, и на третий. По сторонам от Урала все так же тянулась степь, которая лишь изредка вздыбливалась пологими, поросшими травой холмами. Однажды из-за такого холма примчался конный дозор в два десятка копий. Одетые, несмотря на жару, в островерхие меховые шапки и длинные стеганые халаты, они несколько верст скакали вдоль реки, наблюдая за коротким торговым караваном. Олег все ждал, что сейчас послышатся требования пристать к берегу, заплатить подорожный сбор — но степняки куда вернее оценили соотношение сил и внезапно отвернули, осадив коней. Действительно, стоит ли требовать того, чего не сможешь получить? Как остановить плывущие по стремнине корабли? Дерево не боится луков — а ответные стрелы быстро повышибают коней из-под седел. Да и причаль ладьи с почти сотней вооруженных людей… Как бы самим дани гостям платить не пришлось.
Начиная с пятого дня пути, к реке начали подступать небольшие рощицы. Дубравы и, к удивлению Олега, березняки. А он-то привык считать березу северным деревом!
Возле одного из лесков Любовод приказал причаливать. По два десятка воинов судовой рати с каждой из ладей облачились в броню, взяли копья и заняли позиции неподалеку от места привала. «Заняли позиции» означало, что они развалились в траве, положив оружие под рукой, и занялись игрой в кости, готовые при первом сигнале тревоги вскочить и сомкнуть боевой строй. Опасностей не предполагалось — но в степи опытный купец предпочитал перестраховаться.
Моряки же, раздевшись, взяли свой старый добрый бредень и прошлись но обе стороны от отмели, за которой отдыхали ладьи. Мелкую рыбу и двух буйных полутораметровых щук побросали обратно в реку, оставив на ужин только трех сазанов по пуду веса в каждом и одинокого осетренка ростом с человека. Конечно, расти ему еще и расти — но уж больно вкусен, бедолага! Сазанов порубили на крупные куски и некоторое время вываривали в медных казанах — по одному с ладьи. Осетра же, пересыпав солью с перцем, завернули в мокрую конскую шкуру и прикопали под костром. Пища простая, но для людей, соскучившихся по горячему, показалась слаще меда.
— Каждый бы день так баловался, — признал Любовод, — но тогда нам в жизни никуда не добраться! Собрать барахло на ладьи — и отчаливаем. Переночуем на стремнине. Береженого и змея не жалит. А утром паруса поднимем, и вперед.
Еще два дня, перекусывая сухарями и солониной, запивая ее сильно разведенной вином забортной водой, путники вспоминали того, запеченного целиком, осетра. А рощи по берегам все чаще смыкались. То и дело разбавлялись они тополями, ивой, лещиной, и вот уже степь стала напоминать жалкие полянки, что остаются среди лесов после стремительных летних палов. Возле длинного песчаного мыса, по которому удобно ходить рыбакам, Любовод опять разрешил долгую стоянку. На этот раз, если не считать слизкого четырехсаженного сома, никто в бредень не попался, и для разнообразия моряки оставили на ужин полтора десятка окуньков, среди которых самый крупный не превышал четырех кило, и нескольких лещей немногим их больше.
— С утра на веслах идти придется, — присаживаясь рядом с Олегом, сказал купец, раскалывая глиняный комок с запеченным внутри окунем. — Деревья ветер крадут, от паруса проку мало. Как по-твоему, река так на восток и будет тянуться али к северу повернет?
— Повернет, — уверенно кивнул Олег. — Но вот когда, не скажу. Помню только в общих чертах.
— Это хорошо. Видишь, селений никаких не встречается? Это оттого, что степь рядом. Ты ведь этих разбойников знаешь. Хоть торки, хоть половцы, хоть печенеги, хоть еще кто — все одинаковы. Сами работать не умеют, все на чужое зарятся, да невольников средь нормальных людей наловить норовят. Оттого рядом со степью люди не живут. А кто и живет, много нажить не успевает. Не получится с ними торга. Дальше, в глубь лесов плыть надобно…
И снова настало утро, а с ним — все тот же путь. Весла не торопясь били темную воду, ладьи, держась друг от друга в десяти саженях, величаво двигались вперед. Река среди лесов неожиданно растеклась, стала шире и спокойнее. Подниматься по ней можно было без надрыва, работая веслами в половину силы.
