Книга: Невезуха
Назад: * * *
Дальше: * * *

* * *

На этот раз бабушка пожелала осмотреть окрестности Варшавы, которые, без сомнения, несколько изменились с довоенных времен, поэтому я сделала безумный круг через Ломянки, Пальмиры, Милановек, Пясечно, Гуру Кальварии и Отвоцк. Мы рано пообедали в небольшом ресторанчике в Брвинове, и у меня снова не было ни единого шанса купить что-то для дома.
К всеобщему изумлению, тетка Иза с дядей Филиппом вернулись необычайно рано, почти поспев к ужину, который состоял из запасов моей морозилки: картофельные оладьи со сметаной, голубцы и пельмени. Всего двадцать минут понадобилось, чтобы поставить это все на стол, — микроволновая печь сдала экзамен на отлично.
Дядя Филипп вздыхал, явно чем-то расстроенный, зато тетка Иза прямо-таки излучала таинственное оживление. Они весьма охотно уселись за остатки ужина.
— Твой паж верно тебе служит, только вот техника ему в этом мешает, — уведомила меня тетка с язвительной любезностью.
— Какой паж? — спросила я удивленно.
— Телефонный посредник. Он мне звонил, чтобы предупредить меня о вашей полиции.
Я так поняла, что он хотел позвонить тебе. Похоже, ему это снова не удалось.
Рысеку действительно не удалось дозвониться до меня — наверное, потому, что я по рассеянности оставила телефон дома. Но ведь он мне уже говорил, что меня спрашивала полиция, так зачем ему понадобилось информировать об этом во второй раз? И вообще — что от меня нужно полиции?
— Так ты была свидетелем какого-то страшного преступления? — продолжала тетка Иза тем же приветливо-ядовитым тоном. — Не убийства ли? А может, сама совершила нечто противозаконное? Это очень возбуждает. Ну-ка, вспомни.
И семейство с подозрением уставилось на меня.
— Что все это значит? — строго спросила бабушка.
— А ты откуда знаешь, что она была свидетелем? — заинтересовалась тетя Ольга.
— Такое предположение выдвинул полицейский, который был здесь сегодня утром и пытался меня допросить. К сожалению, причин он не сообщил.
Во мне все так и ухнуло куда-то вниз. Кто бы тут ни был, но если он наткнулся на тетку и спросил Изу Брант, то, разумеется, она с чистой совестью призналась, что это она и есть Иза Брант.
Это совпадение было совершенно случайным: фамилии у нас обеих по мужу. Возможно, у дяди Филиппа и моего мужа имелся общий предок, но столь давно, что об этом никто ничего не знает. Знакомы они не были и в жизни не слышали друг о друге. А меня назвали в честь тети Изабеллы только потому, что дядя Филипп уже тогда в неё влюбился.
Угораздило же этого полицейского нарваться на австралийскую Изу Брант!
Похоже, и в нынешний приезд родни мне ужасающе не везет, а с невезением бороться бесполезно. Так что ничего не поделаешь, все, наверное, погибло, и на этом чертовом наследстве можно ставить крест.
И тут австралийское семейство принялось высказываться. Я услышала, что приличными людьми полиция интересоваться не будет, что это безобразие — приставать к человеку в его собственном доме, что без причин никто никого подозревать не станет, что у лжи завсегда короткие ноги, что какую-то мелкую ошибку вовсе не стоит скрывать и что невинная женщина имеет право чувствовать себя смертельно оскорбленной. Слушала я не очень внимательно, что-то могла и пропустить, так как галдели они все одновременно, заглушая друг друга. Меньше всех говорил дядя Филипп, тихо бормотал себе под нос что-то.
Я уже собиралась спросить, действительно ли тетя Иза чувствует себя смертельно оскорбленной, ибо именно она напирала на этот момент, как вдруг загудел гонг у входной двери. Звук был исключительно громкий — я только теперь поняла, что, похоже, установила у себя специальный звонок для глухих.
