«Шея уже затекла. Пора перекур делать», — тряхнув челкой и распрямляя усталую спину, решила Денисия.

— Кстати, Лар, как твой сынуля? — дежурно поинтересовалась она, уходя в себя и механически массируя затылок.

Лариса преобразилась. Мгновенно отодвинув от себя старофранцузский словарь, она защебетала:

— Ой, Денька, мой Зюзик становится очень забавным. В доме ремонт, а Зюзик счастлив. Лезет везде, мешается, достает Рашида вопросами. Знаешь, какое у него теперь самое любимое слово?

— Какое?

— Ебанок.

Денисия растерялась, но Лариса ее успокоила:

— Не пугайся, это всего лишь безобидный рубанок в исполнении моего сына. У Зюзика образовалась жуткая информационная жажда. Все улавливает, как губка впитывает и такое потом выдает, что все держатся за животики.

— Вот хохмач.

— Спрашивает на днях: «Папа, что такое фураж?»

Рашид объясняет: «Корм для скота и все такое…» — «Ага, — делает вывод мой Зюзик, — значит, кураж — это корм для кур».

— Гениально! — восхитилась Денисия.

Лариса зарделась от удовольствия и продолжила:

— А вчера мы были в цирке. Вдруг объявляют:

«А теперь выступит женщина-змея!» Мой Рашидик возьми да брякни: «Глянь, Ларка, коню ясно, что все женщины змеи, но эта даже не скрывает». И что ты думаешь, Зюзька подслушал и тут же, когда вернулись домой, заявил нашей соседке: «Здравствуйте, тетя Венера-змея». Та, разумеется, ушла в откат, а он ей: «Извините, все женщины змеи, но я не знал, что вы это скрываете». Я Рашида своего чуть не убила, — заключила Лариса и рассмеялась.

Денисия посмотрела на нее с завистью и сказала:

— Счастливая ты, Ларка. Всегда у тебя настроение хорошее.

— Какая я, к черту, счастливая? — отмахнулась та. — У меня на руках муж, ремонт и ребенок. Причем ребенок доставляет меньше всего хлопот.

Она глянула на часы и всполошилась:

— Денька, за дело. Что-то плохо сегодня движется наш перевод, а через два часа я должна быть в редакции. , Денисия виновато пожала плечами:

— Самочувствие скверное. Думаю, слегка переутомилась на приеме вчера. В преддверии таких приемов отдыхать надо, а я пашу без продыху. Кажется, в голове тараканы уже завелись.

— Эхе-хе, — вздохнула Лариса, — жизнь наша бешеная. Действительно можно умом тронуться при такой загрузке. День расписан буквально по минутам, везде опаздываю, все меня костерят. Раньше хоть дома относительный покой был, теперь же, когда со мной приключился этот ремонт, жизнь стала невыносима. Знаешь, подруга, крыша едет аж бегом. Пора обращаться к психиатру.

— Ой, пора!

— На кровать упаду, глаза закрою, а вместо сна звуки в ушах, ритм сумасшедший: «Гой-гой-паду-да жи-жи-ту-ру-ру…» Как тут не материться? Марш моей жизни вместо сна.

— Да ты что? — ужаснулась Денисия.

— Клянусь моим Зюзей. Вот оно, мое женское счастье. А если каким-то чудом заснуть ухитрюсь, мой тут как тут с дельным предложением.

— С каким?

Лариса горестно закатила глаза:

— Ну ты, блин, как маленькая. Известно с каким.

Какое еще дело мужику в два часа ночи делать приспичит? Не кран же чинить. И что удивительно, всегда не вовремя его на подвиги тянет. Как тут не материться? И нет чтобы с ласки начать, он сразу с угрозы. «Только попробуй мне, — говорит, — заявить, что у тебя плохое самочувствие». — «Нет, — отвечаю, — самочувствие у меня завидное, а вот самочувствие отвратительное». Он сразу в крик: «Затрахали меня твои критические дни! Через них скоро импотентом стану». Я ему: «Рот закрой, ребенка разбудишь». Вот и вся любовь.

— Он не обижается? — с тревогой поинтересовалась Денисия.

Лариса обреченно махнула рукой:

— Уже привык. Честное слово, эта гонка за бабками добром не закончится. Мой прав: скоро, блин, будем все как один припадочными, но зато в норках, бриллиантах и на «мерсах». Как тут не материться?

