Глава 7

Створка распахнулась, я увидела худенькую, совершенно седую даму в красивом темно-синем платье с белым воротником.

– Добрый день, – совсем другим тоном пропела она. – Что привело вас к моему порогу? Сразу предупреждаю: ни малейшего отношения к ужасу, который творится наверху, я не имею и…

Мне пришлось прервать поток объяснений:

– Тамара Яковлевна, я не из налоговой инспекции, не из иммиграционной службы, занимаюсь особо опасными преступлениями, например убийствами.

– Свят, свят, свят… – начала креститься хозяйка. – Наверху кого-то зарезали?

– Нет, – успокоила я ее, – ищу жильца Бубнова, который тут прописан много лет.

– Пашу? – удивилась Тамара Яковлевна. – Неужели он кого-то жизни лишил? Но это невозможно! Павел у нас учился. Я многих студентов да аспирантов помню, хорошие тогда времена были. Проходите, дорогая, не стойте в прихожей. Ботиночки не снимайте, я вам бахилки дам, у меня их много. Вот, держите.

Я взяла ярко-розовые, в синий горошек полиэтиленовые мешочки и улыбнулась.

– Какие веселые! Никогда таких не видела, обычно бахилы голубые.

– Вы не против, если будем беседовать на кухне? – осведомилась хозяйка. – Устраивайтесь на диванчике. Сейчас чаю заварю.

Леднева начала суетливо рыться в шкафчиках, достала заварку, пачку печенья, сахарницу. Я терпеливо ждала, пока хозяйка угомонится. Наконец Тамара Яковлевна села к столу и налила себе из термоса темно-коричневой жидкости.

– Мне чай доктор запретил, завариваю успокаивающий напиток, – пояснила она. – Очень хорошо помогает, да только запас заканчивается. К нам сюда женщина приходила, торговала от фирмы, а я не сообразила у нее телефон взять и теперь жалею. Вам, простите, не предлагаю, это как лекарство, не всем можно.

– Вы знаете Бубнова? – вернула я беседу в нужное русло.

– Пашу? Ну конечно, – улыбнулась собеседница. – Часто прежние деньки вспоминаю. Здесь когда-то общежитие института было, а я служила комендантом. За ребятами в оба глаза глядела, порядок у меня железный был. Ровно в двадцать три двери запирала и спать уходила. Если кто опоздал, в окошко тихонечко скребся, я его в любую погоду отворяла и отчитывала безобразника, объясняла: «Для учебы ты тут, не для гулянок. Вот не сдашь экзамены, уедешь домой с позором». Со студентами я справлялась, с аспирантами дело обстояло хуже. Учащиеся жили по пять человек в комнатах, одна кухня на всех и санузел. У аспирантов условия были намного лучше, им давали боксы: на двоих пара комнат, правда, маленькие, шестиметровые, между ними шкаф, дверь в такую квартирку запиралась. Боксов у нас было четыре штуки. Тесно, зато отдельное жилье, с тем, кто во второй комнатке поселился, можно не общаться, створку закрыть и в одиночестве остаться. Аспирантов всего восемь человек было, им хорошо жилось – кухня и душ свои, правда, общие с соседом, но только для них двоих. Пиши диссертацию спокойно, трудись, все условия есть. Но большинство ребят считало аспирантуру чем-то вроде отпуска, два с половиной года они ничего не делали, потом спохватывались и за шесть месяцев спешно сляпывали диссертацию. Паша Бубнов разгильдяйничал, целыми днями где-то бегал, над книжками не сидел, часто компании в комнате собирал. Друзья у него были, как сейчас говорят, элитные, все чуть его моложе, еще студенты. Никита Рязанцев, сын ректора, Федя Холодов, его отцу институт принадлежал, Андрюша Крапивин, тот из семьи Эдуарда Семеновича, профессора, заместителя Виктора Петровича.

– Похоже, Бубнов знал, с кем корешиться, – улыбнулась я.