На пороге стояли два человека, один в мундире, другой в штатском. Я сообразила, что полиция наконец-то до меня добралась и проклятая невезуха только что похоронила последние остатки моих надежд на наследство. С этими двумя я бы справилась, у меня никогда не было никаких проблем с полицией, мы даже друг другу нравились, и я бы сумела с ними дипломатично договориться — если бы они не прервали совещание моих родственников.
— Я вас слушаю, — тоскливо сказала я.
— Это не та, — изрек тип в мундире.
— Мы хотели бы видеть пани Изу Брант, — сказал тип в штатском.
— Это я, — хором ответили мы с теткой Изой, успевшей спуститься к двери.
— Опять? — язвительно осведомилась тетушка.
— Прошу вас, — пролепетала я.
— Вот эта, — кивнул тот, что в мундире.
— Инспектор Эдвард Бежан, — представился тот, что в штатском.
Я попыталась перехватить инициативу:
— Извините, пожалуйста, вы не могли бы пользоваться старыми названиями? Все эти инспекторы и старшие комиссары у меня путаются, никак не запомню, кто есть кто. Инспектор — это раньше был...
— Майор.
— Такой высокий чин — и ко мне? — удивилась я.
— Вот эта, — продолжал бубнить тот, что в мундире, тыча пальцем в тетку.
— Вы разрешите нам войти? — вежливо спросил майор-инспектор, обращаясь в пространство между мной и теткой.
Охотнее всего я бы выпихнула их за дверь и поговорила на лестнице или в гараже, но не в присутствии австралийской родни, которая наверняка станет жадно ловить каждое слово.
Однако тетка уже сделала приглашающий жест, а на пороге гостиной маячил дядя Игнатий, склонясь в элегантном поклоне.
— Милости просим! — гостеприимно воскликнул он.
— Пусть войдут! — послышался приказ бабули.
Я вдруг вспомнила, что полиция предпочитает допрашивать свидетелей и подозреваемых поодиночке, и немного воодушевилась. Естественно, семейство они из дома выгнать не смогут, но ведь остается моя спальня-кабинет, где, правда, нет стульев, которые переехали в гостиную и комнаты для гостей, зато есть отличная кровать. Пока же мне ничего не оставалось, как пригласить их в гостиную.
Увы, всем удалось найти сидячие места.
Майор, он же инспектор, некоторое время с огромным интересом разглядывал всю компанию, а затем сказал:
— Никто из дам не обязан с нами беседовать. Но я убедительно прошу вас помочь нам в расследовании одного сложного дела, причем это действительно просьба, а ни в коей мере не приказ. Вне зависимости от того, кто из вас Иза Брант, эта беседа необходима, поэтому, если соответствующая пани откажется, я буду вынужден вызвать её в управление. Однако надеюсь, что нам удастся поговорить в более приятной обстановке.
— Одобряю, — прокомментировала бабу ля.
— Очень приятно, спасибо. Итак, кто из вас пани Иза Брант?
— Обе, — проинформировала бабуля деревянным голосом. Она умела найти такой тон, в котором ощущались чуть ли не жуки-короеды.
Майор сохранил удивительное спокойствие.
— Редкий случай. По всей видимости, это семейная фамилия?
— Нет, — ответила тетка Иза с явным удовольствием.
— Это моя фамилия, — с раскаянием произнес дядя Филипп. — Жена её взяла.
— А кто из дам является вашей женой?
— Вот эта, — признался дядя Филипп, но тыкать пальцем не стал, а вежливо повел рукой. Однако при этом не посмотрел, куда жест направлен, и, к несчастью, указал на тетку Ольгу, которая сидела рядом с теткой Изой.
— Не правда! — вырвалось вполголоса у того, что не майор.
Я пока не вмешивалась в этот необычный допрос, поскольку пыталась по мундиру отгадать звание второго полицейского. Получалось, что по старой номенклатуре это сержант, и больше всего на свете мне хотелось подтвердить правильность догадки.
— Прошу меня ни во что не вмешивать! — занервничала тетка Ольга.
Гипотетический сержант не стал играть в любезность, а пальцем ткнул в тетку Изу, сердито заявив:
— Это она!
Тетушка Иза с радостным удовлетворением подтвердила этот факт.
