Глава 21
— Si-iegfried! Si-iegfried!!! Ich Hebe Si-iegfried!!! — страстно взывала Брунгильда.
Зал замер. Сотни глаз устремлены на сцену. На одном дыхании, словно единое целое, внимали зрители страданиям оперной дивы.
— Si-iegfried!
Нет, это невозможно! Я уронила бинокль. Опять. В пятый раз с начала спектакля. Мне сегодня определенно не до любовных перипетий Зигфрида и Брунгильды. Впервые в жизни музыка Вагнера оставила меня равнодушной.
И это в Мариинке! Дирижирует сам Гергиев!
Кошмар какой-то!
Извиваясь всем телом, я скользнула вниз, нашарила на полу бинокль и, вернувшись на место, обиженно посмотрела на Митрофанову.
Сидит — само внимание, даже слезу пустила. Сопереживает Валькирии.
Я же, по ее милости, сама не своя. Подруга, называется! Взяла и испортила мне настроение. Знает ведь, что я без ума от Вагнера. Нет, надо было перед самым спектаклем завести этот бессмысленный, никому не нужный разговор.
— Ну и что ты обо всем этом думаешь? — хорошо поставленным голосом поинтересовалась Аннушка, едва только мы вошли в шестую ложу бенуара.
— Места изумительные.
— О-бал-деть! — на весь зал рявкнула подруженька, обозревая полный партер иностранцев.
— В смысле? — рассеянно поинтересовалась я, сверяя билеты.
— Я тебе еще раз повторяю, — она раздраженно загромыхала стульями, пробираясь на первый ряд, — на тебя было покушение. И не одно! А ты только глазами хлопаешь. Программку купила?
— Какую программку, Аня? Зачем ты меня пугаешь? С чего ты взяла, что на меня были покушения?
— А по-твоему, не было?!
— Не было.
— Не ври! — Анечка выхватила у меня из рук либретто. — Кто сейчас опоздал на полчаса, а потом оправдывался?! Я?!
— Ань, я тебя умоляю, сколько можно психовать из-за пустяка? Ты тоже иногда опаздываешь.
— Я тебе еще раз повторяю, я опаздываю только потому, что всегда езжу на машине. А ты?! Ты же сегодня приехала на метро!
— Правильно, — разобиделась я, — в метро пробок нет, но до метро еще надо дойти, а я после того, как на меня нечаянно наехал велосипедист, парком ходить боюсь. Пошла в обход, по Бассейной, вот время и не рассчитала.
— Нечаянно?! Сначала бомж на кладбище, потом велосипедист в парке! И все нечаянно? За тобой охотятся! Неужели ты этого не понимаешь?
— Нет, конечно. Зачем на меня охотиться?
— То есть ты у нас ни во что не ввязывалась, ничего не видела, ничего не слышала, ничего никому лишнего не говорила и убивать тебя не за что?
— Не за что, — совершенно искренне заверила я.
— О-бал-деть! — Нервно скомкав программку, Митрофанова свирепо уставилась на пожилую супружескую пару иностранцев, сидящую в соседней ложе.
Вопреки Аничкиным ожиданиям, маневр ее не удался. Супруги ни капельки не смутились и продолжали разглядывать нас с неподдельным восторгом.
И не только они. Наш эмоциональный диалог привлек внимание многих зарубежных любителей оперы.
Митрофанова поправила бриллиантовое колье:
— А бомба?
— Что — бомба? — чуть слышно пролепетала я, страдая от повышенного внимания окружающих.
— Бомба, взрывное устройство, которое перед самым твоим приходом подложили в картинную галерею! О-бал-деть! Почему мне никто никогда и нигде не подкладывал бомбу? А ведь я, кажется, далеко не последний человек в этом городе! Согласись!
— Нет, Аня, это невозможно! При чем здесь бомба? Тебя послушать, так можно подумать, что бомбу в урну неподалеку от Ванькиной картинной галереи подложили из-за меня! Где галерея, а где я, Аня?! Кто мог знать, что я пойду в тот день к Ивану, если я и сама не знала, что собираюсь к нему идти? В последний момент надумала. Это случайность!
