* * *
Оказавшись в управлении, Лукаш Дарко ерепениться не стал и выложил все, что знал о своем клиенте.
— В Заленже мы тогда действительно стояли довольно долго, Пустынко чего-то ждал.
Странная вещь, на часы он не смотрел, лишь в дорогу все вглядывался. А потом вдруг велел ехать дальше, в Лесную Тишину, я его уже возил туда раза три или четыре. Перед домом он снова велел мне ждать, а сам ушел. Не было его минут тридцать. Обратно примчался чуть ли не бегом, в руках три плотно набитые картонные папки, одна бумажка у него вылетела по дороге, он за ней вернулся. Мы поехали дальше, во Владиславов, хотя перед этим речь шла о том, что возвращаемся в Варшаву. Гнали как на пожар. Адреса во Владиславове я не знаю, точнее говоря, не знаю названия улицы, он сам показывал дорогу, но зато помню, что он пошел к какому-то Карчоху. Эта фамилия была написана на почтовом ящике. Сидел он там до второго пришествия, чуть ли не до ночи, зашел туда с одной папкой, а вышел с пустыми руками. И мы вернулись в Варшаву. Вот и все.
— А остальные папки? Вы же сказали, что их было три.
— Наверное, оставлял в машине, в окно точно не выбрасывал. Я не обратил внимания, пассажиры часто что-то оставляют.
— А этого Карчоха вы видели?
— Да. Если это был Карчох. Он выглянул на улицу, когда завыла «тойота» Изы Брант.
Этого типа я уже раньше видел, в Варшаве.
Внешность у него запоминающаяся.
— Опишите его.
— Высокий, плечистый, около шестидесяти, седой. Лицо у него такое.., ага, на бульдога похож. Или на мопса. Как бы морщинами поперек сжато, бешеная такая морда.
— А в Варшаве где и когда его видели?
— Они с Пустынко как-то вместе вышли из кабака. Из «Адрии». Я в пробке торчал, от нечего делать и наблюдал за ними. Когда?.. За точность не поручусь, довольно давно, вроде бы осенью прошлого года. Помните, я вам говорил, что в тот день, тринадцатого, я забирал в Млаве, у гостиницы, некоего Северина. Так вот Карчох этот и Северин — один и тот же человек.
— Что ж вы сразу ничего не рассказали?
— Потому что обещал не говорить. Пустынко ведь был моим постоянным клиентом... Но теперь-то уже все. Я с ним несколько лет имел дело. Лет шесть, наверное. Постоянно его возил.
Платил он хорошо, маршруты приятные. С самого начала он оговорил следующие условия: он платит, а я молчу. Наркотиками, говорит, не торгую, так что я могу спокойно ослепнуть и оглохнуть.
— И куда вы его возили?
— В самые странные места. Например, на ипподромные конюшни. В какие-то дыры по всей стране, я, в общем-то, не записывал, так что придется долго соображать, чтобы все назвать.
Мы даже чуть ли не подружились.
— А он говорил, почему предпочитает ездить с вами?
— Говорил, почему же нет. Жена у него патологически ревнива, во всех его делах подозревает измену, установила слежку за его машиной, устраивает ему скандалы с истерикой, всему миру сразу же известно, где он был, а конкуренты только этого и ждут. Кроме того, сделки обычно обмывают, а он после выпивки за руль не садится. По моему мнению, правда тут где-то посередине.
— А чего ради ему в голову пришли наркотики?
— Это, пожалуй, наиболее скользкое занятие, так что Пустынко сразу открестился. К тому же он, похоже, меня подозревал в связях с наркомафией. Ни фига подобного. Возить-то я мог все: оружие, наркотики, фальшивые доллары, но знать об этом ничего не знал, в карман пассажирам я не заглядывал. Да и в чемоданы тоже. Так откуда я мог знать, что мужик катит, скажем, в Свиноуйсце, а сам к груди мешочек с героином прижимает?