Когда солнце стало подбираться к зениту, в груди у Олега екнуло от радости: он увидел впереди, на левом берегу, огромный мшистый валун, белое нутро которого проглядывало наружу только в нескольких местах. Чуть дальше из земли выпирали еще с десяток каменистых уступов. Это означало, что рельеф местности начинает меняться, из равнинного превращаясь в горный. Однако вслух ведун ничего не сказал, не желая будоражить людей раньше времени.
Новая излучина обнаружила впереди заросшую лесом горушку, которая не обратила на себя внимания путников, но заставила чаще биться сердце Середина. Похоже, он не ошибся, и неведомая торговым людям река действительно вывела их к Уральским горам…
— Смотрите, смотрите! — вскочил один из моряков.
— Что там, Трувор?
Варяги повернулись вперед, и брошенные весла вспенили темную речную воду. Впереди, на невысоком каменном уступе, сидела золотая женщина с распущенными волосами. Одной рукой она опиралась на рукоять воткнутого в землю меча, другой — протягивала к реке чашу.
— Золото… — зашептались меж собой гребцы, без команды схватились за весла, навалились на них, и спустя несколько минут напряженной борьбы с течением нос ладьи приткнулся к берегу, в травянистый откос в полсажени высотой. Путники высыпали на сушу, разминая усталые руки и спины, побежали наверх.
— Бронза! — разочарованно покачал головой Трувор. — Гляньте, здесь жилье какое-то…
Неподалеку от скульптуры под кронами деревьев стояла крытая дранкой изба-пятистенок. Путники повернули к ней, а Любовод и ведун остановились перед бронзовой женщиной.
— Оставь зло, всяк сюда входящий, ибо по воле великого Раджафа стражи покарают каждого, кто таит вражду землям каимовским… — прочитал купец руны под скульптурой. — Пугают. Те, у кого нет силы, любят пышные угрозы.
— Пусто! — крикнул от избы Трувор. — Похоже, застава была когда-то, да ныне оставлена. Ушли люди, брошено порубежье.
— Не брошено, — тихо возразил Олег. — Бронза за несколько лет зеленью покрывается, а эта чистенькая, как только отлита. Ее постоянно чистят, Любовод. Но в пограничной страже эта страна почему-то не нуждается…
— Видел я и незеленеющую бронзу, — возразил купец. — Сказывают, люди за китайской стеной бронзовые штыри, что в честь правителя своего ставят, таким воском хитрым мажут, что не страшна им никакая зелень и никакая вода.
— Ты думаешь, мы в Китае?
— Нет, конечно же. За китайскую стену через пустыню караваном месяц пути. А по эту сторону тамошние люди не ходят. Боятся. Чистенькие они все, и дома у них чистенькие, и дороги. Не могут в диких землях обитать.
Олег подошел к статуе, провел по металлу ладонью, но никакого покрытия не заметил. Не скользила по нему кожа, и сальности никакой не ощущалось.
— Степняки, ведун, степняки, — напомнил Любовод. — Они — как чума или засуха. Вроде и нет ничего, а беда в воздухе витает, жить тяжело, опасность каженный день кожей ощущается. Слишком часто, слишком близко начинают появляться — и уходят люди.
— Уходят, — согласился Олег. — В степь, с мечами.
— Ну не всем же русскими рождаться, — пожал плечами купец. — Иные не на степняков идут, а от степи убегают. Вот и здесь была застава, да брошена. Те же торки, может статься, разухабились, навещать порубежные земли часто стали. Как прознают народцы местные, что нет более беды— назад вернутся.
Эх, жалко, не взять штуку эту на ладью. Перегружены больно. Да и трюм провалиться может. Рази на обратном пути попробовать? Сама не убежит, прохожий не унесет, тяжеловата. Степняки на куски не порубят, не до того им ныне. Ладно, оставим пока. Эй, люд новгородский! На ладьи вертайтесь, дальше двигаемся! Коли такие памятники умельцы здешние льют, стало быть, и иных диковинных товаров у них найдется.
Через несколько минут торговые суда отвалили от берега и продолжили борьбу с течением реки. А еще спустя четыре часа подошли к водяной развилке — с левой, северной стороны в Урал впадала полноводная река, шириной едва ли на треть уступавшая основному потоку. На Мамке гребцы засушили весла, и купец, перегнувшись через борт, окликнул Олега:
— Куда плывем, ведун?
— Не спрашивай! — вскинул руки Середин. — Дальше ничего не знаю.