– Нет, неправильно подумали, – не согласилась Тамара Яковлевна. – Как раз расчетливости в Паше не было. Он тесно общался и с Песковыми, Васей и Ритой, братом и сестрой. Те были не москвичи, приехали из глухой провинции с золотыми медалями поступать, ребята без денег и связей. И Оля Казакова не столичная штучка, нищая совсем, на моей памяти все годы в одних ботинках ходила. В институте много девочек из богатых влиятельных семей крутилось, идешь по коридору – дорогими духами пахнет. Паша, кабы хотел, мог любую подцепить, но он товарищей не по положению родителей выбирал, а по душевным качествам. Многие пытались к компании Бубнова примкнуть, в особенности девушки. Да и понятно почему – там такие женихи! Красавцы с положением. Но ребята никого к себе не подпускали. В вузе они со всеми общались, в буфет шли большой стаей, на переменах толпой, но после занятий ограничивались только своим кругом. Паша у них за главного считался. Во-первых, он старше на пару лет, во-вторых, лидер по натуре, умел людей очаровывать. У меня особых претензий к компании не было. Помню, они все песню под гитару пели, протяжную, мне нравилась. Там слова такие в припеве: «Мешал, Мешал…»

– «Мишел, май Белл», – промурлыкала я. – Известная мелодия «Битлз», о любви.

– Тихо они общались, – продолжала Леднева, – не пили, не орали. Правда, курили. Я к Бубнову стучала и выговаривала: «Имей совесть, весь этаж задымил. И время за полночь, пора угомониться». Он никогда не спорил, быстро отвечал: «Все, все, Тамара Яковлевна, гости разбегаются». Лентяй был ужасный, но милый, я даже разрешала ему иногда приятелей у себя на ночь оставлять. А вот девушка Пашина, Оля Казакова, та еще штучка была. Аспирантка самого ректора, Виктора Петровича Рязанцева, единственная, кого тот хвалил за ум и трудолюбие. Оля в библиотеке пропадала, над книгами чахла. Как уж они с Пашей в пару сложились, одному богу известно. Но с первого курса вместе ходили. Все знали: Оля лоботрясу и курсовые, и диплом написала, только благодаря ее поддержке Павел сессии на «отлично» сдавал и в аспирантуру попал. Сначала-то оба в студенческом общежитии жили. Пашка вечно с компанией гулял, Ольга над тетрадями сидела. За пару недель до сессии Казакова Бубнова хватает и начинает по программе гонять. На все темы гуляку натаскает, конспекты ему перепишет, и в результате получал Павел прекрасные отметки. Очень Оля его любила, про то все знали. Я им разрешила в одном блоке в аспирантском общежитии поселиться, хотя это вразрез с правилами шло, полагалось или двух девочек, или пару мальчиков селить, но я глаза закрыла – думала, у ребят семья. Ну, не зарегистрировались еще, потом распишутся. А в конце второго года аспирантуры Павел пропал. Но когда он исчез и все к Оле с вопросами приставать стали, она отвечала: «Отстаньте, он мне не муж! Понятия не имею, куда подевался!»

– Бубнов пропал? – уточнила я.

– Очень нехороший тот год был, – поморщилась Тамара Яковлевна. – У меня сестра умерла, молодая совсем, внезапно скончалась. Она в Иркутске жила, хоронить некому, я к ректору: «Виктор Петрович, отпустите, Христа ради». И он, душа-человек, командировку мне оформил, билет я за счет вуза купила, и еще денежек чуток дали. Отсутствовала неделю, вернулась, а в общежитии гудеж – Бубнов испарился. Куда подевался, никто не знает, вещей и паспорта на месте нет, никаких записок, заявлений не оставил. Оля ходит черная, на всех огрызается. Виктор Петрович в клинике с инфарктом. Андрюша Крапивин, сын Эдуарда Семеновича, чем-то серьезно заболел. Никита Рязанцев, единственный ребенок ректора, занятия не посещает, а Заремка, из-за которой… Ой, хотите еще чаю? Экая я негостеприимная. Или лучше кофейку? Купила вчера замечательные конфеты, с шоколадной начинкой.

Чем больше хозяйка говорила об угощении, тем яснее я понимала: назвав имя «Зарема», она перепугалась, очень жалеет об обмолвке, вот и пытается увести разговор в сторону.

Я дождалась, когда собеседница сделает паузу, и спросила:

– Кто такая Зарема?

У Ледневой дернулось веко.

