Глава 12

Была суббота, и это позволило мисс Лэттерли хорошенько выспаться. Проснулась она неожиданно, словно от удара, вспомнив, что вчерашним заседанием судебное дело не закончилось. По-прежнему оставалось неизвестным, кто убил принца Фридриха. Юридически, если не морально, Гизела продолжала оставаться пострадавшей стороной, а Зора – ее противницей, оклеветавшей ее и обвинившей в убийстве. У присяжных не будет иного выбора, кроме как найти для Гизелы приемлемое решение, а она уже ничем не рискует, если потребует возмещения нанесенного ей ущерба и компенсации судебных издержек. Оправдательный приговор не спасет ее репутации, которая уже погублена окончательно, и для нее будет нелишним каждый пенни, который удастся отсудить. Единственным утешением принцессы останется месть тому, кто повинен в крахе ее жизни.

Поражение же Зоры фон Рюстов может привести к тому, что против нее будет выдвинуто обвинение в убийстве принца!

Эстер решила надеть свое самое красивое платье из темно-красного бархата с черной отделкой у ворота. Она совсем не думала о том, что ее вид может иметь какое-либо значение в данном случае, просто женщина всегда следила за собой. Сделав прическу, которая была ей очень к лицу, и для пущей уверенности ущипнув себя за щеки, чтобы те порозовели, она приготовилась к выходу. Так солдат надраивает пуговицы и облачается в красный мундир, когда готовится к бою. Это была не только моральная подготовка, но и первый шаг к победе.

Медсестра приехала к Рэтбоуну довольно рано, в пять минут двенадцатого, но Монк был уже там. День был ненастный, однако в гостиной уютно горел огонь в камине, и было тепло. Зажженные лампы давали много света.

Уильям в темном костюме стоял у камина и яростно жестикулировал, словно что-то доказывая хозяину дома. Рэтбоун же сидел в огромном мягком кресле, вытянув и скрестив ноги в светло-коричневых безукоризненно отглаженных брюках. Как всегда в последнее время, его галстук был криво повязан, а волосы с одной стороны находились в полном беспорядке после того, как он провел по ним пятерней в полемическом задоре.

– Как молодой Олленхайм? – живо спросил Монк, окинув критическим взглядом порозовевшую Эстер и чуть нахмурившись. – Судя по твоему виду и спокойствию, он воспринял все довольно сносно. Бедняга… Нелегко узнать, что твоя мать сочла тебя обузой, мешающей ее амбициозным планам, и вначале решилась на аборт, а когда не вышло, то отказалась от тебя в ту же минуту, как ты издал первый крик… И все это тихо, без судов и скандалов на весь Лондон.

– Как баронесса? – в свою очередь поинтересовался Оливер. – Ей, видимо, нелегко, да и барону тоже.

– Думаю, что с ними будет все хорошо, – уверенно ответила женщина.

– Ты, видимо, довольна собой. – Сыщик казался раздраженным. – Разузнала что-нибудь ценное для нас?

Это было неприятным напоминанием о том, что их ждало впереди.

– Нет, – честно призналась Эстер. – Я просто радовалась за Роберта и Викторию Стэнхоуп. Но ты прав, я ничего ценного не узнала. А ты? – Она тоже села в кресло и, кинув взгляд сначала на Монка, а затем на Рэтбоуна, снова повернулась к детективу.

Тот тоже мрачно уставился на нее.

Адвокат же был слишком поглощен главной проблемой, чтобы растрачивать эмоции на пустяки.

– Мы, безусловно, заставили присяжных посмотреть на принцессу Гизелу иными глазами… – продолжал он прерванный приходом мисс Лэттерли разговор.

Уильям встретил эти слова отрывистым смешком.

– Но это ни в коей мере не подкрепляет обвинение Зоры какими-либо доказательствами, – осторожно добавил Оливер, нахмурившись и теперь уже игнорируя Монка и глядя только на Эстер. – Если мы хотим спасти Зору от обвинения в убийстве принца, мы должны найти того, кто убил его, и доказать его вину.

Говорил он так тихо, что его голос потерял свой привычный тембр. Мисс Лэттерли пугали нотки поражения, звучавшие в его голосе.

– Зора – патриотка, – развивал тем временем свою мысль Рэтбоун. – Она ненавидит Гизелу, и это понятно. Найдутся такие – и их будет немало, – кто станет утверждать, что в самый критический для страны момент Зора воспользовалась этим и попыталась убить принцессу. Но произошла роковая ошибка, и вместо Гизелы умер Фридрих… – Выражение лица у юриста стало окончательно убитым. – Признаюсь, я и сам мог бы в это поверить.

Сыщик угрюмо наблюдал за ним.

– Могли бы? – прищурился он.

Эстер молчала.

Рэтбоун тоже ответил не сразу, и некоторое время в комнате стояла почти полная тишина – лишь потрескивали угли в камине, тикали часы да по оконным стеклам барабанил дождь.

– Не знаю, – наконец растерянно признался Оливер. – Не думаю… Однако…

– Что – однако? – требовательно переспросил Монк, повернувшись к адвокату. – Что?

Хозяин дома бросил на него испуганный взгляд и хотел было возразить, поскольку Уильям буквально допрашивал его, словно свидетеля в суде. Однако юрист промолчал. Увидев, как он быстро стушевался под жестким напором детектива, Эстер забеспокоилась, понимая, как расстроен ее друг.

– Ну так что же? – сердито наседал на адвоката Монк. – Ради всех святых, Рэтбоун, мы должны все знать! Если мы не докопаемся до истины, Зору могут в конце концов… повесить!.. Фридрих был убит. Разве вам не хочется узнать, кто убил его? Что касается меня, то, черт побери, я хочу это выяснить!

– И я тоже, разумеется! – воскликнул сэр Оливер, подавшись вперед. – Даже если убийцей окажется Зора. Я не усну, пока досконально не узнаю, что произошло в поместье лорда Уэллборо, как это произошло и почему!

– Кто-то мог воспользоваться близостью тисовой аллеи, собрать листья или кусочки коры, сделать из них ядовитую настойку и незаметно влить ее в еду, приготовленную для принца Фридриха, – предположил Монк, переменив позу и облокотившись о доску камина. – Главное – узнать, кого хотели убить: Фридриха или Гизелу. – Он стоял слишком близко к огню камина, но, казалось, не замечал этого. – Если жертвой должен был стать Фридрих, чтобы помешать ему вернуться в Фельцбург, то, скорее всего, это могли сделать Клаус фон Зейдлиц или его жена. – На лице Уильяма появилось странное выражение, но тут же исчезло. – Если же яд предназначался Гизеле, она могла по ошибке поменять блюда, и отравленная еда досталась Фридриху. В таком случае это мог сделать любой поборник независимости – Рольф, Стефан, Зора и даже Барберини.

– Или лорд Уэллборо, если уж на то пошло, – добавил Рэтбоун. – Если он вложил деньги в вооружение одной из воюющих сторон, значит, сделал ставку на войну, а она неминуемо будет.

– Возможно, – согласился Монк. – Но едва ли. Кругом достаточно войн, и я не думаю, что он пойдет на такой риск. Я уверен, что это преступление совершено на почве ревности, а отнюдь не из-за денежной выгоды.

Эстер тем временем пыталась представить себе, как убийство стало возможным на практике.

– Как можно было это сделать? – громко спросила она.

– Совсем просто, – нетерпеливо ответил детектив. – Достаточно было отвлечь внимание слуги с подносом. Яд мог быть во флакончике или, например, во фляжке, которую можно носить в кармане. Ничего не стоило улучить момент и влить яд в бульон или другое блюдо на подносе, предназначенное для Фридриха или же для Гизелы, в зависимости от того, кто должен был стать жертвой. Принц был слишком болен, чтобы есть то, что ела его супруга. Ему подавали бульоны, жидкие каши, кремы… Она же ела все, хотя и понемногу. Это засвидетельствовали кухарка, лакей и вся прислуга, имеющая отношение к кухне.

– Тебе когда-нибудь приходилось готовить настой из коры или листьев тиса? – задумчиво нахмурив брови, спросила мисс Лэттерли.

– Нет. А почему ты спрашиваешь? – Монк сдвинул брови. – Кухарка заверила меня, что настой не мог быть приготовлен на кухне. Очевидно, для этого был использован огонь камина в чьей-то спальне. В каждой спальне для гостей есть камин, а весной в доме довольно холодно и во всех каминах поддерживается огонь. Ночью в полном одиночестве вполне можно приготовить настой. Думаю, что так и было. – Придя к такому заключению, сыщик расслабился и, почувствовав жар камина, отошел от него на шаг. – Любой мог собрать листья. Все прогуливались по тисовой аллее, даже я. Это наиболее подходящее место, если хочешь совершить прогулку и подышать воздухом.

– В чем? – спросила Эстер, которую никак не удовлетворяли догадки Уильяма.

Ее собеседники с недоумением уставились на нее.

– Если вы собираетесь полночи варить что-то на огне вашего камина, у вас должно быть в чем варить, – объяснила им девушка. – Но из кухни не исчезла ни одна кастрюля. Думаете, кто-то специально привез кастрюлю с собой вместе с прочими вещами?.. Так, на всякий случай?

– Что за глупая шутка! – рассердился Монк. – Если б кто-то заранее задумал кого-то отравить, он привез бы с собой готовый яд, а не занимался бы его приготовлением в чужом доме. Это абсурд!