— Там нечаянно, здесь случайно! Ты сама-то понимаешь, что говоришь? Рассуждаешь, будто святая!
— Ань, я тебя умоляю, почему сразу — святая? Нет, конечно, но и убивать меня не за что.
— Не за что?! — На холеной шее вздулись жилы. — Не за что, говоришь! Я тебе еще раз повторяю, несколько покушений подряд — это не случайность! Не бывает таких случайностей! Понимаешь?! За тобой охотятся. Нутром чувствую. Что там у нас с Валерой? Когда он возвращается?
— Не знаю, — без малейшего зазрения совести соврала я.
Какой Валера?! Господи! При чем здесь Валера?! Мне нужен Валера сейчас, когда у меня на хвосте Крыласов?! Нет!
Сразу видно, что Анькин муж — единственный ребенок в семье. Анечка понятия не имеет, что такое деверь. Да еще когда твой деверь — полковник ФСБ!
Да Валерка из меня всю душу своими вопросами вытянет! И не захочешь, да все ему выложишь. Как на духу!
Сама не заметишь как!
Я уж его манеру «разговоры разговаривать» за столько лет родства изучила. Начнешь рассказывать про одно, а расскажешь совсем-совсем про другое! Про аферу с романтическими свиданиями, например.
Кошмар какой!
Господи, когда уже закончится эта рыбалка? У меня вся надежда на ФСБ. Вот вернется Валерочка — и найдет мне Люськиного господина Будина. Как пить дать, найдет. Из-под земли достанет. Для него это не вопрос.
— Нет, так нет. Обалдеть! — Грозно мазнув взглядом притихшую публику в соседней ложе, Митрофанова развернулась всем корпусом в мою сторону. — Мы и сами не лыком шиты. Разберемся! Что там у нас на сегодня с «Марьяжем»?
— Да вроде нормально все, — не совсем уверенно сказала я, старательно отводя взгляд. — Налоги платим вовремя, зарплату девочкам тоже.
— Налоговая за тобой по старым кладбищам на велосипеде гоняться не будет. У них другие методы. Может, конкуренты?
— Да нет. Никаких наездов не было.
— Тогда клиенты? Гомики, например, или трансвеститы. Они все с прибабахом.
— Какие гомики, Аня? Я тебя умоляю! «Марьяж» позиционирует себя как брачное агентство. У нас своя ниша — знакомства для создания семьи!!! Нетрадиционными ориентациями, групповухой и прочей экзотикой мы не занимаемся. Откуда у нас гомики?
— Ну, хорошо, — тяжело вздохнула она, — допустим, ты права — в агентстве все тип-топ. А в библиотеке? Может, ты там что-нибудь натворила?
— В библиотеке?! Аня! Что такое можно натворить в библиотеке, чтобы за тобой охотились? Ты меня поражаешь!
— Нет, моя дорогая, это ты меня поражаешь! Я тебе еще раз повторяю, у вас там такое творится! Олигархи отдыхают!
— У нас? В Публичке?!
— У вас, Натусечка, у вас. Сколько лет отсидел за вашу Публичку этот, как его, из головы выскочило… Фамилия у него на букву "Я"… Мордатый такой!
— Януковский?
— Точно. Януковский. Генерал Дима! — чересчур радостно подтвердила она.
— Аня, я тебя умоляю, он же книги украл. Редкие!!! При чем здесь Публичка?! Разве можно обвинять лучшую российскую библиотеку в том, что какой-то подонок польстился на ее уникальные фонды и совершил кражу? Какое отношение имеет твой Януковский к Публичной библиотеке? Он ведь не был нашим сотрудником.
— О-бал-деть! — подозрительно легко согласилась Митрофанова. — Сам генерал в библиотеке не работал, но у него был сообщник из ваших сотрудников. Должен был быть. Не спорь! Или сообщница. Януковскому помогал тот, кто знает все здания Публички как свои пять пальцев, знает не со стороны, как читатель, которого дальше читальных залов и курилки не пускают, а именно изнутри, знает не только черные лестницы, потайные углы и проходы, но и все подвалы, внутренние дворы, короче, все ходы-выходы. А знать это может только особа, проработавшая в катакомбах Публички не один десяток лет, — заключила она с делано безразличным видом.
