ГЛАВА 26
Утром Федор, охая, выполз на кухню, увидал меня возле мойки с горой грязной посуды и спросил:
– Господи, что со мной вчера было?
Я пожала плечами:
– Может, аллергия на морковку?
– Ем ее все время, и ничего.
– Накопилась! Организм сопротивляется вегетарианству.
– Боже, моя голова, умираю.
Я протянула ему бутылку:
– Глотни, сразу полегчает.
– Что это?
– Пиво.
– Нет!!!
Я усмехнулась:
– Анна спит, она не узнает, пей, не бойся, сейчас пройдет.
Федор, опасливо поглядывая на дверь, заглотил «Клинское» и воскликнул:
– Как рукой сняло!
– Теперь поешь. Яичницу с колбаской будешь?
– Нет!!!
– Слушай, сделай милость, объясни, чем ты питаешься с утра?
Мужчина почесал затылок.
– Ну, разным.
– А именно?
– Салат из ростков пшеницы, соевый сыр, соевое молоко.
– Ты такой убежденный вегетарианец?
– Не знаю.
Я сунула ему под нос тарелку:
– Ешь давай. Хочешь мой совет?
– Ну? – пробормотал Федор, поглощая жареные яйца. – Какой?
– Ты Анну лупить не пробовал?
– Чем? – оторопел Федя.
– А всем, что под руку попадется. Очень помогает! Через неделю забудет о вегетарианстве.
– Бить женщину отвратительно!
Я взяла у него пустую тарелку и сообщила:
– Тогда это последний раз в твоей жизни, когда ты сумел нормально поесть. Она тебе вчерашнее не забудет, вижу два пути развития событий: либо начнешь бабу бить, либо она тебя со свету сживет.
Федя, ничего не ответив, вывалил на стол из портфеля кучу бумаг и начал перебирать их, приговаривая:
– Странно, однако, куда подевался…
– Если ты ищешь договор, то Сеня унес, потому что ты подписал его вчера.
Рыльский молча сгреб листки и сунул в кейс.
– Эй, конверт забыл.
– Выброси, он не нужен.
– Там счет.
– Ну да, за мобильный, я уже оплатил, это лишние квитанции. «Билайн» всегда вместо двух четыре штуки присылает.
– Погоди, – удивилась я, – что за счета, извини за любопытство.
Федя мрачно пустился в объяснения:
– У меня мобильный телефон. У «Билайн» такая система: говоришь целый месяц, потом получаешь бумагу и оплачиваешь, обычное дело, что тебя удивило?
– Понимаешь, я купила вчера мобильный, только к нему положена карточка.
– А, Би+! Ты просто проплачиваешь время разговоров вперед, и никаких счетов, у меня другой тариф.
– Почему? Этот такой удобный, без абонентской платы.
Федор покачал головой:
– Номер «кривой».
– Какой?
– Ну, следует набрать сначала 8, потом, дождавшись гудка, 902 или 903 и только потом нужный номер. Это не всегда удобно. И потом, я все-таки владелец издательства, состоятельный человек, а телефон, как у школьника! Знаешь, партнеры подумают, что дела плохо идут, раз я прямой федеральный номер оплатить не в силах.
– Значит, – пробормотала я, – если я набираю просто номер, то попадаю на мобильный, который подключен к дорогому тарифу? Без карточки?
– Точно, это всем известно.
Ага, кроме меня, которой не приходило в голову узнать правила оплаты сотовых. Кстати, у Олега Би+, а у Сени, понятно теперь, дорогой номер, прямой, без восьмерки.
– Счета куда приходят?
Федя удивленно вскинул брови:
– Как договоришься. Кому-то на дом, кому-то на работу.
– А если я обману? Сообщу служебные координаты, навру и не стану оплачивать квитанции?
Федя рассмеялся:
– Телефон-то отключат! Сиди с молчащей трубкой. Ладно, пойду Аньку будить.