— А вы? — обратился ко мне майор.
— Я тоже Иза Брант, — не стала отпираться я. — И сейчас вам это докажу, но прежде всего скажите мне, пожалуйста, какое звание у этого пана, — сержант? Я заболею, если этого не выясню.
— Все правильно, сержант. По-новому...
— Мне не нужно по-новому, я уже вам сказала, что путаюсь. Сержант — значит, я угадала. Так что вам угодно?
— Коль скоро господа пришли с неофициальным визитом, может, ты предпочтешь вести себя соответственно? — одернула меня бабуля. — Господа, без сомнения, не откажутся что-нибудь выпить...
— Нет, благодарю, — грустно вздохнул майор. — К сожалению, мы не можем воспользоваться вашим приглашением, пока не выясним некоторых служебных вопросов. Я горю желанием ознакомиться с удостоверениями обеих дам. Если у вас нечто подобное имеется. Я также охотно взглянул бы на водительские права, загранпаспорт, служебное удостоверение — в общем, любой документ с фотографией. Это возможно?
— Пожалуйста, — сказала я и встала со стула.
— Ну наконец-то хоть какое-то осмысленное желание, — проворчала тетка Иза. — Филипп, мой паспорт, видимо, в несессере?
Дядя Филипп также поднялся, с той лишь разницей, что я отправилась в кухню, а он — наверх. Мне удалось первой найти свою сумку, вынуть из неё документы и вернуться в гостиную.
— Иза Брант, — прочел майор. — Девичья фамилия Годлевская. Проживает... Постойте-ка, а где вы, собственно говоря, прописаны?
Несмотря на то что мне уже было все равно, я ужасно смутилась.
— Ну, понимаете... В общем... Минуточку, а вы не из жилищной инспекции?
— Нет. Из отдела убийств.
— Ой, как хорошо! Насколько я знаю, вы разными глупостями не занимаетесь. Тогда я вам скажу: по паспорту я прописана там, где жила раньше, просто не могла сменить прописку...То есть теперь уже могу, но в первый момент не могла выписаться, так как это не устраивало новых владельцев квартиры. Но я все исправлю как можно быстрей, честное слово, у меня до сих пор времени как-то не было. Все документы на эту квартиру у меня есть, хотите — покажу...
— Нет, спасибо.
— А мы-то думали, что ты наконец начала поступать как взрослый и ответственный человек! — осуждающе протянула тетя Ольга.
Майор рассматривал мои права и удостоверение личности. В гостиную спустился дядя Филипп, подал тете Изе загранпаспорт, а она передала его майору. Тот занялся личностью второй Изы.
— Ну хорошо. Я вижу, что вы тоже Иза Брант и приехали из Австралии двадцатого числа. Через неделю после того, как... Минутку.
Тогда почему вы не захотели все это разъяснить и показать свой загранпаспорт сержанту?
Тетка Иза раздулась от язвительной обиды.
— Ему требовалось удостоверение личности, и только. А откуда мне его взять? И кроме того, где это видано, чтобы будить ни свет ни заря человека...
Тетка замолчала, но я прекрасно поняла, что она хотела сказать. Будить человека её возраста и предъявлять идиотские требования. Как раз при мысли о возрасте она и прикусила язык.
Сержант сидел, словно истукан, и весь пунцовый, точно маков цвет. Майор передал ему документы. Я готова была поклясться, что, таращась в них, сержант скрипел зубами.
Майор с новым интересом оглядел семейство.
— Я так понимаю, что вы все приехали из Австралии, и, видимо, мне не стоит это даже проверять?
— Именно, — ответствовала бабуля с таким ужасающим презрением, что будь майор порядочным человеком, то непременно провалился бы сквозь землю, а может быть, даже захоронил себя в подвале. — Но мы это вам докажем.
Игнатий, прошу... Филипп...
Продемонстрировав невероятную наглость, майор преспокойно изучил остальные четыре паспорта. Мало того, между делом он позволил себе даже проявить любопытство:
— Невероятно. И все вы прекрасно говорите по-польски...
Бабуля явно вознамерилась окончательно добить наглеца.