Я недоверчиво посмотрела на Анечку.
Обалдела, что ли?
С какой стати вздумалось ей по прошествии стольких лет обвинять меня в пособничестве Януковскому? Бредит?
Парилась вчера со своими зарубежными гостями в сауне, потом перекупалась в бассейне, простудилась — и теперь бредит.
У Митрофановой жар, она бредит, а я слушаю ее горячечную абракадабру, принимаю ее за чистую монету и расстраиваюсь.
Я придвинулась к бедной своей подруженьке поближе и осторожно коснулась губами ее лба.
— О-бал-деть, — мягко отстранившись, растроганно сказала Аннушка. — Дошло наконец. То-то же, горе ты мое луковое. У меня на такие дела нюх! Ой, Натуся, Натуся… Захожаев! Видела? Захожаев!
— Где?! — Я чуть не вывалилась из ложи, решив, что тенор спустился в зрительный зал.
— Да вот же, — Митрофанова сунула мне под нос растерзанную, помятую программку. — Вот, смотри. Действующие лица и исполнители: Зигфрид — Леонид Захожаев. Я его обожаю. Какой голос! У меня от его голоса мурашки по коже. Слушай, Натуся, а ты не допускаешь мысли, что это может быть твой новый поклонник?
Час от часу не легче! То пособница Януковского, то пассия Захожаева! Эк ее разбирает! Нет, это не просто простуда. Анька подхватила инфекцию. Это менингит!
Судорожно схватив Анечку за руку, я сжала тонкое запястье и принялась сосредоточенно считать пульс несчастной, незаметно поглядывая на часы, висящие над сценой.
Уф-фф! Слава богу, пульс не частит, температура нормальная. Мой скороспелый диагноз, к счастью, оказался не правильным.
— Точно, точно. Это твой ухажер! — не унималась тем временем Аннушка. — Я должна была догадаться сразу. — Яростно долбанув свободной рукой по бархатной обивке ложи, она победоносно оглядела притихших ценителей Вагнера. — Согласна?
Я поспешно кивнула:
— Согласна.
Еще бы не согласна, конечно, согласна. Захожаев так Захожаев. Почему нет? От меня не убудет, если соглашусь еще на одного поклонника. Одним воздыхателем больше, одним меньше — какая мне разница?
Главное сейчас, чтобы Митрофанова успокоилась. Вон как распалилась, бедняжка: глаза горят, грудь ходит ходуном. Того и гляди, кондратий хватит.
— Знаешь, Натуся, меня его настойчивость смущала с самого начала. С какой стати он так в тебя втрескался? Букетами заваливает, о-бал-деть! Поводов ты ему не давала, ни словом, ни взглядом не поощряла, чего, думаю, мужика так разбирает? — Анька одобрительно похлопала меня по колену. — На самом деле, ты у нас еще вполне смотришься, но, согласись, в его поступках нет логики. Тоже мне, Дон Жуан выискался!
— Захожаев? — решилась я прояснить ситуацию.
— Да погоди ты со своим Захожаевым, — отмахнулась Митрофанова. — До начала еще целых пятнадцать минут, а ты — Захожаев! Вспомни лучше, что у тебя влюбленный Шурик про Публичку выспрашивал.
— Крыласов?!
— Крыласов, Крыласов, кто же еще? За тобой охотится твой настойчивый поклонник! Он знает, что ты раньше в Публичке работала?
— Угу, — машинально кивнула я, пытаясь вникнуть в очередную версию подруги.
— Вот видишь, все сходится. Теперь в его поступках просматривается логика. Ему нужна закрытая информация о Публичной библиотеке, вот он и приударил за тобой. Дескать, не устоишь под напором его нежных чувств и роскошных букетов, дрогнешь, влюбишься и в любовном угаре все ему выложишь.
— Ну?
— Баранки гну! — возмутилась подружка. — Надоело ему за тобой ухаживать, понимаешь? Ни один нормальный мужик твои цирлих-манирлих не выдержит. На дворе третье тысячелетие, а ты все «нет да нет!». Вот он и решил подстраховаться. Сменил тактику.
— Ань!