Он ушел, я осталась стоять на кухне, уставившись на большой белый конверт с синими буквами «Билайн». Значит, у таинственной Валерии Константиновны номер прямой, и он не отключен. Внезапно мне в голову пришла очень простая мысль. Недоумевая, отчего не додумалась до нее раньше, я быстренько набрала номерок Лазаренко, но вместо бодрого голоска дамы услышала фразу, произнесенную «металлическим» тоном: «Аппарат абонента отключен от действия сети».
Сначала я приуныла, но потом возликовала. Все, что ни происходит, делается к лучшему.
Ровно через полчаса, разузнав телефон справочной «Билайн», я налетела на оператора.
– Девушка, у меня отключился мобильный.
– Номер, пожалуйста.
Я продиктовала цифры, послышалась заунывная мелодия, потом тот же безукоризненно вежливый голос ответил:
– Вы не оплатили счет.
– Мне его не приносили!
– Как это? – удивилась девушка. – Такое просто невозможно!
– Ой, понимаете, – я принялась вдохновенно врать, – переехала месяц тому назад на новую квартиру, вас, естественно, предупредила, только, очевидно, сотрудник телефонной компании забыл внести исправления в компьютер.
– Это невозможно.
– И тем не менее произошло. У меня там что стоит, улица Красные Поля, дом 102, квартира 17?
– Да.
– Вот видите, а теперь у меня совсем другое местожительство.
– Извините, – тут же отреагировала девушка. – Думается, вам лучше подъехать в офис и написать заявление, мы по телефону такие вещи, как перемена адреса, не оформляем.
– Но я уже приезжала один раз, – кривлялась я изо всех сил, – и вот что вышло.
– Компания приносит свои извинения, виновные будут наказаны.
– А телефон включите?
– Только после оплаты счета, буквально через пять минут.
Я повесила трубку и кинулась к шкафу. Ага, Валерия Константиновна, ты, конечно, хитрая лиса, но я умнее, выследила тебя.
Если вам когда-нибудь предложат жилье на улице с революционным названием Красные Поля, ни за что не соглашайтесь! Если риелтеры, перебивая друг друга, начнут петь на разные голоса о новом благоустроенном районе с чистым, горным воздухом, не верьте ни единому слову. Я прокляла все на свете, пока нашла эту улицу, от метро сюда ходила только одна маршрутка, под завязку забитая пассажирами, а еще на ней горит гигантский факел, производящий на неподготовленного человека совершенно инфернальное впечатление. Об экологии по соседству с нефтеперерабатывающим заводом лучше помолчим. Улица оказалась длинной-предлинной и практически без жилых домов. По бокам шоссе, где с гулом проносились машины, стояли какие-то покосившиеся хибарки, гаражи, сараи. Тут и там высились помойки, потом ноги вынесли меня к автомобильному кладбищу. Двое мужиков неопределенного возраста лазали между проржавелыми железками.
– Эй, – крикнула я, – где тут дом 102, подскажите!
– А… его знает, – вполне миролюбиво ответил дядька.
– Ступай за казармы, где ОМОН расквартирован, – охотно пояснил второй, – тама бараки стоят, это один из них, похоже!
Я покорно пошлепала в глубь квартала по узенькой тропке, вихляющей между горами битого кирпича. Наконец дорожка сбежала с горки вниз, и перед глазами открылась площадка, на которой впритык друг к другу стояли четыре дощатых сарайчика, длинные, нелепые, с тесно натыканными окнами.
Я дошла до первого из домиков, увидела на лавочке скособоченную бабульку и, думая, что она глухая, заорала:
– Здравствуйте, подскажите, это дом 102 по улице Красные Поля?
Старушка подскочила. Потом торопливо перекрестилась и сказала:
– Что же ты такая громкая, унучка! Можно ли старого человека пугать? Не ровен час паралик разобьет, кому я такедова нужная буду?
– Простите, – сбавила я тон, – у меня бабушка глухая, вот я и привыкла орать.