— Постарайтесь вспомнить, что ещё происходило под Заленжей. Чего мог ждать пассажир?
— Понятия не имею. Ничего необычного там не происходило.
— Тогда постарайтесь вспомнить все.
Лукаш Дарко нахмурил брови, задумался на некоторое время.
— Я бы охотно сделал ему гадость, гниде паршивой, но...
— Но?..
— Как вам сказать... Еще наврежу невинному парнишке...
— Даю вам слово, что с невинным ничего плохого не случится.
Было в майоре Бежане что-то такое, что заставляло самых закоренелых преступников верить ему. Вот и Лукаш поверил.
— Мотоцикл там перед нами несся. От самой Варшавы, я его на шоссе догнал. Обычный мотоцикл, я бы его обогнал, хотя он прилично шел...
— Какой мотоцикл?
— «Хонда-250», кажется. Я бы и обогнал, но Пустынко вдруг велел притормозить. Сказал, что мы слишком быстро едем, а он ещё не успел обдумать сделку. Я поехал медленней, так он велел прибавить; в общем, держались мы за мотоциклом тем до самого поворота на Заленжу.
Мотоцикл там пропал из виду, а мы остановились в Заленже.
— А что потом?
— Потом я смотрел перед собой, так же как и Пустынко, больше все равно нечем было заняться. По дороге к лесу шли бабы с корзинами.
Дети мотались туда-сюда. Проехали два трактора, грузовик. Пара велосипедистов. Пронеслись какие-то мотоциклы, один гоночный, а второй — какой-то столетний, старье старьем, а летел так, что я даже удивился. Легковушки, штуки три, «фиаты». А, ещё телега. Ну и мотоцикл снова, выскочил в нашу сторону, и что-то мне показалось, будто это тот самый, с шоссе. Как раз тогда Пустынко и велел ехать дальше. Не знаю, есть ли в том какой-то смысл, но говорю то, что видел.
— А номер у мотоцикла был варшавский?
— Варшавский, но я не запомнил. К чему мне?
— И больше ничего не произошло?
Лукаш снова немного поразмышлял.
— Парнишка какой-то из кустов на шоссе выскочил. Чуть под этот мотоцикл не попал.
Сопляк, лет двенадцати.
— И что?
— Ничего. Остановился и постоял немного.
Тут как раз и мы тронулись.
— Вы бы узнали его?
— Да никогда в жизни. Парнишка как парнишка. В руках у него что-то длинное, было.
Вроде удочки.
Бежан закончил допрос.
К тому моменту появились сержант Забуй и поручик Гурский. Выглядели они взволнованными, хотя и старались держаться невозмутимо.
Предупредив Лукаша, что наверняка понадобится ещё поговорить, Бежан отпустил его на все четыре стороны.
Сержант Забуй с торжеством положил на стол диктофон. Гурский высыпал целую пачку поляроидных снимков. Заговорили они одновременно, словно стометровку стартовали:
— Сердечная подруга Михалины Колек...
— Этот Ченгала врал как нанятый...
— Минутку, — перебил их Бежан. — Не все сразу. Спокойней, по порядку. Вначале сержант, так как ему пора возвращаться на свой пост.
Сержант Забуй попытался изложить незаписанное начало визита гостьи, прочесть свои записи, включить диктофон и сделать выводы — все одним махом. Бежан привел весь этот сумбур в порядок, заставив подчиненных внимательно прослушать пленку, которую, к полному их изумлению, ни разу не заело. Наградой им стал официально разрешенный кофе и тайком извлеченное из шкафа пиво.
— Анастасия Рыкса для нас — золотой прииск, — сказал майор, когда запись кончилась. — Все это нужно сразу же продублировать. Повторяются Бешеный, Пустынко, Ченгала, Кая Пушт...
— Вот именно! — вырвалось у Роберта.
