Глава 25

– Кто в такую рань приехал и на звонок давит? – закричал из-за закрытой двери высокий голос. – Какого черта…

– К вам мастер из «Армаваро», – вклинилась я в негодующую речь.

Створка распахнулась, на пороге, держась за косяк, стояла женщина. Я уловила характерный запах анаши.

– Не вызывала вас, – уже иным тоном сказала хозяйка.

– Меня зовут Степанида Козлова, – зачирикала я, – являюсь главным визажистом фирмы «Бак». Серафима Семеновна приглашает меня для обслуживания особо важных клиентов. В салоне мастера хорошие, но им до меня далеко. Куда мне пройти? Где будем прихорашиваться?

– Я никого не вызывала, – удивилась Римма.

Я всплеснула руками.

– В «Армаваро» новая администратор, она, похоже, напутала с заказами. Извините. Можно от вас позвонить? Мой мобильный объявил забастовку, разрядился полностью.

– Ладно, – неохотно согласилась Римма, – туфли скиньте, а то грязь по квартире потащится. Идите за мной.

Я послушалась, очутилась на кухне, взяла лежащий на столе телефон, сделала вид, что набираю номер, и заговорила в трубку:

– Алло! Серафима Семеновна? Это Козлова. Новая девушка на ресепшен опять накосячила. Я сейчас по ее распоряжению приехала к клиентке. Мне сказали, что ее зовут Нина Муркина, у нее сегодня репетиция свадьбы. Я должна этой Муркиной подобрать макияж. Именно так, Нина готовится к свадьбе. Да, согласна с вами, наверное, Муркина очень счастлива. Но я очутилась у дамы, которая меня не ждала. Она не Нина Муркина.

Я повторяла на разные лады «Нина Муркина», надеясь, что Римма рано ли поздно отреагирует на имя-фамилию, и добилась своего.

– Муркина сегодня выходит замуж? – взвилась Римма. – Ах она …! …! Я думала, что свадьба позднее будет!

Я вернула телефон на стол.

– Вы знаете о свадьбе Нины?

– Да …! – выругалась Римма.

– Предполагается роскошное торжество, регистрация брака под аркой, увитой цветами, банкет, выступление Мадонны, – запела я.

– Чего? – вытаращила глаза Римма. – Кого?

– Есть такая певица, – пояснила я, – очень известная.

– Та самая Мадонна? – побагровела Римма. – Она за нереальные деньги работает.

Я надулась.

– Я тоже недешево стою. Уже говорила вам, являюсь главным визажистом фирмы «Бак», у меня накрасить один глаз стоит десять тысяч евро. Но невеста себе любой расход позволить может. Она зарабатывает большие деньги продажей своих картин, а ее жених владеет нефтяным месторождением.

– Продажей своих картин? – взлетела ракетой Римма. – Ха! Это мои работы.

– Ваши? – удивилась я. – А как они к Муркиной попали?

– Она их сперла! Убила Юру и украла альбомы с моими идеями! – заорала Римма.

– Кто такой Юрий? – быстро спросила я.

У Риммы задергалось веко.

– Мой брат! Наша мать, Руфина Григорьевна Ровина, всегда убогих и несчастных жалела! Эту тварь Муркину пригрела! А та уж ее отблагодарила по полной программе! И папу нашего, Наума Модестовича! Он с этой гопотой как с золотым слитком носился! У тебя голова болит?

Странный вопрос меня удивил.

– Иногда случается.

– Таблетки с собой носишь?

Я открыла сумку, вынула блистер и протянула его Римме.

– Че за хрень? – возмутилась та. – Никогда не видела эти колеса.

– Привожу лекарство из Франции, – пояснила я, – в Россию оно не поступает.

– Супер! – обрадовалась хозяйка, живо выщелкнула все капсулы в горсть и разом запихнула в рот.

– Стойте. Средство сильнодействующее, можно принимать только одну таблетку в сутки, – испугалась я.

Римма налила стакан воды из-под крана, выпила и вытерла рот рукой.

– Мне плохо совсем, все тело болит. Не дергайся. Я всегда столько ем!

Я осмотрелась по сторонам. Большая кухня выглядит уютно, на окне чистые занавески, на полу нет пыли. Клеенка на столе новая. Наверное, Римма живет не одна, у женщины, зависимой от болеутоляющих пилюль, в квартире был бы беспорядок.

– Знаешь ее жениха? – вытирая нос кулаком, поинтересовалась Римма.

Я посмотрела на ее красиво постриженные и недавно покрашенные волосы.

– Мы с ним соседи, в одном доме живем.

– Богатые падлы сбиваются в стаи, – гаркнула хозяйка, – шикуете в роскоши, когда простой народ в конурах ютится.