– В том-то и дело! – не выдержала и тоже рассердилась Эстер. – Ни то, ни другое предположение не выдерживает критики!

– Возможно, убийство было совершено в состоянии аффекта? – промолвил Рэтбоун так, словно задавал вопрос самому себе. – Не Рольф ли придумал, как избавиться от Гизелы, если Фридрих откажется вернуться без нее?

– Вполне возможно, – согласился Уильям.

– В таком случае граф неумен и ни на что не годен! – презрительно заметила Эстер. – Да и сама идея кажется идиотской. Зачем убивать Гизелу, если нет уверенности в том, что Фридрих выздоровеет и даст согласие вернуться? Рольф непременно подождал бы, а потом уже решал, что делать.

– У нас есть только слова Рольфа, а он сказал, что принц не дал ответа, – возразил сыщик. – А может быть, принц отказался вернуться?

– И на его место уже найден другой лидер движения за независимость, – подсказала Эстер, как бы размышляя вслух. – В таком случае Фридрих был нужен своему дяде скорее как мученик. Это лучше, чем наследник трона, отказавшийся вернуться на родину.

Теперь оба мужчины уставились на нее с нескрываемым изумлением.

– Что ж, возможно, ты права! – Глаза Монка стали круглыми от удивления. – Должно быть, так и было. – Он повернулся к Рэтбоуну. – Интересно, кого он выбрал вместо принца? Кто там следует за ним? Какой политический герой? Кумир народа? Барберини? Бригитта?

– Возможно… да, наверное, кто-то из них. Они об этом знают, как вы думаете? – Адвокат вскинул руки и привел свою шевелюру в окончательный беспорядок. – О, черт! Это возвращает нас к Зоре фон Рюстов! Уверен, у нее хватило бы мужества сделать для страны то, что она считала нужным… А потом она еще и попыталась бы отправить Гизелу на виселицу!

Монк сунул руки в карманы. Вид у него был расстроенным. Впервые он не воспользовался случаем и не съязвил по поводу того, что Оливер сам себе выбрал такую клиентку. Эстер поняла, что добровольный отказ Уильяма от привычного злословия говорил о том, что он испытывал подлинную тревогу и сочувствовал Рэтбоуну.

– А что думает об этом Зора? – не выдержав, спросила мисс Лэттерли. – Я ведь даже незнакома с нею… Как странно все время говорить о человеке, знать, как много от него зависит, но лишь мельком видеть его лицо, да и то издали… И с Гизелой мне тоже никогда не доводилось перекинуться хотя бы словом… У меня такое впечатление, будто я совсем не знаю участников этого процесса.

Детектив отрывисто рассмеялся.

– Мне кажется, что мы все испытываем подобное чувство, – заметил он.

– Я лично стараюсь отбросить все сугубо личные впечатления и полагаться на разум и логику. – Оливер поворошил кочергой угли в камине, и те с треском рассыпались. Взяв каминные щипцы, он подбросил в догорающий огонь еще угля. – Признаюсь, я не был достаточно проницательным в своих суждениях о действующих лицах этого процесса. – Юрист даже покраснел. – Сначала я действительно поверил в то, что Зора права и Гизела отравила мужа.

Монк опустился в кресло напротив Рэтбоуна и, несколько подавшись вперед, уперся локтями в колени.

– Давайте проверим, что мы еще знаем – кроме того, что уже бесспорно, – и сделаем какой-то вывод. Возможно, мы увлекаемся предположениями, чего делать не следует. Прежде всего подведем итог, какие у нас есть бесспорные факты, а затем решим, что делать дальше.

Сэр Оливер послушно согласился. То, что он готов был слушаться сыщика, было еще одним доказательством его смятения.

– Фридрих упал с лошади и получил тяжелые увечья, – начал он. – Ему оказал помощь доктор Галлахер.

Уильям один за другим загибал пальцы.

– Ухаживала за больным Гизела, – продолжал перечислять адвокат. – Никто не входил в спальню больного, кроме нее, прислуги, принца Уэльского… – Он поморщился.

– Фридрих стал поправляться, – напомнил ему Монк. – По крайней мере, так кому-то показалось, и, очевидно, все так думали.

– Это важно, – согласился Рэтбоун. – Видимо, это давало надежду на то, что план еще можно осуществить.

– Нет, не давало, – возразила Эстер. – При таких-то переломах и только на одной ноге!.. Галлахер говорил о множественных переломах. Уже одно это означало победу Гизелы! Фридрих не мог стать даже духовным лидером партии независимости, а ведь от него ожидали большего. Калека, зависимый человек, постоянно превозмогающий боль, быстро устающий… Зачем им нужен такой?

Уильям и Оливер посмотрели на девушку и переглянулись.

Рэтбоун казался совершенно подавленным, и даже Монк поник, словно внезапно устал.

– Мне очень жаль, – извинилась мисс Лэттерли. – Это жестоко, но это факт. Еще до того, как он был убит, больше всего в его смерти могла быть заинтересована сама партия независимости, которая хотела как можно скорее законно избрать нового лидера.

Она умолкла. Ее друзья тоже хранили молчание. Пауза длилась несколько мгновений. В потухающем камине еле тлели угли, и сыщик, встав, отошел от него.

– Никто как будто не оставался с ним наедине, кроме Гизелы. Слуги постоянно входили и выходили. Двери не запирались. Как подтверждают все, Гизела не отходила от него… – задумчиво проговорил он.

– В таком случае пищу могли отравить где-то на пути из кухни в спальню, – заключил адвокат. – Об этом мы уже говорили. Ядом стала настойка из тиса. Это мы тоже знаем. Любой в доме мог это проделать, но кто и как приготовил ее – вот вопрос.

– Если ее не привезли с собой, – продолжал размышлять Монк. – Нетрудно предположить, что в таком имении, как Уэллборо-холл, обязательно растут тисы – если не в парке, так возле церкви. А что, если яд привез Рольф, чтобы использовать в случае, если Фридрих откажется от их предложения… а потом свалить все на Гизелу?

– Из всего этого ничего не получится, – тихо промолвила Эстер. – Суду нужна цепочка доказательств, а она может привести к тому же Рольфу… Бригитте… Флоренту или Зоре… И это всё люди, которых Рольф должен оберегать от подозрений. Но наши подозрения не падают на Гизелу! Значит, Рольф не так умен и опытен, каким хочет казаться?

И опять воцарилось молчание, длившееся несколько минут. Рэтбоун посмотрел на догоравший в камине огонь. Монк, нахмурив брови, погрузился в размышления. Мисс Лэттерли попеременно поглядывала то на одного из своих товарищей, то на другого, догадываясь о том, что их мучает тот же страх, что и ее, близкий, ощутимый и очень реальный.

Они сосредоточились на трезвом анализе, но мысли о возможной неудаче и о том, во что она им обойдется, быстро разрушили хрупкие конструкции логических построений.

– Я думаю, мне следует встретиться с Зорой фон Рюстов, – первой нарушила молчание Эстер и встала. – Мне хочется поговорить с нею с глазу на глаз.

– Женская интуиция? – насмешливо спросил Уильям.

– Любопытство, – отрезала медсестра. – Если вы двое уже познакомились с ней и с вами ничего не случилось, почему бы и мне не попробовать? Чем я хуже вас?

Мисс Лэттерли нашла Зору в весьма экзотической обстановке ее будуара. На стене вместо ковра висела шаль, а в камине гудело высокое пламя, уходившее в трубу, и его отблеск играл на кроваво-красной обивке дивана. На полу лежала огромная медвежья шкура, удивительно похожая на живого зверя.

– Кто вы? – спросила фон Рюстов. Она не поднялась навстречу гостье, а осталась сидеть и со слабым интересом окинула Эстер взглядом. – Вы назвали горничной имя сэра Оливера, иначе я не приняла бы вас. – Она говорила откровенно, но без какого-либо намерения обидеть посетительницу. – Я не расположена быть вежливой с непрошеными гостями. У меня на это нет ни времени, ни терпения.

Это ничуть не задело Эстер. На месте графини при данных обстоятельствах она повела бы себя так же. В свое время мисс Лэттерли довелось побывать в тюрьме, где в любой момент могла теперь оказаться Зора, если Рэтбоун потерпит неудачу. А такая опасность становилась все реальней.

Медсестра смотрела на оригинальное лицо графини: прекрасные зеленые, широко посаженные глаза, длинный гордый нос, нежный чувственный рот… Эстер поняла, что перед нею женщина, достаточно умная и умеющая контролировать свою страстную натуру, и поэтому способная к трезвому пониманию и оценке ситуаций, людей и законов.

– Я представилась как друг сэра Оливера, потому что я действительно его друг, – пояснила мисс Лэттерли. – Я давно и хорошо его знаю. – Она спокойно встретила взгляд Зоры, готовая к любым вопросам, если они последуют.

Фон Рюстов с возрастающим любопытством смотрела на незваную гостью.

– Вас беспокоит, что этот судебный процесс может грозить сэру Оливеру профессиональными неприятностями? – догадалась она. – Итак, вы пришли просить меня отозвать обвинение и признаться в том, что я ошибалась, не так ли, мисс Лэттерли?

– Нет, совсем нет! – резко ответила Эстер. – Если вы не сделали этого раньше, я не вижу причины, которая может заставить вас сделать это сейчас. К тому же это уже не поможет. Если сэр Оливер не найдет убийцу принца Фридриха и не докажет, что именно этот человек убил его, вы, рано или поздно, сами окажетесь в тюрьме. А с вами это может случиться – скорее рано, чем поздно.