— Спокойно. Кая Пешт, а не Пушт, тут я склонен верить скорее Изе Брант. Все фамилии нужно исправить, а вот письма, адресованные пани Колек, начинают приобретать все больше смысла. Пани Анастасию мы ещё расспросим.
— Ей только того и надо, пан инспектор, очень она разозлилась за Михалину.
— Ладно, возвращайся на место, может, ещё кто туда наведается. Не думаю, что убийца, но и прочие персонажи нам пригодятся. Теперь ты, Роберт.
Поручик Гурский наконец-то получил слово.
— ..И я даже готов был ему поверить, — с горечью продолжал он, повторив первую часть беседы с Мариушем Ченгалой, — он мне показался таким симпатичным, холера его задери... если бы не вранье про кабинет. Само у него сорвалось, он и глазом не моргнул, а уж о чем о чем, а о священном кабинете Доминика не мог не знать! В Лесной Тишине бывал, Михалину знал, должен был и весь дом знать, и обычаи своего покровителя. Ложь аж зазвенела в воздухе, а у него это так гладко вышло...
— И ты на него нажал? — забеспокоился Бежан.
— А вот и нет! — торжествующе похвастался Роберт. — Я этак деликатненько спросил.
Ах да, вспомнил он, действительно, у Доминика там есть кабинет, но сам он в нем не бывал, кажется. Доминик вообще никого туда не пускал.
«Кажется» — ха-ха-ха! Потом он ещё раз подставился: начал объяснять, что в гости его не приглашали, он приезжал, привозил что-то необходимое, иногда его угощали кофе или чаем, и если бы там имелся вход для прислуги, то он бы через этот вход входил, для Доминика он был просто дерьмо. Как вам нравится — дерьмо!
Вначале дружба, опекунство, а потом вдруг — дерьмо, это почему же? Парень повзрослел, от шпаны отошел, школу закончил, да что я говорю — закончил Политехнический! Вышел в люди, работает, почему же вдруг — дерьмо?
— Из всех показаний следует, что для покойника остальное человечество было дерьмом...
— Но и это ещё не все! Я оставил его в покое, убрался оттуда и малость подождал, очень уж все это меня достало. Не прошло и четверти часа, как Мариуш закрыл свою мастерскую, помчался на соседнюю автостоянку и знаете во что он сел? В «мерседес». Точно такой же, как и у Доминика. Если бы я не знал, что машина Доминика стоит у нас, на охраняемой стоянке, я бы подумал, что Мариуш свистнул её у покровителя. Копия! Я поехал за ним. Ага, за мастерской он себе ютится, как же, — самая настоящая вилла рядом с Лесом Кабацким, вроде бы скромненькая, а внимательно посмотреть — роскошь такая, глаза на лоб лезут! Гараж на две машины, элегантная пристройка — вроде бы мастерская или лаборатория, блондинка внутри, как от Золотой рыбки, возможно жена. Он на минутку зашел в дом, а потом начал выделывать какие-то странные вещи. Я ждал.
— И что? — с интересом спросил Бежан, так как Гурский вынужден был перевести дух.
— Вышел, отъехал на этом «мерее», за углом поставил его в кусты, так, чтобы в глаза не бросался. Вернулся домой, но не нормальным путем, а крадучись. Сторонкой, тихонечко вывел из пристройки мотоцикл, выкатил туда же за угол и только там завел мотор. Я поехал за ним, на Сасанки, там дачные участки. Он закатил свою «хонду» в какой-то сарай, от которого у него тоже был ключ. Номер участка я на всякий случай записал. Автобусом доехал до Волоской, поймал такси и вернулся в Лес Кабацкий. Вылез у соседнего дома, пешочком дошел до «мерседеса», сел и назад в мастерскую. Все это заняло у него два часа без пары минут. А я проводил его и опять поехал в Лес Кабацкий...
— Зачем?
— Не знаю. Может, чтобы проверить, действительно ли он там живет. А вдруг к девице только в гости ходит?