— И-и-и-ех! — зачесал в затылке Любовод. — Ладно, чем дальше от степи, тем богаче люди. Да еще и река коням дорогу загородит. Эй, Коршуны! На север поворачиваем, на север!
— Левый борт, два гребка! — скомандовал Ксандр сидящей на веслах смене скандинавов. — А теперь все дружно — и-и-и-р-раз!
Начавшая было скатываться вниз по течению, ладья стала поворачивать носом к берегу, однако рванулась вперед, еще раз и, еле слышно чиркнув килем по песчаной косе, вошла в новый водный поток, окаймляемый вековыми лиственницами. Откуда-то налетела комариная стая — но ветер, пусть и слишком слабый для паруса, тут же смел ее обратно в чащобу. Варягов быстро сменили на скамьях моряки, и судно, даже не потеряв скорости, двинулось дальше. Кормчий отвел его ближе к берегу — там течение слабее, грести легче, — и левый борт теперь скользил но кувшинкам, опрокидывал в воду остроконечные бутоны лилий. До леса казалось рукой подать — Олег разглядывал неохватные сосны, кедры, гибкий орешник. Но среди деревьев то и дело выступали камни, скалы, а то и целые утесы по двадцать-тридцать метров высотой.
— Нет здесь людей поблизости, сразу видно, — сказал ему Ксандр. — Нехоженые земли, дикие.
До вечера они двигались вдоль относительно ровной земли — выше крон деревьев ничего не поднималось. Но утром нового дня по левую руку вдруг открылся настоящий горный хребет — могучий массив, уходящий ввысь чуть не на версту, так что деревья на вершинах тонули в облаках. Даже река, казалось, испугалась этого зрелища и резко повернула к восходу.
— Суши весла! — распорядился Ксандр. Варяги, привыкшие верить кормчему больше, чем самому себе, мгновенно замерли. Коршунов тоже молчал, вскинув подбородок и медленно поворачивая головой.
— Что у вас?! Ведун?! — окликнули с Мамки.
— Вроде дымком повеяло…
— Дым чуем! — громко отозвался Олег.
— Суши весла! К берегу! — немедленно приказал Любовод.
— К правому, — шмыгнув носом, добавил Ксандр. — Я не я, оттуда повеяло.
— Судовую рать в броню оденьте, — кинул через плечо Любовод, когда ладьи легли носами на мелкую гальку и были привязаны к деревьям. — Но пока пусть при кораблях остается. А с нами токмо Трувор, Малюта и… И Твердята пойдут. Коли что, не подведите, Коршуны. При первом шуме на помощь поспешайте.
Перед людьми возвышался поросший травой холмик. Травяной холм среди леса — Олег и сам сразу заподозрил, что без людей тут не обошлось.
— За оружие особо не хватайтесь, — предупредил купец. — Мы торговать приехали, а не морды бить. Ну да поможет нам Макошь. Пошли.
Гости начали подниматься и почти сразу наткнулись на тропку, что вела вокруг холма вверх. Свернули на нее и вскоре увидели ровные ряды грядок, засеянных морковью, репой и капустой. Серебряный крестик предупреждающе кольнул Олега в руку. Ведун схватился за запястье, закрутил головой, но ничего опасного либо просто магического не заметил. Возделанный огород, выкорчеванный и выкошенный на триста метров от холма участок. Все красиво и опрятно. Только что-то тут не то…
— Здесь они! — ускорил шаг безволосый Твердята. — Вот и берлога…
Они вышли почти на самую вершину холма с плоской вершиной. Здесь была большая утоптанная площадка, на которой валялись несколько влажных бочонков, на натянутой между столбиками веревке вялились отборные килограммовые окушки, под ними, в мелкой бадейке, дожидались очереди на просушку плотвички. И опять поразила Олега какая-то неестественная странность…
— Мухи! Смотри, Любовод, возле рыбы нет ни одной мухи, хотя обычно они в таких местах стаями вьются. И огороды внизу от диких зверей никак не огорожены, чтобы потравы не случилось…
— А, ерунда. Ветром мух сдувает. А на огород звери не сунутся, тут же человеком пахнет.
Подобную глупость мог ляпнуть только новгородский купец — человек, проведший половину жизни в центре города, в котором обитает чуть ли не четверть всего населения Европы, а другую половину — на палубе корабля, вдали от пашен и лесов. В Новгороде, само собой, из диких зверей только кошки случаются, да и те от человека бегут. Не видел Любовод, как кабан посевы в двух шагах от селянина травит и ничуть не беспокоится, как волк, нагло поблескивая глазами, выходит зимней ночью к костру погреться, а росомаха норовит кусок сыра прямо изо рта у «венца природы» вырвать.