Сказав это, жещина села, не дожидаясь приглашения хозяйки.

– Поверьте мне, тюрьма – не очень приятное место. Это особенно понимаешь, когда оказываешься в ней. Можно как угодно храбриться, но в душе поселяется страх. Вы не настолько глупы, чтобы не понимать, что в данном случае поражение – это не потеря состояния или положения в обществе. Сейчас это означает дорогу на виселицу.

Зора чуть насторожилась.

– Вы откровенны, мисс Лэттерли, не правда ли? Почему вы пришли от сэра Оливера? Что вам нужно? – Она все еще продолжала смотреть на Эстер с оттенком презрения.

Медсестра не знала, что было тому причиной: ее одежда, куда более скромная, чем изысканный наряд хозяйки, или, возможно, предубеждение аристократки против женщины простого происхождения, которая вынуждена собственным трудом зарабатывать себе на жизнь. Если же это было презрением смелой и авантюрной дамы высшего света к своей сотоварке, сидящей дома и озабоченной лишь извечными женскими делами, тогда Эстер готова была помериться с ней силами.

– Я хочу, чтобы вы, помимо силы воли, – решительно начала она, – также использовали ваш интеллект и попытались вспомнить все, что произошло в Уэллборо-холле, при условии, что это будет правдой, – в той степени, разумеется, в которой она вам известна. Если нам это не удастся, пострадает не только карьера сэра Оливера, взявшегося за это крайне непопулярное дело. В опасности может также оказаться ваша собственная жизнь. К тому же – а это, пожалуй, для вас самое важное – будет нанесен непоправимый удар репутации тех сил в вашей стране, которые намерены продолжать борьбу за независимость. Теперь же, графиня фон Рюстов, я требую вашего внимания.

Зора медленно выпрямилась. На ее лице было неподдельное удивление и настороженность.

– Вы часто прибегаете к такой форме обращения, мисс Лэттерли?

– В последнее время у меня не было в этом необходимости, графиня, – откровенно призналась та. – Но в армии приходилось прибегать к этому довольно часто. Чрезвычайность обстановки заставляла. Потом, в случае удачи, все прощалось, а в случае неудачи – что ж, оставалось пенять на себя.

– В армии? – фон Рюстов бросила на нее заинтересованный взгляд.

– Да, на Крымской войне. Но это не имеет отношения к нашему делу, – сделав красноречивый жест рукой, отмахнулась Эстер. – Прошу вас, вернемся к Уэллборо-холлу.

– А знаете, мисс Лэттерли, вы мне начинаете нравиться, – совершенно серьезно сказала Зора. – Вы эксцентричны… Не знала, что у сэра Оливера такие интересные друзья. Он вырос в моих глазах. Признаюсь, я считала его сухарем.

Медичка почувствовала, как краснеет, и это разозлило ее.

– Поговорим о Уэллборо-холле, – повторила она, как строгая учительница, обращающаяся к непослушной ученице.

Покорившись, Зора натянуто улыбнулась и стала вспоминать. Начала она со дня приезда в поместье. Графиня была остра на язык и не лишена чувства юмора, однако, когда она дошла в своем рассказе до того рокового дня, когда с принцем случилось несчастье, голос ее внезапно дрогнул и прежняя легкость речи исчезла. Женщина помрачнела и заговорила с такой горечью, будто уже тогда предчувствовала, каким печальным будет конец.

Вздрогнув и вернувшись к действительности, она позвала горничную и велела подать ланч, не спросив у гостьи, будет ли та есть и что предпочитает.

Распорядившись подать поджаренный хлеб, белужью икру, сухое белое вино, фрукты и сыр, графиня, бросив взгляд на мисс Лэттерли и убедившись, что та не возражает против такого меню, наконец отпустила служанку и продолжила рассказ.

Эстер время от времени останавливала ее, что-то уточняя, просила более подробно описать комнату принца, детально расспрашивала об отдельных людях, вплоть до тона, которым они о чем-либо говорили, – и внимательно все запоминала.

Уже близился вечер, когда мисс Лэттерли покинула дом фон Рюстов, переполненная впечатлениями. Голова ее была набита мыслями и фактами, и один из них был особенно важен и требовал немедленного уточнения. Для этого женщина решила завтра же повидаться с давним коллегой, доктором Джоном Рейнсфордом. Теперь же ехать к нему было уже поздно – вечером быстро темнело и Эстер устала. Кроме того, ей было необходимо привести в порядок свои мысли и предположения, прежде чем делиться ими с кем-либо.

Все теперь зависело от того, насколько правильным окажется ее впечатление о Зоре. Если она права, то одному, совсем крохотному фактику предстоит сыграть решающую роль. Но прежде ей нужно во всем удостовериться.

В воскресный день, под вечер, Эстер снова была у Рэтбоуна. Она предварительно уведомила его запиской о своем визите и попросила пригласить также и Монка. Когда она пришла, оба друга уже ждали ее в кабинете с напряженными от волнения бледными лицами.

– Итак? – не выдержав, спросил детектив, не дав ей даже закрыть за собой дверь кабинета.

– Неужели Зора вам что-то… сказала? – в свою очередь, волнуясь, поспешил спросить сэр Оливер. Юрист с трудом произносил каждое слово, пытаясь смягчить свое разочарование, в котором он уже не сомневался, неверием в успех подруги.

– Кажется, да, – осторожно ответила мисс Лэттерли. – Думаю, это и есть тот ответ, который мы искали; но он потребует доказательств. – И она, не медля, поделилась с Оливером и Уильямом своим предположением.

– Силы небесные! – дрожащим голосом промолвил Рэтбоун и, шумно глотнув воздух, снова уставился на нее. – Это… чудовищно!

Монк безмолвно смотрел то на адвоката, то на Эстер.

– Ты понимаешь, что Оливеру надо будет все это доказать? – хрипло произнес он. – Это может стоить ему карьеры! И даже если он докажет, ему этого… не простят!

– Я знаю, – тихо ответила Эстер. – Но не я придумала эту правду, Уильям. Я просто уверена, что нашла ее. А что бы ты предпочел? Не выполнить своих законных обязанностей? Промолчать? Оставить все как есть?

Сыщик и медсестра одновременно уставились на сэра Оливера. Тот был бледен, но уже принял решение.

– Ни в коем случае. Если я чему-либо служил в этой жизни, то только правде, – заявил он жестко. – Иногда милосердие берет верх над правдой, но это не тот случай. Я сделаю все, что в моих силах. А теперь, Эстер, прошу вас снова все повторить – до мельчайших подробностей. Мне надо хорошенько подготовиться к завтрашнему утреннему заседанию.

Лэттерли повиновалась и повторила все услышанное от Зоры – факт за фактом. Рэтбоун тщательно все записывал. Все трое засиделись допоздна. В камине догорал огонь, усилившийся ветер швырял в окна мокрую листву, газовые светильники на стенах отбрасывали желтые блики на золотисто-коричневую мебель кабинета…

В понедельник утром зал суда был полон. На улице перед зданием собралась порядочная толпа, но на этот раз она молчала. Графиню фон Рюстов и принцессу Гизелу сопровождали полицейские эскорты – в целях безопасности и для предотвращения эксцессов со стороны толпы.

В зале суда тоже было спокойно. Присяжные имели такой вид, будто они провели бессонную ночь и теперь со страхом ждали момента, когда им, не имея бесспорных доказательств, придется принимать решение. Их мучили сомнения и противоречивые эмоции, пагубно сказывающиеся на их устоявшихся убеждениях и представлениях об обществе и о тех, на чьем примере они строили свою веру во многое в этой жизни. Они были глубоко разочарованы, и бремя их неизбежной ответственности тяготило их.

Рэтбоун почти не скрывал своего страха. Ночь он провел беспокойно – больше бодрствовал, чем спал. Почти каждый час, чуть задремав, юрист просыпался, вставал и ходил по спальне, а когда снова ложился, то, глядя в темноту высокого потолка, мысленно готовился к завтрашнему заседанию: как он начнет его, что скажет, как станет отвечать на аргументы противной стороны, совладает ли с эмоциями, которые неизбежно возникнут в зале, или даже с возможным взрывом гнева.

Он то и дело вспоминал предостережение лорда-канцлера и отчетливо представлял себе, какой будет его реакция на то, что сэр Оливер намерен был сказать утром в суде. Впервые за двадцать лет своей адвокатской карьеры он не смог бы поручиться за собственное будущее.

Судья, призвав к порядку, объявил заседание открытым. Он смотрел на Рэтбоуна и ждал, когда можно будет дать ему слово.

– Сэр Оливер? – Голос председателя суда был тих и спокоен, но адвокат уловил в нем твердость и волю, несмотря на доброжелательное выражение лица.

Рэтбоун знал, что теперь все зависит от того, насколько правильным будет его решение, сможет ли он не упустить свой единственный шанс.

Юрист поднялся. Сердце его колотилось так сильно, что ему казалось, будто его всего трясет. Впервые в суде у него сдали нервы. Раньше Оливер куда больше был уверен в себе и не допускал даже возможности неудачи. Да и потерять он тогда мог не так уж много.

Рэтбоун откашлялся и постарался сразу же взять уверенный тон. Голос был его лучшим оружием в судебном поединке.