— Ты с ума сошел.
— Это точно, — убежденно подтвердил Гурский. — Но меня разозлило, что я вначале так купился на хорошее впечатление. Я бы даже совершил глупость и перелез через забор, в окошки позаглядывал, за вора бы сошел, но, слава богу, встретил почтальона. Заморочил ему голову...
— Как это?
Гурский тяжело вздохнул:
— Ну, вроде запал на ту красотку, что здесь живет. Крыша у меня от неё едет, кто она такая, есть ли у неё муж или ещё кто?
Почтальон уши и развесил. Корреспонденция приходит на две фамилии, пореже — для Мариуша Ченгалы, почаще — для Барбары Буковской. Она разводит кактусы, держит цветочный магазин, кактусы эти у неё цветут, он их разок видел, она сама ему показала. А мужик копается в каких-то слесарных железках.
Вот и все, что я узнал.
И в этот момент, как по заказу, Бежану доставили переписанные показания Анастасии Рыксы. Красным маркером Бежан отметил все фамилии и быстро попал на Каю Пушт, предположительно она же — Кая Пешт. Анастасия, которую смерть подруги скорее взбесила, чем расстроила, сообщила, что эту Каю Доминик давным-давно вытащил из какого-то преступного болота и даже помогал устроиться её сестре, что наполняло Михалину недоверием и опасениями.
У сестер имелось то ли огородное, то ли цветочное хозяйство, то ли какой-то садовый участок или ещё что-то в этом роде, однако эта дура, Кая то есть, снова во что-то вляпалась и вечно создавала проблемы. А вот сестра — та нет. Как-то иначе её звали, вроде Бася, «пани Бася» — так к ней обращался Доминик, когда она один раз приехала в Лесную Тишину, чтобы извиниться за сестру и поблагодарить. Михалина разозлилась из-за её прихода и потом признавалась Анастасии, что у неё аж сердце закололо, потому как блондинка эта — ну прямо майская роза, она даже испугалась, что Доминик начнет за ней ухлестывать. Но почему-то нет, не стал ухлестывать. Каи она не боялась, та для Доминика была просто тряпка половая; случалось даже, что Кая плакалась Михалине о своих горестях.
Все это пришлось собирать в кучу из разных фраз, так как Анастасия не слишком придерживалась темы, отвлекаясь на чувства, возраставшие по мере убывания жидкости в бутылке. Время от времени она заверяла сержанта, что будь Михалина жива, никто бы из неё даже дикими волами ни одного словечка не вытянул, но раз уж её какой-то подлец убил, так вот ему! Она все расскажет, и, может, тогда найдут мерзавца.
Совпадения в рассказе Анастасии и сведениях, добытых Гурским, вселяли надежду на скорое завершение дела. Однако надежда эта быстро увяла, поскольку оказалось, что информацию о владельце садового участка номер сто сорок девять по телефону добыть нельзя. Получалось, что участок этот — самая охраняемая тайна на свете.
— Оперативника! — в Отчаянии взвыл Гурский. — Дадут нам хоть кого-то, кроме Ирека Забуя?
— На один день дадут. Для выяснения деталей.
— У нас есть детали!
— И ещё у нас есть деликатное напоминание сверху, чтобы мы не слишком-то усердствовали. Думаю, они скоро передерутся из-за макулатуры Доминика.
— Холерная жизнь!
— А ты ещё не привык? Во всяком случае, все, что мы накопаем, — все наше. Разве что вы оба с Забуем посидите малость в зарослях...
Тут позвонила Иза Брант и сообщила о преступных ошибках некоего Бешеного. И в конце туннеля снова забрезжил свет. Роберт Гурский даже разрумянился от удовольствия, ибо папку Доминика на этого Карчоха-Бешеного они скопировали.
— Ну вот, есть что проверять и о чем помыслить, — заключил Бежан. — Теперь давай все объединим и наведем порядок...