– И слышу отлично, и вижу без очков, – бодро заявила старушка, – вот только ноги подвели, каждая сама по себе шагает, цирк, да и только. Пока их в кучу сгребу и до булочной допруся, цельный день пробегет. Ищешь кого али из простого любопытства интересуешься?
– Мне нужна квартира семнадцать.
– Э, милая, – покачала головой бабка, явно скучавшая в одиночестве, – нетуть здесь квартир.
– Как это? – удивилась я, ткнув пальцем в сторону бараков. – Вон занавески висят, горшки с цветами стоят, значит, живут тут люди.
– Не живут, а мучаются, – пояснила бабуся, – здеся не квартиры, а комнаты. Ванна с сортиром одна на всех. Только душ давно поломатый, народ в баню ходит, бачок, почитай, кажный день чинют, текет, зараза. Вон, видишь будку? Тудысь и носимся. Сейчас ищо ничего, тепло, а зимой-то студено. Пока оденешься, пока дочапаешь, колотун продерет, чисто курица замороженная делаешься! Вона, вишь, красивые занавесочки в беленькую клеточку?
Я кивнула.
– Водорезовы тама проживают. Знаешь, чего у них есть?
– Нет.
– А сортир такой переносной, прямо за ширмочкой стоит, в комнате. Оно, конечна, последнее дело, там, где жрешь, до ветру ходить, только делать чего? Трое дитев у их.
Я удрученно молчала. Какой ужас! Вот, оказывается, как живут некоторые люди! А я еще смею ныть, находясь в огромной квартире. Лягу на диван, закрою дверь в свою спальню и злюсь на непрошеных гостей! Вот ведь отвратительное поведение! Нет, сегодня же встречу всех с радостным лицом!
Бабулька тем временем по-стариковски неторопливо высказывала вслух свои соображения:
– На кухне тута вечно лай стоит, конфорки делют, никак не договорятся. Одни Водорезовы умныя… Плитку себе поставили да чайник электрической. Готовят в комнате, ровнехонько около Прасковьи Ивановны.
– Около кого? – совсем растерялась я.
– Возле параши, – мелко захихикала старуха, – никак, не знаешь, отчего ее так кличут? Оттого, что полное имя этому месту Прасковья Ивановна.
И она снова разразилась отрывистым смешком, похожим на кашель.
– Вишь, как существуем, а ты болтаешь: квартиры!
– А в семнадцатой комнате кто живет?
Старуха сложила губы куриной попкой.
– Клавка, сильно гордая, с нами не дружит, велит себя Клавдией Васильевной звать, гонористая больно. Хотя с чего ей гордиться? Живет, как и мы, в отстойном болоте, чисто лягушка канализационная.
– Она дома?
– Где ж ей быть? Уж не в Париже, небось телик глядит, самое время, ей унук новый аппарат подарил, – с завистью протянула информаторша, – ох и хороший!
– Кто? Внук или телевизор?
– Оба хороши, – вздохнула старуха, – что Генка, что агрегат! Раньше такой противный парень был, хулиган и безобразник, а теперь к бабке кажный месяц бегает с подарками. То торт припрет, то конфет, надысь ей халат купил, затем телик…
Она помолчала и бесхитростно добавила:
– А мои меня бросили. Ро…стила, их ро…стила, и усе, живу на одну пенсию, с хлеба на квас, вон оно как случается. Зять мине не любит, а невестка за дуру держит, смерти моей дожидается. А ты к Клавке по какому вопросу?
– Из собеса я.
– Ну ступай, ступай, только смотри, назовешь ненароком бабой Клавой, она тебя взашей вытолкает. Клавдией Васильевной величай, да не ори, как на меня. Она слышит здорово, чисто кошка.
Поблагодарив бабульку за предупреждение, я дошла до двери и двинулась вперед по темному коридору. Жильцы самозабвенно экономили на электричестве. На длиннющий коридор приходилось всего три лампочки мощностью в двадцать пять ватт. Одна висела у входа, вторая качалась на длинном шнуре возле кухни, третья оказалась в самом конце, рядом с нужной мне дверью.
