Глава 30
Трагедия неразделенной любви взрослого человека – ничто по сравнению с трагедией ребенка, которого не любит родная мать.
Маленького Максимку мать ненавидела. Самое яркое воспоминание его детства: ее холодный взгляд и недовольное «Отстань от меня, мне некогда». А ему так хотелось изо всех сил прижаться к ней и сказать, что она – самая молодая, самая красивая, самая лучшая…
Олеся Малахова действительно была очень молода. Она родила рано – в 16 лет. Ее одноклассники писали экзаменационную контрольную по алгебре за девятый класс, а у нее в это время начались схватки в роддоме № 2 подмосковного Серпухова.
При социализме сериалов по телевизору не показывали, заняться дворовым кумушкам было нечем. Вот и мололи они языками, обсуждая истории многолетней давности. При виде пятилетнего Максимки соседки всегда принимались шушукаться:
– Мать его в подоле принесла. Выблядок…
Ребенок запомнил незнакомые слова, но не решился спросить у мамы, что они означают. Подошел к бабушке.
– Баба, а что такое «в подоле принесла»?
– Не слушай никого, деточка, это плохое выражение, – зашептала бабушка.
– А «выблядок» – тоже?
Вместо ответа бабуля широкой рукой вытерла набежавшие слезы.
Родители Олеси приехали в Подмосковье из уральской деревни. Работали на силикатном производстве, мыкались с ребенком по общежитиям, через десять лет получили-таки квартиру. Все надежды на будущее они связывали со своей единственной дочерью. Вот вырастет, выучится на врача, выйдет замуж за хорошего человека и родит им внуков. Олесенька, отличница и скромница, из всего этого списка только и сделала, что родила. Несовершеннолетняя и вне брака. Позор на их седые головы.
Максим узнал, как было дело, только когда сам закончил школу.
Олеся пошла на день рождения к подруге, там оказался ее старший брат, только что вернувшийся из армии. За столом брат ухаживал за девушкой, и Олесе льстило внимание такого взрослого парня. Они потанцевали, потом пошли в другую комнату и стали целоваться. Когда молодой человек полез ей под юбку, Олеся засопротивлялась. Внезапно его галантность улетучилась без следа. Рядом с девушкой стояло агрессивное животное.
– Ты что, сука, продинамить меня решила? – угрожающе зашептал брат подруги. – Возбудила, а теперь в кусты? Раздевайся сама, а то убью!
В его руке блеснуло лезвие ножа. От ужаса Олеся не смела пискнуть. Она послушно сняла трусы.
Девушка никому ничего не сказала. Она тут же ушла с праздника, сославшись на головную боль. Дома она подмылась и легла спать. И всю ночь тихонько, чтобы не разбудить родителей, проплакала в подушку.
Через месяц «красные дни» не пришли. Олеся заволновалась. По прошествии еще одного месяца она заподозрила неладное. Но девушка боялась признаться кому бы то ни было, и в первую очередь – строгим родителям. Это сегодня во многих городах есть службы психологической помощи, в том числе и для женщин, переживших насилие, а тогда в Советском Союзе таких учреждений не было. Впрочем, согласно официальной версии, секса в стране тоже не существовало. Тем более для 15-летних школьниц.
Сначала Олеся скрывала от матери тошноту по утрам, потом научилась втягивать живот. Как ни странно, ей удалось сохранить свою тайну в течение семи месяцев. А потом девушке стало дурно на уроке химии, ее отвели к школьному врачу, которая и обнаружила правду.
Разразился жуткий скандал. Завуч по воспитательной работе, прошляпившая такое ЧП, получила выговор от заведующего гороно, с классной руководительницы сняли премию.
Родители Олеси, узнав о случившемся, допросили дочь с пристрастием и выяснили все обстоятельства дела. Но об изнасиловании они заявлять не стали, потому что это был верный способ опозорить девушку на весь город. Олесю в спешном порядке перевели в вечернюю школу. Там учителя и ученики к жизни поближе, всякого навидались и не задают глупых вопросов.
Через год молодая мать получила аттестат зрелости. Но дорога в институт ей была заказана: надо поднимать ребенка. Днем Олеся училась в медучилище, а по вечерам работала в больнице уборщицей. А поскольку дома оставить Максимку было не с кем, его на всю неделю сдавали в ясли.