– Да уж и не помню сейчас. Какая-то девчонка, вроде с компанией Бубнова корешилась. Я же вам говорила: вокруг Паши золотые детки собирались, лучшие женихи, почти все студентки, да и аспирантки мечтали с Бубновым отношения поддерживать, понимали, что никогда им на себя внимание Никиты Рязанцева или Андрея Крапивина не обратить, если просто в коридоре им глазки строить. А вот ежели в их тесную компашку внедриться… Зарема – одна из студенток, ничем не примечательная дурочка. Больше ничего про нее не помню, ни фамилию, ни где жила.

– Не волнуйтесь, – «утешила» я Тамару Яковлевну, – вуз прекратил свое существование, но его архив сохранился. Выяснить, кто такая Зарема, легко.

Память мгновенно вернулась к Ледневой.

– Она уборщицей работала. Хитрая очень, на Никиту Рязанцева глаз положила. В платке всегда ходила, платье длинное носила, тихая, глаза в пол. Ну зачем сейчас о ней вспоминать? В общежитии и в институте разные люди работали. Подолгу они не задерживались – зарплаты маленькие, обязанностей много. Уходили-приходили, текли водой. Вот, помню, нанялась бабка, ну прямо…

– Тамара Яковлевна, – остановила я Ледневу, – меня очень интересует Зарема, но если не желаете о ней говорить, не надо. Через институт прошло много студентов-аспирантов, да и сотрудников разных мастей предостаточно. Добыть список учащихся и преподавателей несложно. Потребуется время, чтобы поговорить с каждым, но кто-нибудь всенепременно вспомнит Зарему, назовет ее фамилию.

Бывшая комендантша поджала губы, а я продолжала:

– Люди насплетничают, напридумывают, наболтают того, чего никогда и не было, а мы им поверим. Вы, похоже, что-то знаете, вот и рассудите, что лучше: отправить меня плавать в море слухов или рассказать, может, не очень приятную и красивую, но правду? Я сплошь и рядом сталкиваюсь с индивидуумами, которые произносят: «О! Я полностью в курсе дела! N убил жену!» Но потом выясняется, что у N-то и супруги никогда не было, и вообще он сам жертва, у него кошелек сперли.

Моя собеседница сделала правильный вывод из моих слов.

– Просто я не хотела позорить имя Виктора Петровича. Ох уж эти дети! Хорошо, что у меня их нет. Зарема понравилась Никите. Девка очень уж от остальных отличалась, тем его и взяла. Студентки юбчонки чуть пониже пупка натянут, в туфли на метровом каблуке влезут, лица раскрасят, волосы начешут – и чик-брык по коридору, глазками в разные стороны стреляют. На уме у них гулянки-пьянки, хорошо, если в сессию об учебе вспомнят. А Заремка со шваброй, тишком по аудиториям работает. Поздороваешься с ней, она вежливо в ответ: «Добрый день!» – и дальше шваброй машет. Не красавица, но фигурка точеная, даже когда в халате была, видно, что стройная. Да еще глазищи в пол-лица черные, волосы темные, смуглая. А наши профурсетки все блондинки крашеные с прическами одинаковыми. И одевались одинаково: одна себе красные лодочки купит – вторая на следующий день в таких же является. Вывалятся толпой из аудитории на перемену, и не понять, где Маша, а где Даша. Неудивительно, что Никита уборщицу приметил. Охо-хо! Мезальянс! Сын доктора наук, профессора, ректора и – поломойка! Виктор Петрович запретил Никите с Заремкой общаться. У них дома такой скандал разразился – стекла в окнах тряслись!

– Откуда вы знаете о событиях, происходивших в квартире Виктора Петровича? – удивилась я.

Тамара Яковлевна приподняла бровь.

– Жена ректора умерла, когда Никита только в школу пошел. Рязанцев мне предложил в свободное от работы время ему с хозяйством помогать. Я три раза в неделю у него убирала, готовила, ну, и слышала, конечно, разговоры всякие. Ладно, слушайте, расскажу…

Отец узнал, что у сына за девушка, и вспылил:

– С ума сошел? Немедленно перестань общаться с Агабишевой!

Кит взвился:

– Я взрослый, имею право вступать в отношения с кем хочу.

Виктор Петрович заорал:

– Кто у нас тут самостоятельная личность? Пока добрый папа сынка содержит, деньги на кино дает, носки покупает. Так что лучше тебе помолчать.

Никита обиделся, из дома убежал, дверью хлопнул. Ректор за свои лекарства схватился, у него стенокардия была, а потом ко мне обратился:

– Ох, перегнул я, Тома, палку, надо бы аккуратно с сыном поговорить, не давить на него.