— Огороды, Любовод, потому так и названы, что их огора…
— Ты глянь, землянка. — Купец приоткрыл дощатую крышку, заглянул в темноту под ней. — Я же говорил, рядом со степью торговли не будет. Они вон вообще в ямах живут и таранькой питаются. Надо дальше плыть, на север. Жалко, хозяева испугались и удрали. Спросить про здешние земли не у кого. Поплыли дальше. Одну яму нашли — глядишь, и другую встретим.
— Идем. — Потирая руку, которую жег раскаленный крестик, Олег задумчиво смотрел на крышку землянки. Крышку на двух железных петлях. Последний раз он видел похожие только в далеком двадцатом веке. Хотя нет, последний раз — в Киеве, на дверях княжеских палат. В других местах петли делали кожаные, деревянные, вешали створки на сучках, ставили на подпятники. Но железных петель он не видел — слишком дороги. Так откуда они взялись здесь, на входе в нищую землянку? И кстати, доски стоят денег. Доски в лесу не растут, их нужно долго и нудно выпиливать пилой вдоль толстых стволов. Поэтому дверцы в сараи, баньки и прочие подсобные помещения обычно сбивают из тонких жердей.
— Ты идешь, ведун?
— Да, конечно, иду.
Новый холмик с землянкой они встретили уже через пару часов, но опять обнаружили только лаз куда-то в темноту, возделанный огородик и сушеную рыбу. Люди успели сбежать.
Больше до самой темноты никаких жилищ найти не удалось, однако ночевать Любовод приказал на ладьях, встав на якоря на самой стремнине и выставив дозорных. Там, где хотя бы вдалеке обитают люди, всегда найдутся желающие вырезать сонных гостей.
Тем не менее время Сречи прошло без происшествий, и новым утром гребцы благополучно опустили весла на воду. Несколько часов пути — и справа от путников леса исчезли, сменившись обширными болотами, а слева выросли горные отроги, местами подступающие к самой воде. Река облизывала гранитные скалы волнами и, к неудовольствию купца, постепенно уходила к югу.
— Никак, пожар впереди, — себе под нос буркнул Ксандр. Токмо этого нам на пути не хватает.
Впереди, где-то у самого горизонта, к небу поднимался столб сиреневато-черного дыма. Однако река продолжала уходить к югу, и кормчий приободрился:
— Милостив Господь, не выдаст слугу своего…
Но была ночь, был день, и в конце его русло реки внезапно повернуло точно под дым. А на новое утро ладьи впервые встретили на реке лодки — небольшие плоскодонки, на которых везли вверх по течению кипы сена, повизгивающих поросят, груды крупных свекл с не успевшей подвять ботвой. Хозяева самых мелких лодочек, искоса поглядывая на вспарывающих гладь реки многотонных монстров, торопливо выбирали рыбу из садков, вершей и прочих снастей. Крупной рыбки Олег не заметил ни разу — видать, подвывели.
— Морякам на весла, — громким шепотом приказал Ксандр. — Судовой рати надеть брони и не высовываться. Копий не поднимать, над щитами не маячить.
Очередная, бесчисленная по счету, излучина — и впереди открылось примыкающее к реке обширное поле, посреди которого возвышался холм метров пятнадцати высотой, правильной округлой формы и с плоской вершиной. Как раз от вершины, сразу из нескольких десятков мест, и поднимались вверх черные дымы.
Причалов на берегу хватало с избытком — но все они были слишком маленькими, рассчитанными на лодки, а не корабли, поэтому Любовод предпочел встать у берега в свободном от строений месте. Следом за ним носом в траву уткнулась и Детка. Справа и слева от пришельцев десятки людей занимались повседневными делами: выгружали с лодок мешки, обсыпанное солью мясо, кувшины, складывали в плоскодонки продолговатые сундуки, закатывали камни. Нельзя сказать, чтобы незнакомцев не заметили воьсе — но рядом с ними не появилось ни единого любопытного, ни одного зеваки.
— Что-то баб совсем не видно, — добавил к наблюдениям Олега Любовод. — Малюту с собой возьмем. И Ксандра. У него вид добродушный, но внушительный. Остальным не высовываться! Странное тут место. Как бы чего местные не подумали.