Вот прикинь, вчера сумасшедший гонорар получила, а радости ноль. На душе сплошной непокой. Так, без всякого удовольствия, шубку из стриженой норки себе и купила. Пришла домой, глянула в зеркало — зашибись. В редакции все бабы будут в отпаде. Одним походом в «шоп» задаваку Козлову, с ее сраным песцом, ниже плинтуса опустила. Казалось бы, радуйся, а на душе, кроме смятения и тревоги, ничего.

— Ты знаешь, то же самое и у меня, — призналась Денисия.

— Что? — испугалась Лариса. — Тоже шубка из стриженой норки?

— Да нет, у меня только смятение и тревога. Так и кажется, за поворотом беда.

— Ты даже не представляешь, как я тебе сочувствую! — вздыхая с облегчением, воскликнула Лариса.

«И есть чему», — уныло подумала Денисия.

Действительно, ощущение беды доставало с утра, и Денисия не могла понять почему. Вчера (вот повезло!) побывала у французского посла на приеме, сегодня премию получила… Конечно, не такой гонорар, как у Ларки, шубку из норки не купишь, но при нашей бедности ничего…

Можно было бы все спихнуть на погоду, но противное мокрое ненастье давно сошло, затих пронизывающий до костей ветер, ударил легкий приятный морозец, и выглянуло наконец солнышко. Оно не очень-то грело, но зато светило с ярким озорством, наполняя девичью душу Денисии иллюзией скорой весны. Казалось бы, все хорошо, но беспричинное ощущение непредотвратимого горя поселилось в груди, пугало и ныло.

Так уже было. Перед смертью матери.

Мать долго болела, все реже звучали ее наставления, все чаще ложилась вялая ее рука на стриженый затылок Денисии и с неожиданной силой тянула непокорную голову дочери к своим бледным губам. Денисия целоваться совсем не хотела.

Она рвалась от безжизненной материнской кровати к детской бесцельности и суетне, нетерпеливо приговаривая: «Ну, мам, ну, я пойду». Расходуя последние силы, мать упрямо притягивала к себе лоб дочери, сосредоточенно опечатывала его поцелуями и со словами: «Мое ты горе», — отпускала Денисию на волю, а сама, утомленная, падала на подушку и отворачивалась к стене, пряча набежавшие слезы.

Денисии говорили, что мать больна, но трагическую важность этого события понять она не могла, как не могла осознать ценности святого материнского поцелуя. Эта ценность пришла позже и слишком поздно. Тогда же, в те страшные дни, беззаботная Денисия радовалась смертельному недугу мамы, несшему ей бесконтрольность и полную свободу.

И Денисия с восторгом пользовалась этой свободой, моля бога лишь об одном: чтобы мать подольше болела. Ее беспечный веселый мир был далек от унылой, пропахшей лекарствами кровати, и для матери, как это ни жестоко, в этом мире места не находилось.

Денисия пребывала в свойственном молодости и здоровью эйфорическом ощущении подъема. Серьезных печалей не знала она пока.

Лишь в день смерти матери ей было не по себе: в груди как-то странно сдавило и долго не отпускало.

В тот день в их ежеутренней борьбе мать снова вышла победителем, но, орошая поцелуями непокорный дочкин лоб, она не сказала: «Мое ты горе». Она растерянно выпустила из себя: «Как ты будешь без меня, мое ты чудо…»

Слов этих Денисия не поняла и тут же забыла, но на уроках в школе страхом и болью ныло в груди, а когда она вернулась домой, матери уже не было.

Тот день изменил беззаботное существование Денисии, разделил ее жизнь на «до» и «после». И началось все с этого нытья под сердцем, с этого непонятного страха, с необъяснимой боли.

Почему ей сегодня вспомнился тот страшный день? Да из-за этой же боли и вспомнился.

Грустные мысли (и слава богу) прервал телефонный звонок. Звонила Степанида, сестра. Младшая.

Как всегда, обращалась за помощью.

«Иметь трех сестер — еще тот подарок судьбы», — подумала Денисия, сердито опуская трубку на теле фон и приходя к выводу, что в ее случае это даже кара господня — работать приходится за четверых.

— Что случилось? — встревожилась Лариса, замечая недовольство подруги.

Денисия сдула со лба челку и раздраженно махнула рукой:

— Родственнички замучили.

