Глава 10
Исполнитель

Первой примчалась милиция. Больше того – сам Щеглов, чего Андрей не видел никогда. На происшествия выезжали оперативники, когда было преступление тяжкое. Или дежурный наряд, если бытовая драма или пьяная поножовщина.

– Докладывай! – подошел к Андрею начальник.

– Мы разыскивали этого человека. Кличка Шизо, настоящая фамилия Бандурин, восемь отсидок по серьезным статьям. В Балашихе на нем кражи из продмагов, убийство водителя хлебовозки и ранение Феклистова.

– Если баллистическая экспертиза подтвердит, честь и хвала отделу. Только зачем в людном месте? Уже сегодня по городу разговоры пойдут, что милиция людей белым днем расстреливает на улице.

– Я должен был попросить его отойти в переулок? – не сдержался Андрей. – Он уже за оружие схватился. А если бы случайного прохожего убил? Собаке – собачья смерть.

Подъехала машина прокуратуры. Прокурорские и начальник милиции пожали друг другу руки.

– Кто бы сомневался! – воскликнул Петр Федотыч. – Где стрельба, там обязательно Фролов.

– Пистолет бандита. Осторожно, на нем его пальчики, – протянул завернутый в платок пистолет Андрей.

– Кто такой, установлен?

Андрей сообщил фамилию, кличку, количество ходок на зону, статьи. Даже фото предъявил.

– Где фото взял?

– Из архивного уголовного дела в Главке. Здесь на нем три кражи из продмагов, убийство водителя хлебовозки, ранение Феклистова.

– Вот оно что! Поделом. По-моему, он по земле уже лишнего ходил. Если баллистическая экспертиза подтвердит идентичность пуль из трупа шофера и отстрела ствола, я дело открою и сразу закрою, – кивнул следователь прокуратуры.

А дальше уже сто раз знакомые процедуры. Фотографии трупа с разных ракурсов, обыск тела, потом погрузка в труповозку. Следователь стал искать свидетелей. Таковых не нашлось, а если и были, то не сознавались. Толпа любопытных мгновенно рассосалась.

– Фролов, жду рапорт! – бросил Щеглов и укатил.

Андрей сплюнул вслед.

– Подождет рапорт!

И направился в больницу, к Николаю. Надо обрадовать начальника угро. Николай выглядел лучше, чем вчера. Как только Андрей вошел в палату, Николай понял – что-то случилось. Давно уже работали вместе. Понимали друг друга с полувзгляда, с полуслова.

– Убил я расписного.

– О как! Стоило мне в больницу лечь, как ты стрельбу учинил. Как ты на него вышел?

– Зацепок не было, пошел в баню. Если ты помнишь, я его там видел. Поговорил с директором и банщиком, фото им показал, про особые приметы рассказал. Я наколки имею в виду, очень уж характерные. Предупредил – самим мер не предпринимать. Увидят, пусть позвонят в милицию. Выхожу на крыльцо – а в пяти шагах фигурант. Он меня еще тогда, в бане, «срисовал». Шизо сразу за пистолет схватился, но я опередил.

– Прокуратуру, эксперта вызывал?

– А как же! Все официально. Сам Щеглов на происшествие приехал.

– Да ну! Сроду не выезжал!

– Рапорта от меня ждет, а я сразу сюда.

– Бумаги обождать могут. Сам цел?

– Как видишь. А у тебя как?

– Моя половина была. Сказала: выпишут – уходи из милиции. А если уйду, что я умею? Не токарь, не плотник, только блатных ловить. Не на стройку же мне грузчиком или подсобником идти.

– Это она от расстройства.

– А кому приятно? Она же понимает, что в любой момент без мужа остаться может.

– Ты на что намекаешь? Мне не жениться?

– Не, обязательно женись. Знаешь, я вот думаю иногда. Закончилась война, лучше заживем, преступность исчезнет. А не тут-то было. Кто патриоты были, да просто нормальные мужики, или там остались в братских могилах, или вот, как ты, – лямку тянут. А эта шваль в лагерях отсиделась, жрали-пили на нарах за государственный счет, все живы-здоровы. После отсидки за старое взялись. И чувствую я печенкой – не заблудшие это овцы.

Феклистов обернулся, посмотрел – одни ли они в палате. Убедившись в отсутствии пациентов, продолжил:

– Сверху указания идут: уголовники – это оступившиеся люди, но происхождением из пролетариев или крестьянства, классово не чужды, как враги народа. А я так понял: они враги народа и есть, и власть их зря жалеет. Того же Шизо разве многочисленные ходки на зону исправили? Не зря поговорка есть – горбатого могила исправит. Мне когда тебя сватали, сказали – опер хороший, но безбашенный. Не задумываясь стреляет, видно, на фронте контуженный. Не скрою – приглядывался я к тебе. Любишь ты сам покарать, пострелять. Но так за дело. Кто сдается, ты оружие не применяешь. Я и сам так думать начинаю: шлепнул гада – в стране воздух чище.