Четверо путников, перепоясанные мечами, в атласных рубахах и меховых налатниках, дабы произвести хорошее впечатление, в высоких начищенных сапогах вышли на дорожку и пристроились за местным мужиком, везущим на тачке тщательно переломанные кости, среди которых узнавались суставчики и хребтинки мелких зверьков вроде кролика или кошки, следом за ним дошли до холма, поднялись по пологой дорожке наверх. Там местный остановился возле одного из множества люков, сыпанул содержимое тележки вниз и, невозмутимо обогнув пришельцев, побежал в обратную сторону.
— Свят, свят, — обмахнулся Ксандр. — Тут что-то нечисто.
— Да чисто, — потер запястье Олег. — Колдовством пока не пахнет.
Он заглянул в люк, куда высыпали кости, тут же отпрянул от нестерпимой вони, подошел к другому и тоже шарахнулся, но на этот раз от жара. В третьем люке обнаружилась лестница.
— Ты бы перекрестился, Коршунов, — предложил Олег и полез вниз. Навстречу пахнуло теплом, дымом, какой-то кислинкой. Лестница уперлась в стену, повернула и пошла дальше вниз, на глубину примерно в три человеческих роста, где возле похожей на перевернутую воронку глиняной печи возились три человека.
— Друг, ты глянь, — прикоснулся к плечу ведуна Любовод.
Середин повернул голову и увидел подвешенное на балках прямоугольное зеркало, в котором отражалась противоположная лестница. Служило оно, разумеется, для разглядывания ступенек — откуда-то сверху на зеркало попадал свет, перебрасывался на то, что висело на стене ниже, и уже нижнее ярко освещало пол пещеры.
— Ты видел еще где такое чудо? Коли таких в ладью нагрузить, не сам пять, сам пятьдесят расторговаться можно.
— Можно… — Олег спустился до пола, остановился неподалеку от печи.
Мастера, как и все в этом городе, на гостей только покосились, и больше никаких чувств не проявили. Прямо зомби одни кругом!
— Вы кто такие, что вам нужно? — окликнул их с лестницы какой-то усач, одетый в кожаные, грубо выделанные штаны и такую же куртку.
— Ну наконец, хоть кто-то разговаривать умеет! — обрадовался Любовод. — Торговую площадь мы ищем, базар, лавки, купцов.
— У нас нет торговых площадей, лавок и купцов, — сурово отрезал усач.
— Как же вы так живете-то? — опешил Любовод.
— А правитель какой-нибудь есть в вашем селении? — спросил Олег.
— Есть, но не здесь. Поднимайтесь за мной.
Усач вывел их обратно на вершину холма, отвел с тропы на поросший неприхотливым подорожником пятачок, указал в центр:
— Перило видите? Люк за ним. Там все правители наши и сидят… — При этом усач криво, с некоторым презрением, усмехнулся и полез вниз.
— Зело странное место сие, — перекрестился Ксандр и поправил меч на боку. — Не иначе, в преисподнюю заплыли. Костями бесов подземных кормят, сами в норах, ако кроты, обитают, взгляд у всех нечеловеческий. Слова не скажут, не остановятся. Зачарованы словом диаволовым, не иначе.
— Торгов в городе нет, лавок нет, купцов нет, — добавил Любовод. — Как же живут они здесь? Пойдемте к правителям здешним — может, у них чего узнать получится.
Гости двинулись дальше, в указанном направлении. Олег же крутил головой, не в силах отделаться от ощущения, что все это он уже где-то видел. Город, в котором люди, как заколдованные, от своих тачек и печей не отрываются, где нет детей, лавок, магазинов, рынка. Город, в котором жилища без окон и удобств, но с печами или бункерами в каждом строении, город, в котором десятки труб дымят сырым черным дымом, и ни одна — легким древесным дымком, перемешанным со сладким запахом свежего хлеба… В нескольких шагах от перил крестик на запястье вдруг начал быстро наливаться жаром, и Олег остановился:
— Табань, Любовод, здесь нам делать нечего.
— Отчего, друг?
— Ни с кем ты тут ни о чем не договоришься, никому ничего не продашь. Это вообще не город. Это фабрика, завод. Тут, наверное, рудник какой-нибудь рядом, вот и перерабатывают на месте. А поскольку много вони и грязи, живут мастера не здесь. Их жены, дети и дома в стороне. Там и торг должен быть.
