Глава 6

Алик вышел из дома, спустился с крыльца и медленно побрел в сторону пруда. Он шел, понуро опустив голову, не глядя по сторонам. Ничто его не радовало. Он даже не задержался возле вазона с маргаритками. Трогательные головки нежных бело-розовых цветов вопреки обыкновению не вызвали у Алика сегодня традиционного интереса.

Он шел нехотя, с трудом волоча по садовой дорожке свой мощный хвост. Шел по инерции, машинально переставляя лапы, шел просто потому, что так надо.

Моцион! Ходьба полезна для укрепления здоровья.

«Ой, блин, как больно! Нет никакой мочи. Скулит, блин, и тянет, скулит и тянет», — в поисках спасения от зубной боли Алик нырнул в пруд, опустился на дно и зарылся в ил.

Холодная вода принесла облегчение, в голове прояснилось, вернулась способность мыслить, вспоминать, рассуждать.

Рассуждать о своей непростой, смятенной жизни петербургского крокодила.

Виденья прошлого настигают его постоянно, стоит лишь прикрыть глаза и настроиться на определенную волну.

Вот родное гнездо и мама-крокодил, помогающая ему выбраться из яйца, первые дни жизни в мутной полноводной реке, сеть браконьеров, в которую он, несмышленый младенец, угодил тогда по неосторожности, и долгий, бесконечно долгий перелет в тесном ящике зооконтрабандистов.

Этот страшный ящик видится Алику каждую ночь. Крокодильчиков набили в него, как сельдей в бочку.

Ему тогда повезло. Он выжил. Один из всех.

На Пулковской таможне контрабандный груз конфисковали, а трупы животных выбросили на свалку. Чуть живого Алика выбросили вместе со всеми, не заметили у него признаков жизни.

На падаль слетелось воронье. Фартовому Алику опять повезло — его склевать не успели.

Радостные крики ворон привлекли внимание бомжа. Ничтоже сумняшеся, он отобрал у ворон добычу и продал полудохлого крокодильчика за бутылку водки.

Пути господни неисповедимы — Алику наконец-то улыбнулось счастье! Купила его Любовь Ивановна, Любаша, незабвенная мама Люба.

Она выходила полуживого от голода и стресса крокодила, окружила его вниманием и заботой.

Пять лет безоблачного счастья в доме мамы Любы, пять долгих и таких коротких лет. То были годы всепоглощающей нежности и полного взаимопонимания, годы душевного комфорта и самопознания.

Вот только редко он тогда задумывался о сущности бытия. Счастливые души ленивы.

Дар мыслить философски открылся много позже, после гибели мамы Любы. Алик смог тогда выполнить божественное предназначение — нашел и растерзал убийцу своей хозяйки.

Люди крокодила не поняли. Он вынужден был скрываться. Почерневший от горя, измученный и одинокий, скитался Алик по ночным предместьям Санкт-Петербурга в поисках пристанища.

Он был в отчаянии, думал о самоубийстве и не обратил особого внимания на то, что мыслит во вселенском масштабе.

И только утром, когда ситуация счастливо разрешилась — совершенно случайно Алик встретил Анну Владимировну Митрофанову, приятельницу своей погибшей хозяйки, сумел с ней объясниться и был приглашен остаться в доме на правах близкого друга, — только тогда он понял, что стал философом. Он шел по осеннему саду, глаза слезились от дыма костра, в котором жгли опавшие листья, и тоска покидала его, уступая место мудрым мыслям.

Боль вернулась внезапно, с удвоенной силой. Болел не только зуб, ломило всю нижнюю челюсть. Мощные болезненные толчки пульсировали и в верхней части черепа, давили на глаза, стучали в ушные клапаны.

Боль была такой нестерпимой, что под прозрачной мигательной мембраной, предохраняющей глаза при погружении в воду, у Алика закипели слезы.

«Да, блин, какой тут, в жопу, креатив, — уныло подумал он и, мягко перебирая задними перепончатыми лапами, всплыл на поверхность. — Так и вовсе думать разучишься».

Наверху распогодилось. Дождь кончился. Жаркое полуденное солнце слепило глаза, обещая отличный погожий день.

