Книга: Мандолина капитана Корелли
Назад: 28. Освобождение масс (1)
Дальше: 30. Хороший фашист (1)

29. Этикет

Ярким утром в самом начале оккупации капитан Антонио Корелли проснулся, как обычно, с чувством вины. Это чувство охватывало его каждое утро и оставляло во рту привкус прогорклого масла: капитан прекрасно знал, что спит в чужой постели. Он ощущал, что с каждым днем его самоуважение неуклонно уменьшается, чем больше он гонит от себя мысли о том, что вытеснил Пелагию с ее места и она ночует, завернувшись в одеяла, на холодных плитах кухонного пола. Правда, в самые холодные ночи рядышком сворачивалась Кискиса, правда и то, что он принес ей два армейских тюфяка, чтобы положить один на другой и соорудить матрац, но, тем не менее, ощущая собственную недостойность, он раздумывал, не станет ли она считать свою постель навсегда оскверненной. Его беспокоило и то, что ей приходится подниматься очень рано, чтобы одеться и убрать постель к моменту, когда он выходит в кухню. Он видел, как она зевает, водя пальцем по трудным английским словам в медицинской энциклопедии, или с какой-то мстительностью трудится, вышивая одеяло, которое, похоже, совсем не увеличивалось в размерах. Каждый день он произносил, приподнимая фуражку, «Buon giorno, кирья Пелагия», и каждый раз у него мелькала мысль, как это нелепо: он знает, как будет по-гречески «сударыня», и не может сказать «с добрым утром». Ничто не доставляло ему большего удовольствия, чем видеть, что она улыбается, и поэтому он решил научиться говорить по-гречески «доброе утро», чтобы можно было небрежно поздороваться с ней, выходя к Карло, приехавшему отвезти его на джипе в часть. За наставлением он обратился к доктору Яннису.
Тот находился в дурном расположении духа только лишь потому, что ему нравилось именно в это утро пребывать именно в таком настроении. Знакомство с толстым интендантом сильно облегчило ему врачебную практику, стало лучше, чем даже в мирное время, и поскольку тот, несомненно, был ипохондриком, они виделись достаточно часто, чтобы поток необходимых поставок не прерывался. Любопытно, что как раз когда у него наконец появилось достаточно медикаментов, островитяне прекратили хворать. О явлении, когда люди коллективно перестают болеть в тяжелое время, он слышал, но никогда прежде с ним не сталкивался, и каждый раз, узнав об успехах Союзнических сил, он начинал беспокоиться о неизбежных массовых хворях после освобождения. Он стал негодовать на итальянцев за то, что его полезность снизилась, и, возможно, именно поэтому сообщил Корелли, что «с добрым утром» по-гречески будет «ай гамису».
– Ай гамису, – раза три-четыре повторил капитан и заявил: – Теперь я могу сказать это Пелагии.
Доктор пришел в ужас и стал быстро соображать.
– О нет, – сказал он, – кирье Пелагии так говорить нельзя. Женщине, живущей с вами в одном доме, говорят «калимера». Это просто одно из странных правил, которые существуют в некоторых языках.
– Калимера, – повторил капитан.
– А если кто-то приветствует вас, – продолжал доктор, – вы должны ответить «путанас йи».
– Путанас йи, – порепетировал капитан.
Выходя на улицу, он гордо произнес:
– Калимера, кирья Пелагия.
– Калимера, – ответила Пелагия, выдергивая стежки из своего тщетного вышиванья. Корелли подождал, чтобы она удивилась или улыбнулась, но отклика не последовало. Пелагия улыбнулась, только когда он ушел, весьма разочарованный.
На улице Корелли обнаружил, что Карло еще не материализовался, и потому опробовал свое новое приветствие на жителях деревни.
– Ай гамису! – бодро сказал он Коколису, который сверкнул на него глазами, мрачно нахмурился и сплюнул в пыль.
– Ай гамису! – сказал он Велисарию, который дернулся к нему и разразился потоком ругательств, капитаном, к счастью, не понятых. Корелли избежал тумака разъяренного великана только потому, что угостил его сигаретой. «Может, просто не нужно разговаривать с греками?» – подумал он.
– Ай гамису! – сказал он Стаматису, который в последнее время пытался совладать со своей семейной жизнью, пробуя делать вид, что к нему вернулась глухота.
– Путанас йи! – на ходу буркнул старик.
Тем же вечером в Аргостоли капитан гордо испробовал новое приветствие на Паскуале Ласерба, неуклюжем итальянце-фотографе, которого заставили работать переводчиком, и ужаснулся, после некоторых недоразумений обнаружив, что доктор ввел его в заблуждение. Он пришел в себя, сидя в кафе возле ратуши, больше расстроившись, чем рассердившись. Почему доктор так поступил? Ему казалось, что между ними установилось нечто вроде взаимного уважения, но доктор, тем не менее, научил его говорить «пошел на…» и «шлюхин сын», и он весь день строил из себя дурака, приподымая фуражку, улыбаясь и произнося эти ужасные вещи. Господи! Ведь он же говорил их даже священнику, дружелюбной собаке и маленькой девочке с чумазым, но трогательно невинным личиком!
Назад: 28. Освобождение масс (1)
Дальше: 30. Хороший фашист (1)