Книга: Дальневосточные путешествия и приключения. Выпуск 11
Назад: Владимир Семенов Экспедиция уходит к океану
Дальше: 1
Григорий Данилов
Загадка горы Хан-Ула
Перед окончанием четвертого курса Томского горного института меня — студента геологоразведочного факультета — вызвал к себе профессор Е. Н. Шахов и сказал:
— На производственную практику мы направляем тебя в Забайкалье. Предстоит работать на изыскании трассы железной дороги, которая пройдет по Бурятии. Работа трудная, но интересная. Когда приедешь на место, постарайся побывать на горе Хан-Ула, ознакомиться с ее геологическим строением. В годы гражданской войны мне пришлось воевать в тех местах с бандами атамана Семенова. И тогда я слышал от местного населения много загадочных историй об этой одинокой горе. Буряты считают ее священной и без надобности в одиночку боятся подходить даже к подножию. Проверить легенды, связанные с горой, мне тогда не удалось. Поэтому очень прошу: при возможности займись этим во время производственной практики.
Я охотно согласился выполнить просьбу старого профессора, совсем не подозревая, насколько это будет сложно и даже опасно.
И вот я в Забайкалье. Работаю в одном из отрядов геологической партии по изысканию трассы железной дороги Онон — Оловянная. Стоянка отряда находилась в непосредственной близости от крутой лесистой сопки Хан-Ула, высоко поднимавшей к небу плоскую вершину. Своей красотой и загадочностью она манила меня, как притягивает взор путешественника задумчивый сфинкс в раскаленных песках Египта. Признаться, я готов был с первого же дня пойти на обследование этой таинственной горы. Однако повседневные изыскательские работы по геологическому изучению трассы все отодвигали исполнение моих желаний.
На первых порах мне пришлось заниматься документацией буровой скважины, проходка которой велась вручную на месте одной из будущих станций. При таком способе совмещались как бы два вида проходки: ударно-канатная, при помощи долота, и вращательная, — с применением винтообразного бура. Дробленая порода вынималась из скважины особым приспособлением, называемым «желонкой». Причем, измельченный грунт был изрядно насыщен водой. При документировании буровой скважины и описании пройденных горных пород от коллектора требовалась предельная внимательность. Я целиком был погружен в работу. Дни летели без особых событий, и лишь однажды случилось ЧП, которое взволновало всех сотрудников, но при этом прославило,имя одного местного рабочего — Доржа Намдинова, как умелого знахаря.
В это время года палящее солнце заставляло всех нас сбрасывать с себя рубахи и обувь. Люди работали на буровой полуголыми и все равно мучились от изнуряющей жары. И как-то раз послышался крик:
— Ой! Ой, спасите!
Молодой рабочий Сеня, словно обезумев от боли, скорчившись, упал на землю. Подбежав, я увидел, что правая нога Сени покраснела и на глазах стала распухать. Невдалеке я заметил извивающуюся черную гадюку, норовившую скрыться в густой траве. Сомнений не было — Сеню ужалила одна из самых опасных змей Забайкалья, яд которой смертелен. Перед нами встал роковой вопрос: как спасти человека?
Везти Сеню в районную больницу было далеко, оставлять без помощи — опасно. Положение спас Дорж — средних лет бурят, невысокого роста, с густыми черными волосами, узким монголоидным разрезом глаз под нависшими черными бровями. Пергаментно-желтую кожу на его округлом лице уже покрыли мелкие морщинки. Дорж появился внезапно с тонкой вожжинкой в руке. Тотчас же перетянул ею Сенину ногу выше колена. Потом смело приложился ртом к небольшой ранке на распухшей ноге и начал отсасывать из нее змеиный яд. Мне и раньше приходилось слышать о таком довольно небезопасном способе врачевания от змеиных укусов, но увидеть пришлось впервые. Он прикладывался к ранке несколько раз, то и дело выплевывая слюну, потом намазал больную ногу около ранки какой-то жидкостью, по запаху напоминающей деготь. С нашей помощью Дорж отвел Сеню в палатку и уложил в постель. Запретив ему вставать, он сказал ободряюще:
— Ничего, скоро все заживет!
И действительно, на другой день Сеня почувствовал себя гораздо лучше. Опухоль опала, краснота исчезла, температура стала нормальной. Все успокоились. Но работать теперь стали осторожно, с оглядкой.
Как-то вечером сумерки рано опустились на землю, сделав очертания всех предметов расплывчатыми. На агинскую степь надвигалась ночь, закрывая своими темными крыльями кусты, травы и высокую гору Хан-Ула. Звездное небо с «мостом» Млечного пути стало как будто ниже.
На поляне ярко горел костер, благо наш конюх Федотыч привез из ближайшего распадка целый воз сухого кустарника. Высоко поднимались к небу желтоватые искры, увлекаемые потоком теплого воздуха, и исчезали в ночной темноте. В такие вечера изыскатели любят собраться у костра, выпить по кружке крепкого чая, послушать какую-нибудь бывальщину, спеть хорошую песню, порой веселую, а иногда такую грустную, что сжимает сердце и вышибает из глаз слезу. Все-таки какой удивительный волшебник этот вечерний костер! При его колеблющемся, порой неярком пламени самые простые рассказы и задушевные песни становятся удивительно чарующими и затрагивают сокровенные струны человеческих душ. У костра рядом с Доржем — Сеня.