– Не знал, что оказал на тебя дурное влияние. А вообще, с такими разговорами поосторожнее. Или услышит кто, донесет, неприятностей огребешь полную шапку. И политическую близорукость пришьют, и курс партии неправильно понимаешь.

– Я же тебе одному сказал. За время службы понял: ты надежный, это главное качество для мужика, особенно при нашей службе. Стержень у тебя есть, Андрей. Стало быть – верить можно, не пойдешь к замполиту стучать или в ГБ. А еще не трус, для опера немаловажно. Видел я разных сотрудников. Бывало, трусили. От таких я быстро избавлялся. Таким место где поспокойнее – в паспортном столе, отделе кадров. Так что, считай, сработались.

Конечно, слышать такие слова от начальника уголовного розыска приятно, от сердца они идут, от души. А не как от Щеглова при награждении – казенные безликие фразы, которые забываешь через пару минут. Никогда ранее Николай так с Андреем не говорил. То ли ранение сказалось, то ли известие о смерти Шизо?

Мужчин вообще редко хвалят. Сделал свое дело с блеском, кивнут одобрительно. Зато поругать при упущении – долго, с чувством и не один раз, а то и не один месяц. А доброе слово и кошке приятно.

– Ладно, разговорился я с тобой. Тебе еще в райотдел. Надо рапорт писать.

Прошло несколько дней. Начальство в виде начальника милиции или замполита за раскрытие дела не ругало и не хвалило. Служба такая, уголовный розыск должен раскрывать преступления. Николая через неделю из больницы выписали, но к службе не допустили. Он ходил в больницу на процедуры, на обратном пути захаживал в отдел.

– Скучно дома, а тут, можно сказать, – родные стены помогают.

– Отдохни, рана быстрее затянется.

– Было бы лето, занялся огородом, домом. А зимой что делать?

Но зима уже кончалась. Днем начинало пригревать солнце, снег таял, на тротуаре и дорогах снежная каша. Ночью подмораживало, и к утру на тротуарах и дорогах было скользко.

Количество преступлений упало. В такую погоду больше по домам сидели. В уголовном розыске благодатное затишье. Андрей опасался – не перед бурей ли затишье? Были пьяные драки, мелкие кражи, но не серьезные преступления.

Николая через две недели выписали на работу. Первое, что он сделал, – оружие из сейфа забрал.

Андрея неожиданно вызвали в Москву, в Главк. Он недоумевал – недочетов или проколов в работе нет. Награждать не за что, тогда по какому поводу вызов? Николай махнул рукой.

– Если не сказали привезти уголовные дела, не ломай мозги. Там скажут. Можешь вечером к тетке зайти, происшествий, тьфу-тьфу, – нет.

– Так я с утра на электричку. В отдел не захожу, – предупредил Андрей.

В Москве тротуары почищены, песочком посыпаны, не то что в Балашихе. В здании Главка прошел в указанную комнату.

Разговор вел улыбчивый подполковник. Андрей насторожился сразу. Мягко стелет – жестко спать. Подполковник о службе расспрашивал, хорошо ли служится, показатели раскрываемости. Андрей чувствовал – вокруг и около ходит. Каверзу готовит. Потом подполковник про операции со стрельбой расспрашивать стал. Вроде – нельзя ли было избежать? Андрей молча поднялся, сбросил пиджак, задрал рубашку. На коже розовый шрам от недавнего ножевого ранения.

– Мгновение я промедлил и нож получил. А не убил бы преступника, не стоял бы сейчас перед вами.

– Ну, это вы погорячились. А не жалко стрелять? Все же люди, пусть оступившиеся.

У Андрея вырвалось:

– Нелюди это. А пуля для них – справедливое наказание.

Сказал и пожалел. Воистину: язык мой – враг мой. Подполковник, вопреки ожиданиям, не стал воспитывать. Де – неправильный подход, искажение установок министерства. Улыбнулся, как будто обрадовался.

– В командировку вам, Фролов, придется съездить. Не волнуйтесь, ненадолго. Естественно – командировочные получите, оплата проезда, двойной оклад.

У Андрея едва не сорвалось с языка: за какие заслуги? Но промолчал.

– Вам неинтересно, куда и зачем? – удивился подполковник.

– Жду, когда вы разъясните.

– Похвально. В Ростов надо выехать. Там исполнитель в больницу попал, на операцию. Временно его замените.

– Вопрос можно?

– Конечно.

– Почему именно я?

– Тогда откровенно, но между нами. В Главк из прокуратуры постоянно приходят сообщения, если сотрудник наш оружие применяет. Обоснованно или нет, это другой вопрос. Вы – часто.

– Но ни разу прокуратура не нашла необоснованного применения.