— Кто из них на этот раз?

— Степка звонила.

Лариса изумилась:

— Неужели опять просила продавать ее пирожки? Ну и наглость! Просить тебя об этом — все равно что микроскопом гвозди забивать. Дура будешь, если снова пойдешь.

— А куда деваться? — вздохнула Денисия. — Понимаешь, у Степки период такой. Ее дальнейшая судьбина решается.

— Чего ж тут непонятного, — ядовито рассмеялась Лариса. — С тех пор как твоя старшая сестрица вышла замуж за банкира, остальные будто взбесились. Всем им не хуже банкира мужей подавай.

— С тех пор как наша Зойка вышла за банкира, ты ее просто возненавидела, — удивляя подругу, вставила шпильку Денисия и тут же виновато добавила:

— А ведь когда-то ты любила ее, даже в пример мне ставила.

Лариса мгновенно разгорячилась.

— Да, — нервно постукивая пальцами по столу, призналась она, — да, с тех пор как Зойка вышла за банкира, я перестала ее любить. Встречи с ней всякий раз оставляют в душе след непоправимого горя: кому-то все, кому-то ничего. Как я живу? Что я вижу? Радуюсь шубке? Да у Зойки их пруд пруди, а я пашу, как папа Карло, за зарплату, а получается бег на месте. Просто «Алиса в стране чудес» какая-то: для того, чтобы оставаться на месте, приходится бежать в два раза быстрей. А тут Зойка со своим банкиром. Как тут не материться? А как она гордится собой! А как хвастает!

— Пусть так, — согласилась Денисия, — но что в этом плохого? Да, Зойке нашей, слава богу, повезло…

Лариса ее оборвала:

— Но это еще не повод, чтобы унижать своих подруг. Особенно тех, которые в люди ее вывели. Ха!

Из грязи да в князи! Гордится она. Было бы чем гордиться. Банкир через день ей морду бьет, а она гордится. И остальные дуры туда же, за ней. Особенно глупила Степка. Из кожи вон лезет, принцессу из себя строит, а ты давай, за нее пирожками торгуй.

Тут уж Денисия не выдержала и встала на защиту младшей сестры.

— Да, не хочет Степка упустить завидного жениха! — повышая голос, воскликнула она. — Но ведь действительно такие, как ее Гарик, на дороге не валяются. Сама понимаешь, если он узнает, кто Степка и откуда да еще кем работает, сразу шарахнется. Москвичи как черт от ладана шарахаются от лимитчиц.

— Пусть хоть работу поменяет, — уже миролюбиво посоветовала Лариса, но, не выдержав, тут же ядовито спросила:

— Почему бы удачнице Зойке не устроить младшую сестричку к своему банкиру?

Денисия, мрачнея, призналась:

— Да на нюх нас банкир не переносит. Чмошницами обзывает всех, даже здороваться брезгует.

А Степка своей работой довольна. Хозяин прилично платит, не притесняет, да и пирожками она не каждый день торгует. Раз пять в месяц, не больше.

— Степанида наторгует, — фыркнула Лариса. — Все пять дней торгуешь именно ты, добрячка, мать твою. Слушай, не выводи меня лучше, а то заматерюсь.

Это она могла — Лариска была известная матерщинница. В своей редакции такой мат гнула, что мониторы краснели. В присутствии Денисии она сдерживалась, но кто бы знал, чего ей это стоило. Вот и сейчас, беззвучно пошевелив губами, Лариска оставила все матюки в себе, полушутливо-полувсерьез перекрестила свой рот и горестно запричитала:

— Ох, Денька, попомни мои слова: уездят тебя неблагодарные сестрицы. Они, видишь ли, женихов искать приперлись в столицу, а на тебя им плевать.

Попользуются и забудут. Много Зойка о тебе вспоминает? Только тогда, когда ты ей нужна, а помощи от нее, миллионерши, никакой. А тебе надо учиться.

Ты — талант.

— Я учусь.

— Если они дают, учишься по ночам. Ты только на себя посмотри, под глазами круги, кожа бледная…

Зато сестрицы твои процветают. Эх, дура ты дура, как тут не материться. Послала бы ты их трехэтажно. Если не умеешь, обращайся ко мне, научу.