– Ваша честь… – Ему пришлось снова откашляться. Проклятье! Харвестер, должно быть, уже заметил, как у него трясутся поджилки. Не успел начать – и уже проиграл… – Ваша честь, я хочу вызвать свидетелем графиню Зору фон Рюстов!

По галерке пронесся гул удивления. Эшли был поражен, но не испугался. Возможно, он счел коллегу полным дураком, или объяснил все его отчаянием, или же подумал и то и другое одновременно.

Зора, поднявшись, прошла короткое расстояние до свидетельского места такой свободной и полной грации походкой, будто перед нею раскинулся луг, а она сама была в костюме для верховой езды или в платье с кринолином. Можно было подумать, что по сравнению с хрупкой миниатюрной Гизелой графине не хватает женственности, но это было обманчивое чувство – в ней, бесспорно, было достаточно женского обаяния. Даже в мрачной обстановке суда эта дама не изменила своим любимым сочным осенним тонам в одежде – багровому и золотисто-коричневому, так удачно шедшим к ее смуглой коже. Оливер не предостерег ее с самого начала слушаний о том, как важно соответственно одеваться и вести себя в суде, а теперь менять наряд было уже поздно, да и выглядело бы это лицемерием.

Вот и сейчас сверкнувший, как льдинка на солнце, взгляд графини на мгновение остановился на принцессе, и обе женщины успели обменяться ядовитыми стрелами вызова и ненависти. Но через секунду фон Рюстов уже снова послушно смотрела на адвоката.

Ровным спокойным голосом она назвала свое имя и принесла присягу говорить правду, и одну только правду.

Рэтбоун тут же ринулся в атаку, пока его не покинула храбрость.

– Графиня фон Рюстов, мы уже слышали показания нескольких свидетелей о том, что, по их мнению, произошло в Уэллборо-холле. Вы выдвинули против принцессы Гизелы одно из самых страшных обвинений, какое один человек может выдвинуть против другого, а именно, что она предумышленно убила мужа, когда тот был болен, беспомощен и полностью зависел от нее. Вы отказались снять это обвинение даже тогда, когда вам самой стал угрожать иск за клевету. Пожалуйста, расскажите суду, что вам известно о том, что произошло в поместье. Также прошу вас рассказать обо всем, что может иметь отношение к смерти принца Фридриха – однако не занимайте свое и наше время и внимание тем, что не имеет отношения к данному делу.

Зора понимающе кивнула и начала свой рассказ. Голос у нее был низким, необыкновенно приятного и красивого тембра.

– До несчастного случая мы проводили время, как обычно принято его проводить в приятном обществе в загородном поместье. Спускались к завтраку, когда хотели. Была весна, но временами еще случались холодные дни, поэтому мы не входили в столовую до тех пор, пока прислуга не разжигала огонь в камине и там не нагревался воздух. Гизела всегда завтракала в своей спальне, и иногда ей составлял компанию принц Фридрих.

Один из присяжных позволил себе еле заметно ухмыльнуться, но, опомнившись, тут же покраснел.

– После завтрака джентльмены отправлялись на прогулку, кто на пешую, а кто верхом, – продолжала свидетельница. – Если же погода не позволяла, то все расходились кто куда: одни удалялись в гостиную, где курили и беседовали, кто-то шел в бильярдную или в оружейную комнату, кто-то в библиотеку… Граф Рольф Лансдорф, барон Стефан фон Эмден и Флорент Барберини часто собирались вместе. А дамы предпочитали прогулки в саду в хорошую погоду или писали письма, музицировали, читали или просто обменивались новостями или сплетнями.

С галерки донесся легкий шум – должно быть, кто-то не смог удержаться от завистливого вздоха.

– Иногда после ланча устраивались пикники. Кухарка собирала корзину с едой, а кто-то из лакеев брал тележку и укладывал в нее все, что нужно для посиделок на открытом воздухе. Мы следовали за ним туда, куда вздумается, – к реке, или на лесную поляну, или в поле, где есть хотя бы небольшая рощица. Выбирались места покрасивее.

– Замечательно, – предупреждающе прервал Зору адвокат Рэтбоун.

Адвокат Гизелы, не выдержав, вскочил.

– Ваша честь, это к делу не относится! Большинству из нас известно, как отдыхают в деревне богатые господа. Не собирается ли графиня фон Рюстов утверждать, что это приятное времяпровождение имеет отношение к смерти принца Фридриха?

– Я не позволю, чтобы время суда тратилось понапрасну, мистер Харвестер, – остановил его судья. – Но я намерен позволить графине фон Рюстов нарисовать нам достаточно полную картину времяпровождения, чтобы больше узнать о месте происшествия и его участниках, чем мы знали до сих пор. – Затем он повернулся к свидетельнице. – Продолжайте, прошу вас. Но помните, мадам, нам нужно узнать только то, что имеет отношение к смерти принца или предшествовало ей.

– Это имеет отношение к делу, ваша честь, – твердо заверила его графиня. – Если мне удастся полностью описать хотя бы один день, то вам все станет ясно. Видите ли, не один только несчастный случай виновен в смерти принца, а мириады маленьких случаев за многие годы, которые, скопившись, стали невыносимым бременем.

На лице судьи появилось недоумение, а присяжные теперь и вовсе были в полном замешательстве. Галерка тоже волновалась, сидящие там люди перешептывались, и их любопытство росло с каждой минутой. Именно для этого они сюда и пришли.

Харвестер, посмотрев на Зору и Рэтбоуна, перевел вопросительный взгляд на Гизелу.

Принцесса сидела как ледяная статуя, ни на что не реагируя. Казалось, она не слышала ничего из того, что здесь было сказано.

– Это случилось еще до рокового инцидента – я не помню, за сколько дней, но это не столь уж важно, – заключила графиня. Она старалась не смотреть на присутствующих: взгляд ее был устремлен куда-то вдаль. – День был дождливым, дул сильный ветер… Я проснулась рано. Поскольку дождь меня не испугал, я вышла в сад. Цвели нарциссы, и они были так прекрасны… Вам доводилось вдыхать весной запах влажной земли? – Казалось, ее вопрос был обращен к судье, но она не стала ждать ответа и продолжила рассказывать: – Гизела встала, как обычно, поздно, Фридрих – тоже, и они вместе спустились в столовую. Он шел за ней так близко, что ненароком наступил на подол ее платья, когда она замешкалась на пороге столовой. Гизела обернулась и что-то сказала ему – я не помню что, но сказала очень резко и раздраженно. Он извинился, и вид у него был очень расстроенный. Это было особенно неприятно принцу, потому что произошло в присутствии Бригитты фон Арльсбах и леди Уэллборо, которые были уже в столовой.

Рэтбоун глубоко вздохнул. Он успел заметить на лицах присяжных удивление и осуждение, но не знал, кому оно адресовано – Зоре или принцессе – и кому из них они больше верят.

«Господи, сделай так, чтобы Эстер оказалась права!» – мысленно взмолился Оливер. Все теперь зависело от одного незначительного факта и от выводов, которые она сделала, опираясь на этот факт.

– Прошу вас, продолжайте, графиня фон Рюстов, – отрывистым от волнения голосом попросил адвокат свидетельницу. – Что было дальше в этот обычный для вас день?

– Бригитта ушла в библиотеку, – продолжала Зора. – Она любила одиночество. Леди Уэллборо и Эвелина фон Зейдлиц провели все утро, болтая в будуаре одной из них. Они любили перемывать косточки другим людям. Гизела попросила Флорента сопровождать ее в ближайшую деревушку. Я удивилась этому, потому что шел дождь, а она терпеть не могла такую погоду. Да и Барберини, кажется, тоже, но он посчитал, что будет невежливым, если он откажет ей. Ведь принцесса попросила его при всех, поэтому отказаться было трудно. Фридрих предложил Гизеле сопровождать ее, но она в довольно резкой форме напомнила ему, что с ним хотел поговорить Рольф Лансдорф и ему не следует об этом забывать.

– Значит, она не возражала против того, чтобы принц поговорил со своим дядей? – переспросил Рэтбоун, изобразив удивление.

– Наоборот, она, в сущности, приказала принцу встретиться с графом, – ответила фон Рюстов и покачала головой. Голос ее при этом звучал все так же уверенно и спокойно.

– Знала ли она, с какой целью граф Лансдорф приехал в Уэллборо-холл? – спросил сэр Оливер.

– Не знаю, – прямо ответила Зора. – Но Гизела никогда не была глупой и малообразованной женщиной. Она, как и все мы, прекрасно была осведомлена о положении не только в герцогстве Фельцбург, но и во всей Германии. Ведь она живет в Венеции, а Италия тоже находится накануне объединения и выхода из зависимости от Австрии.

– Мы слышали, что принцесса никогда не интересовалась политикой, – заметил Рэтбоун.

Свидетельница посмотрела на него с едва скрываемым нетерпением.

– Не интересоваться политикой вообще еще не означает не знать той ее стороны, которая может отрицательно сказаться на жизни и существовании той или иной личности, – возразила она. – Едва ли принцесса не интересовалась тем, что могло погубить ее.

По рядам на галерке пробежал шепоток.

– Погубить? – Рэтбоун вопросительно поднял брови.

Зора подалась вперед.