– Похвально, соблюдаете законность. А прозвище знаете, какое вам уголовники дали?

– Вы про Стрелка?

– Знаете, значит. Так я не понял, вы согласны? Можем приказом без согласия отправить, но лучше по доброй воле.

Андрей в растерянности был. Что такое исполнитель в ростовской тюрьме, он слышал. Фактически – палач, приводивший в исполнение расстрельные приговоры. Убивал ли он людей? Конечно. И на фронте в разведке, и в мирной жизни – бандитов. Но во всех случаях ему противостояли вооруженные люди. Бандиты – с огнестрельным оружием, ножами, но все хотели смерти опера. Фактически противостояние. Задача опера – обезоружить и задержать преступника. А цель уголовника – убить или тяжело ранить «мусора» и еще побегать на свободе, покуролесить, попить водки. Тут уж кто – кого. Кто быстрее, удачливее, тот жив остался. Но стрелять в безоружного? Как-то нечестно, непорядочно. Хотя к расстрелу приговаривали уголовников отпетых, у кого руки по локоть в крови. Андрею их жалко не было. Но исполнителем быть, пусть и временно, – душе претило. Но в белых перчатках порядок не наведешь. Раньше он полагал, что высшая мера социальной защиты – расстрел – это когда заключенного ставят у стены, а несколько солдат стреляют залпом. Оказалось – ошибался. Ходили среди оперативников разные слухи. Но слухам верить нельзя. Он колебался недолго.

– На месяц только?

– Да.

– Я согласен.

– Когда будете готовы выехать?

Андрей прикинул. Сегодня он сможет зайти к тетке, завтра – к Феклистову и Марии. Уехать на месяц и не предупредить – верх неприличия.

– Послезавтра утром буду в Главке.

– Отлично, я подготовлю приказ, командировочное удостоверение, предупрежу бухгалтерию, чтобы командировочные выдали, проездные документы. Да, оружие с собой не берите, штатное должно остаться в сейфе на службе. Вашему начальству в Балашихе я сегодня телефонирую.

Андрей подумал, что хоть со Щегловым объясняться не надо, одной проблемой меньше.

Тетка появлению Андрея удивилась, раньше он так рано не появлялся.

– Обедать будешь? Я вареники налепила, как чувствовала.

– Буду.

Домашнюю стряпню Андрей любил. В столовой не всегда вкусно, однообразно и без души. Поел с удовольствием. Тетка сидела, подперев голову рукой, смотрела, как Андрей вареники в рот метал, один за другим.

– Вкуснятина!

– Похудел ты, как гончий пес стал.

– Да я и есть гончий. В командировку в Ростов еду, на месяц. Позванивать буду, а навестить не получится. Зато, как вернусь, – к тебе первой заеду.

– Береги себя, кушай вовремя.

– Постараюсь.

Вечер прошел за разговорами. Давно таких посиделок у Андрея с теткой не было. Она ему про родителей рассказывала, про деда, многое из услышанного откровением было.

Засиделись допоздна, а утром он на электричку побежал. Первым делом к Феклистову. Тот, как о командировке узнал, погрустнел.

– На кой черт ты согласился? Или сопьешься там, или свихнешься.

– Не пугай, мне после фронта не страшно.

– Смелый какой! Не ты один туда ездил. Ну, ты бы хоть позвонил из Главка, посоветовался.

– Прости, Николай, можно было. Но я всегда привык принимать решения сам.

– Когда едешь?

– Завтра утром в Москве быть.

Николай запер дверь на ключ, достал водку из стола, молча разлил по стаканам. Так же молча чокнулись, выпили. Николай выдохнул, закурил.

– Хороший ты парень, Андрей, но дурак! Хочешь – обижайся, хочешь – к сведению прими.

По поведению, лицу Николая Андрей видел – расстроен начальник угро. Может быть, сыграло роль то, что один на месте остается, а может – искренне переживал за Андрея. Расстались натянуто, как будто поссорились. Настроение Андрея испортилось.

Мария была дома, весела и игрива.

– Тебе смешинка в рот попала?

– Не всем же быть мрачным, как ты.

И показала язык.

– Я в Ростов уезжаю, в командировку, – сообщил Андрей.

– На сколько дней?

– На месяц. Не сочти за труд, позванивай моей тетке. Она старенькая уже, вдруг помощь нужна будет?

– Обязательно, у меня ее номер телефона записан.

Поболтали о разном. В девять вечера Андрей засобирался.

Все же надо вещички собрать. В принципе – пожитков мало, но бритвенные принадлежности, смену белья надо взять.

Уже в своей комнате долго раздумывал – брать ли с собой форму? Опером сподручнее в гражданской одежде, не выделяешься среди прохожих. Но сейчас ему предстояло служить в тюрьме.

Решил брать. Не пригодится – повисит на вешалке.