— Да ладно, — отмахнулась Денисия, — сестры они мои, и я их очень люблю. Они тоже меня любят, да и как по-другому? После папкиной смерти мы остались совсем одни. А в Москве мы чужие. В Москве чужакам особенно трудно, вот мы друг к дружке и жмемся.

— Ага, жметесь. Тут не жаться, а отбиваться пора.

Только и слышу: «Деня, сделай то, Деня, сделай это».

А ты и рада потворствовать их капризам.

Денисия вздохнула:

— Лар, зря ты невзлюбила моих сестер. Уверяю, им не до капризов. Исключая счастливицу Зойку, все они еле-еле выживают. Да и не даром я за них работаю. Сама понимаешь, мне деньги нужны. Книги стоят дорого, в общежитии места нет, за комнату платить приходится… Ну, хватит, sub specie aeternitatis <С точки зрения вечности (лат.).> это все ерунда. Давай лучше вернемся к нашему переводу, а то мой кумир Добрынина тебя точно грохнет.

— Не грохнет, она интеллигентная. И потом, она же правозащитника, вот и должна понимать, что мы имеем законное право на перекур. А поскольку не курим, то с чистой совестью (в качестве отдыха) можем спокойно перемывать кости твоих сестер.

— Уже перемыли, — буркнула Денисия и деловито спросила:

— Так как там было на старофранцузском?

Лариса послушно склонилась над рукописью, но опять зазвонил телефон.

— Кто на этот раз? — зло спросила она раньше, чем Денисия сняла трубку, и тут же предположила:

— Наверняка Федора теперь.

Предположила и не ошиблась.

— Федька просит ночью ее подменить, — растерянно прошептала Денисия.

Лариса замахала руками.

— Не соглашайся! Не соглашайся, мать твою, — гневно закричала она и тут же с мольбой добавила:

— Всеми святыми заклинаю тебя.

— Хорошо, — сдаваясь, кивнула Денисия и набрала побольше воздуха в легкие для убедительного отказа.

На лице ее отразилась мука, а с губ слетело само собой:

— Ладно, Федюнчик, так и быть, подменю.

— Э-эх! — в отчаянии рубанула воздух рукой Лариса. — Размазня ты. Денька, размазня! Как тут не материться?!

— Ничего не размазня, — обиделась Денисия. — Просто отказать никак нельзя. Федька моя приличного мужика подцепила, аж целого министра. Правда, губернского масштаба, но зато он частенько в Москву наведывается. Раньше все очень удачно у них складывалось, а тут, представляешь, он, как назло, остановился в той самой гостинице, в которой Федька работает.

— Ну ясно, — злорадно ухмыльнулась Лариса. — Федька прикинулась дворянкой до мозга костей, и свадьба уже не за горами. Теперь она спасает от удара жениха, которого в силу возраста может паралич разбить, если он узнает, что его графиня работает коридорной горничной.

Денисия, упрямо тряхнув челкой, с обидой уточнила:

— Почему коридорной? Номерной.

— Ах, извините, я не знала, что Федору повысили. Теперь она метет не коридоры, а номера! — с сарказмом воскликнула Лариса.

Денисия хотела обидеться, но не успела. Хитрая Лариска чмокнула ее в щеку и рассмеялась:

— Ой, Денька, с этой челкой ты такая забавная.

Привыкнуть никак не могу. Видела бы ты себя со стороны.

— Каждое утро в зеркало смотрюсь, — смущаясь, промямлила Денисия.

— Да, но это совсем другое. Надо видеть, как забавно ты ею трясешь. Совершенно сумасшедшая челочка.

— Да уж, наслышана. Вчера к Зойке ходила и на лестнице столкнулась с ее муженьком…

— С банкиром, — с издевательски-важным видом вставила Лариса.

Не замечая сарказма, Денисия продолжила:

— Да, с банкиром. Он обычно старается меня не замечать, а тут, увидев мою челку, не удержался и говорит: «Ах какая челка! Теперь ты вылитая телка».

— Так и сказал?

— Угу… — внезапно вспыхивая, кивнула Денисия.

Лариса расхохоталась:

— Дурацкий рифмоплет. Хотя с этой челкой ты и в самом деле смахиваешь на коровку. Этакая симпатичная Буренка…

Денисия опять хотела обидеться, но снова не успела: зазвонил телефон. На этот раз объявилась старшая сестра Зоя — легка на помине. У Денисии вновь заныло в груди от предчувствия беды. Так даже перед смертью матери не ныло.