— Вся наша семья, любезный пан, хорошо говорит по-польски. Мы проявляем об этом особую заботу, постоянно работая над языком. Если кто-то из детей начинает говорить с чуждым, в основном английским, акцентом, мы отправляем его в Польшу. Может, это и мания, но дело в том, что польский — один из самых трудных европейских языков. Грамматика. Произношение. Мы все умеем правильно произнести «хшан» и «шченщчие» <Chrzan — по-польски хрен; szczescie — счастье.>, а попробуйте-ка заставить это сделать, например, англичанина или немца. Да хотя бы и француза. Когда заложена необходимая база, все остальное гораздо проще. Мы следим за этим уже в третьем поколении и гордимся собой.
— Примите уверения в моем глубочайшем восхищении, — сказал майор. — Редкое явление.
Позвольте теперь, — обратился он ко мне, — перейти к делу.
Тут и я вспомнила, что ведь им что-то от меня требовалось, и неуверенно начала:
— Может быть, мы перейдем в...
— Нет никакой необходимости никуда переходить, — перебила меня бабуля. — Довожу до вашего сведения, что мы приехали к нашей внучке и племяннице, которая составляет предмет серьезной нашей озабоченности. Учитывая, что мы живем в Австралии, откуда прилетели и куда вернемся, и что ваши дела нам чужды, а ваши служебные секреты никоим образом из-за нас не пострадают, мы хотели бы принять участие в этой беседе. Моя внучка возражать не станет.
— А если станет и вы туда перейдете, мы все равно будем подслушивать, — спокойно добавила тетка Иза. — Мы хотим знать, что она натворила.
Говоря по правде, я натворила столько глупостей, что одной меньше или больше, не имело никакого значения. На вопросительный взгляд майора я просто махнула рукой.
— Хорошо, — согласился он. — Где вы были и что делали тринадцатого числа текущего месяца?
— А, и правда! — обрадовалась тетка Иза. — Этот пан меня о том же спрашивал.
— Иза-а-а-а! — простонал дядя Филипп.
— Иза, не мешай, — упрекнула бабуля. — Мы будем слушать, не создавая неразберихи.
Отвечать должен тот человек, которого этот пан спрашивает, и никто больше. Мы вмешаемся только в том случае, если ответы явно разойдутся с правдой.
Внезапно меня разобрала злость.
— Бабушка, разве я когда-нибудь врала? — грозно и даже зловеще поинтересовалась я.
Бабуля задумалась.
— Нет. По-моему, этого пока за тобой не замечалось. Можешь отвечать.
Майор, похоже, обладал просто ангельским терпением. Он молча ждал. Я быстренько покопалась в памяти.
— Тринадцатого... А! Я ездила во Владиславов, очень неудачная получилась поездка.
К моей подруге, Элеоноре Кошинской. Договориться с ней о приезде моих детей...
И без колебаний я описала все мои злоключения, не забыв сено и вытье. Хочется ему — пожалуйста. Австралийское семейство слушало с очевидным любопытством. Попробовала бы я рассказать им все это при других обстоятельствах — да они и слушать бы не стали. Я мстительно прошлась по электронике «тойоты», мне не жалко, хотели — так получайте.
— И все это время вы были во Владиславове?
— Все время. Без какого-либо перерыва.
— А когда вернулись?
— Пятнадцатого вечером.
— То есть это вы были в Вечфне Костельной...
— Там меня как раз фараоны.., то есть, простите, дорожная полиция остановила.
— А потом в Заленже, а потом — в Дыбах...
— Точно. А потом неслась в Млаву.
— По дороге, между Заленжей и Дыбами, находится местечко под названием Лесная Тишина. Вы туда не заезжали?
Я удивилась:
— Лесная Тишина? Первый раз слышу. Там есть какой-то указатель?
— Есть. Не очень, правда, на виду.
— Я не заметила. Да если бы я ещё куда-то заезжала, то добралась бы до Владиславова только ночью. Ни в какой Лесной Тишине мне нечего было делать. А что — там где-то по дороге я должна была что-то увидеть?