Утром на электричку – и в Москву. В руке чемоданчик-«балетка». Подполковник был явно заинтересован в быстрейшей отправке Андрея. Сам обошел с ним бухгалтерию, кассу, отдел кадров. Без надлежащих документов его в тюрьму, причем серьезную, не пропустят. Оружие Андрей не брал. И штатный «наган», и наградной «ТТ» в своем сейфе оставил. Без привычной тяжести железа чувствовал легкий дискомфорт.

Подполковник созвонился из кабинета с железнодорожной милицией.

– Все, отправят по брони. Обратишься на вокзале к дежурному по линейному отделению. Назовешь свою фамилию, он поможет.

Через час Андрей уже садился в поезд. По проездным документам положена ему была плацкарта. Андрей – парень не избалованный. В жизни приходилось ездить в воинских теплушках, грузовиках. В вагоне тепло, попутчиков полно. Вот о чем быстро пожалел – не запас харчей в дорогу. Пассажиры, как только поезд тронулся, принялись доставать припасы. Хлеб, сало, колбасу, вареные яйца, кое-кто водку. Сбрасывались, выставляли на стол, пригласили Андрея. Ему неудобно было, но попутчики настаивали, и он присоединился к трапезе. Пока не стемнело, с интересом смотрел в окно, лежа на верхней полке. Видно было – восстанавливается страна. Поезд проходил по землям, в войну занятым немцами. Война прошлась железным катком. Но строили – пленные немцы под конвоем наших солдат, строители из гражданских. Автокраны появились, бульдозеры, коих раньше не видел. После войны и демобилизации Андрей никуда не выезжал. А теперь интересно было. Еще и попутчики занятные – учительница, буровой мастер из Азербайджана, студентка. Каждый рассказывал о работе, о своем городе. Андрей только слушал и молчал. Что он может рассказать о своей работе? Страшилки про трупы, о поимке бандитов? Полагал – неинтересно попутчикам. Когда его спросили – кем работает, ответил – бухгалтером.

– Скучно, одни бумаги, – сморщила нос студентка.

– Скучно, – согласился Андрей.

Через двое суток поезд прибыл в Ростов-на-Дону. Город большой, но в войну ему тоже досталось, не один раз переходил из рук в руки. Спросил у прохожего на площади, как до тюрьмы добраться. Тот так и шарахнулся в испуге в сторону. Чудак-человек. Преступники в тюрьме, а не на воле спрашивают дорогу в узилище. Зато водитель автобуса рассказал подробно. Хорошо хоть, поезд прибыл после полудня и Андрей до конца рабочего дня успевал добраться до пункта командировки.

Когда-то тюрьма была на окраине города, потом город начал расстраиваться, и тюрьма оказалась близ центра, хоть и не на центральной улице. И до войны использовалась большевиками, во время войны немцами по прямому назначению, и после вошла в систему НКВД. Но если в НКВД были свои зоны и расстрельные полигоны, то милиция, входившая в структуру МГБ, имела свою расстрельную тюрьму.

Сюда свозили уголовников, приговоренных к высшей мере наказания. И таких набиралось немало.

Андрей на КПП предъявил документы. Караульный тщательно проверил бумаги.

– Запрещенные предметы есть?

– Никак нет.

– Откройте чемодан для досмотра.

И только потом один из караульных провел Андрея к начальнику тюрьмы. Видимо – с КПП начальнику позвонили, предупредили. Только Андрей постучал в дверь и вошел, как начальник встал из-за стола.

– Фролов? Звонили уже из Главка, предупредили. Присаживайтесь. О своих обязанностях знаете?

– В общих чертах.

– Ладно, подробно расскажет мой заместитель завтра. Сейчас на постой вас надо определить. Можно в общежитие, но добираться неудобно. По соседству старушки комнаты сдают, советую. Дешево и близко. Наше учреждение может оплатить.

– Было бы хорошо.

– А питаться будете в столовой для персонала. Сейчас организую талоны.

Начальник позвонил по внутреннему телефону, вскоре явился пузатый прапорщик.

– Начальник столовой, знакомьтесь. Это наш новый исполнитель. Дай человеку талоны на усиленное питание.

– Слушаюсь. Как только освободитесь, пройдите в пищеблок.

Андрей кивнул. В камерах предварительного заключения он бывал, как и в следственном изоляторе. Но в тюрьме впервые. На окнах двойные решетки, коридор тоже решетками разделен, стены метровой толщины. Везде, куда ни посмотри, – камень и железо. Обстановка мрачноватая. Да и то сказать, Ростовскому централу две с половиной сотни лет. Перестраивался неоднократно, достраивался. И глухой стеной выходил на угол Кировского и Горьковского проспектов.