— Дорж, а тебе не страшно было отсасывать змеиный яд? — спрашивает Сеня, с признательностью поглядывая на своего спасителя. — О себе подумал? Ведь это опасно...
— Конечно, опасно. Знаю, — кивнул Дорж. — Однако тебя спасать надо. У нас в Бурятии каждый так сделал бы. А гадюк здесь много. Чаще они кусают овец, коров, и их уже не спасти.
— А лошадей тоже кусают? — спрашивает кто-то.
— Нет. Змеи боятся лошадей и всегда уползают. И когда бурят ставит юрту, то по земле с наружной стороны окружает ее волосяным арканом. Змеи через него не переползают. — Дорж помолчал, покуривая трубку, потом задумчиво произнес. — Отец говорил, что летом мно-о-го гадюк собирается вон на той большой горе, — и он указал на Хан-Улу.
Мне было интересно услышать рассказ местного жителя об этой загадочной горе, и я спросил Доржа, что еще известно про сопку. Бурят долго молчал, точно собирался с мыслями. По его лицу можно было угадать, что он не осмеливается заводить разговор на эту тему. Неловкое молчание затягивалось. Наконец, Дорж набрался решимости и тихо начал:
— Сам на той горе не был. Но от старых людей слышал, что на ее вершине живут злые духи, которые приносят несчастье. Раньше там собиралось много народа, молились, приносили в жертву овечек, коров, молодых жеребят. Буряты старались задобрить духов. Однако молитвы мало помогали. Народ жил в этих местах очень бедно. Редкий год не было падежа скота. В голодные годы люди питались семенами лебеды, дробленой корой лиственниц. Большинство бурят батрачило у богатых. Хозяин платил мало, а работать заставлял много. За каждую пропавшую овечку он бил батрака плетью, заставлял работать бесплатно. Только Советская власть принесла бурятскому народу избавление от нужды и дала хорошую жизнь. Молодые буряты не ходят на эту гору молиться и просить у богов милости, они сами строят новую жизнь.
— А старики до сих пор верят в добрых и злых духов? — спросил я Доржа.
— Кто их знает? Может, и верят, но на гору тоже не ходят. Однако боятся.
Бурят замолчал, набил табаком свою трубку и, взяв из костра прутик с угольком на конце, прикурил. Потом он с удовольствием стал затягиваться дымом, посматривая на всех острым прищуренным взглядом. Огненные пляшущие блики ложились на его смуглое лицо.
Я невольно залюбовался его спокойной позой. В этот момент Дорж был похож на древнего ламаитского бурхана, изображение которого я как-то видел в Томском музее.
Рассказ Доржа вызвал у меня еще большее желание скорее подняться на вершину дикой сопки, самому обследовать ее окрестности и развеять страхи местных жителей.
Побыв у костра еще немного, я поднялся и направился в палатку начальника партии Кордикова. Он сидел за небольшим походным столиком, рассматривая геологическую карту района наших работ. Сразу же, с места в карьер, я попросил:
— Разрешите мне сделать маршрут на Хан-Улу?
Кордиков с удивлением посмотрел на меня и мягко сказал:
— Конечно, такой маршрут заманчив. Но у нас сейчас так много работы по геологическому изучению трассы, что вряд ли можно выкроить время.
Но я принялся всячески уговаривать его:
— Это займет не больше трех дней. И ведь трасса должна пройти в непосредственной близости от этой сопки. Согласитесь, что для пользы дела нам обязательно нужно ее обследовать.
— Ваш довод, конечно, убедителен, — задумчиво произнес он. — Я, пожалуй, скрепя сердце согласился бы на такой поход, но при одном условии — пойдете пешком и только с одним рабочим. Согласны?
В душе я очень обрадовался, но внешне не показал этого и сказал твердо:
— Мне нужно взять хотя бы двух рабочих. Ведь это не прогулка. Мы должны захватить инструмент, продовольствие минимум на неделю и одежду. И вернуться с рюкзаками, набитыми геологическими образцами. Иначе незачем идти.
— Хорошо, — согласился Кордиков, — уговорили. Берите двух рабочих. В путь можете отправиться завтра же. Только имейте в виду, что по возвращении вам придется наверстать упущенное и поработать вдвойне.
Нечего и говорить, как я был доволен результатами переговоров. В спутники я взял, конечно, Доржа, который хорошо знал местность, и молодого рабочего Сеню, с большой радостью согласившегося на этот поход.
Я разбудил их еще затемно. Наскоро собрав все необходимое, мы отправились в путь. Над небольшой долиной, где находилась база нашей партии, висела плотная вата густого тумана. Вначале мы шли в непроницаемой мгле, ориентируясь только по горному компасу. Поднявшись на один из холмов, мы оказались уже в более разреженной пелене тумана. Впереди виднелась цель нашего похода — высокая каменная громада — Хан-Ула. Подобно стражу этих древних степей, она возвышалась над всхолмленной равниной, точно опрокинутое ведро. Ее плоская, будто ножом срезанная вершина, заросшая по краям лесом, господствовала над окружающей местностью. Что же там ждет нас?