– Всей вашей квартиры я не видела, но, судя по кухне, апартаменты немаленькие, дом в центре, думаю, его построили в начале двадцатого века. А какие у вас окна! Прямо как в Париже, от потолка до пола, огромные, не современные стеклопакеты, а сделанные на заказ рамы. Дорогое удовольствие. Не в конуре ютитесь, – отметила я, – следуя вашей логике, вы тоже богатая падла.

Не успел мой рот захлопнуться, как я тут же пожалела об опрометчивых словах. Степа, кто тебя дергал за язык! Ты же хочешь узнать, что Римме известно о Нине, почему она посылала ей эсэмэски, правда ли, что Муркина убила Юрия. И что ты сделала? Сейчас наркоманка разозлится и не будет откровенничать.

Римма взяла с подоконника железную коробку, вытащила из нее свернутую цигарку и прикурила. По кухне поплыл характерный запах.

– Фу! – выдохнула хозяйка. – Хорошо! Отличные у тебя таблетки. Отпустило! Когда все болит, я злобной делаюсь, а если перестает, добрее меня человека в мире не сыскать. Про богатую падлу я от бешенства трепанула. Не могу сдерживаться, если на волне несет. Хочешь пыхнуть?

Римма протянула мне самокрутку.

– Спасибо, нет, – отказалась я.

– Брезгуешь? – прищурилась хозяйка. – Пришла в мой дом и выкобениваешься? Презрение демонстрируешь?

Я попыталась успокоить Римму.

– У меня аллергия на траву.

– Дрянь чертова, – заорала Римма, потом неожиданно вскочила, схватила стул, на котором только что сидела, и швырнула его в меня.

Употребление наркотиков не способствует меткости, стул угодил в буфет. Раздался грохот и звон бьющейся посуды.

– …! …! …! – завопила моя очаровательная собеседница. – Ты все сломала! Покупай теперь новое! …!

Потом она плюхнулась на диванчик, стоящий у стены, и вмиг захрапела. Я растерялась. Что делать? Мне надо поговорить с Риммой, но она не способна к диалогу. Я никогда не употребляла наркотики, у меня к ним резко отрицательное отношение. Среди моих близких друзей нет людей, увлекающихся «колесами» и курящих анашу. Но я знаю моделей, дизайнеров, которые носят с собой в красивых табакерках волшебный белый порошок и постоянно его нюхают. Ничего хорошего с ними не происходит, большинство умирает в молодом возрасте.

– Вы кто? – спросил за спиной тихий женский голос.

От неожиданности я вздрогнула, обернулась и увидела маленькую, щуплую, похожую на экзотическую птичку старушку. На ней было яркое розовое платье с синим поясом, на шее висели крупные бусы того же цвета, а ноги обуты не в разношенные домашние тапки, а лакированные лодочки на небольшой шпильке.

– Вы кто? – повторила она.

– Степанида Козлова, – представилась я. – А вы как сюда попали?

Бабушка показала колечко, на котором болтался ключ.

– Меня зовут Алисия Фернандовна. Не путайте с Алисой. Алисия испанское имя, мой отец был родом из Каталонии, приехал учиться в СССР, мечтал стать врачом. Фернанд родился в бедной семье, денег на обучение сына у родителей не было, а в Москве тогда иностранцы ничего не платили за получение высшего образования. Впрочем, и советская молодежь ни копейки не платила. После смерти Руфины я за Риммой приглядываю. Руфа знала, что девочка наломает дров, она с юных лет не очень хорошо себя вела. Увы, мать оказалась права.

Алисия подошла к диванчику, на котором выводила носом рулады Римма, и подсунула ей под голову подушку.

– Римма наркоманка, вечно находится в поисках дозы, готова проглотить что угодно, лишь бы снять синдром ломки. Но, как это ни странно, у девочки есть свои принципы. Она не ворует и не колет героин.

– Действительно, странно, я сталкивалась с теми, кто зависит от разных препаратов, они все не отличались порядочностью. Легко могли украсть кошелек, драгоценности, – сказала я.

– Употребление наркотиков ведет к деградации личности, – вздохнула Алисия, – и убивает тело. Но если последнее можно как-то вылечить, то с психикой не справиться. Когда человек привык красть, ему трудно остановиться. Дезинтоксикацию организма провели, к уколам-таблеткам тягу вроде отбили, хотя она и вернуться может. А вот про моральные устои не подумали, они остались, как у наркомана. Хотя Римма ни копейки не возьмет, ломать ее будет, но к чужим деньгам она не притронется. Что вы ей дали?

Мне стало неудобно.

– Она попросила таблетку от головной боли, я дала ей полный блистер, неприлично же вынимать самой одну капсулу.

– А Римма выщелкнула все и проглотила? – предположила Алисия.

Я кивнула.

– Угадали. Похоже, порядочность Риммы на чужие медикаменты не распространяется.