Олег усмехнулся — но уже своей недогадливости. «Зомби», «колдовство», «преисподняя». Тут несколько сот человек трудятся, у каждого своя работа. На конвейере у какого-нибудь Форда тоже особо от станка не отойдешь, пусть хоть инопланетяне на крышу цеха опустятся.
— Это вроде как кузнец или кожевенник из города в слободу трудиться идут, чтобы пожара али вони у дома не допустить? — зачесал в затылке купец.
— Вот именно, — кивнул Олег. — У кузнеца в слободе ты еще можешь нож какой купить, но только не продать. Отрезы, мясо, хлеб у него жена на базаре покупает.
Любовод потоптался на месте, огляделся еще раз, махнул рукой:
— А и верно! В таком месте люди никак жить не могут. Больно темное оно. А ты, — поворотился он к кормчему, — «преисподняя, преисподняя». Слобода это здешняя, выселки.
— Дык, кости всякие тележками возят…
— А костяные накладки у варягов на ремнях тебя не смущают? — поинтересовался ведун.
Ксандр Коршунов, внезапно оказавшийся крайним в случившихся непонятках, неожиданно густо покраснел, что красна девица, и буркнул себе под нос:
— Ну и не пойду больше.
Путники развернулись, двинулись в обратную сторону. По тропе навстречу, толкая телегу с блестящими черными комьями, торопился мужичок в тонко выделанной кожаной рубахе, покрытой разноцветными пятнами.
— Постой, мил человек, — вскинул руку Олег. — Не подскажешь, как до торга ближнего нам добраться? А то нездешние мы.
— А пешие вы, али конные? — Мужик опустил тележку, отер пот со лба.
— На лодках.
— Ну так вверх по реке до уступа парного. — Мужик вскинул руку, растопырив пальцы в виде буквы «V». — За ним, у Покровителя, торг и дозволен. Токмо он лишь через три дня начнется, как дни отдыха придут.
Работник подхватил ручки телеги и бодро побежал дальше. Теперь, когда пелена непонимания спала, он казался самым обычным человечным трудягой. Да и все остальное вокруг не представлялось таинственным и колдовским.
— Интересно, что за дни отдыха у них начнутся? — заинтересовался Любовод. — Коли праздники, то торг богатым должен случиться.
— Когда Бог создавал Землю, — нравоучительно сообщил Ксандр, — то он потратил на сие семь дней, из которых шесть трудился, а седьмой отдыхал. Оттого людям обычай остался в седмицу день последний молитве предаваться, от работы любой устранясь.
— Землю шестьдесят пять веков тому назад создал великий Сварог, смешав небо и воду, — отмахнулся купец.
— Или Кронос, отец богов, отпустив Ариев с горы мира, — добавил от себя Олег и повернулся к опытному моряку, на помощь которого так часто полагался кормчий: — А ты как считаешь, Малюта?
— Я смотрю, людей тут сотни три, — ответил чернобородый широкоплечий муж, — а стражи никакой нет вовсе. Ни у берега, ни при городе. Ни копейщиков, ни мечников, ни еще кого. Совсем беззащитный город-то…
— Видать, нечего тут местным беречь, — пожал плечами Любовод. — Слобода — она и есть слобода. Как ворог подходит, жгут ее просто, да за стенами запираются. Айда на ладьи. К торгу поплывем. Там наше место.
Еще почти полный день ладьи поднимались вверх против течения, изредка обгоняемые юркими плоскодонками, прежде чем на левом берегу встретился втрое возвышающийся над соснами, раздвоенный скальный уступ, словно расколотый пополам гигантским топором. А спустя версту, уже по правую руку, путники увидели обширное ноле, поросшее только клевером и низкой осокой. В сотне саженей от берега стояла уже знакомая торговым гостям женщина из желтого металла, левой рукой опираясь на меч, а в правой держа перед собой чашу из темно-красной меди.
— Пусто как, — покачал головой Любовод. — Однако трава вытоптана. Немало людей сюда временами наведывается. Коршун, к косе песчаной правь, там нам выгружаться проще будет. Надобно зараз место на берегу занять, лагерь разбить. Знаю я, как в диких местах все решается. Кто первым прибыл, тот и прав.
Ведун, выбравшись на берег, направился к статуе, внимательно осмотрел, несмотря на боль от раскалившегося крестика. Черты лица женщины почти в точности повторяли те, что были у первой встреченной бронзовой красотки. Тот же меч — но совсем другая чаша. Эта не составляла со скульптурой единое целое и, похоже, просто лежала на металлических пальцах.