Немного передохнув, мы продолжили путь. Я обратил внимание, что Дорж то и дело с тревогой посматривает на небо и хмурит густые черные брови.
— Ты чем-то озабочен? — не выдержав» спросил я,
— Однако худой будет день.
— С чего ты взял?
— Сам увидишь, — коротко бросил бурят.
Действительно, по мере того как солнце поднималось к зениту, воздух нагревался все сильнее. Мы нещадно потели. Идти становилось все труднее. Рюкзаки давили на плечи. Не имея возможности укрыться где-нибудь в тени и передохнуть, мы едва передвигали ноги. А гора, маячившая перед нашими глазами, приближалась крайне медленно. Порой нам казалось, что она даже удаляется от нас.
Когда солнце склонилось к закату, мы, наконец, подошли к подножию сопки и сделали привал у небольшого родничка, выбивавшегося из-под скалы. Северный склон, по которому нам предстояло подняться на вершину Хан-Улы, был богат растительностью. Здесь изобиловала пушистая даурская лиственница, перемежаясь редкими стволами берез. Вдоль узких карнизов, в расселинах отвесных скал густо росли кусты пахучего багульника. Вокруг сплошным ковром расстилались заросли бадана. Чудесное место! Не сравнить с выжженной солнцем холмистой агинской степью. В лесу на разные голоса пели птицы. Вот раздался дробный стук неутомимого дятла, долетел отрывистый голос желны. А вот с ближайшего дерева на другое, распустив пушистый хвост, перемахнула белка. Из-под раскидистого куста бузины выскочил сероватый зайчишка и, увидев людей, ринулся в гору, высоко вскидывая задние лапы, помахивая коротким хвостиком.
Но нам некогда было любоваться дивными красотами этого уголка забайкальской природы, следовало заняться делом. Осмотр обнажений показал, что склон горы с этой стороны сложен плотными сероватыми кварцитами, мало интересными геологически.
— Теперь давайте помаленьку подниматься на сопку, — закончив осмотр, предложил я спутникам.
И тут Дорж, всю дорогу молчавший, неожиданно сказал:
— Однако моя бы воля, ни за какие деньги не полез бы на эту проклятую гору!
— Почему так говоришь? Ведь ты добровольно пошел в маршрут!
— Нет. Не по своей воле пошел. Начальник посылает — нельзя отказаться, — угрюмо ответил бурят.
Он больше не вымолвил ни слова и только, пока мы поднимались, все время оглядывался по сторонам, точно опасаясь кого-то.
Я не придал этому большого значения. В пути я занимался обследованием склона, приводил в порядок дневниковые записи, и день прошел незаметно. Переночевать решили здесь, на склоне, а утром со свежими силами отправиться дальше.
Ночь прошла спокойно.
Ранним утром, умывшись родниковой водой и наскоро позавтракав, мы начали подъем по одному из распадков. Путь нам то и дело преграждали поваленные деревья и каменные осыпи. С первых же шагов стали попадаться большие гадюки, которые при нашем приближении тотчас скрывались в густой траве.
— Осторожней! — предупредил Дорж. — Смотрите под ноги! Не подходите близко к кустам.
Предупреждение оказалось не лишним. Через минуту я вдруг увидел на кусте бузины огромную гадюку. Она спокойно растянулась на толстой ветви и покачивала маленькой головкой, явно выискивая жертву. Сеня, конечно, не смог пройти мимо. Взяв палку, он тут же прикончил змею.
Осторожно, шаг за шагом преодолевали мы трудный подъем. Порой нам приходилось продираться сквозь густые заросли подлеска, ветки больно царапали лицо и обнаженные руки. Не раз еще мы натыкались на змей, действительно облюбовавших это безлюдное место.
Но вот трудный подъем закончен, и мы на вершине сопки.
С высоты этой горы, господствующей над всей окружающей местностью, мы увидели неповторимый безбрежный простор забайкальских степей и на мгновение замерли в восторге. К западу простиралась обжитая долина реки Ага. За ней просматривались отроги Могойтуйского горного хребта. Далеко на севере возвышались горы Борщевочного хребта, поднявшие к небу острые вершины. Отроги этого сурового хребта уходили в северо-восточном направлении далеко за горизонт.
А на востоке, насколько хватало глаз, раскинулись нетронутые плугом ковыльные степи, прорезанные голубой лентой быстрого Онона. Взглянув на юг, я увидел всхолмленную степь с разбросанными по ней сопками. Эти отдельно стоящие горы, по-видимому, являются останцами особо крепких пород, так как они одержали победу в борьбе с чудовищными силами выветривания.
Осмотревшись вокруг, я, наконец, взглянул под ноги и увидел, что вершина, на которой мы находились, представляет собой ровную площадку, похожую на хорошо утрамбованный ток для молотьбы хлеба. Причем эта площадка явно была вытоптана конскими копытами и человеческими ногами. Особенно плотно утрамбована была северная часть площадки.
