* * *
С Лукашем мы встретились в ночном баре.
— Три штуки уже спят, — с облегчением сообщила я. — Еще две развлекаются в казино.
Господи, наконец-то я хоть минутку от них отдохну!
Лукаш заказал нам по бодрящему напитку и приступил к делу:
— Теперь я понимаю, чего ради вы возитесь с этими чокнутыми, так что примите мои соболезнования. Я также понимаю, что оба мы находимся под подозрением в убийстве вашего бывшего фанфарона.., я хотел сказать — сожителя. Вы сами его так назвали.
Я кивнула:
— А как ещё я могла его назвать?
— Например, ухажер.
— На ухажера он не тянул.
— Еще раз мои соболезнования. Думаю, после сегодняшнего разговора мы можем не играть в дипломатию?
— Можем. Да и вообще — чем проще, тем лучше.
— У меня получается, что мы в одно и то же время оказались на месте преступления. Фанфарона.., простите, покойника я лично не знал, видел его всего однажды. Вы помните тот случай.
Зато имя и фамилию слышал неоднократно, его называли мои клиенты, разумеется адресуя свои слова не мне. В Лесную Тишину я тоже ездил.
А он действительно там жил?
— Вроде бы да.
— Как это «вроде»? А наверняка вы не знаете?
— А откуда мне знать? Об этой Лесной Тишине я услышала от майора, как его... Бежана!
Были какие-то намеки, что у него где-то есть участок, но я никогда не вникала, что и где.
— Почему?
Этот простой вопрос изумил меня до глубины души:
— А на кой черт мне это было нужно?
Теперь уже Лукаш удивился:
— Боже милостивый! Впервые в жизни встречаю женщину, которую бы не интересовало, где живет её мужчина. Да хотя бы просто из любопытства... Сколько лет вы были.., ну, скажем, вместе?
— Семь.
— Невероятно... И он никогда не возил вас в этот романтический уголок?
— А он и правда романтический? Нет, секундочку, куда-то он меня возил, но в Лесной Тишине Доминик, видимо, устроился позже.
После того как расстался со мной. Хотя... Черт его знает, у него были какие-то убежища, но я знала одну только квартиру и остальными не интересовалась. Ладно, я вам скажу, чего там играть в церемонии! Доминик обожал таинственность, терпеть не мог назойливости, о женщинах думал точно так же, как и вы: что они глупы, любопытны, жадны и стервозны. Он остерегался их, а я была лишь приятным исключением. На самом деле была — демонстрировала такт и деликатность, не лезла куда не надо.
— И как вы это сносили?
— Легко. У меня было много работы и мало времени. К тому же Доминик очаровал меня, и я уважала его чувства. Только под конец это прошло, и, похоже, он сам об этом позаботился.
А потом это перестало меня трогать, я не собиралась портить себе жизнь местью, так что постаралась выбросить его из головы. Этим убийством они меня сразили наповал, просто как гром с ясного неба. Но что хуже, я идеально подхожу на роль убийцы. Сама удивляюсь, что это не я его совершила. А вы-то каким боком угодили в эту историю?
— Сам не знаю. Ну.., я там был...
Во мне вдруг заговорила совесть.
— Господи помилуй, уж не я ли случайно вас подставила? Я сдуру призналась, что это вы выключали мне сирену...
— Нет-нет, — поспешил успокоить Лукаш. — Меня там видели, я имею в виду случайных свидетелей, то есть мою машину, кто-то даже запомнил номер. Но теперь я раскололся и все рассказал полиции. Не люблю, когда покушаются на мою жизнь, такие уж у меня странные вкусы.
— А что? — заинтересовалась я. — На вас покушались?
Лукаш хладнокровно описал события, происшедшие около полутора суток назад. Преступник... Мы сверили описание его внешности.
— Точно! Я его видела и даже знаю, как Зовут. Пустынко. Я так и знала, что в этих конских делах сидит какая-то исключительная сволочь...
— Насколько мне известно, не только в конских, — заметил Лукаш. — Его должности во властных структурах вам ничего не говорят?
Что же мне делать, открыть ему всю правду или нет? Как раз сейчас — неизвестно почему — мне не хотелось производить впечатление безнадежной идиотки. В одно мгновение я осознала, что очень хотела бы, по крайней мере на минутку, быть умной и сообразительной. И не путать Берута с Джонсоном <Болеслав Берут — до 1954 г, первый секретарь ЦК ПОРП; Эндрю Джонсон (1808 — 1875) — 17-й президент США.>...
— Честно говоря, все эти должности как-то не очень мне знакомы, — сказала я наперекор себе. — Я их путаю. Разбираюсь только в некоторых... А Пустынко тоже где-то там? По-моему, он как Циранкевич <Юзеф Циранкевич — премьер-министр, затем председатель Госсовета Народной Польши с 1947 по 1972 г.>, тот, что пережил все изменения общественного строя, всех партийных секретарей. Камень, а не человек, скала...
Лукаш внимательно на меня посмотрел.
— Не может быть, чтобы вы сумели упиться одной рюмкой коньяка! Что вы несете? При чем здесь Циранкевич?
— Просто для сравнения. Пустынко — такой же вечный персонаж. Я узнала случайно.
— Может, объясните поподробней?
— Хорошо. Пустынко паразитирует на скачках, разведении и экспорте лошадей. Это огромный международный бизнес, мало известный обычным людям, которые считают ипподром гнездом разврата, а лошадь — устаревшим тягловым животным. Наша страна потеряла миллиарды из-за таких людей, как Пустынко, у которых за спиной всевозможные политические гниды.
А те, в свою очередь, опираются на скалу...
— И что же это за скала?
Я тяжело и мрачно вздохнула.
— Некая пани Казимера Домаградская.