Смертная казнь к разбойникам применялась на Руси давно, еще с 930 года. По Русской Правде допускалось убийство вора, застигнутого на месте преступления. Смертная казнь ждала холопа, ударившего свободного мужа. Смерть применялась также за мятеж, измену, преступления против веры. Судебник 1497 года предусматривал смертную казнь за убийство, разбой, повторные кражи, святотатство, клевету. Применение смертной казни резко возросло при правлении царя Ивана Грозного, при котором был принят Судебник 1550 года. Казнь стала публичной, зачастую с пытками.

По Соборному уложению 1649 года смертной казнью каралось 60 преступлений, а казнь делилась на простую – повешение и квалифицированную – отрубание головы, четвертование, сожжение на костре, посажение на кол и другие. Казни применялись публично, в отношении беременных женщин казнь откладывалась до родоразрешения. В царствование Елизаветы Петровны казни и пытки для лиц моложе 17 лет отменялись.

Царственные особы зачастую заменяли осужденным казнь вырыванием ноздрей, битьем кнутом и каторгой. В период правления Александра I по стране было казнено всего 84 человека. При Иване Грозном и Петре I часто практиковалось посажение на кол. Так был казнен любовник опальной царицы Евдокии Лопухиной отставной майор Степан Глебов. Колесование при Петре I было прописано в Воинском уставе.

За богохульство, как правило, сжигали. Так, в 1682 году в Пустозерске сожгли протопопа Аввакума с тремя сподвижниками за приверженность старообрядчеству. В 1689 году в Москве, в Немецкой слободе, был сожжен Квирин Кульман со своими богопротивными книгами. В 1738 года сожжен при царице Анне Иоанновне капитан-лейтенант императорского флота Возницын за переход из православия в иудаизм.

По Соборному уложению 1649 года фальшивомонетчиков казнили, заливая в горло расплавленный свинец. Также практиковали подвешивание за ребро на железном крюке, закапывание в землю живьем. В 1826 году три десятка декабристов были приговорены к отсечению головы, казнь заменили каторгой. Это был последний приговор в империи к отсечению головы.

По Сводам законов Российской империи оставалось два вида казни – повешение для гражданских лиц и расстрел для военных чинов. Битье кнутом и проход через строй шпицрутенов отменили в 1845 году, а в 1881 году – публичные казни, а также смертные приговоры лицам моложе 21 года и старше 70 лет.

После революции 1917 года ВЦИК запретил казнить беременных женщин и лиц моложе 18 лет. С 20 апреля 1935 года казнь снова стала применяться к несовершеннолетним. Казнили расстрелом, хотя большевики не брезговали и другими видами – утоплением, как в Крыму.

В 1937–1938 годах НКВД было исполнено 681 692 смертных приговора. В войну и после кроме расстрелов стали применять повешение. В 1946 году в Лефортовской тюрьме повесили генерала Власова и его сподвижников, в 1947 году там же – генерала Краснова. В 1947 году, 26 мая, вышел Указ Президиума ВС «Об отмене смертной казни». В январе 1950 года по «многочисленным просьбам трудящихся» смертную казнь вернули, в первую очередь для врагов народа, а также за умышленные убийства с отягчающими обстоятельствами. Причем закон имел обратную силу, действовал на осужденных с 1947-го по 1950 год.

В 1950 году расстрельных тюрем было немного. Это Владимирский централ, ленинградские «Кресты», Челябинский изолятор, Новочеркасская пересыльная тюрьма.

Андрей получил в столовой талоны, поел первый раз за двое суток горяченького. Тюрьма аппетита не добавляла, уж больно запах специфический. Обустроился у старушки, адрес которой ему дали. Вечером прошелся по центру города.

В Ростове он был впервые. Многие дома уже были отстроены, но встречались и руины, во время войны город был сильно разрушен. Вышел на набережную недалеко от храма. Занятно: храм и рядом базар. Соседство невместное.

Широк Дон, на левом берегу постройки, баржи приткнулись, рыбацкие лодки.

Город с большим уголовным прошлым, не зря поговорка есть: «Ростов – папа, Одесса – мама». Вот и сегодняшнее знакомство вечером закончилось встречей с гопниками. Уже на съемное жилье возвращался, полный новых впечатлений. Из подворотни молодой парень вышел, ножичком играет.

– Слышь, дядя! Поделись деньгами, не то обижусь.

Андрей назад обернулся. Чутье не подвело. Метрах в пяти еще один такой же стоял. Андрей решил обмануть противника, сделал вид, что испугался. Остро пожалел, что оружия при себе нет. Полез в карман пиджака, расстегнув куртку. Гопник расслабился: как же – сломался дядька, в штаны от испуга наделал. Андрей резко ударил в этот момент ребром ладони по гортани нападавшему. Если чуть перестараться, запросто на тот свет отправить можно. Парень захрипел, за горло схватился, нож выронил. Второй, что сзади стоял, сначала к Андрею кинулся, но привычки фронтовые вмиг сработали. Андрей выпавшую финку гопника схватил. Второй гопник как на стену наткнулся. Их двое было, да при ножах. А сейчас один на один, и у терпилы нож. Страшно гопнику стало.