Беглое обследование горных пород показало, что вершина горы почти целиком сложена из плотных стекловидных кварцитов с небольшими прожилками других минералов, весьма похожих на опал и халцедон. Порой в кварцитах встречались включения минерала красного цвета, по-видимому сердолика. На северной стороне ровной площадки горы возвышалась большая скала, состоящая из еще более крепких и плотных кварцитов. Около нее стоял каменный идол, высотой более двух метров, обращенный лицом в сторону юго-востока, откуда с далекого монгольского хребта Хэнтей берет свое начало река Онон.
Подойдя ближе к изваянию, я увидел на нем следы грубой обработки какими-то очень твердыми инструментами. Фигура истукана была сделана из одной большой глыбы красного песчаника. На огромном туловище покоилась голова, покрытая шапкой, наподобие малахая. Можно было ясно различить рот, нос и узковатый монголоидный разрез глаз. Вместо шеи — узкая горизонтальная полоса, отделяющая голову от туловища. Перед идолом нечто вроде каменного постамента, напоминавшего низкий столик или ступеньку. В нем углубление, на стенках которого следы коричневого налета: возможно осадка от испарившейся грязной воды, возможно и крови.
Почти рядом со скалой стояла высокая сухая лиственница. На нижних сучьях ее развевались по ветру разноцветные тряпки, ленточки, пучки конского волоса. Все это, несомненно, были следы каких-то старинных обрядов. Мы с Сеней с большим интересом рассматривали каменного истукана, а Дорж глядел на него с явным суеверным ужасом. Между тем, я невольно подумал о том, сколько чудес могло бы поведать нам это древнее создание рук человеческих! Ведь сколько гроз отшумело над его головой, сколько кровавых битв произошло перед ним на широких просторах агинской степи. Совсем недалеко от этой сопки, между многоводным Ононом и голубым Керуленом, кочевали бесчисленные орды монголов. Когда им стало тесно в междуречье, они ринулись на запад, покоряя мирные народы, предавая огню и мечу их деревни, села, города, вытаптывая копытами своих косматых коней плодородные нивы.
Интересно, какие же здесь происходили обряды, молебны? Кого древние люди приносили в жертву своему богу — бурхану, моля его о благополучии и счастье?
Да, о многом мог бы рассказать этот каменный идол. Но он хранил вечное молчание, равнодушно, спокойно взирая на окружающий мир с высоты Хан-Улы.
Тщательно осматривая место возле скалы и каменного истукана, я обнаружил весьма странный предмет. Это был железный прут длиною около семидесяти сантиметров, покрытый налетом ржавчины. Один конец прута имел форму конской головы с изогнутой шеей, затем как бы с обеих сторон туловища к главному стержню прикреплены два небольших стержня, имитирующих ноги. На спине лошади, где полагалось быть седлу, видна изогнутая пластинка, плотно облегающая железный прут. Еще пониже — два коротких стержня соответствовали задним ногам лошади. Конец прута был несколько изогнут и раздвоен, напоминая конский хвост.
Взяв в руки находку, я невольно встряхнул ее, и тогда раздался странный металлический звон. Услышав этот звон, Дорж пришел в неописуемое смятение. Он подбежал ко мне и со слезами на глазах стал умолять скорей бросить этот предмет, говоря при этом: «Шайтан накажет тебя, что ты взял в руки «железного коня»!»
Чтобы успокоить Доржа, я положил железный стержень на землю, а позже незаметно для него поднял и засунул в свой рюкзак. В это же время Сеня нашел медную монету достоинством в 3 копейки. Когда ее очистили от грязи и зеленоватых налетов меди, то ясно увидели дату чеканки — 1843 год.
Несмотря на сильною жару, палящее солнце, я почему-то не чувствовал усталости, а наоборот, ощущал необыкновенный прилив энергии и бодрости. «Уж не является ли причиной этого наличие здесь удивительных кварцитов, обладающих особым свойством благотворно действовать на нервную систему?» — подумалось мне тогда. Но лишь значительно позже я узнал, что такое предположение не было беспочвенным.
Пока я был занят отбором образцов горных пород и своими раздумьями, Сеня сделал еще одно открытие.
— Идите сюда! Смотрите! — громко крикнул он, подзывая меня к южному краю площадки. — Видите, какая хорошая дорога? Мы могли легко подняться по ней на эту гору, а не карабкаться с трудом по северному склону!
Действительно, широкая торная дорога полого спускалась от вершины к южному подножию сопки. Видимо, по этой дороге поднимались люди на священную гору и этим путем подняли сюда каменную фигуру или глыбу песчаника, обработав ее потом на месте. Одно несомненно: этот песчаник привезен из другого места, ибо гора Хан-Ула почти сплошь состоит из крепких кварцитов. Какой поистине титанический труд затратили люди, чтобы поднять на такую высоту неимоверную тяжесть! Сколько изобретательности и усилий приложили неизвестные каменотесы, чтобы из бесформенной глыбы создать подобие человеческой фигуры!