— Не обязательно увидеть, — пробормотал майор и надолго затих.
Остальные тоже помалкивали, поглядывая то на него, то на меня, как при игре в настольный теннис. Я ломала голову: чем же так заинтересовала полицию моя поездка к Элеоноре?
Майор вздохнул:
— Ну хорошо. Вы знакомы с паном Домиником?
О, черт бы вас всех побрал!
Сначала я хотела отпереться. Отпереться от Доминика, от знакомства с ним, от семи лет моего кретинизма, семи по-идиотски испорченных лет жизни. А одновременно меня разбирало любопытство, мстительное злорадство, дикое желание услышать, какую же беспредельную глупость он ухитрился совершить.
Неодолимая, необузданная жажда окончательно убедиться, что все-таки права была я, а не он!
Я собрала в кулак всю свою силу духа и ответила абсолютно обычным тоном и даже несколько равнодушно:
— Да, была. В прошлом. Настоящее время здесь неуместно.
— И когда вы видели его в последний раз?
Вот тебе и на! Все это было так противно, что я даже выбросила из памяти конкретную дату. Ну, помнила так, более или менее...
— Вам нужно точно? — неуверенно спросила я. — Мне придется покопаться в старых календарях.
— А приблизительно?
— Года четыре тому назад. Сейчас у нас что — конец июня? А это была Пасха. Значит, четыре года и примерно два или три месяца, в зависимости от того, когда тогда была Пасха, сейчас я просто не вспомню.
— А позже? В последнее время?
— Нет. Пан Доминик избегал меня, а я — его, поэтому нам легко удавалось обходиться без каких-либо контактов.
— Но раньше это было довольно близкое знакомство?
Ушки у моей родни торчком стояли на макушках. Я задумалась, вывалить ли всю правду при них или же хоть чуть-чуть сохранить лицо.
Не приняв никакого решения, стала балансировать на грани умеренной правды:
— Да. Близкое. Весьма близкое.
— И вы его так внезапно оборвали, как раз на Пасху четыре года назад?
— Видите ли, об этом можно долго говорить, хотя Пасха тут ни при чем. Мы не руководствовались религиозными соображениями.
Просто в какой-то момент, после семи лет связи, мы оба пришли к выводу, что продолжать нет никакого смысла, и расстались — раз и навсегда.
Он — сам по себе, я — сама по себе. И привет.
— Но вы, без сомнения, могли бы что-то рассказать о господине Доминике?
— Конечно, могла бы, причем чертовски много. Но не сомневайтесь, делать я этого не стану. Должна же быть у человека хоть какая-то порядочность, даже если это человек женского пола. Меня воспитывали на понятиях рыцарской чести и прочих глупостях, поэтому считайте, что я лишилась памяти, впала в идиотизм и ничего не знаю. О господине Доминике лучше расспросите его самого.
— Это несколько затруднительно, — вздохнул майор. — Спиритические сеансы не пользуются в полиции большой популярностью.
— Что?
— Я говорю, что спиритические сеансы в полиции не практикуют...
— Не понимаю, о чем вы толкуете, — раздраженно произнесла я. — Вы что, хотите сказать, что Доминик на том свете? Он что — умер?
— Именно это я и хочу сказать. Пан Доминик мертв.
От изумления я потеряла дар речи. Смерть и Доминик представлялись абсолютно несовместимыми вещами — он всегда был здоров как бык, берег себя с осторожностью недоверчивого кота, вел самый правильный образ жизни, был далек от ипохондрии, прислушивался к своему организму, словно к дорогому и чуткому хронометру, и казался абсолютно несокрушимым. Каким это чудом он мог оказаться мертвым?
— Это невозможно, — сказала я, пребывая в легком остолбенении. — Почему? Что с ним случилось?! А вы убеждены, что он мертв? Я не верю.
— К сожалению, это факт. Пан Доминик мертв.
— И все равно не верю. Как, черт возьми, он мог умереть? У него было идеальное здоровье, ездил он всегда осторожно, избегал всяческого риска... От чего он умер?
— Его убили. В его собственном доме в Лесной Тишине, как раз тогда, когда вы там находились.