– Ты чего замер, ублюдок? Я уже обиделся. Нож на землю бросай, не то зарежу!

Андрей придал лицу звериное выражение, сделал шаг вперед. Гопник бросился бежать. Вот и вся взаимовыручка. Подельника бросил на произвол судьбы. Андрей наступил на лезвие подошвой, потянул за ручку. Клинок переломился у основания. На прощание Андрей ударил гопника ногой по голени. Удар очень болезнен. Гопник упал, Андрей пару раз ногой по ребрам врезал, чтобы помнил долго. Наука вперед будет. В милицию нападавшего не повел, незачем светиться. Еще в Москве подполковник предупреждал, чтобы без нужды с органами не контактировал. Все доброе настроение вмиг улетучилось.

Утром, только к КПП тюрьмы подошел, его окликнул из машины начальник заведения:

– Андрей Михайлович!

Рядом с проходной «Победа» новая. Андрей подошел к распахнутой дверце. Из машины выбрался майор.

– Здравствуйте, Фролов. Отойдем в сторонку. У вас сегодня первое исполнение. Садитесь в машину. Там уже прокурор и врач. Езжайте, на месте все объяснят.

Андрей удивился. Куда ехать, если тюрьма в двух шагах? Майор наклонился к Андрею. Видимо, удивление явно читалось на лице опера.

– Вы что, не знали, что исполнение приговоров происходит не в Ростове?

– Мне не сказали.

– В Новочеркасской тюрьме, всего час езды. Садитесь.

Андрей уселся в машину, поздоровался. «Победа» сразу тронулась. Водитель знал дорогу и конечную цель. Кроме Андрея, в машине сидели еще двое мужчин. На переднем пассажирском сиденье седой благообразный мужчина, а рядом с Андреем, на заднем сиденье, мужчина лет сорока, в габардиновом сером плаще. Ехали молча. Андрей не пытался первым заговорить. Он новичок, должен смотреть и слушать.

Через час с четвертью, немного попетляв по городу, машина подъехала к пересыльной тюрьме. Охранник на КПП вышел, посмотрел на номер и исчез за дверью. Ворота сразу открылись. Машина въехала в своеобразный тамбур. Впереди ворота, за машиной ворота. Каменный мешок. А внизу смотровая яма. Вторые ворота тоже открылись, машина въехала во двор. Андрей удивился. Машину и седоков в ней никто не осматривал, не требовал документов. Все трое пассажиров вышли из легковушки. Водитель остался в машине. Прокурор шел первым, явно бывал здесь. Вошли в неприметную дверь, спустились по ступенькам в полуподвальное помещение. Под потолком узкое окно с решеткой, в комнате длинный стол, стулья и больше ничего. Комната небольшая, в нее ведут три двери. Через одну они вошли со двора.

– Будем знакомы, – повернулся к Андрею прокурор. – Федор Васильевич. Фамилия не нужна.

– Александр Яковлевич, – протянул руку второй. – Судмедэксперт.

– Андрей Михайлович… э… э… опер.

– Ну, опер так опер, – улыбнулся прокурор.

В дверь постучали, вошел вертухай, как блатные называли надзирателей. Он положил на стол уголовное дело осужденного, молча вышел.

– Знакомьтесь, товарищи, – уселся за стол прокурор.

Все трое первым делом прочитали решение суда. Там сжато были описаны преступления подсудимого, затем следовал приговор. Решение было вынесено еще год назад. Документы зачитывал судмедэксперт. Преступлений – кровавых, жестоких, порой бессмысленных – подсудимый совершил много и ходок на зону, как говорили блатные – к хозяину, было больше десятка. Чем больше читал врач, тем сильнее росла неприязнь, даже ненависть к убийце. Зачем живет на свете эта мразь? Что он оставил за собой в жизни, кроме краж, изуродованных трупов? Даже детей не жалел.

Прокурор нажал кнопку под столом. Вошел надзиратель. Эта дверь вела в коридор тюрьмы.

– Готовьте исполнителя.

– Пройдемте, – предложил надзиратель.

Вместе с Андреем вышли в коридор – узкий, короткий.

– Сюда, – отомкнул ключом железную дверь надзиратель.

Когда Андрей вошел, вертухай показал на шкаф.

– Можете снять свою одежду, примерить халат.

Андрей снял куртку, пиджак, повесил на вешалку. Примерил застиранный синий халат, немного маловат. Но другой оказался впору.

– Какое оружие предпочитаете?

В металлическом оружейном ящике оказался неплохой выбор – «наган», «ТТ» – боевой и малокалиберный, конструкции Севрюгина, несколько трофейных пистолетов. Андрей выбрал револьвер, оружие неприхотливое, надежное, да и звук выстрела не такой громкий.