Но зачем поставлен на вершине сопки каменный человек? Может быть, он стоит над могилой знаменитого вождя племени? Или это священный идол, которому поклонялись древние люди? Ведь поклонялись же славяне изваянию Перуна, установленному на высоком берегу Днепра. А какого бога изображает этот таинственный идол?
«Вот они — загадки горы Хан-Ула», — думалось мне.
Между тем, пока мы обследовали гору, собирали и классифицировали образцы горных пород, рассматривали и удивлялись необыкновенным находкам, вокруг произошла перемена, которую мы не сразу заметили. Лишь внезапный сильный порыв ветра заставил нас осмотреться. Удивила тишина, даже птицы молчали. А с юга на нас неслась огромная черная туча. Еще немного, и яркие молнии раскололи небо. Послышались глухие раскаты грома. Сразу стало так темно, будто наступила ночь. Ветер поднял на площадке тучу мелкой пыли. Она покружилась вокруг каменного истукана, потом скрыла от нас все окружающее. Вскоре каскады воды обрушились на нас. Вода сплошным потоком текла по утрамбованной площадке в сторону ее южного края.
Хорошо, что предусмотрительный Дорж захватил с собой брезентовый плащ, он сейчас оказался кстати. Мы втроем укрылись им, приютившись под сухой лиственницей, увешанной тряпочками и лентами.
— Надо бы перейти подальше от этого дерева, — сказал я, вспомнив, что в грозу под таким укрытием сидеть опасно.
Никому не хотелось покидать убежище и вновь оказаться под проливным дождем. Но Дорж понял необходимость поменять место. Он первым перебежал на противоположный край площадки и укрылся за кустом ольхи, росшим около небольшого камня. Мы с Сеней последовали его примеру. И, надо сказать, вовремя! То, что последовало через несколько секунд, повергло нас в ужас. Ослепительная молния буквально расколола небо и уперлась одним концом в сопку. Какой-то голубоватый неземной свет озарил все вокруг. Мы зажмурились. Тотчас же раздался такой оглушительный удар грома, что нам показалось, будто гора дрогнула, пошатнулась. Над нашими головами просвистели камни, заставившие нас вплотную прижаться к земле. Внезапно я ощутил острую боль в правой ноге. С трудом повернув голову, я увидел, что из разорванного сапога течет кровь. На помощь пришел Дорж. Он быстро и ловко снял с моей ноги сапог, засыпал рваную рану пеплом из трубки и, скинув рубашку, сделал перевязку.
— Потерпи, — сказал он, — ничего страшного нет. Только икра разорвана, кость, однако, цела.
Тут мы почуяли запах гари, смешанный с другим, напоминающим запах трущихся жерновов. Откуда это?
Лишь переждав грозу, мы осмелились подняться с земли и увидели страшную картину: поваленное сухое дерево, несмотря на прошедший ливень, горело ярким пламенем. А скалы как не бывало!
— Смотрите! — вскрикнул Сеня. — И каменного идола нет! — и невесело пошутил: — Он, наверное, испугался грозы и куда-то ушел...
В самом деле, там, где была скала и стояло каменное изваяние, на земле валялись крупные обломки камней, часть которых разбросало по площадке, точно рукой какого-то великана.
Признаться, мы были потрясены случившимся.
— Хорошо, что успели перебежать на другое место, — проговорил Сеня, поеживаясь, — не то сыграли бы в ящик.
— Да, нужно благодарить судьбу за то, что остались живы, — тихо промолвил я, превозмогая боль в ноге.
Дорж промолчал.
Вскоре на небе опять появилось ласковое солнышко. Из кустов послышалось несмелое щебетанье птиц. И если бы не страшные разрушения, сделанные грозой, не запах гари, потоки воды да не моя раненая нога, можно было подумать, что никакой грозы не было, а все это приснилось во сне. Однако мы были мокрыми и усталыми. Особенно плохо выглядел Дорж. Он осунулся, побледнел. Его тело временами сотрясал озноб. Он настойчиво упрашивал меня как можно скорее уйти с этого проклятого места.
— Здесь живет шайтан, — говорил он изменившимся, дрожащим голосом. — Он наказывает нас за то, что пришли в его юрту. А тебе злой дух чуть не оторвал ногу. Он рассердился, что ты взял его «железного коня». Надо скорей уходить отсюда.
Мне хотелось более тщательно обследовать вершину горы, особенно после таких разрушений, но больная нога мешала свободно двигаться. Скрепя сердце я согласился, на радость Доржу, прекратить осмотр и вернуться на геологическую базу.
С тяжелыми, набитыми образцами горных пород рюкзаками за спиной мы тронулись в путь. Товарищи поддерживали меня с обеих сторон, всячески оберегая мою больную ногу. Спуск с горы после проливного дождя оказался трудным. Торная дорога, сверху выглядевшая легкой, теперь оказалась чем-то вроде гладкого трамплина с черным маслянистым покрытием. Ноги непрерывно скользили по жидкой грязи. Совершенно измученные, мы, наконец, спустились к подножию сопки и облегченно вздохнули.