– Если б Фридрих вернулся в Фельцбург без нее, она стала бы разведенной женой, лишилась бы своего места в обществе и могла бы существовать лишь на те средства, которые он ей выделил. Да и этот вопрос решал бы не он. Личное состояние принца – это земли на его родине, многие из которых расположены у самых границ с Пруссией. Если б вспыхнула война, пострадало бы имущество и большинство владений не одного только барона Клауса фон Зейдлица. И принцесса отлично это знала. – По лицу графини пробежала холодная усмешка. – Человек, привыкший к удовольствиям, дорогой одежде, драгоценностям и общению с богатыми и праздными, не может не знать, откуда берутся деньги на это и насколько надежен их постоянный источник, – добавила она.

Снова заволновалась галерка – оттуда даже послышался бранный выкрик.

– Это ваши умозаключения, графиня фон Рюстов? – спросил Рэтбоун, не обращая внимания на крики. – Или вы знаете это не понаслышке?

– Я присутствовала при разговоре принца с кем-то, когда речь шла именно об этом. Была там и принцесса. Ей не нужны детали, чтобы сделать верный вывод.

– И тем не менее она настаивала на том, чтобы ее муж один на один поговорил с графом Лансдорфом? Она хотела этого?

Зора с недоумением посмотрела на адвоката, словно не поняла его вопроса.

– Да. Она просто велела ему!

– И он это сделал?

– Конечно, сделал.

Галерка затихла, превратившись в слух.

– Вам известен результат их разговора? – спросил Оливер.

– Граф Ландорф сказал мне, что Фридрих вернется на родину при условии, что с ним приедет Гизела, как его законная супруга и будущая герцогиня Фельцбургская.

Со скамьи присяжных донесся печальный вздох.

– Оставалась ли у графа надежда, что ему удастся уговорить принца изменить свое решение? – настаивал Рэтбоун.

– Очень небольшая.

– Но он все же хотел попытаться, не так ли?

– Конечно.

– Вам известно, удалось ли ему это сделать?

– Нет, не удалось. До несчастного случая принц был непреклонен в своем решении. Он был уверен, что в его стране примут их обоих. Он всю свою жизнь верил в это. Но ошибался.

– Принц не высказывал какой-либо уверенности, что граф Лансдорф пойдет ему навстречу и смягчит условия?

– Этого я от него не слышала. Он просто говорил, что не вернется на родину без Гизелы, как бы в нем ни нуждались и что бы ни говорили о его долге. Он был уверен, что способен настоять на своем. – Зора произнесла это бесстрастным голосом, но на ее лице против ее воли появилась гримаска презрения.

Харвестер повернулся к принцессе Гизеле и что-то сказал ей почти шепотом, но она не ответила, и адвокат не стал прерывать допрос.

– Понимаю, – продолжал Рэтбоун. – Что произошло потом?

– Погода улучшилась. После ланча кое-кто из мужчин уехал верхом на прогулку. Гизела предложила Фридриху присоединиться к ним, но он предпочел остаться с нею, и, кажется, они гуляли в саду, а затем играли в крокет.

– Одни?

– Да. Гизела пригласила Флорента Барберини, но тот решил не мешать им побыть вдвоем.

– Принц Фридрих, кажется, был очень предан жене. Как могло графу Лансдорфу или кому-то другому прийти в голову, что он откажется от жены и проведет весь остаток жизни без нее?

– Не знаю, – ответила графиня и покачала головой. – Граф Лансдорф и, как вы сказали, другие люди, его сторонники, не жили в Венеции и много лет не видели принца и его жену. Тем, кто не знал их близко, во многое трудно было поверить. Принц Фридрих ничего не решал и не делал без своей супруги. Если она на некоторое время покидала комнату, нельзя было не заметить, с каким нетерпением он ждал ее возвращения. Ее мнение было превыше всего: что бы он ни говорил или ни делал, Фридрих ждал ее похвал и во всем зависел от ее решения.

Рэтбоуна охватила тревога. Не поторопился ли он, все ли продумал? А что, если он неправильно все рассчитал? Оливер взглянул на присяжных, и ему показалось, что они растеряны. Неужели он поспешил?

– Итак, в этот день принц и принцесса почти всю вторую половину дня играли в крокет? – снова повернулся адвокат к своей подзащитной.

– Да.

– А чем занимались остальные?

– Я провела эти часы, беседуя со Стефаном фон Эмденом. А что делали другие, не могу сказать.

– Но в том, что касается Фридриха и Гизелы, вы уверены?

– Да, я могла их видеть с того места, где сидела.

Харвестер вскочил со стула.

– Ваша честь, все, что сообщила нам свидетельница, – это общеизвестный факт: принц Фридрих и принцесса Гизела любили друг друга. Но это известно всему миру! На наших глазах произошла их встреча, развивался их роман, мы видели их любовь и видели, на какие жертвы они пошли ради нее. Мы радовались и плакали вместе с ними. И даже после двенадцати лет брака мы теперь знаем, что их любовь не угасла. Более того, она стала глубже и преданней, чем прежде. Графиня фон Рюстов сама подтвердила, что принц Фридрих никогда бы не вернулся на родину без жены. Она знала это так же хорошо, как и многие другие. – Адвокат широким жестом указал на графиню. – Свидетельница сказала нам, что не понимает, как мог граф Лансдорф обманывать себя надеждой, что его миссия будет успешной. Она заявила нам, что не знает ни о каких планах, которые способствовали бы этому успеху, как не знает о них и граф. Доказано, что принцесса Гизела физически не могла отравить мужа, и, кроме того, у нее не было мотивов. Защита теряет время, пытаясь выиграть за меня мое дело. Я ей весьма обязан, но это все ни к чему. Я сам все доказал!

– Сэр Оливер? – обратился судья к Рэтбоуну. – Надеюсь, что весь ваш экскурс в прошлое не был бесцельной тратой нашего времени?

– Нет, ваша честь, – отозвался защитник Зоры. – Прошу у суда немного терпения.

– Только немного, сэр Оливер! Очень немного.

– Благодарю, ваша честь. – Адвокат чуть склонил голову в знак признательности и повернулся к своей подопечной. – Графиня фон Рюстов, прошу вас, расскажите, как прошел вечер того дня. – Он не думал, что придется воспользоваться последним, что у него осталось, но теперь это был его единственный шанс. – Что произошло в тот вечер? – повторил юрист свой вопрос.

– Мы ужинали, – продолжила рассказывать женщина. – К ужину приехали несколько новых гостей, в том числе принц Уэльский и его друзья, и супружеская пара из соседнего поместья, где гостил принц. Это был роскошный ужин из девяти или десяти блюд с превосходными винами. Дамы были в своих лучших нарядах и драгоценностях, а Гизела, как всегда, затмила всех, даже баронессу Бригитту Арльсбах. Правда, та никогда не стремилась привлечь к себе всеобщее внимание, хотя и была самой богатой особой из всех гостей.

Зора бросила взгляд куда-то в конец зала, словно мысленно восстанавливала в памяти картину того вечера.

В зале же стояла напряженная тишина. Публика боялась пропустить хотя бы слово.

– Принцесса Гизела была весь вечер очень оживленной и остроумной, – снова заговорила фон Рюстов, чувствуя, как трудно ей теперь дается каждое слово. – Она смешила нас, особенно принца Уэльского, который находил ее необычно обаятельной и не скрывал этого. Ей явно нравилось его внимание, и она становилась все смелее в своих остроумных замечаниях… хотя до вульгарности не доходила. Я не помню, чтобы она когда-нибудь была вульгарной. Но она могла быть беспощадной, когда высмеивала человеческие слабости. Каким-то особым чутьем принцесса безошибочно угадывала их в каждом.

– Черта, свидетельствующая о жестокости, – как бы между прочим заметил Рэтбоун.

– Здесь это была изощренная жестокость, – уточнила графиня. – Но когда это остроумно, то невольно заставляет всех смеяться – кроме, разумеется, жертвы.

– И кто же был жертвой на этот раз? – поинтересовался Оливер.

– Чаще всего Бригитта, – ответила фон Рюстов. – Поэтому ни Стефан фон Эмден, ни Флорент Барберини не смеялись. Зато остальные порядком потешались. Я полагаю, что они не вполне понимали, над кем и над чем смеются. Вино лилось рекой, все были навеселе… Какое им было дело до оскорбленных чувств какой-то заштатной баронессы из крохотного немецкого государства, когда за столом царит одна из самых блестящих и романтических фигур Европы?

Рэтбоун на этот раз удержался от комментариев. Под ложечкой у него заныло: предстояло самое трудное, но, не преодолев это, он не смог бы выиграть дело.

– А что было после ужина, графиня фон Рюстов? – Адвокат постарался, чтобы голос не выдал его. Лишь Монк и Эстер, сидевшие на галерее, догадались, как ему было тяжело.

– После ужина были игры, – чуть улыбнувшись, ответила Зора.

– Игры? Вы имеете в виду карточные игры? Бильярд, шарады?..

Судья, нахмурившись, посмотрел на свидетельницу.

Та стиснула зубы.

– Нет, сэр Оливер. Это были самые настоящие игры, в которые обычно играют дети. Все из них я не помню, но мне запомнилось, что мы играли в прятки. Мы завязали глаза принцу Уэльскому, и он стал ловить нас, дам. Пойманные, мы валились на диван или просто на пол.

Харвестер вскочил со своего стула.

– Да, да, согласен, – поспешил успокоить его судья. – Сэр Оливер, это относится к делу? Мы знаем, что молодые люди часто играют в игры, которые могут показаться нам не совсем приличными или даже непристойными…

Судья явно старался спасти ситуацию, а с нею и Рэтбоуна, и тот понимал это.