Я лично эту бабу не знаю и понятия не имею, как она выглядит, но мне известно, чем она занимается, задуши её наконец какая-нибудь чума!
Лукаш ошеломленно смотрел на меня.
— Домаградская... Секундочку. Домаградская... Я слышал эту фамилию, и она ассоциируется у меня с каким-то запашком...
— Ничего себе — запашок! — презрительно пробормотала я. — Вонь и смрад до самых небес!
— Тихо! Дайте подумать...
Я пережидала его размышления, грустно глядя в зеркало за стойкой бара, в коем один глаз у меня был больше, а второй — меньше, лоб в каких-то странных шишках, а половина лица — распухшая, как будто покусанная пчелами.
— Знаю, — сказал он наконец. — Я вспомнил. Вы слышали имя Кая Пешт?
— Слышала. Она как-то позвонила ко мне домой, разыскивала Доминика. Я не очень поверила тогда, что существует особа с таким именем.
— Существовала, вполне реальная особа.
Я их однажды возил...
— Постойте. Она что — перестала существовать?
— А? Нет. Я просто имел в виду конкретный случай. Как-то Пустынко вызвал меня, в порядке исключения, по мобильнику... Постоянный клиент, я, можно сказать, был у него придворным шофером. Поехал в Зегже, чтобы забрать там троицу, все прилично под газом, — Пустынко, ещё одного типа и девицу. Точнее, молодую женщину, лет тридцати. Пустынко был самым трезвым и дико злым. Второй тип все хотел представить мне друзей, но выговорить смог только имя девицы. Кая Пешт. Потом они разговаривали в машине, можно сказать, у меня над самым ухом. И грозили, что отвезут эту Каю к тетке, фамилию тетки назвали — Домаградская. Девица вяло протестовала. Я отвез мужиков на Служевец, они избавились от балласта, потом я их поочередно развозил по домам. Утром Пустынко вызвал меня, чтобы съездить за своей машиной. Это вам что-то говорит?
Это говорило мне только то, что пани Домаградская жила на Служевце. И Пустынко её знал...
— Если окажется, что Доминик тоже замешан в этом лошадином бизнесе, я его убью, — зловеще объявила я. — Теперь-то я все понимаю!
— Убийство отпадает, опоздали, — напомнил мне Лукаш. — И что вы понимаете?
— Почему он так осуждал мое увлечение ипподромом. Едва не заставил меня отказаться от скачек. Не выносил даже упоминания о лошадях. Холера! Если бы я тогда знала...
— И что бы сделали? А? Ничего. И не о чем жалеть.
Вообще-то он был прав. Возможно, я бы скандалила, Доминик скандалы ненавидел и бросил бы меня ещё раньше. Тоже вроде бы неплохо, но только лично для меня.
Лукаш подошел к вопросу с рациональной стороны:
— Пустынко у них на крючке, так как я все ещё жив, вопреки его надеждам. Хотя, конечно, он может утверждать, что это я сам подложил себе бомбу, чтобы свалить на него, но в любом случае он уже попал в поле зрения полиции.
И выходит, что я — единственный свидетель против него. Разве что у вас тоже что-то есть?
— Ничего у меня нет. Я его и видела-то один раз в жизни. Но если постараться, то клубок можно распутать, здесь ведь целая цепочка:
Доминик, Кая Пешт, Пустынко, Домаградская...
Люди на скачках много чего знают, но молчат, потому что пани Домаградская в мгновение ока вышвырнет болтуна. И кто её там так хранит, шут её побери? Почему её оберегают — ясно, эта бабища на любое свинство готова...
— Да оставьте вы этих лошадей, это всего лишь небольшой фрагмент. Что мы ещё знаем?
Пустынко был в одной шайке-лейке с Карчохом... Так, и здесь тоже я! Получается, что я — коронный свидетель, а мне этого вовсе не хочется. Помогите мне.
— Моя помощь вам пригодится примерно так же, как дыра в кармане. Либо кто-то пришил Доминика в частном порядке, либо.., вроде как по службе. До всяких служебных злоупотреблений я и так не доберусь, мои знания в этой области — жалкие обрывки, я лучше разбираюсь в антикварных часах, потому что как раз вычитывала рукопись на эту тему. А в личном плане я ставлю на бабу, Доминик третировал всех, но женщин, пожалуй, особенно, и одна из них могла отомстить. Я бы и сама отомстила, если бы мне времени было не жаль. Так что другая бедолага...
Тут бы и Кая Пешт подошла.
— Почему именно она?
— Не знаю. У меня осталось впечатление, что Доминик её чем-то достал. Узнав, что она разыскивала его по телефону, он пришел в бешенство. Да, ещё ведь и Михалину Колек пришили, его доверенную обожательницу! Вы знали Михалину Колек?
— Нет. Хочу вам напомнить, что и этого вашего Доминика я тоже не знал.
— Михалина была в курсе многих его дел, так что перекрыли канал информации. Вот теперь у меня вообще ничего не складывается; чтобы Кая раскроила голову Михалине — не могу поверить. Безнадежное дело; боюсь, что полиция тоже ни к чему не придет и в конце концов привяжется ко мне. Вам-то хорошо, вы только свидетель, а я, к сожалению, — подозреваемая...
Где-то около двух часов ночи я вдруг сообразила, что Доминик вместе со своим убийцей полностью забыт, а мы разговариваем совсем на другие темы. Лукаш нравился мне все больше и больше. Учитывая, что на мужчин мне всю жизнь не везло, он явно должен был оказаться убийцей. И сейчас проверял, не располагаю ли я настолько опасными сведениями, что и меня нужно кокнуть. Как Михалину. Ну нет, ни на какое кладбище я ни за какие сокровища не пойду!