Я расстроилась, но это было не самое благородное чувство — полное скорее злости, чем жалости, к тому же с привкусом скандальности.
С ума он, что ли, сошел, всегда так невероятно остерегался, даже цунами боялся, такой предусмотрительный, такой осторожный — и позволил себя убить?! Не иначе как его прикончили из пушки, из дальнобойного орудия или авиабомбой... Видно, достал он кого-то сверх всякой меры!
— Ни в какой Лесной Тишине я не находилась и вообще не знаю, где это, — рассеянно сказала я, занятая своими мыслями. — Интересно, кто же это его кокнул и как?
— По моему мнению, будет лучше, если ты сразу признаешься, — ледяным тоном посоветовала бабуля. — А если проявишь раскаяние, то, думаю, суд примет твое раскаяние как смягчающее обстоятельство.
— Девочка моя, ты действительно убила того пана? — озабоченно спросил дядя Филипп.
— Если уж ваши родственники высказываются так напрямую, то я тоже хотел бы получить ответ на этот вопрос, — любезно присоединился к ним майор. — Вы убили Доминика Доминика?
Должен сказать, что многое свидетельствует в пользу этого.
Да что они все — с ума посходили, что ли?!
— Я даже не представляю, каким образом могла бы его убить, — разозлилась я. — Выстрелить из ружья? С большого расстояния, с телеобъективом.., нет, извините, как его там.., с оптическим прицелом? Или, может, это как-то иначе называется... Но зачем?
— Вот это я хотел бы услышать от вас.
Цель, равно как и причины убийства известны вам, а не нам.
— Ничего мне не известно. Вздор! Делать мне больше нечего, как только убивать Доминика. Кто придумал этот идиотизм?
— А откуда вы знаете, что его убили из ружья?
— А что, так и было? Ниоткуда не знаю, просто другого способа и представить себе не могу. Ножом и с близкого расстояния — исключено, разного вида единоборствами он владел в совершенстве. Яд отпадает, он ел и пил исключительно свое. Из чужих рук и куска бы не взял, точь-в-точь хорошо выдрессированный пес. Что-то ему на башку сбросить.., тоже нет, у него была реакция летучей мыши. Остается только огнестрельное оружие, причем стрелять нужно было с большого расстояния, чтобы он не заметил.
— А вы умеете стрелять?
— В общем-то умею. Но разбирать эти штуки по частям, заряжать, взводить, чистить — это уж нет. Это как с автомашиной — ты ездишь, а сервис ухаживает за машиной. Кому-то пришлось бы это за меня сделать.
— А вы пробовали?
— Нет. То есть да, один раз попыталась засунуть патрон в двустволку, а ещё раз — вытащить что-то такое непонятное из пистолета...
— Не из револьвера?
— Нет, у револьвера — барабан, а пистолет плоский, это каждый ребенок знает. Царские офицеры крутили барабан, когда играли в свою русскую рулетку, да и в кино у всех ковбоев всегда были револьверы, если я правильно помню. Не знаю, кто и когда придумал пистолет с.., вспомнила, обойма! Это называется обойма. Я попыталась её вытащить, но все это так ужасно тяжело ходит, а у меня пальцы слабые. Короче, одной попыткой дело и ограничилось.
— А где вы взяли оружие?
— Нигде не брала, мне его сунули в руку.
— Кто сунул?
Ничего не поделаешь, не могла же я им соврать, все это совсем не трудно проверить, пришлось говорить правду.
— Доминик, — призналась я мрачно.
— Когда?
— Откуда я знаю? Давно. Сейчас, дайте подумать... Лет девять тому назад.
— Где?
— Что — где?
— Где это произошло?
— Где-то в Тухольских Борах, на какой-то полянке, которую я бы ни за что на свете не нашла. Что-то там стояло, какой-то сарай или овин, в этот овин я и стреляла.
— А откуда пан Доминик взял оружие?
— Вынул из машины. Целый арсенал.
Все уставились на меня с ещё большим подозрением.
— Что именно он вынул? — заинтересовался майор.