Любой психолог скажет вам, что для маленького ребенка нет ничего страшнее, чем разлука с матерью. Травмируется не только психика младенца, также замедляется его физиологическое развитие. Ребенок может даже умереть – просто потому, что ему не для кого жить. Отсутствие материнской любви невозможно компенсировать в более поздние годы, маленький человечек никогда не простит этого предательства.
Когда Максим чуть-чуть подрос, мать по-прежнему не спешила окружить его любовью. Он был ей неприятен – досадное напоминание о былой боли и унижении, о сломанной жизни и разрушенных мечтах. Ситуацию осложняло то обстоятельство, что сын, как назло, внешне совсем на нее не походил, а уродился весь в отца-насильника.
Про бабушку с дедушкой тоже нельзя было сказать, что они обожают внука. И если бабуля по-своему привязалась к Максиму, то дед так и не смог смириться с рождением «приблудыша». Конечно, ребенка не били, не держали впроголодь и не укоряли в глаза за сам факт его существования. Все ограничивалось недовольным бурчанием, косыми взглядами и холодной строгостью. Но ведь детей не обманешь, они очень остро чувствуют, как к ним относятся.
И Максим вырос с четким убеждением: он никому не нужен. И вообще дети – это очень плохо. Отпрыски ломают родителям жизнь, мешают сделать карьеру и вечно мельтешат под ногами. И у него самого никогда не будет детей. Ни за что и никогда.
Мне было безумно жалко Максима. Я старательно прятала от него глаза. Мне казалось, что если я встречусь с Малаховым взглядом, то помимо собственной воли кинусь гладить его по голове и успокаивать, словно маленького мальчика, у которого умерла мама. Хотя, конечно, Макс уже взрослый мужчина и в утешении не нуждается. По крайней мере в моем.
Зато теперь понятно, почему Малахов, не будучи ни уродом, ни умалишенным, умудрился дожить до своих лет и не обзавестись потомством. Представляю, сколько женщин пытались забеременеть от него в надежде на замужество с миллионером (а кем же еще может быть сотовый король?). Наверное, нелегкое это дело – следить за каждой каплей своей спермы…
Неловкое молчание нарушила Нина Платоновна. Она схватила со стола какую-то газету и преувеличенно радостно принялась читать:
– Вот послушайте, занимательные факты. Знаете ли вы, что слон – это единственное животное, не умеющее подпрыгивать?
– Не хватало еще, чтобы он подпрыгивал, – засмеялась Оля. – Это из разряда того, как если бы коровы летали.
– Кстати, насчет коров, – продолжила тетя Нина. – Знаете ли вы, что корову можно заставить подняться по лестнице, но невозможно заставить спуститься?
– Забавно, – прокомментировал Максим.
– В среднем сто человек ежегодно гибнут, подавившись шариковой ручкой. Уолт Дисней, создатель Микки Мауса, боялся мышей. Первый владелец компании Marlboro умер от рака легких.
– Потому что курение – это смерть, – ввернула я, делая страшные глаза детям.
– Стоматологи рекомендуют держать зубную щетку на расстоянии не меньше двух метров от унитаза, – прочитала Нина Платоновна.
– Это еще зачем? – удивилась Оля.
– Ты что, рекламу не смотришь? – закричал Игорек. – Чтобы бактерии из унитаза не перепрыгнули на щетку!
– А разве они умеют прыгать? – поразилась я.
– Лучше бы слон умел прыгать, – вздохнул Макс. – Ну а еще что интересного там написано?
– Ни один лист бумаги невозможно сложить пополам больше семи раз, – торжественно сказала Нина Платоновна.
– А вот это уже ерунда! – возмутилась я. – Все зависит от размера листа. Если он маленький, то невозможно, ну а если большой, то почему бы не сложить хоть десять раз? Вот смотрите.
Я схватила школьную тетрадь, выдрала из нее листок и принялась его складывать. Игорек громко считал:
– Один, два, три, четыре, пять, шесть… Только шесть раз!
Но ему не удалось сбить меня с толку.
– Это потому, что лист маленький, – упрямо сказала я. – А если взять газету…
Я оторвала газетную страницу и стала складывать ее:
– Один, два, три, четыре, пять, шесть… Черт, больше не получается. Не сгибается!
– Давай я попробую, – Максим взял листок, – у меня сил больше.