Алик выполз на берег и медленно, стараясь не делать резких движений, потащился к альпийской горке. На самый солнцепек. Теряя силы, пристроился между кустиков цветущего алиссума и пошире открыл пасть, подставляя больное место под целительные лучи солнца.

Как выпадают зубы, Алик знает не понаслышке. За свою жизнь он потерял их немало.

Есть у крокодилов такая особенность: зубы периодически выпадают, и на их месте вырастают новые. Вот почему даже соседние зубы у него разной длины.

Зубы у крокодилов старятся, выпадают, но не болят. Во всяком случае, не болят так, как болит этот — четвертый нижний справа. Обычно это легкое ощущение дискомфорта, и все — зуб вывалился.

Такую несносную боль он испытывает впервые.

И как долго! Сутки! Нет. Дай, бог, памяти, какие сутки! Он мучается от зубной боли уже второй день.

Совершенно точно. Второй!!! Зуб заболел сразу после ухода Наташки, а Наташка была у них вчера утром.

Прибежала, блин, заполошная, глаза выпучены, вся в мыле, и ходом похромала на террасу, к Анне Владимировне.

Даже с ним, Аликом, не поздоровалась. А ведь он лежал на самом виду, у того фонтана, что рядом с дорожкой. Короче, мимо проходила и не заметила.

Странная она все-таки баба — эта Короткова. Замужем. Трое детей. А косит под тинейджера.

Ведет себя несолидно и одевается несолидно. Не по возрасту. Ни разу за все время знакомства Алик не видел ее прилично одетой.

Любимый стиль — джинсики в обтяжечку, кофтюлечка какая-нибудь смехотворная, обязательно чтобы черненькая (других цветов она не понимает), и туфли на низких каблуках.

Наташкины туфли его просто бесят. Не туфли, а тапочки. Носить женщине такие туфли — неэстетично! Добро бы не с кого бедняжке было брать пример! Так нет же — окружение у нее более чем достойное. Анна Владимировна — само совершенство! Вкус у нее безупречный. На деловые костюмы своей новой хозяйки Алик может любоваться часами.

А покойная мама Люба?

Вот кто понимал толк в женственности. В ее гардеробе не было ни одной вещи унисекс. Коли шилась блузка, обязательно с рюшечками, коли юбка — то с оборочками. И цвета она предпочитала жизнерадостные. Розовое, голубое, в крайнем случае цвет беж.

А Короткова, бывало, вместо того, чтобы присмотреться, как добрые люди одеваются, да посоветоваться с тем, кто поумнее тебя, мол, научите, только хихикает:

— Чем баба старее, тем платье розовее.

«Тьфу, блин. Одно слово — баламутка! Не человек, а дрожжи общества. Вечно что-то выдумывает». Алик расправил лапы и поспешно перебрался к террасе, на которой расположились подружки. Боялся пропустить хоть слово из Наташкиного рассказа. Уж больно ему вид ее в тот раз не понравился. Он не ошибся.

Короткова влипла в очередную неприятную историю и прибежала к ним за советом. Мало того что сама влетела, черт знает куда, так ей и Анну Владимировну надо втравить в неприятности.

«Проститутка, блин», — не сдержавшись, ругнулся он.

Нет, Алик никогда не обвинял Короткову в смерти мамы Любы. Прямо не обвинял. Но и простить того, что она была когда-то знакома с убийцей его хозяйки, он Наташе не мог.

— Четверть века — большой срок! — убеждала его Анна Владимировна. — Не надо злиться, Аличек, и смотреть на Натусю волком. Она ни в чем не виновата. Это случайность! Случайное стечение обстоятельств. Да, она любила его, но любила давно. Он был тогда совсем другим. Хорошим. Кто ж знал, что первая любовь Натусечки станет злодеем? Люди с годами меняются. И в худшую сторону меняются чаще. Да, мой сладкий? Согласен?

Умом он понимал, что хозяйка права. Наташа ни в чем не виновата.

Но сердце! Сердцу не прикажешь. Сердцем Алик принять ее не мог.