Я его успокоила:

– Каждый на вашем месте задергался бы, если в приличную семью лезет нищая оборванка невесть откуда. Как же тут спокойствие сохранить? Выгоните Зарему с работы, и делу конец. Сами знаете, с глаз долой – из сердца вон. Сейчас пакостница у Кита каждый день перед носом мельтешит, а когда исчезнет, он про нее живо забудет.

Виктор Петрович рюмашку себе налил и сказал:

– Тамара, я не владелец института, меня поставили им руководить, оклад назначили. Вуз принадлежит нескольким людям, а у главного из них, Николая Федоровича Холодова, жена Аиша, она помогает девушкам-мусульманкам, которые в Москву приехали. Зарема ее протеже. Аиша мне сама позвонила и попросила: «Виктор Петрович, проявите милосердие, дайте работу хорошему человечку. Агабишева честная, трудолюбивая, настрадалась в жизни, хочется ее под ваше доброе крыло пристроить». Разве можно отказать супруге Холодова? Так что уволить Зарему я не могу. Равным образом не имею права отчислить из института сына Николая Федоровича и Аиши. Федор об учебе не думает, лекции-семинары пропускает, но с курса на курс переходит, ему хорошие отметки по моему приказу ставят. Даже Эдуард Семенович, совесть наша недремлющая, молчит. Крапивин понимает: мы от Холодова зависим. Нет, Зарему нельзя уволить.

Я расстроилась, а потом сообразила, как поступить.

– Виктор Петрович, надо турнуть Нинку, вторую поломойку. Нина пьет, ее часто подшофе видят, работает спустя рукава. Как приказ на доску вывесят, я велю Зареме Нинкину работу исполнять. Пусть ей два оклада дадут, и будет Агабишева с девяти утра до одиннадцати вечера горбатиться. Времени на шуры-муры с Китом у нее не останется. Ей деньги нужны, возражать она не станет, еще и обрадуется, что возможность вдвое больше получать появилась. И вы про девчонку разузнайте, кто она, откуда.

Тамара Яковлевна выпрямила спину.

– У ректора много связей было, он кому надо позвонил, и выяснилось следующее. Зарема приехала в Москву из убогого угла, названия которого не произнести, язык сломаешь. Отец у нее случайными заработками перебивается, мать дома сидит. Семья огромная, нищая, голодная. Один брат мерзавки в тюрьме срок мотает, и второй за решеткой – их за принадлежность к банде террористов взяли. Третий братишка убит. Кем и за что, неизвестно. О четвертом говорят, что тоже бандит, но где-то за границей, в другой стране живет.

– Прекрасные родственники, – вздохнула я. – Представляю, как ректор отреагировал, когда правда открылась.

– Вы еще до конца не дослушали! – ажитировалась Тамара Яковлевна. – Старшая сестра Заремки утопилась, среднюю муж убил за прелюбодеяние. У них там, в их краю, нравы суровые. Посмотрела на чужого мужика? Получи камень в голову. А саму Зарему богатый старик сосватал, согласился взять в дом бесприданницей. Небось отец девчонки решил свое материальное положение поправить, продав самую младшую дочку богачу. Сыграли свадьбу по местным обычаям, а через некоторое время Заремка исчезла.

Тамара Яковлевна подсунула себе под спину диванную подушку.

– Вона чего выяснилось – замужем Никиткина любовь, утекла от супруга, в Москве спряталась. Виктор Петрович, царствие ему небесное, прямо почернел от таких новостей. Позвал он Кита в кабинет и опять заорал: «Нашел себе подружку, у которой в семье сплошь уголовники-террористы! И твоя любовь – чужая жена! Немедленно прекрати с ней встречаться. Неужели не понимаешь? Она тебя старше, опытнее, юного дурачка охмурить решила, в столице хочет хорошо устроиться. А ну как ее муж узнает, где блудная супруга, явится за ней и тебя заодно прирежет?» Никита ему в ответ: «Ладно, если тебе не нравится, как я живу, могу из дома уйти». Виктор Петрович сразу на попятный: «Сыночек, просто я за тебя волнуюсь». Очень ректор Кита любил, жалел, что тот без матери остался, слишком много ему позволял.