На какое-то мгновение Оливер растерялся. У него еще было время все исправить и смириться с поражением, но от этого пострадали бы не только он и Зора, но и правда тоже.

– Да, все это имеет отношение к делу, – быстро подтвердил адвокат, глядя на судью. – Что было дальше? Рассказывайте, графиня фон Рюстов.

– Дальше мы играли в наперсток, – послушно сказала свидетельница. – Дамы прятали его на себе в разных укромных местах…

– И никто из них не возражал?

– Не помню. Бригитта не принимала в этом участия и, кажется, граф Лансдорф тоже. Из всех дам Бригитта выделялась тем, что была трезвой. А после полуночи мы стали играть в скачки.

– Скачки? – подал голос председатель суда.

– Это когда мужчины встают на четвереньки, ваша честь, – пояснила графиня Зора, – а дамы садятся на них верхом.

– И мужчины скачут? – искренне удивился судья.

– Не в полном смысле этого слова, ваша честь, – покачала головой фон Рюстов. – Такую цель никто и не преследовал. Это была просто игра, все хохотали, многие даже до истерики… Дамы то и дело падали с «лошадей».

– Понимаю. – На лице судьи появилось выражение откровенной брезгливости, и это все заметили.

– Принцесса Гизела участвовала в этих развлечениях? – спросил Рэтбоун. – И принц Фридрих тоже?

– Конечно, – кивнула Зора.

– Гизела была в ударе? Ей это нравилось?

Графиня слегка свела брови, словно задумалась, прежде чем ответить на вопрос адвоката.

– Не думаю, – произнесла она наконец.

– Но вы же сказали, что она участвовала в этих… забавах? – возразил Оливер.

– Она… скакала верхом на принце Уэльском… и свалилась с него.

Галерка готова была взорваться от негодования, но шум тут же был подавлен громким шиканьем.

– Принц Фридрих был недоволен и огорчен, что его жена привлекает всеобщее внимание? – спросил Рэтбоун пересохшими губами.

– Нет, – просто ответила графиня. – Ему нравилось, что она в центре внимания, что вокруг нее веселье и смех. Он не ревновал ее, и если вы думаете, что он опасался, как бы она не поддалась чьим-то ухаживаниям, то вы ошибаетесь. Такого с нею никогда не случалось. Я ни разу не видела, чтобы она обнадежила кого-то из мужчин, да и другие о ней такого не скажут. Они с принцем всегда были вместе, всегда ворковали, как голубки. Часто, сидя рядом с ней, он держал ее за руку.

С галерки снова донесся неясный шум. Судья был смущен, а адвокат Харвестер – озадачен.

– И все же вы не уверены, что она была счастливой? – Рэтбоун постарался, чтобы в его голосе звучало сомнение. – Почему вы так считаете? Мне кажется, что у нее было все, чего может пожелать женщина.

По лицу графини пробежала тень гнева, а затем жалости. Это неожиданное и новое для нее чувство, как вешняя вода, смыло старую неприязнь и предубеждения.

– Однажды я увидела ее стоявшей на верхней площадке лестницы, – медленно, словно вспоминая на ходу, сказала свидетельница. – Свет падал на ее лицо, а я стояла в тени, у подножия лестницы. Она не видела меня. На мгновение мне показалось, что она чувствует себя загнанной в угол, зверем в клетке. У нее было ужасное лицо. Я никогда не видела такого отчаяния, такой полной беззащитности…

Зал застыл в недоумении. Даже судья был ошеломлен.

– За мною неожиданно открылась дверь, – продолжала фон Рюстов, понизив голос почти до шепота. – Гизела услышала звук открываемой двери, и ее лицо тут же преобразилось. Она снова заулыбалась и спустилась с лестницы, вся сияющая, излучающая только радость.

– Вы знали причину ее состояния, графиня?

– Тогда – нет. Я думала, что все вызвано страхом того, что Фридрих под нажимом семьи вернется в Фельцбург. Но даже это не могло объяснить мне того смятения, которое я увидела на ее лице. Казалось, что она… попала в западню, что она отчаянно пытается освободиться от чего-то, что опутало и душило ее. – Зора подняла голову, и ее голос стал звучать сдавленно. – Я меньше всего собиралась испытывать жалость к такому человеку, как она, но не могла забыть того, что увидела в ее глазах, когда она стояла на лестничной площадке.

И вновь воцарилась тишина – теперь она была почти физически ощутимой.

– А что еще было в тот вечер? – прервал молчание Рэтбоун.

– Мы продолжали пить вино, придумывать игры, смеяться, рискованно шутить и зло высмеивать своих знакомых. Или нам казалось, что мы их высмеиваем… А в четыре утра мы разошлись, кто по своим, кто по чужим спальням, – ответила графиня.

Гул недовольства пробежал по галерке. Встревожились и присяжные: они не привыкли, чтобы о знати говорили так плохо, даже если кое-кто из них и был полностью с этим согласен. Однако никто не должен был оказывать на них давление, и теперь большинство из них были просто шокированы.

– Это был типичный день? – устало спросил Оливер.

– Да.

– И таких дней было много?

– Все дни походили один на другой, менялись лишь детали, – ответила фон Рюстов. Выпрямившись и откинув назад голову, она смотрела с высоты свидетельской трибуны на судейский стол. – Мы ели, пили, совершали прогулки в экипажах… Проводили соревнования на лучшего наездника или наездницу, отправлялись на пикник или же устраивали вечеринки. Играли в крокет. Мужчины охотились. Пару раз совершались лодочные прогулки… Еще мы гуляли по лесу или в саду. В дождь или в особенно холодную погоду беседовали, музицировали, читали или смотрели собрание живописи в поместье. Мужчины играли в покер, бильярд или просто курили, затевали азартные игры, делали ставки все равно на что: кто выиграет в карты, кто из слуг первым откликнется на звонок и прочую ерунду. По вечерам устраивались концерты, ставились пьески, или же мы снова возвращались к играм.

– И все это время принц Фридрих и принцесса Гизела продолжали быть нежно любящей парой, как вы нам их представили?

– Да.

Харвестер не выдержал и встал, чтобы заявить протест.

– Ваша честь, это вторжение в частную жизнь; кроме того, свидетельства бездоказательны и не имеют отношения к делу.

Однако Рэтбоун не прервал допрос – он повысил голос так, что заглушил протест своего коллеги:

– Графиня фон Рюстов, после несчастного случая вы навещали принца Фридриха?

– Всего один раз, – сказала свидетельница.

– Пожалуйста, опишите нам его спальню.

– Ваша честь!.. – негодующе вскричал Харвестер.

– Это имеет прямое отношение к делу, ваша честь, – перебил его Оливер. – Я заверяю суд, что это очень важно!

Судья застучал молотком, призывая адвокатов к порядку, но его никто не слушал.

Эшли не мог допустить, чтобы ему таким образом заткнули рот: он вышел на середину зала и встал перед своим оппонентом.

– Ваша честь, показания свидетельницы опровергнуты самими обстоятельствами, – вновь обратился он к председателю суда. – Слушается ее дело, она – заинтересованное лицо. Все, что она собирается здесь сказать, не является…

– Нельзя опровергнуть то, что еще не сказано! – выкрикнул вышедший из себя Рэтбоун. – Мы должны дать ей право защитить себя…

– Но не за счет… – протестуя, перебил его Харвестер.

Судья поднял руки.

– Тихо!

Оба адвоката подчинились и наконец умолкли.

– Мистер Рэтбоун, – уже спокойным тоном произнес судья. – Я надеюсь, что вы, сэр Оливер, не добавите новых осложнений к и без того опасному положению вашей подзащитной.

– Нет, ваша честь, я этого не сделаю! – горячо заверил его адвокат Зоры. – Графиня фон Рюстов не скажет ничего, что не может быть подтверждено показаниями других свидетелей…

– Значит, ее показания не так важны, как вы заявили суду! – воскликнул Эшли. – Если их могут подтвердить другие свидетели, не лучше ли выслушать их? – Его лицо засветилось торжеством.

– Пожалуйста, мистер Харвестер, сядьте на место, – решительно велел ему судья. – Графиня фон Рюстов продолжит давать показания, и у вас будет возможность тоже задать ей вопросы. Если же она позволит себе какие-либо замечания, способные причинить ущерб интересам вашей клиентки, вы имеете право заявить протест, как сделали только что. Продолжайте, сэр Оливер. Только не тратьте наше время и не пытайтесь заставить нас выносить моральные суждения о вещах и поступках, не имеющих отношения к смерти принца Фридриха. Ваша подзащитная должна подкрепить доказательствами свое ужасное обвинение. Это единственное, что может спасти ее. Вы меня поняли, сэр Оливер?

– Да, ваша честь, – кивнул Рэтбоун. – Графиня фон Рюстов, прошу вас, опишите нам апартаменты, которые занимали принц Фридрих и принцесса Гизела в доме лорда Уэллборо, когда принц занемог.

В зале послышался шепот, свидетельствующий о разочаровании. Все ждали услышать о чем-то более волнующем и пикантном.

Даже Зора была несколько озадачена, однако послушно выполнила просьбу адвоката:

– У них были спальня, гардеробная и гостиная. И разумеется, туалетная комната и ванная, но там я не бывала. Не была я и в гардеробной. – Свидетельница бросила взгляд на своего адвоката, чтобы узнать, сказала ли она все, что он хотел услышать.