— Я тебе еще раз повторяю, Натусечка: Шурик Крыласов решил подстраховаться. И бомж на кладбище, и велосипедист в парке, и бомба… Нет, с бомбой я не уверена! А вот бомж и велосипедист — это его люди. Точно! Не получилось выведать у тебя нужные сведения по-хорошему, выведают по-плохому. Короче, дадут тебе по башке и силой получат всю секретную информацию о Публичке.
— Какую секретную информацию о Публичке, Аня? Я тебя умоляю, я сто лет уже не работаю в библиотеке!
— Правильно, — вызверилась Анечка, — в том-то и смысл, что уже не работаешь. На том у него весь расчет и построен. Раз не работаешь, значит, в круг подозреваемых лиц не войдешь, связи твои правоохранительные органы отрабатывать не станут, а следовательно, ни на него, Крыласова, ни на его преступную группировку, промышляющую кражей раритетных изданий, никогда не выйдут!
— Нет, это невозможно, какие раритетные издания?! Где раритеты, а где я, Аля?! Зачем за мной охотиться? Можно подумать, я работала хранителем фонда редких книг. Ты же знаешь, я к книжным фондам вообще никогда никакого отношения не имела, всю жизнь была систематизатором и работала только с новыми поступлениями. Пришли в библиотеку книги, я их просмотрела, индекс ББК поставила — и все. Все! Понимаешь? Никакой закрытой информацией о хранении раритетов я не владею.
— Я-то понимаю, — Митрофанова с треском разорвала обертку из золотистой фольги, — а вот ты — нет! — Она раздраженно протянула мне половинку подтаявшей плитки молочного шоколада. — Наверняка знать, кому перешла дорожку, можешь только ты сама. Только! Я же могу лишь предполагать. Но что-то мне подсказывает, что без Публички здесь не обошлось. Все, Натуся, Гергиев вышел, — энергично зааплодировала она, приветствуя именитого дирижера.
Я надкусила шоколадку и погрузилась в малоприятные размышления.
Легко сказать: «Без Публички не обошлось», сложнее вспомнить, кому из библиотечных дам я могла так насолить, чтобы на меня объявили охоту.
Проработать четверть века на одном месте — это много. Очень много! Коллектив в основном женский, всякое за эти годы случалось: ссоры, обиды, конфликты. К тому же десять лет я была руководителем группы. Двадцать баб изо дня в день в одной комнате, заваленной книгами, — это вам не шутки.
Но до убийства дело не доходило даже в мыслях.
Нет, и думать нечего, все это полная ерунда! На самом деле за все эти годы хорошего было больше, чем плохого.
Вот уволилась, а в библиотеку все равно тянет. Нет-нет да и забегу на минутку — поболтать с коллегами, поделиться новостями.
И вообще, что бы там ни говорила Митрофанова, сотрудники Публичной библиотеки на преступление не способны по определению. Там нет случайных людей.
Публичка для них — это не просто место работы, это — стиль жизни, состояние души!
— Siitgfried!!!
Нет, это невозможно. Я в изнеможении поправила тяжелый узел волос. От духоты и тягостных мыслей разболелась голова, а тут еще шпильки!
Впились в кожу и давят так, что ломит затылок.
Ради кого, спрашивается, я уложила сегодня привычный конский хвост в замысловатую прическу? Кому хотела понравиться?
Суета сует и тщеславие!
Презрев условности и правила хорошего тона, я прямо в ложе, не сходя с места, взяла и вытащила все шпильки. Узел распался, волосы блестящей волной рассыпались по спине.
Фу-у, совсем другое дело. Даже в головушке прояснилось.
Отцепить бы еще ту прядь, что запуталась в деревянной резьбе спинки кресла, и можно будет спокойно дослушать хотя бы последнее действие. Пытаясь освободиться из резного капкана, я повернулась назад и испуганно замерла.
Кошмар какой!
Стриженные под ноль фрау, сидящие сразу за нами, любовались моим хвостом столь хищно и откровенно, что я поняла все. Все!!! Поняла мгновенно и безоговорочно.
Волосы! Вот причина моих несчастий!
На меня охотятся из-за длинных волос.