Оттуда доносилось всхлипывание:
– Милый, прости, дорогой, не уходи, не покидай меня.
Я заколебалась. Эх, забыла спросить у словоохотливой бабульки, с кем живет Клавдия Васильевна? Похоже, в комнате полно людей. Но тут бархатный мужской голос гневно произнес:
– Прекрати, Мария Терезия!
– Алехандро! Не бросай меня!
Я ухмыльнулась, все ясно – Клавдия Васильевна убивает свободное время за просмотром очередного сериала. Я постучала в ободранную филенку.
– Открыто, – раздалось из комнаты, – прятать нечего.
Я шагнула внутрь. На кресле с вязанием в руках сидела сухопарая абсолютно седая старуха.
– Вы ко мне? – поинтересовалась она, откладывая недовязанный носок.
Очевидно, у престарелой дамы со зрением полный порядок, если она способна ковырять тонюсенькими спицами крохотные петельки.
– Клавдия Васильевна?
– Она самая, – вежливо, но весьма холодно ответила хозяйка, – слушаю!
– Телефонная компания «Билайн» беспокоит, я старший оператор по расчетам.
– Да? А ко мне зачем?
– На ваш адрес поступают квитанции на оплату телефона 722-57-67. Вы задержали оплату, ваш аппарат отключен. Вот, явилась выяснить, намереваетесь ли рассчитываться?
Клавдия Васильевна окинула меня мрачным взглядом и равнодушно обронила:
– Оглянитесь вокруг, наш барак не телефонизирован, висел сто лет тому назад автомат у входной двери, так жильцы сломали. Местное общество пьет безостановочно. Ошибка вышла.
– Телефон мобильный, переносной.
Клавдия Васильевна встала. Я удивилась, старуха была ростом выше метра семидесяти. К старости люди, как правило, «усыхают», делаются меньше. Если она сейчас такая, то в юности небось играла в баскетбол.
– О чем вы говорите, – спокойно заметила Клавдия Васильевна, – я живу на считанные гроши, копейки на смерть откладываю. Сотовые телефоны не для бедных людей, напутала ваша компания.
– Но в карточке указан ваш адрес!
– Случаются ошибки.
– Раньше-то счета оплачивались!
– Это не ко мне.
– Вроде у вас внук есть, может, это его телефончик?
– Внук есть, – равнодушно пояснила хозяйка, – только мы с ним не общаемся. Сейчас молодежь не очень рвется за стариками ухаживать. Сын моей покойной дочери тут не появляется. За сим до свидания.
– Но во дворе сказали, что он сюда часто заглядывает!
Клавдия Васильевна уставилась на меня ярко-голубыми, совершенно не выцветшими от возраста глазами.
– Во дворе-е… – протянула она, – …вот и беседуйте с ними, может, еще чего новенького узнаете. Уходите.
– Но…
– Уходите.
– Вы…
– Убирайтесь.
– Счет…
Клавдия Васильевна подошла к окну, распахнула его и крикнула:
– Михаил, поди сюда.
Спустя мгновение в комнату вошел парень в грязных, испачканных машинным маслом джинсах. Вытирая руки куском ветоши, он спросил:
– Что случилось, Клавдея Васильна?
– Вот, – ткнула в меня пальцем старуха, – пришла с улицы, никак в толк не возьму, чего хочет. Про какие-то квитанции бормочет. Мои счета все оплачены вовремя, что газ, что свет, что коммунальные. Говорю: уходите, не слушает.
Юноша сунул тряпку в карман грязной рубашки и хмуро поинтересовался:
– За каким лядом к старому человеку приматываетеся? Велено вам было прочь идти, так ступайте, пока не наподдавал.
Пришлось уйти из барака, чувствуя спиной недоброжелательный взгляд двух пар глаз.
На улице неожиданно резко похолодало, потом пошел дождь. Крупные капли били меня по плечам и спине, затем ледяная вода полилась за шиворот. Да уж, давно замечено, великолепная теплая майская погода мигом сменяется отвратительным ненастьем. Тысячи людей мечтают провести выходные на даче, вскапывая грядки и радуясь первой травке, но тут – бац! – небо затягивают свинцовые тучи и валит ливень, а иногда и снег.