Невдалеке, на берегу небольшого озера, мы увидели бурятскую юрту. Два огромных черных пса с громким лаем бросились к нам. На их лай из юрты вышел старый бурят в накинутой на плечи шубейке. Он прикрикнул на собак, отогнал их в сторону. Они, отбежав, улеглись на землю, недружелюбно поглядывая на нас.
Бурят пригласил нас в юрту. Это было летнее бурятское жилье, с боков обтянутое кошмой, сверху покрытое широкими пластинами лиственничного корья.
Прежде чем войти в помещение, мы сняли мокрую одежду и развесили ее на коновязи. Я и Сеня остались в трусах и майке, Дорж — в нательном белье. В юрте тлел небольшой костер, над ним — закопченный чайник. Мы познакомились с хозяином. У Бабасана Садбаева было живое и приветливое лицо, волосы и жиденькая бородка — абсолютно седые. Он предложил нам горячего чаю с овечьим молоком. Мы, подогнув под себя ноги, сели на кошму. Бабасан, не спеша, налил в пиалы желтоватый напиток и подал каждому из нас. Дорж заговорил с ним о чем-то по-бурятски, то и дело показывая на нас с Сеней и кивая головой в сторону горы Хан-Ула. Бабасан слушал, недоверчиво покачивая седой головой. Разговаривая, они не забывали о пиалах с горячим чаем. Оба бросили в них по щепотке соли и лишь потом с удовольствием опустошили и вытерли пот с разгоряченных лиц.
Допив свой чай, я спросил Бабасана, что он знает о горе Хан-Ула, чем она знаменита?
Раскурив трубку и выпустив клуб дыма, старый бурят рассказал:
— От своего деда я слышал, что в глубине этой горы хранятся большие богатства древних монголов. Их грозный хан завоевал полмира, собрал много золота и драгоценных камней. Перед смертью он приказал похоронить себя вместе с золотом в таком месте, чтобы никто не нашел. Его волю выполнили. Все люди, которые хоронили его, были задушены, и тайна умерла с ними. Но один успел назвать своему брату гору Хан-Ула. Но в каком точно месте горы зарыты хан и золото, никто не знает. Однажды я рассказал все это бородатому русскому человеку, который работал здесь с изыскательской партией, и посоветовал ему сходить на гору. Но он ответил: «Бабасан, нам некогда заниматься разгадыванием легенд. Нужно искать место, где удобно строить дорогу».
Когда Бабасан умолк, я решил показать ему железный прут, найденный на вершине сопки. Достал его из рюкзака и потряс им в воздухе. Невозможно передать ужас, охвативший старого бурята, когда он услышал металлический звон подвесок. Трубка выпала у него изо рта, глаза расширились, бородка затряслась, он вскочил и стремглав выбежал из юрты. Дорж с укором взглянул на меня и последовал за хозяином. Через некоторое время оба бурята вернулись в юрту. Они с явной опаской поглядывали на железный прут, лежавший рядом со мной, Я постарался успокоить их и попросил Бабасана объяснить причину такого страха. Старый бурят медленно и неохотно, часто умолкая, поведал нам такую историю:
— Гора Хан-Ула с незапамятных времен считается священной. От старых людей я слышал, что на ее вершине, между скалами, живут злые духи, которые могут приносить людям большое горе. А на небе, верили буряты, живет главный — самый сильный злой дух, у которого много помощников. Чтобы задобрить его, люди поднимались летом поближе к небу, на вершину горы, молились и приносили жертвы. У главного духа, который жил на кебе, были и на земле слуги — ламы. Во время молебна главный лама брал в руки бубен и бил по нему «железным конем», чтобы дух на небе проснулся, услышал молитвы и пожалел людей. Звон «железного коня» злой дух всегда слышит, поэтому лишь главный лама брал его в руки. А если возьмет простой бурят, то его постигнет несчастье.
Помолчав, словно собираясь с мыслями, и сделав несколько затяжек из своей трубки, Бабасан сказал:
— Боюсь, с этой вещью вы принесли в мою юрту несчастье. Поэтому уходите отсюда и уносите с собой железный прут, похожий на «железного коня», которым ламы вызывают с неба злого духа.
Мы, признаться, были обескуражены таким оборотом дела. Куда идти в такое позднее время после трудного дня, да еще мне с больной ногой? Я стал упрашивать Бабасана, разрешить нам переночевать в юрте. Но старик был неумолим и настойчиво прогонял нас.
В это время в юрту вошел молодой бурят. Он остановился у входа и прислушался к нашему разговору. Поняв, о чем идет речь, твердо сказал старику:
— Как тебе, отец, не стыдно! Зачем гонишь этих людей? Ведь сказки о «железном коне» распространяли шаманы и ламы. Им нужно было держать народ в страхе. Теперь ламы не ходят по улусам, их уже нет. А ты, отец, примерный колхозник, ты должен помочь этим людям.
— Если люди с «железным конем» останутся в нашей юрте, то у нас случится большое несчастье, — упрямо возразил старик. — Колхозные овечки станут дохнуть, а мы с тобой заболеем.