– Заряжайте.

Коробки с патронами лежали там же. Андрей зарядил в барабан пару патронов. Надзиратель покачал головой.

– Кроме основного, следует сделать два контрольных выстрела в голову. А еще на случай осечки, всяко бывает.

Андрей о таких тонкостях не знал, зарядил все семь патронов в барабан.

– Я в первый раз, подскажи, как все проходит.

– Надзиратели заводят приговоренного, в наручниках. Прокурор зачитывает приговор и отказ Верховного Совета о помиловании. Потом его заводят в комнату, где уже исполнитель, то есть вы. Стоите за дверью. Как вошел, стреляете в сердце или голову, потом два контрольных выстрела.

– И что потом?

– Уже не ваши заботы. Возвращаетесь в комнату к прокурору, врач осматривает труп. Пишет протокол. Затем, когда вы втроем покинете комнату, фотограф тюремный делает снимки, они в дело пойдут, подошьются с протоколами. Вы тем временем сдаете оружие, переодеваетесь и уезжаете.

– А что с трупом делают?

– Укладывают тело в простой гроб, а дальше – на кладбище, могила под номером будет. Или в крематорий, если он работает.

– Если вы здесь служите, все знаете, почему сами не исполняете?

Надзиратель помялся.

– Несколько моментов есть, мне бы не хотелось обсуждать.

Андрею просто интересно было. Надзиратель запер дверь на ключ, провел его в комнату, где врач и прокурор были. Распахнул дверь в небольшую и абсолютно пустую комнату. На цементном полу зарешеченный слив для воды, видимо – смывали кровь. Андрей вытащил из кармана револьвер, взвел курок. Волновался ли он? Конечно!

Надзиратели ввели заключенного. Прокурор, как и положено, спросил установочные данные – фамилию, имя, отчество, год и место рождения, по каким статьям осужден. Затем зачитал приговор и решение Верховного Совета об отказе в помиловании.

– Вещи с собой? – спросил прокурор.

– При себе.

– Пройдите в соседнюю комнату, вас выведет конвой для перевозки.

Заключенный шагнул в дверной проем. Как только он появился, Андрей вскинул револьвер, почти уперевшись стволом в голову, нажал спуск. В закрытой комнате сильно ударило по ушам, аж звон появился. Андрей сделал два контрольных выстрела, как объяснил надзиратель. Остро пахло сгоревшим порохом. В комнату вошел врач. Андрей понял – надо выходить. Вывел его надзиратель. Андрей сдал оружие, предварительно разрядив, снял халат. Оделся в свою одежду. Чувствовал себя не очень хорошо. По нему – получался обман некоторый. Заключенный не знал, что расстрел будет здесь и сейчас. А надо бы, по разумению Андрея, чтобы видел исполнителя, ствол, наставленный в башку, перед смертью испытал весь тот ужас, который испытывали жертвы убийцы. Слишком легко и просто преступник ушел на тот свет. Надзиратель приоткрыл дверь, осмотрел коридор.

– Можно.

Вместе с прокурором и судмедэкспертом поднялись по ступенькам, вышли во двор тюрьмы. Андрей полагал, что они направятся к машине. Но прокурор, идущий впереди, свернул от легковушки в другую сторону, постучал в дверь.

Видимо, их ждали. За дверью небольшой тамбур, просторная низкая комната, стол с бутылкой водки в центре и закусками.

– Дело сделано, давайте покушаем, – предложил прокурор.

Андрей удивился. Ему кусок в горло не лез. Преступник понес заслуженное наказание, и расстреляли его правильно. Но было ощущение, что вымазали в грязи.

– Водочку будете? – спросил прокурор. И, не ожидая ответа, разлил по рюмкам.

Когда прокурор и врач выпили, Андрей тоже опрокинул стопку в рот.

– Ты закусывай, а то развезет. И не стесняйся, все включено в смету расходов.

После водки проснулся аппетит. Поели, не спеша уговорили бутылку.

– Однако, ехать пора, – поднялся прокурор.

Как понял Андрей, прокурор был старший в группе. Назад ехали молча. Андрей понял – водитель не в курсе, зачем приезжала в Новочеркасск группа. Может, рассматривает дела заключенных для УДО – условно-досрочного освобождения, а может, по жалобам зэков, всякое бывало. Высадили его в центре. На прощание прокурор сказал:

– Два дня можете заниматься своими делами. В пятницу в восемь утра будьте на этом же месте.

– Хорошо, до свидания.