Дрожа от холода, я побежала к метро. Зонтик, естественно, остался дома, и никакой куртки с собой нет. С утра-то градусник показывал двадцать пять тепла, а над столицей простиралось голубое небо.
По улице потоком неслись машины, но ни одна не собиралась останавливаться, чтобы подвезти меня. Впрочем, если бы я сидела за рулем, то тоже бы не захотела подобрать тетку, похожую на бомжиху, стоящую между двумя мусорными кучами. Делать нечего, пришлось идти в сторону метро пешком. Ноги в насквозь заледеневших туфлях превратились в бесчувственные поленья, спина онемела. Сначала меня колотила крупная дрожь, потом пришло отупение: и так уже промокла до нитки, так чего дергаться?
На платформе я оказалась около шести вечера, грязная, похожая на шахтера, только что поднявшегося из забоя после двенадцатичасовой смены. В вагоне стояла плотная толпа, но вокруг меня мигом образовалось пустое пространство, а одна дама довольно громко сказала своему спутнику:
– В подземке становится невыносимо, попрошайки, калеки, бомжи…
Домой я вошла в полвосьмого, помылась в ванной и легла в кровать. Олега, естественно, не было, Томуся возится с Никитой, Света с Тусей о чем-то громко спорят на кухне…
– Эй, Вилка, – донеслось от порога.
Я с трудом разомкнула каменно-тяжелые веки:
– Что?
В комнате стояла Света.
– Ой, – пробормотала первая маменька, – какая ты красная, морда прямо кирпичная! Температуру надо померить! Погоди-ка.
Я упала на подушку, чувствуя, что кровать медленно вращается. Потом под мышку ткнулось что-то холодное, и раздался голос Тамары:
– 38,5, разведи колдрекс.
Дальнейшее помню плохо. Вроде меня поили горячим напитком непонятного вкуса, затем натягивали на ноги шерстяные носки. Откуда-то появился хмурый Олег, возник Ленинид со стаканом, в мое горло полилась обжигающая жидкость с резким запахом водки. Потом налетела темнота.
Я брела по раскаленной африканской пустыне, с трудом вытаскивая ноги из желтого песка. Пить хотелось безумно. Больше всего раздражал огромный ватный халат, в который было закутано тело. Тяжелый, жаркий, он сковывал движения и доставлял ужасные неудобства. Попробуйте сами походить под палящим солнцем, завернувшись в стеганое неподъемное одеяние. Пару раз я попыталась избавиться от одежды, но не тут-то было, отвратительная хламида сидела, словно приклеенная. В конце концов, собравшись с силами, я рванула хламиду и… села в кровати.
Значит, это был сон. Будильник показывал десять утра. Я глянула в зеркало, стоящее на тумбочке. Не женщина, а оживший кошмар. Волосы всклокочены и торчат в разные стороны, лицо помято, а вместо глаз две щелочки.
– Эй, доча, оклемалась? – спросил, входя в спальню Ленинид.
– Да, – простонала я, хватаясь за виски, голова болела немилосердно. – Что со мной было?
Папенька пожал плечами:
– Простыла крепко, под дождик попала и скопытилась.
Я недоверчиво поджала губы. Вымокла и заболела? С трудом верится в такое. Мое детство прошло в условиях, приближенных к фронтовым. Едва мне стукнуло четыре года, Раиса заявила:
– Большая теперь, могешь из садика сама домой добираться. На какой свет дорогу переходят?
– На зеленый, – пискнула я.
– Ну и хорошо, – повеселела мачеха.
Очевидно, она предупредила служащих в детском саду, потому что ровно в семь воспитательница командовала:
– Тараканова, собирайся.
Садик мой был круглосуточным, часть группы ночевала тут, других детей забирали родители. «Домашние» вечно хвастались перед «садовскими»:
– Меня мамка любит, а тебя нет.