Но и он, сколько ни пытался, смог сложить газету лишь еще один раз.
– Значит, и правда не больше семи, – заключила я. – Ну что же, по крайней мере мы проверили это утверждение на практике. Ничему нельзя верить голословно, все надо подвергать сомнению, – назидательно произнесла я, обращаясь к детям.
– Каждый год ослы убивают больше людей, чем гибнет в авиакатастрофах, – прочитала тетя Нина.
– Хорошо, что в наших широтах ослы не водятся, – усмехнулся Макс. – Я имею в виду животных. Среди людей ослов, к сожалению, предостаточно.
– У Мэрилин Монро на ногах было по шесть пальцев.
– И все равно она – божественная, – с жаром сказала Оля.
– Точно, – подтвердил Малахов.
– Лизнуть собственный локоть человеку невозможно анатомически.
– Близок локоток, да не укусишь, – сказала Оля. – Тоже мне, открыли Америку, русский народ это уже давно знает.
Тут в меня опять вселился бес противоречия:
– Так ведь это если кусать! А язык дает дополнительно… сколько – пять, семь сантиметров? Значит, лизнуть локоть значительно легче, чем укусить. Да я вам сейчас это докажу!
Я высунула язык и попыталась достать им до правого локтя. Ничего не получилось.
– Нет, лучше лизну левый, так удобнее.
Но и с левым локтем ничего не выходило. Как я ни выворачивала руку, до цели всегда оставалась какая-нибудь пара-тройка сантиметров.
– Ну давай же, Люсь, еще совсем немного! – подбадривала меня Нина Платоновна. – Эх, неправильно ты делаешь, я тебе покажу, как надо!
Тетя Нина засучила рукав, высунула язык – и превратилась в изваяние с выпученными глазами и вывернутой рукой. Вслед за ней языки высунули Игорек, Оля и Макс. Минут десять раздавалось пыхтение и сопение. Наконец Оля опустила руку:
– Уф, ничего не получается! Они правы: человек не может лизнуть собственный локоть.
– Зато мы проверили это на практике, правда, мам? – хитро улыбнулся Игорек.
– А что там еще написано? – спросила я у Нины Платоновны.
Няня опять взяла в руки газету:
– Утиное кряканье не дает эха, никто не знает почему. Зажигалка была изобретена раньше спичек. Почти все, кто прочитал этот текст, попытались лизнуть свой локоть.
Секунду мы молча смотрели друг на друга, а потом одновременно расхохотались.
По тому, как человек смеется, о нем можно многое сказать. Олечкин смех переливался колокольчиком, смех Игорька был похож на лай веселого пуделя, Нина Платоновна стеснительно прыскала в кулачок, а Максим смеялся как человек, который привык держать ситуацию под контролем. Не знаю только, насколько долго ему удастся сохранить эту способность, учитывая, в какое оригинальное семейство он попал.
– Ты куда? – спросил Макс. Слишком строго для постороннего человека.
Воспользовавшись всеобщим весельем, я решила улизнуть и стала потихоньку собираться. Мое расследование еще не закончено, мне некогда рассиживать дома!
– Ты уходишь? – повторил Малахов.
Я в замешательстве оцепенела. Хм, я уже забыла, когда в последний раз отпрашивалась у кого-либо, чтобы уйти из дома. Мне теперь что, отчитываться перед «муженьком» в каждом своем шаге?
– Да, я хотела пойти… – забормотала я, – мне надо на интервью… ну, кое-что уточнить для статьи…
Зачем я вру? Почему не сказать правду, ведь в ней нет ничего плохого? Понятия не имею. Наверное, просто из чувства противоречия. Этот сотовый король может поселиться в нашей квартире, спать хоть на коврике в коридоре, я согласна называть его мужем, раз ему так хочется, но у него нет права на мою личную жизнь.
– А что? – спросила я почти враждебно.
– Ничего, – ответил Максим. – Просто жизнь в Москве небезопасная, всегда лучше держать родственников в курсе, куда отправляешься.
Родственников! Однако следует признать, что такая забота очень приятна. Вот только не следует показывать это Малахову.
– Ладно, – буркнула я, напуская на себя независимый вид, – скоро буду.
Мы разыгрываем не медовый месяц, а суровые будни многодетной семьи. И нежности здесь абсолютно не уместны.