– Опишите, пожалуйста, гостиную и спальню, – кивком разрешил ей Рэтбоун.

Харвестер начал терять терпение, и даже судья уже выказывал беспокойство. Присяжные же явно были в растерянности. Внезапно трагедийный накал слушаний превратился в привычную судебную банальность.

Зора недоумевающе заморгала глазами.

– Гостиная была достаточно большой. Два эркера, окна выходят на запад, кажется, в какой-то затейливый садик… – начала она рассказывать.

– Ваша честь! – Эшли снова вскочил с места. – Какое это имеет отношение к нашему слушанию? Не собирается ли мой ученый коллега доказать, что принцесса Гизела каким-то образом через окно спускалась к тисовой аллее? Все становится сущим абсурдом, и это уже точно злоупотребление временем и умственными способностями суда!

– Именно потому, ваша честь, что я высоко ценю умственные способности суда, я не задаю свидетельнице наводящих вопросов! – в отчаянии возразил Рэтбоун. – Она не знает, какая деталь из ее наблюдений может объяснить нам, как было совершено преступление. А что касается траты времени, то мы потеряли бы его значительно меньше, если б мистер Харвестер не перебивал нас своими протестами.

– Я даю вам еще пятнадцать минут, сэр Оливер, – предупредил судья адвоката Зоры. – Если вы не начнете говорить по существу, я удовлетворю протест мистера Харвестера. – Затем он повернулся к свидетельнице: Прошу вас, графиня фон Рюстов, говорите покороче. Продолжайте, пожалуйста.

Зора была так же растеряна, как и остальные.

– На полу лежал, судя по рисунку, французский ковер розово-красных тонов, и такими же розово-красными были портьеры на окнах, – рассказала она. – Были стулья с обивкой такого же цвета, но я не заметила, сколько их было. И еще был небольшой стол орехового дерева в центре комнаты, а у стены, кажется, стояло бюро. Больше я ничего не помню.

– Цветы? – быстро подсказал ей Рэтбоун.

Эшли не удержался от громкого презрительного фырканья.

– Да, были цветы, – нахмурив брови, вспомнила графиня, – ландыши. Любимые цветы принцессы Гизелы. У нее всегда были ландыши в сезон их цветения. В Венеции они выращивались в теплице, так что даже зимой в их доме стояли букетики ландышей.

– Ландыши? – задумчиво повторил Оливер. – Букет ландышей? В вазе? В вазе, полной воды?

– Да. Без воды они быстро завяли бы… Вы хотите знать, не росли ли они в горшке? Нет, их выращивали в теплице, и садовник каждый день посылал принцессе свежие ландыши.

– Благодарю вас, графиня фон Рюстов, достаточно.

Все были неприятно поражены, в зале прошелестел шепоток, похожий на шум волны при отливе. Люди в недоумении смотрели друг на друга.

Присяжные вопросительно поглядывали на графиню фон Рюстов, ее адвоката и судью.

– И это вы считаете показаниями, относящимися к делу?! – резко воскликнул Харвестер.

Рэтбоун улыбнулся и обратился к Зоре:

– Графиня, ходили слухи, что вы испытывали чувство ревности. Ваше место в сердце принца двенадцать лет назад заняла принцесса Гизела. Поэтому вы избрали такой необычный способ мести. Вы ревнуете, потому что он женился на ней, а не на вас?

Лицо свидетельницы на мгновение отразило гамму самых противоречивых чувств: протест, презрение, печаль, горькое удивление и, наконец, совсем неожиданно, жалость.

– Нет, – сказала она очень тихо. – Ничто на свете не заставило бы меня поменяться с нею местами. Она задыхалась в атмосфере легенды, которую сама же и создала. Для всех они с Фридрихом были необыкновенной, нежно влюбленной парой, окруженной волшебством наших иллюзий, мечтаний и надежд. Но она была живой, реально существующей женщиной из плоти и крови. Они с принцем были Антонием и Клеопатрой – не было лишь кобры, от укуса которой погибла Клеопатра. Именно легенда принесла принцессе Гизеле славу и положение в обществе, создала ее образ. Без этого она была ничем, фикцией. Как бы принц ни зависел от нее и ни цеплялся за нее, высасывая из нее все силы, она не могла его оставить и поэтому научилась не терять выдержки. Собственными руками создав легенду, миф о себе, Гизела навеки стала заложницей его, иссушая себя, заставляя себя постоянно носить на лице улыбку, постоянно притворяться… Я не поняла выражения ее лица, когда она стояла на лестничной площадке, но сразу догадалась, что она ненавидит принца, хотя причины этой ненависти я еще не знала.

Фон Рюстов перевела дух, но потом снова принялась торопливо рассказывать:

– Но вчера вечером после беседы с одним человеком, я вдруг поняла, что принцесса загнала себя в ловушку той роли, которую так блестяще задумала и сыграла. Мне стало понятно, почему она сломалась именно так, как только она могла сломаться. Такого самовольного заточения своего духа и своей сути я не пожелала бы никому. По крайней мере… я хочу верить, что не пожелала бы. А потом произошел несчастный случай. Принц никогда уже не смог бы быть здоровым и жизнерадостным спутником ее жизни. А это было единственным окошком в той темнице, в которую она заточила себя, да и принца тоже.

Зал молча слушал. Никто не шелохнулся.

– Благодарю вас, графиня фон Рюстов, – тихо промолвил Рэтбоун. – У меня нет больше вопросов.

Очарование исчезло, и по залу пробежал глухой ропот, похожий на надвигающийся гром. В нем были гнев и разочарование, ярость и смятение.

Харвестер что-то сказал принцессе Гизеле, но та не ответила. Тогда он поднялся.

– Графиня фон Рюстов, кто-нибудь другой, кроме вас, заметил ужас, отчаяние и смятение в этой самой любимой и счастливой женщине в мире? Или вы единственная, кто это предполагает?

– Не знаю, – ответила Зора, стараясь, чтобы ее голос не дрогнул. Она прямо смотрела на Эшли.

– Никто никогда не давал вам понять, что видел, знал или хотя бы догадывался в эти двенадцать лет о том, что за этим безоблачным счастьем и любовью скрывается трагедия? – В голосе адвоката звучал сарказм. Харвестер избегал быть мелодраматичным, так что тон его был жестоким и беспощадным.

– Нет, – сказала графиня.

– Следовательно, это будут лишь ваши слова и ваша удивительная проницательность против наших слов. Как объяснить, что именно в этот момент, когда вы даете показания как свидетель, когда вы уже морально осуждены и находитесь в полном отчаянии, вы вдруг сообщаете нам этот неправдоподобный факт?

Зора встретила взгляд адвоката Гизелы не дрогнув, и легкая улыбка тронула ее губы.

– Я первая, кто это заметил, мистер Харвестер. Но я недолго останусь единственной. Если я вижу то, чего не видите вы, то это объясняется тем, что у меня два преимущества перед вами: я лучше вас знаю принцессу и я – женщина, а женщины лучше понимают друг друга. Я ответила на ваш вопрос?

– Еще посмотрим, найдутся ли у вас единомышленники. Пока вы стоите здесь одна, – напомнил ей Эшли. – Но я благодарю вас, если не за правду, то за весьма оригинальную выдумку.

Судья вопросительно посмотрел на Рэтбоуна.

– У меня нет вопросов, ваша честь, – ответил тот.

Графине позволили покинуть свидетельское место.

– Я хотел бы пригласить леди Уэллборо, если позволите, ваша честь, – объявил после этого Оливер.

Хозяйка поместья Уэллборо прошла к свидетельскому месту. Она была бледна и порядком напугана.

– Леди Уэллборо, – начал Рэтбоун. – Вы присутствовали при допросе графини фон Рюстов…

Эмма кивнула, но затем, сообразив, что этого недостаточно, подтвердила дрожащим голосом:

– Да.

– Ее описание событий в вашем доме до рокового инцидента с принцем соответствует действительности? Это был ваш образ жизни в поместье и именно так проходили ваши вечера?

– Да, – очень тихо ответила свидетельница. – Все это… не казалось нам таким… бессмысленным, как она показала. Мы не так уж много… пили… – Голос ее замер.

– Мы не собираемся выносить какие-либо суждения, леди Уэллборо, – успокоил ее Оливер и понял, что лукавит. Все в этом зале уже вынесли суждения, каждый свое. И не только о принцессе, но и ее классе, о семье герцогов Фельцбургских и даже об Англии. – Все, что нам нужно, – продолжал юрист севшим от волнения голосом, – это знать, как вы проводили время и были ли принц и принцесса в прежних близких отношениях, о которых говорила графиня фон Рюстов, всегда вместе, но главным образом по желанию и настоянию принца. Не стремилась ли принцесса побыть одна или в обществе кого-нибудь другого, кроме принца, или он всегда неотступно следовал за ней, не отпуская ее ни на шаг, и требовал внимания?

Леди Уэллборо казалась озадаченной и ужасно несчастной. «Не зашел ли я слишком далеко?» – испугался Рэтбоун.

Эмма так долго молчала, что у него участился пульс и началось сердцебиение. Так бывает у рыболова, когда натягивается леска. Но сэр Оливер помнил, что все еще может проиграть.