Тем, кто ночевал в детском учреждении, оставалось только рыдать. Я очень не хотела жить в садике, поэтому дважды воспитательнице повторять не приходилось. Весной и ранней, теплой осенью девочка Виола выматывалась на улицу, только поменяв тапки на сандалии. Зимой следовало долго одеваться. Процесс натягивания колготок, рейтуз, шарфа и всего остального очень раздражал. Каждый раз я норовила надеть платье, потом шубу и шапку. Колготы, кофты, варежки просто заталкивала в пакет и убегала. Воспитательнице было не до меня. Она вообще не слишком заботилась о малышке со странным именем Виола. Впрочем, теперь я понимаю почему.
Дети дошкольного возраста, как правило, беспомощны. Их нужно одеть на прогулку, потом раздеть, кое-кто плохо ест самостоятельно, другие не умеют умываться… В группе тридцать малолеток, и на них приходится всего по одной няне и воспитательнице. А теперь посчитайте. Три десятка ребятишек, это значит, что только на одну прогулку следует одеть шестьдесят валенок и столько же рукавичек, тридцать шарфиков и шапочек, застегнуть сто восемьдесят пуговиц, натянуть рейтузики. Знаете, за что родители приплачивают няне? За то, чтобы последним одела и первым раздела карапуза. Меньше вспотеет и не заболеет.
Я же умела все делать сама, даже завязывать длинные тонкие коричневые шнурки аккуратным бантиком. У Раисы были простые методы воспитания: не умеешь сама есть ложкой, сиди голодной, не в состоянии нацепить ботинки, топай босиком.
Иногда я прибегала домой и тряслась под запертой дверью, мачеха могла задержаться на работе, не волнуясь о падчерице. Окоченев окончательно, я вытаскивала из сумки вещи и принималась утепляться. Колготки надевала, стоя прямо босиком на грязных ступеньках. И вот удивительное дело. Присмотренные дети из благополучных семей, приходившие и уходившие из садика вместе с мамами или бабушками, которые тщательно укутывали своих чадушек, все время болели, постоянно кашляли и температурили. Я же могла пробегать всю прогулку по лужам и потом топать домой без колготок – простуды и разнообразные детские болячки обходили меня стороной.
Способность стойко сопротивляться инфекциям сохранилась у меня и во взрослом возрасте. Не помню, когда в последний раз укладывалась в кровать с простудой, и вот, пожалуйста. Ухитрилась подцепить заразу в самый ненужный момент.
– Ты почему дома? – разозлилась я на Ленинида.
– Так суббота же, – попятился папенька.
Я села на кровати и попыталась кое-как собрать расползающиеся мозги в кучу. Как суббота? В четверг я ходила к неприступной бабушке Клавдии Васильевне, потом попала под ливень и заработала температуру.
– Сейчас пятница!
– Суббота.
– Пятница!
– Ну ё-мое, вечно на своем настаиваешь, – возмутился папенька, – накось, глянь.
И он сунул мне под нос газету «Московский комсомолец». Я уставилась на первую страницу. Суббота!
– А куда подевалась пятница?
– Ты ее проспала.
– Как это?
– В четверг задрыхла и только что проснулась.
Я безмерно удивилась.
– Ну надо же!
Ленинид усмехнулся:
– Зато выздоровела, я тебя вылечил.
– Чем?
– Водки дал, с перцем и хреном.
Ага, теперь понятно, отчего голова раскалывается.
– Кто у нас дома? – пробормотала я, нашаривая тапки.
– До фига народу, но все свои.
– Кто? – поинтересовалась я, пытаясь удержаться на подламывающихся ногах.
– Тамарка с Никиткой, Светка, Туська, Колька, Владимир Николаевич, Криська, – начал методично перечислять папенька.
– А Семен с Олегом?
– На работе они.
Я побрела в ванную. Наши с Тамарой мужья очень хитрые. Им совершенно неохота «наслаждаться» семейным уютом, поэтому и майор, и издатель обязательно придумают для себя занятие в выходные. У Куприна, как правило, речь идет о поимке особо опасного государственного преступника, а у Сени возникают неразрешимые трения с типографией.