— Оставь хитрость, всяк сюда входящий, ибо по воле великого Раджафа стражи покарают каждого, кто несет обман детям каимовским, — прочитал руны на постаменте подошедший купец. — Похожая баба, верно? Непонятно токмо, отчего ее именем мужским называют, Покровителем. Глянь, там далее еще холм стоит. И плоский из себя, и люди вокруг крутятся. Как считаешь, слобода это али селение такое? Может, возьмешь десяток варягов да разведать сходишь?
— Схожу, — согласился Олег. — Только варягов брать не стану. Они видом своим туземцев только распугают. Урсулу возьму. Человек с девочкой доверие вызывает. Может, и вправду чего интересного узнаю.
— Ничего себе — девочка! Рожать ей давно пора да малых деток нянчить… То есть коли что, мы зараз с помощью прибежим, не сумлевайся.
Невольница, измаявшаяся в четырех стенах, с радостью отправилась с Серединым, по дороге рвала ромашки, крутилась в траве и излучала такую предельную безмятежность, что ведун и сам расслабился, забыл про саблю на поясе и постоянно колющий запястье крест. Шел себе, подставляя лицо ветру и солнцу, не глядя по сторонам, — и сам не заметил, как очутился возле поросшего одуванчиками крутого вала города.
Жители, что в большинстве своем несли к городу тяжелые корзинки или охапки зеленой травы, а то и просто, казалось, прогуливались, на пришельца особого внимания не обратили. На этот раз Олег облачился в простецкую полотняную косоворотку, похожую на рубахи горожан, и Урсула — в венке, в вышитой серебром короткой войлочной курточке и ярко-синих шароварах — привлекала к себе куда больше взглядов.
Пользуясь всеобщим покоем, ведун вышел на тропинку, поднялся на то ли холм, то ли город и замер, пораженный невиданным зрелищем: по обе стороны от тропинки полыхали яркими красками цветочные клумбы. Слева покачивалась ярко-синяя живокость, справа — усыпанный мелкими бутонами низкорослый шиповник. Еще дальше колыхались гладиолусы, крупные декоративные колокольчики, малиновые маки. Клумбы шли по всему верху холма ровными прямоугольниками, прерываемые то полосками высокого ковыля, то меркантильными грядочками редиса.
— Что это, господин? — испуганно прижавшись к Олегу, прошептала невольница. — Зачем?
— Чего ты испугалась, малышка? — усмехнулся ведун. — Это просто красота. Красота нужна просто потому, что… В общем, нужна.
Он пошел между клумбами, иногда касаясь цветов руками, над некоторыми наклоняясь и нюхая бутоны. На какой-то миг ему вовсе почудилось, что он в выходной день гуляет по ботаническому саду, восхищаясь многообразию природы и мастерству цветоводов…
— Дяденька, ты страж? — Вопрос задала девочка лет пяти, ростом не выше бело-сизых флоксов, среди которых она стояла.
— Нет, милая, я просто прохожий, — старательно улыбнулся ей Олег.
— Тогда зачем тебе это? — Она указала на саблю.
— Это такой ножик для дальних странствий, милая. Иногда нужно порезать о-очень большие куски.
— Не приставай к дяденьке, Даринка. — Откуда-то из-под цветов, словно волшебница на театральной сцене, появилась женщина лет двадцати пяти в длинном коричневом платье, опушенным понизу белкой, обняла девочку. — Дяденька иноземец. Им очень страшно жить, и они всегда ходят с мечами, как стражи.
— Не всегда, — возразил Олег. — Просто в дальнем пути без них бывает… тяжеловато. Не дадите воды напиться уставшему путнику? А то до реки далеко, а знакомых у нас тут нет.
Женщина немного поколебалась, потом кивнула и — погрузилась в цветы.
— Как ты относишься к подземельям, Урсула? — передернул плечами ведун и шагнул мимо девочки в цветы, к откинутой дощатой крышке.
Машинально он отметил тщательно промазанные чем-то желтым щели, железные петли и то, что слой земли и дерна, судя по окантовке люка, составляет в толщину не меньше полуметра, после чего начал спускаться по лестнице в прохладную глубину. На глубине метров трех находилась комната с полом из плотно пригнанных досок. Без изысков: узкий, ничем не прикрытый топчан в локоть шириной, на стене — однотонная ткань, похожая на люш, кувшин с цветами на столике, под которым валялось несколько пар обуви: сапоги, низкие сапожки, сандалии с деревянной подошвой, шерстяные мягкие тапочки. Правда, на обе стороны уводили двери куда-то еще. От стены ярко светило наклоненное вниз зеркало.