– Да, – наконец промолвила свидетельница. – Я так завидовала ей… Мне казалось, что это самая прекрасная история любви, о какой только может мечтать женщина. – Она неожиданно рассмеялась каким-то нервным прерывающимся смехом, но так же неожиданно умолкла, словно ей перехватило горло. – Прекрасный принц, а он действительно был очень красив… необыкновенные глаза, чарующий голос… Прекрасный принц, страстно влюбленный, готовый пожертвовать всем, что у него есть в этом мире… лишь бы она любила его… – Глаза женщины наполнились слезами. – Затем они уехали и были счастливы в таком волшебном месте, как Венеция. Я никогда не думала о Венеции как о темнице, не думала, что в ней можно чувствовать себя несвободной или жаждать одиночества. – Она внезапно умолкла, словно горькие мысли заставили ее вспомнить нечто ужасное. – Как… чудовищно!

Харвестер вскочил, однако не стал вмешиваться или заявлять протест. Постояв с минуту, он снова сел.

– Леди Уэллборо, – после небольшой паузы продолжил допрос Рэтбоун. – Графиня фон Рюстов верно описала спальню принца Фридриха и принцессы Гизелы в вашем доме?

– Да.

– Вы тоже видели в ней цветы?

– Вы говорите о ландышах? Да, Гизела всегда их просила. А в чем дело?

– Просто так, благодарю вас. Если у мистера Харвестера нет вопросов, вы свободны.

– У меня нет вопросов, – покачал головой Эшли. – Не в этот раз.

– Ваша честь, я вызываю свидетелем доктора Джона Рейнсфорда, – объявил сэр Оливер. – Он – мой последний свидетель.

Доктор Рейнсфорд был молод и светловолос, и у него было умное волевое лицо человека, преданного своему делу. По просьбе Рэтбоуна он подробно ответил на все вопросы о себе и своей профессии терапевта и токсиколога.

– Доктор Рейнсфорд, – спросил его затем адвокат Зоры, – если у пациента головная боль, галлюцинации, холодная испарина, боли в желудке, рвота и слабое сердцебиение, после чего наступает потеря сознания, кома, а затем и смерть, то какое врачебное заключение на основании этих симптомов наиболее вероятно?

– Подобные симптомы характерны для многих заболеваний, – ответил медик. – Прежде всего мне понадобилась бы история болезни пациента, и, разумеется, я должен был бы знать, что он ел в последние часы.

– А если у пациента сужены зрачки? – спросил Рэтбоун.

– Я заподозрил бы отравление.

– Тисовая настойка?

– Вполне возможно.

– А если у больного еще и пятна на теле?

– Тогда это не тисовая настойка, а скорее всего, ландыши.

Казалось, все сидящие в зале дружно охнули. Судья насторожился и вопросительно округлил глаза. Присяжные как по команде выпрямились на своих скамьях, Харвестер от волнения сломал пополам карандаш, который держал в руке.

– Ландыши? – медленно переспросил Оливер. – Они ядовиты?

– Очень ядовиты, – серьезно ответил доктор Рейнсфорд. – Так же ядовиты, как тис, болиголов или паслен. Все эти растения, их цветы и плоды ядовиты – как и вода, в которой они стоят. Все перечисленные выше симптомы похожи на симптомы отравления.

– Понимаю. Благодарю вас, доктор Рейнсфорд. Вы останетесь, чтобы ответить на вопросы коллеги Харвестера?

Эшли поднялся, тяжело вздохнул, а потом, покачав головой, снова сел. У него был совсем больной вид.

Присяжные покинули зал и отсутствовали всего двадцать минут.

– Мы выносим вердикт в пользу графини Зоры фон Рюстов, – объявил председатель жюри присяжных, и лицо у него при этом было бледным и печальным. Он посмотрел на судью, словно спрашивая, хорошо ли они исполнили свой долг, а затем перевел взгляд на Рэтбоуна. На него глава присяжных посмотрел уже с явной неприязнью, после чего сел на свое место.

Вердикт не удовлетворил галерку. Возможно, сидящие там сами не знали, какого приговора им бы хотелось, однако этот им явно не понравился. Они получили правду, но это не было победой. Сколько иллюзий было развеяно, сколько надежд втоптано в грязь!

Оливер повернулся к Зоре.

– Вы были правы. Она убила его, – произнес он с печальным вздохом. – Что же теперь будет с борьбой за независимость? Найдут ли они нового лидера?

– Бригитта, – не задумываясь, ответила фон Рюстов. – Ее любят и уважают, она смелая женщина, и у нее есть вера, она предана своей родине. Рольф и герцогиня ей помогут.

– Но когда умрет герцог, его наследником станет принц Вальдо. Власть герцогини Ульрики будет ограничена, – напомнил ей адвокат.

Его подзащитная улыбнулась.

– Не обольщайтесь. Ульрика никогда не выпустит бразды правления из своих рук. С нею может посоперничать разве что только Бригитта. А объединение Германии все равно произойдет, это лишь вопрос времени.

Она поднялась. В судебном зале, который покидала возбужденная публика, было шумно.

– Благодарю вас, сэр Оливер. Боюсь, вам дорого обойдется эта защита, – сказала фон Рюстов. – Едва ли вас будут любить за то, что вы сделали. Вы показали многим совсем не то, что они хотели бы видеть, вы позволили богатым и знатным взглянуть на самих себя. Пусть всего лишь в замочную скважину и на одно мгновение, но вы показали им со всей беспощадностью то, что они предпочитали бы не видеть и не знать. А еще, сделав это, вы также посягнули на мечты и иллюзии простых людей, которые хотят или, вернее, нуждаются в том, чтобы мы казались мудрее и лучше, чем мы есть на самом деле. В будущем им будет труднее равнодушно взирать на нашу сытость и праздность. И они могут призадуматься, правильно ли мы живем, правильно ли, что слишком многое, так или иначе, зависит от нас. Да и мы не простим им того, что они увидели наши недостатки.

Лицо графини стало строгим и печальным.

– Возможно, мне не следовало давать такие показания на суде, – сказала она. – Может быть, правильнее было бы дать ей возможность уйти от ответственности… Кажется, это было бы лучше.

– Не говорите так! – Рэтбоун сжал руку фон Рюстов.

– Потому что борьба была тяжелой? – Она улыбнулась. – Потому что мы дорого заплатили за победу? Дело не в том, сэр Оливер. Цена не имеет никакого отношения к подлинной стоимости.

– Я знаю. Но хотел бы заметить вам, что негоже оставлять безнаказанным убийство беззащитного больного человека, тем более когда оно совершено той женщиной, которой он безмерно доверял. День, когда мы согласимся с этим из-за боязни посмотреть правде в глаза, станет последним днем нашего уважения к себе.

– Как благородно и очень по-английски, – ответила Зора, и в ее голосе появились теплые нотки. – Это похоже на вас. Только вы, с вашими неизменными брюками в узкую полоску и белым накрахмаленным воротничком, способны такое сказать. Пожалуй, вы правы, и я благодарю вас, сэр Оливер. Мне было очень приятно и интересно общаться с вами.

Она улыбнулась, и ее улыбка была щедрой и радостной. Такой адвокат ее еще не видел. Графиня повернулась и, шурша золотисто-красно-коричневыми юбками, покинула зал.

С ее уходом померкли краски и все стало серым. Бедняге Рэтбоуну хотелось броситься за нею вслед, но он вовремя понял, как глупо это бы выглядело. Ему нет места в жизни этой женщины.

Рядом с ним остались Уильям и Эстер.

– Великолепно, – сухо похвалил юриста Монк. – Еще одна блестящая победа, но, увы, на сей раз пиррова. Вы потеряли больше, чем выиграли. Вам повезло, что вы получили дворянское звание задолго до этого процесса. Сейчас вам едва ли дали бы его. Ее величество королева не поблагодарила бы вас за то, что вы вываляли в грязи имя ее старшего сына в самом скандальном из судебных процессов и позволили широкой публике узнать, на что он и его друзья тратят свое время… и деньги.

– Вы могли бы воздержаться от подобных комментариев, – недовольно проворчал Рэтбоун. – Я не видел иного выхода. Альтернативы были во сто крат хуже.

Он все еще думал о Зоре и о ее бьющей через край жизнерадостности, безрассудстве и бесстрашии. Игра стоила свеч, но тем острее ощущалась горечь утраты.

Детектив вздохнул.

– Как могла так окончиться история большой любви? – сменил он тему разговора. – Ведь он всем пожертвовал ради нее! Страной, народом, троном!.. Почему самая большая любовь нашего века привела к разочарованиям, ненависти и убийству?

– Большой любви не было, – ответила Эстер. – Был просто союз двух людей, решивших, что каждый из них найдет в другом то, что ему нужно. Гизеле были нужны власть, положение, богатство и слава. А Фридриху, как он полагал, – постоянное обожание и преданность того, кто всегда был бы рядом и жил бы ради него. Принц был слаб и безволен и не мог существовать без своей жены. А любовь – это смелость, щедрый дар души и непременное благородство чувств. Чтобы любить, надо быть честным прежде всего с самим собой.

Глядя на мисс Лэттерли, взгрустнувший было Рэтбоун почувствовал, как улыбается.

Монк же, наоборот, стал мрачнее тучи, и в его глазах появилась сначала неприязнь, а потом раздражение. И все же, переломив себя, он мысленно признал свое поражение в споре. От этого ему стало легче.

Уильям осторожно обнял Эстер за плечи.

– Ты права, – проворчал он недовольно. – Пусть ты надменна, самоуверенна и несносна, но ты права.