— Мы возьмем «железного коня» и отнесем его подальше от юрты, — несмело предложил я, ободренный поддержкой молодого бурята.
Вместе с Павлом, сыном старого Бабасана, я вынес из юрты железный прут и спрятал его в укромном месте. Только после этого старик несколько успокоился и разрешил ночевать в его юрте.
Мы растянулись на мягкой кошме, накрывшись теплой шубой, так как ночи в это время бывают холодными. Вскоре мои молодые спутники погрузились в крепкий сон. Что касается меня, то после столь беспокойного дня я долго не мог уснуть. Сильно ныла нога. Я подумал, что Дорж, наверняка, расценил мою рану, грозу, как месть злого духа, что суеверие теперь окрепло в нем. Он рассказал обо всем Бабасану, и вскоре все буряты будут знать о наших злоключениях. Я лежал, обдумывая, как сказать Доржу, что сегодняшняя гроза и все несчастья, связанные с ней, лишь цепь случайностей. Но постепенно усталость взяла свое и сон незаметно одолел меня.
Ночью мне приснилось, будто каменный идол, целый и невредимый, ожил и спустился с горы. Он подошел ко мне, держа в руках «железного коня», и стал сильно бить им меня по больной ноге, приговаривая: «Ты зачем приходил на священную гору? Ты зачем нарушил мой покой? Тебя надо совсем убить». И идол каменной рукой схватил меня за горло и начал душить. Я проснулся в ужасе, весь в ноту и, видимо, даже громко вскрикнул.
— Пошто кричишь, людей пугаешь? — услышал я голос старого бурята.
Окончательно проснувшись, я почувствовал сильную боль в ноге. Она горела, точно в огне. Мне и самому было нестерпимо жарко. Тело покрылось липким потом.
Старик зажег светильник, подошел ко мне и, осмотрев ногу, дал мне пиалу с какой-то жидкостью, сказав:
— Выпей лекарство, будет лучше.
Я, не раздумывая, все выпил и тотчас же ощутил такое жжение, словно проглотил настойку из красного перца. Как рыба, вытащенная из воды на берег, я открывал и вновь закрывал рот, пытаясь глотнуть свежего воздуха. Заметив это, Бабасан успокаивающе проговорил:
— Ничего, это пройдет. Ты выпил настой араки с табаком. Это хорошее средство от всех болезней.
В довершение бурят промыл этим настоем рану и завязал ее чистой тряпкой.
Утром перед нами встала проблема, как двигаться дальше, как добраться до нашей базы? Рана на моей ноге стала гноиться, вокруг нее образовалась краснота и опухоль. Идти сам, даже опираясь, на плечи товарищей, я не мог. Тогда Дорж вступил в переговоры с Бабасаном. Он долго говорил с ним по-бурятски. Как позже выяснилось, убеждал Бабасана дать нам лошадь, чтобы довезти меня до базы. Старик не соглашался, ссылаясь на запрет колхозного начальства. Однако плитка кирпичного чая и пачка листового душистого табака, извлеченные из рюкзака запасливого Доржа, сделали старика сговорчивее. А Павел, подключившись к разговору, окончательно уломал отца.
Косматая бурятская лошадка, впряженная в примитивную тележку, резво везла меня и тяжелые рюкзаки с образцами горных пород по степи. В тот же день мы благополучно прибыли на базу.
Но надо сказать, больная нога еще долго меня беспокоила. Вылечил меня Дорж. Он промывал рану раствором медуничного сока и прикладывал к ней листья подорожника. Все мы многому научились, у этого мудрого таежника за время изыскательских работ возле сопки Хан-Ула.
Но все же, чем были вызваны те загадочные явления, которые произошли на горе Хан-Ула? И какова судьба «железного коня»?
Чтобы объяснить все это, мне придется сослаться на свидетельства авторитетных ученых и некоторые литературные источники.
Но расскажу все по порядку.
Осенью 1936 года я возвратился в Томск. Сразу же сдал в институтскую лабораторию образцы кварцитов с включением в них минералов опала, халцедона и сердолика, взятые на горе Хан-Ула.
Позже, получив на руки результаты анализов и захватив «железного коня», я отправился к профессору Шахову. Он сразу отложил все дела и внимательно выслушал рассказ о всех наших перипетиях на загадочной горе Хан-Ула. Долго рассматривал железную палочку, изучал результат анализа горных пород. Потом начал рыться в каких-то книгах, справочниках, словно забыв о моем присутствии. Вернувшись к столу и будто размышляя вслух, проговорил:
— Все это очень интересно. Благодарен вам, что так добросовестно выполнили мою просьбу. Вы даже не представляете, какое сделали открытие. Взять хотя бы железистые кварциты, минералы опала и сердолика. Кварциты — отличное сырье для металлургической промышленности. Будем надеяться, что после разведки горного массива там можно будет организовать добычу железистых кварцитов для последующей переработки их на заводах.
В металлургии кварциты используются как флюс. Применяются они и как кислотоупорный материал, и как строительный камень, это и ценный материал для производства огнеупорного кирпича.