– Ваши вещи она не возьмет, – решила обелить девушку Алисия, – а с пилюлями… да… тут грешна, заберет все. Но она не употребляет героин.

– Опять принципы? – спросила я.

Алисия кивнула:

– Да. Только болеутоляющие препараты, и только орально.

– Мне все равно, отчего люди теряют человеческий облик, – вздохнула я, – извините, что угостила вашу подопечную лекарством. Некоторые изредка балуются травкой, на мой взгляд, это плохая забава, думаю, что Римма из их числа. Но в квартире чисто, она за собой следит, ее волосы пострижены, покрашены. Наркоманы так не выглядят.

Старуха протяжно вздохнула.

– Да. Я очень стараюсь. Что вам от Риммы надо?

Я медлила с ответом, а старушка открыла шкафчик под мойкой, вынула веник, совок и собралась подметать пол.

Я подошла к ней.

– Давайте помогу вам.

– В туалете швабра стоит и ведро, – не стала ломаться Алисия.

Мы быстро убрали осколки, я отнесла их во двор, высыпала в бак и вернулась в квартиру.

Алисия сидела у стола, смотрела на спящую Римму.

– Как думаете, когда она очнется? – поинтересовалась я. – Через час, два?

– К следующему утру, не раньше, а то и к полудню, – печально сказала старушка, – вот думаю иногда, лучше б Римме раньше меня умереть. Если первой уйду, кому она нужна? Нехорошая мысль! Что вас сюда привело? Похоже, дело важное, раз никак не уйдете.

И я рассказала старушке про звонок Риммы Нине Муркиной.

Алисия молча выслушала мою историю и огорчилась.

– Не знала, что ее ненависть до сих пор буйной розой цветет. Да уж! Случилась у Руфины Григорьевны беда, так все запуталось, что и не размотать. Все очень плохо вышло. Кто же знал, что у Нины мощный талант окажется, она учителя превзошла. Уж пусть Наум Модестович меня на том свете простит, он был средним рисовальщиком, зато по административной линии высоко взлетел. Вы молодая, не знаете, что в советские годы существовали так называемые творческие союзы: писателей, композиторов, архитекторов. Наум Модестович был одним из руководителей объединения художников, поэтому его выставки часто в разных городах устраивались. Он стал известным живописцем, но ничего оригинального в его произведениях не было. Наум рисовал портреты, которые походили на хорошо отретушированные фотографии. Ровин был морально устойчив, жил с одной женой, любовниц не заводил, имел двоих детей, дочь и сына, никаких мерзких слухов о нем не ходило. Он был членом КПСС, на всех партийных собраниях занимал центральное место в президиуме, жестко осуждал всех коллег, которые не желали работать в манере социалистического реализма, клеймил позором «прихвостней Запада, абстракционистов всяких», в общем, являлся правильным советским партийным художником, Науму Модестовичу доверяли писать портреты вождей и за эту работу не платили. Но бесплатное создание светлых ликов членов Политбюро в конечном итоге приносило большую финансовую выгоду. Масса мелких начальников, подражая главному боссу, заказывала свои портреты Ровину. Повесив картину Наума в своем кабинете, партийная шишка с невысокой елки с придыханием сообщала всем окружающим:

– Меня запечатлел сам Ровин, он пишет портреты Самого нашего! Нашего Самого!

Фамилия генерального секретаря не называлась, но всем было понятно, о ком идет речь. Злые языки ехидничали, что у Наума Модестовича есть «рыба»: изображение фигуры в костюме за письменным столом, с рукой на «Конституции». Ровин только менял голову. Якобы один раз случился конфуз, Наум наваял портрет какой-то тетки из союзной республики, то ли местного министра культуры, то ли образования. Когда чиновная дама распаковала прилетевший из Москвы холст, то увидела все то же тело в костюме, рубашке с галстуком, но с женской головушкой, волосы были уложены так называемой халой, затейливым сооружением, которое очень любили тогда возводить на макушке представительницы слабого пола, имеющие власть.

Но это, конечно, байка. Наум Модестович не был идиотом, для дам у него был другой торс, в кримпленовом бордовом платье, с золотыми часиками на руке.

Алисия посмотрела на меня:

– Вам, в силу возраста и отсутствия опыта жизни в советское время, не понять, как Науму было трудно из-за его детей!

– Золотая молодежь отрывалась по полной программе? – предположила я. – Пила, гуляла, веселилась? А отцу приходилось отвечать за них перед партийным руководством?

– Что вы! Советская власть, когда брат с сестрой пошли в школу, начала уже разваливаться. Дело в другом. Если время есть, объясню, почему Римма ненавидит Нину Муркину.

– Я совершенно свободна, – заверила я Алисию и приготовилась выслушать занимательный рассказ.