После того, как я подержала голову под ледяной водой, стало легче, умение соображать почти вернулось. Я включила фен и попыталась кое-как уложить стоящие дыбом пряди.
– Вилка! – заорали за спиной.
Руки разжались, гудящий фен шлепнулся в рукомойник. Я повернулась.
– Света, разве можно так визжать!
– Так шумит аппарат, думала, ты не услышишь, – оправдывалась первая маменька, – не переживай, ничего не сломалось и не разбилось! Мне с тобой поговорить надо.
– Здесь?
– А больше негде.
Это верно, хоть наша квартира и большая, но спрятаться в ней можно лишь в санузле. И то ненадолго. Несмотря на то, что у нас две ванные и два туалета, кто-нибудь обязательно станет ломиться туда, где вы пытаетесь обрести покой, с воплем:
– Эй, открывай скорей.
– Что случилось? – спросила я, садясь на биде.
Маменька смущенно закашлялась.
– Говори живо, – поторопила я.
– Хорошая ты, Вилка, – вздохнула Светка, – другая бы взашей нас вытолкала.
– Я хотела это сделать, да Томуська остановила.
– Тамара вообще святая, и Ленинид замечательный, я к вам привыкла.
– Мы к тебе тоже, – осторожно сказала я, не понимая, куда клонит тетка, – шьешь отлично, вон Кристина каждый день в новой юбке щеголяет.
– Мне предложение сделали, замуж зовут.
– Да ну? – фальшиво удивилась я. – И кто?
– А Николай и Владимир Николаевич, оба сразу, – улыбнулась Света, – только придется одного выбирать. Второй пусть Туське достается, она тоже ничего, не вредная.
– Кто же вам больше по сердцу?
Света тяжело вздохнула.
– Да никак не решим, оба хороши. Может, монетку бросить? Завтра хотим документы в загс нести.
– Так у тебя же паспорта нет, а справка об освобождении утеряна, – удивилась я, – о каком загсе может идти речь.
– Хорошая ты, Вилка, – не к месту сказала Света, – прямо не знаю, как и начать.
Помолчав минуту, она приоткрыла дверь и велела:
– Давай сюда.
В ванную тенью шмыгнула Туся.
– Так тебя полюбила, – мигом заявила она, – уж не серчай.
– Маменьки, – ехидно сказала я, – если боитесь, что рассержусь из-за того, что собрались замуж, то абсолютно зря… Дай вам бог счастья и удачи, только решите, наконец, кто чьим супругом станет, и дело с концом. Честно говоря, мне уже и не слишком интересно, кто из вас моя кровная родственница, воспринимаю обеих словно подруг.
Внезапно Туся зашмыгала носом.
– Мы тебе этого не забудем, считай нас тетками, завсегда поможем.
– Ладно, – прервала я поток благодарностей, – сегодня попробую попросить Олега, чтобы помог вам восстановить документы, и под венец.
Маменьки переглянулись, Светка пробурчала:
– Ну, давай.
– Почему я? – шарахнулась об умывальник Туся.
– Ладно…
Света вздохнула, так набирает в легкие воздух пловец, собирающийся нырнуть под воду, на секунду задержала дыхание, потом решительным жестом вытащила из кармана бордовую книжечку.
– На, смотри.
Ничего не понимая, я раскрыла паспорт и растерянно прочитала:
– «Федоськина Светлана Михайловна». Это кто?
– Я, – ответила первая маменька.
– На, – сунула мне в руки паспорт Туся.
– «Малофеева Валентина Николаевна». Ничего не понимаю.
– Мы не твои матери, – хором ответили бабы.
– А кто?
Света потерла ладонью лоб.
– Слушай. У нас с Валькой жизнь похожа, как у инкубаторских…
Из ее рта полился рассказ, я сидела на жестком биде, чувствуя себя в центре мексиканского сериала. От удивления даже голова перестала болеть.