Меня, однако, больше интересовало другое, и я спросил профессора:
— Но в чем же причина того, что на горе мне так легко дышалось и я не чувствовал утомления после подъема на вершину?
— Возможно, здесь сказалось благотворное влияние сердолика. В глубокой древности во всей Азии минерал сердолик ценился наряду с золотом и алмазами. Из него делали женские украшения: кольца, браслеты, ожерелья. Древние глубоко верили, что изделия из этого камня предохраняют людей от многих заболеваний. Причем эта было не суеверие, а глубокая вера, основанная на убедительных доказательствах. Их люди накопили в течение веков. В наше время медицина открыла новые свойства сердолика и взяла его на вооружение. Врачи лечат им нервные заболевания, восстанавливая в человеческом организме нарушенное равновесие.
— А каково ваше мнение о рассказе старого Бабасана? — поинтересовался я.
— Конечно, рассказ бурята о захоронении в недрах этой горы «потрясателя вселенной» не лишен оснований. Могила Чингисхана, действительно, до сих пор не найдена. Вполне возможно, что бурятская легенда имеет реальное основание.
— Как вы думаете, чем интересен «железный конь» и на чем основан панический страх перед ним бурят?
Кстати сказать, этого «железного коня» несколько позже я сдал в Томский краеведческий музей, где он стал одним из любопытных экспонатов, всегда привлекающих внимание посетителей.
— По-видимому, этот жезл является культовой принадлежностью, — ответил профессор Шахов. — Людям, верящим в могущественную силу злых духов, он, естественно, внушает ужас. Ну, а о каменном истукане, стоявшем на вершине сопки и разбитом молнией, можно почти определенно сказать, что это памятник вождю племени. Вполне возможно, что именно на его могиле собирался народ, совершал богослужение, заканчивая его ритуальными отрядами. Но подробнее об этом можно узнать из специальной литературы, посвященной верованиям монголов и бурят.
Я вышел из кабинета профессора с твердым намерением после окончания института поехать работать в Бурятию и заняться разведкой кварцитов горы Хан-Ула. Однако желаниям моим не суждено было осуществиться. Меня направили работать на Крайний Север — в Якутию. Но я никогда не забывал обо всем случившемся тогда в Забайкалье.
И вот не так давно мне удалось познакомиться с интересной книгой Льва Гумилева «Старобурятская живопись: исторические сюжеты в иконографии Агинского дацана». Из этой книги я узнал, что в Южном Прибайкалье издавна складывалась своеобразная культура под влиянием буддийской религии. В Бурятии нашел большое распространение ламаизм, разновидность буддизма. Эта религия вполне уживалась с шаманизмом и христианством. Неграмотные, темные буряты-скотоводы, принимая христианскую веру, в то же время не забывали лам-проповедников, боялись злых духов и всяческих непонятных явлений в природе. Они слишком зависели от окружающей природы, ее капризов и, не зная ее закономерностей, не в силах защищаться, старательно исполняли обряды разных религий, надеясь через посредничество богов умилостивить ее.
Л. Гумилев рассказывает далее о том, что жрецы тибетской религии справляли малые и большие мистерии. Причем на большую мистерию собиралось много народа. Она проводилась только ночью. В жертву приносились овцы, лошади, верблюды и даже люди. Во время жертвоприношения главный жрец — лама — произносил заклинание: «Вы все должны быть едины помышлением и устремлением. Боги неба и земли проникнут в ваши мысли, и если вы нарушите клятву, они рассекут ваши тела, подобно телам этих жертв». Подобные заклинания и демонстрирование жертвоприношений вселяли неисцелимый страх в сердца людей перед всемогущими духами.
Видимо, нечто подобное происходило и на вершине горы Хан-Ула, недалеко от которой находился Агинский дацан — буддийский монастырь.
Представим себе эту религиозную мистерию. Толпа бурят. Ночь. Костер. Горящие факелы. Один из главных лам, одетый в желтый плащ, с красным колпаком на голове, держит в руках бубен и жезл, похожий на найденного нами «железного коня». Лама истово молится, речитативом произносит заклинания и яростно, ритмично бьет «железным конем» в бубен. Темнота, красные отсветы пламени, гипнотизирующая ритмика звенящих ударов, малопонятных страшных слов — все это повергает бурят в священный ужас...
Скорее всего именно так, или почти так, происходило богослужение перед лицом каменного идола на плоской, утоптанной множеством ног площадке вершины горы Хан-Ула.
Что касается промышленного изучения горы Хан-Ула, то оно в те далекие годы не состоялось. Началась Великая Отечественная война, потом наступили тяжелые послевоенные годы.
Но известно, что в последнее время ученые нашей страны все настойчивее ставят вопросы комплексного изучения и развития производительных сил Забайкалья. Большое значение в этом отношении будет иметь новая железнодорожная магистраль — БАМ. Она вовлечет в промышленное освоение огромные природные богатства Забайкалья и Дальнего Востока. И, безусловно, преобразования коснутся и агинской степи и все еще неразгаданной горы Хан-Ула, ее несомненных минеральных богатств.
notes
Назад: Владимир Семенов Экспедиция уходит к океану
Дальше: 1