— Ну, тут вы от меня точного ответа не дождетесь, — вежливо предупредила я. — Разные вещи. Двустволку я опознала по двум стволам, а остального просто не помню, я даже и не пыталась во всем этом разобраться.
— Но длинноствольное оружие от короткоствольного вы отличите?
— Если они заметно различаются, то да.
Но я иногда видела в кино нечто среднее, ни то ни се, так в этом я ничего не смыслю.
— А он какие вынул?
— Больше длинных, чем коротких, а всего их там штук шесть было. Но даже если бы вы мне все это показали на фотографиях или даже живьем, я бы тоже не была уверена. Во всяком случае, все это стреляло.
— А у него было разрешение на все это оружие?
— Он говорил, что да. И думаю, говорил правду, потому что, если бы у него разрешения не было, он вряд ли стал бы возить этот арсенал в машине и показывать бабам. Он всегда избегал выносить на публику какие-либо нелегальные вещи.
— А сколько раз вы стреляли из его оружия после этого?
— Ни разу.
— А из чего стреляли?
— Ни из чего. То есть, да, конечно, из чего-то такого стреляла в тире. Но тоже редко.
— Тогда откуда же вы знаете, что умеете стрелять?
— Если я попадала туда, куда хотела попасть, то, наверное, умею, как по-вашему? В выбранные сучки того овина и во всякие там разные фитюльки в тире. А в тире я всегда попадаю, благодаря чему пользуюсь большим уважением собственного сына.
— А этот, как вы его называете, арсенал был у пана Доминика до конца жизни? Он от него не избавился? Не поменял?
— Да откуда же мне знать? В лесной чащобе не выбросил, это точно. А потом я всех этих винтовок не видела. Да и он о них при мне не вспоминал, поэтому понятия не имею, что с ними сталось.
Майор наконец отцепился от огнестрельного оружия и перешел к другой теме, по крайней мере мне так показалось.
— Когда вы в последний раз были в кабинете покойника?
В какой-то степени он застал меня врасплох, и с полминуты я взирала на майора довольно тупо.
— Секундочку, секундочку, не путайте меня. Я так понимаю, что вы имеете в виду Доминика. В каком кабинете?
— В его кабинете. В его доме. В его личном кабинете.
— Да о чем вы говорите? Никакого дома у него не было.
— А что у него было?
— Двухкомнатная квартира, в одной комнате — спальня, в другой — нечто вроде гостиной. И никаких кабинетов.
— Похоже, мы говорим о разных домах.
Где находились эти две комнаты? По какому адресу?
— Аллея Независимости, сто восемнадцать... Вот черт, номер квартиры не помню. Во всяком случае — на четвертом этаже.
— И это была его единственная квартира?
— Если и была какая-то другая, мне о ней ничего неизвестно, — ответила я тоном, который явно свидетельствовал о моем родстве с бабулей.
Даже жуки-короеды начали в голосе поскрипывать.
— После нашего разрыва до меня доходили какие-то сплетни, вроде бы у него было не одно жилье, но меня это не интересовало. У него могло быть хоть сто дворцов — не моей это бабки тапки...
Прикусить себе язык я не успела.
— Что такое?! — со смертельной обидой в голосе осведомилась бабушка.
Я чуть было не подавилась, но майор, по всей видимости, заметил мое faux pas <Faux pas (фр.) — оплошность, бестактность.>, и в нем шевельнулась жалость, а может, и плевать ему было на наши семейные распри, просто не хотел прекращать свой перекрестный допрос, — в общем, паузы он не сделал.
— В таком случае почему вы послали ему письмо на другой адрес?
— Какое письмо?
— Обыкновенное. Нормальное письмо. На адрес Ружана, дом три, квартира шестнадцать.
Посмотрите, это ведь ваше письмо?
Он вытащил из кармана помятый конверт, показал написанный от руки адрес, вынул из конверта листок бумаги и сунул мне под нос. Мне даже не нужно было разглядывать, я узнала это письмо.
Оно было довольно коротким. Всего четыре слова:
«Я обдумала. Не хочу».
Назад: * * *
Дальше: * * *