— А откуда здесь свет? — поинтересовался Олег. — Я наверху никаких окон не видел.
— Милостью Раджафа, — кратко и непонятно пояснила хозяйка.
— А крыша, — указал на бревна над головой ведун. — Крыша не течет? В дождь, например.
— Цветы все выпивают. А лишнее в стены уходит. Они ведь из земли. — И женщина стала спускаться в следующий люк.
Здесь было уже совсем холодно, как в погребе, стоял мягкий полумрак. У дальней стены, метрах в трех, завидев людей, заблеяли в загончике козы, рядом с ними лежали кучей клубни свеклы. Судя по земляному полу, они спустились на самый низ, однако в центре имелся еще люк. Наверное, колодец.
— Тут холодно, господин, — пожаловалась сверху невольница. — Я дальше не пойду.
— Кто она? — моментально насторожилась женщина.
— Непослушная девчонка, — ответил Олег.
— Кем она тебе приходится, путник?
Попытка уклониться от ответа не удалась.
— Не жена и не сестра, если тебя интересует именно это, — менее дружелюбным тоном ответил ведун. — Мы прибыли издалека, пришли с миром и хотели бы встретиться с кем-нибудь из здешних правителей. У вас в селении кто за старшего? С ним можно встретиться?
— Вы добрались вдвоем?
— Нет, наши корабли стоят за полем, на реке. Остальные путники остались там.
— В центре есть туктон Раджафа, к нему можно обратиться самому и услышать волю. Либо к каимовским знакам, что в домах старого Йымкона или По-веста.
Женщина спохватилась, открыла бочонок, зачерпнула из него ковшом, подала корец гостю. Олег отпил несколько глотков, закашлялся. Напиток напоминал чайный гриб — чуть сладковатый, чуть газированный, чуть кислый, но был таким холодным, что зубы заныли. Сделав небольшую передышку, угощение он все-таки допил — из вежливости. Как положено по русскому обычаю, перевернул, стряхивая последнюю каплю в жертву богам и одновременно показывая, что ничего не осталось.
— Спасибо за угощение, хозяйка, — вернул он ковш.
— Теперь идем к туктону, — решительно заявила женщина. — Идем!
— Пошли. — Ведун не стал протестовать против возможности узнать еще что-то о селении.
Они поднялись на самый верх, на цветочную крышу города, прошли по узким тропкам между клумбами в самый центр, спустились в люк под позолоченную крышку. Не станут же туземцы делать люк из настоящего золота! Здесь помещение больше походило на колодец диаметром в пять шагов с кирпичной стеной, в которую и были вмурованы тупени спиралевидной лестницы. Никаких зеркал тут не имелось, но снизу шел мягкий аквамариновый свет. Откуда — ведун так и не понял. Казалось, его рождал сам воздух. По накалу креста было понятно, что тут все пропитано магией с невероятной плотностью, поэтому удивляться не стоило.
— Вот он, туктон, — указала женщина на гранитный шар в половину человеческого роста, что лежал внизу колодца. — Говори, что ты хотел получить от Раджафа и каимовского народа?
— Мы… — Глядя на камень, попытался сказать что-нибудь толковое Олег. — Мы пришли издалека. Мы пришли с миром. Мы хотим торговать с этими землями, чтобы оба наших народа получали от этого выгоду… В общем, купцы мы из Руси. Ладно, завтра, говорят, торг большой будет. Там и разберемся подробнее.
Он повернулся было к лестнице, но женщина внезапно перекрыла ему дорогу:
— По законам Раджафа, все люди равны пред землей и небом. Тому зароком слово его и стража медная. Девочка, отныне ты не обязана слушать этого дикаря. Ты свободна, можешь идти, куда хочешь!
— Законы Раджафа нам не указ! — звонким голосом крикнула в ответ Урсула. — Это мой господин! Я останусь с ним.
— Да не бойся же ты, — попыталась перейти на ласковый тон туземка. — Он больше не сможет ничего тебе сделать. Если он попытается тебя удержать, его покарают стражи великого Раджафа.
— Смотри, как бы тебя не покарали! — Невольница вцепилась Олегу в руку. — Идем, господин. Они тут все злые, злые!