Андрей отправился на съемную квартиру. Настроение скверное было. Зря не позвонил из Главка Николаю, не посоветовался. Прав он оказался, на все сто процентов, полез не в свое дело. Опер он, а не палач. Хотя называют безлико – исполнитель. Но Андрей отдавал себе отчет, что он делает. Осознавал, что кто-то должен делать такую грязную работу. Но если для кого-то такая служба просто неприятная обязанность, то его с души воротило. И не откажешься теперь. Как говорится – взялся за гуж, не говори, что не дюж. В разведке убивал, стрелял, резал ножом, бил прикладом по голове. Но тогда была острая необходимость – война, а перед ним был враг. И он ни разу не усомнился, что поступает неправильно, не рефлексировал. На службе в милиции тоже приходилось стрелять. Но в схватке с преступником, защищая свою или чужие жизни. А стрелять в голову из-за двери, исподтишка – претило. Конечно, он сам читал уголовное дело и понимал – преступник заслуживает смертного приговора за свои жестокие злодеяния, исправить его ни тюрьма, ни зона не смогут. Выход один – уничтожить. Но воротило с души. Интересно – у всех исполнителей так? Или в первый раз только?

Были бы в городе знакомые, можно было как-то развеяться. Но поделиться эмоциями – упаси боже! Обычный, неподготовленный человек испугается, брезговать или презирать будет. И никому рассказать нельзя, потому что из Главка начальнику райотдела сообщили – срочная командировка для массовых акций.

Все же за два дня пришел в себя, обрел душевное равновесие.

В пятницу явился к месту встречи, через пару минут подкатила «Победа». Андрей сел, поздоровался. Снова ехали молча всю дорогу. Уже в Новочеркасске, когда вышли из машины во дворе тюрьмы, прокурор взял Андрея за локоть.

– А ты ничего, крепенький. После первого исполнения многие не выдерживают. Или паскудно на душе?

Вот уж не предполагал Андрей, что прокурор, суровый и тертый с виду дядька, хороший психолог.

– Было паскудно, отошел.

– Продержись месяц, только не пей в одиночку, сопьешься вмиг.

– Спасибо.

Второе исполнение прошло не так тяжело морально. Когда подходили к машине, Андрей спросил:

– А почему такие большие промежутки между исполнениями?

Прокурор улыбнулся.

– Стахановцем стать хочешь? Положено не чаще двух раз в неделю. Хотя на исполнение только в этой тюрьме настоящая очередь – восемьдесят человек. Содержать их дорого, да и зачем? Народ эту шваль через налоги кормит-поит, а что хорошего стране или народу они сделали? Дела читал? Один кровавый след за ними. Скажу честно. Будь моя воля – вывез бы всех в карьер, да под пулемет. Что с ними цацкаться?

Андрей с ним согласен был. Но он, как и прокурор, – законник, должен выполнять то, что предписывает закон.

Промучился месяц. Два раза в неделю исправно на исполнения ездил. Не мешки таскать, вагоны разгружая, а все равно тяжко. Едва дождался окончания срока командировки. В последний день к начальнику Ростовской тюрьмы явился. Надо документы отметить. Печать в командировочное удостоверение поставить.

– Фролов, а может, останешься? Прокурор о тебе отзывается хорошо. Комнату в коммуналке дадим, хоть и плохо с жильем пока в городе. Невесту себе найдешь.

– Есть уже невеста в Балашихе. Не по мне такая служба.

– Жаль. Больше года никто на этом месте не держится.

Андрей забрал документы, вышел на улицу. Показалось – тяжелый груз с плеч сбросил, вдохнул легко полной грудью. Ни часа в городе не задержится. Собрал чемоданчик с пожитками – и на вокзал. Взял билет на проходящий поезд, улегся на верхнюю полку, проспал почти всю дорогу. Поезд пришел в Москву утром. Андрей с вокзала сразу в Главк. Документы подполковнику сдал.

– Не ошиблись мы в тебе, звонили мне из Ростова. Провожу в бухгалтерию, получишь командировочные и денежное довольствие, в двойном размере. Полагаю – язык за зубами держать умеешь?

Андрей кивнул. Хоть и помогал подполковник, а все равно на оформление всех бумаг времени много ушло. Освободился к обеду. К вокзалу пешком пошел. Смотрел на дома, на прохожих, спешащих по делам. Славно-то как! Наткнулся на вывеску «Баня». Зашел, снял индивидуальный номер. Целый час мылся, терся жесткой мочалкой, пытаясь смыть не только пот, но и воспоминания.

А недалеко от вокзала увидел небольшую старинную церковь. В Бога не верил, комсомольцем был. Но ноги сами понесли. Свечку купил, перед иконой поставил, постоял. Церковь старая, намоленная. Почувствовал – отпускает на душе, уходят тяжелые мысли.

К вокзалу уже шагал бодро. Первым делом после возвращения в Балашиху – в райотдел, к Николаю. Поздороваться, повиниться, что дураком был, согласившись. Николай-то мудрее оказался, хоть ненамного старше. А потом к Марии. Соскучился по девушке, месяц не видел. Для кого-то всего тридцать дней, а для него получилось – как год.