— Начнём с того, что в этом разговоре мне будет труднее, чем Вам, — откровенно говоря, мне Ваши “детективы” очень нравятся. На мой взгляд. Вы в нашей стране — единственный достойный ученик (ученица?) Раймонда Чандлера…

— Я очень люблю Чандлера, читаю его с удовольствием, но отнюдь не считаю себя его ученицей. Чандлер ставит во главу угла интригующую загадку, пишет для того, чтобы читатель испытал эмоциональное напряжение, я же пишу для увеселения сограждан.

— Но повесть, даже детективная, не может быть оторвана от жизни. Читателю частенько бывает не до смеха…

— Чихала я на исторические деяния. С тех пор как человек слез с дерева, у него возникла потребность смеяться. И я хочу эту его потребность удовлетворять…

— Каким образом становятся детективными писателями?

— Не знаю, как становятся. Пишешь себе, вот и все. Только я ведь пишу не классические детективы, я писатель-юморист. У меня это с детства. Первую повесть я начала писать, когда мне было лет десять, и, конечно же, ей полагалось быть детективной. Я, правда, не помню, о чем там шла речь. У меня всегда наблюдалась склонность к графомании.

— А когда к Вам пришла идея зарабатывать писательством ?

— Мне такая идея вообще не приходила! Я была нормальным человеком и зарабатывала как все нормальные люди, работала архитектором в проектном бюро, вполне приличное занятие. Но ещё и писала… У меня была уже готова половина “Клина”, когда знакомые посоветовали мне его издать. В издательство “Чительник” меня порекомендовал Мариан Эйле.

— Неплохая рекомендация! Не каждый, кто отличался склонностью к сочинительству, был знаком с Эйле…

— Я с ним не была знакома. В шестидесятые годы Мариан Эйле состоял главным редактором еженедельника “Пшекрой”. А я очень любила “Пшекрой”. И когда узнала, что Эйле приехал в Варшаву, — а “Клин” к тому времени был уже готов, — я решила дать ему эту повесть на отзыв. Позвонила и договорилась с ним о встрече. Эйле жил в гостинице, в какой-то из этих шикарных, то ли в “Европейской”, то ли в “Бристоле”, повесть взял и в тот же день, где-то около полуночи, позвонил и сказал, что да, стоит печатать. А потом позвонил в “Чительник” и сообщил, что к ним скоро придёт одна чокнутая .. Меня он, кстати, тоже подготовил к первому моему визиту в издательство. Посоветовал одеться как можно хуже. Это для того, чтобы редакторши не заподозрили протекции на почве личной симпатии. Ну я и принарядилась. Старые сандалии на босу ногу, юбка с оборванной прошвой, а в руке сетка с продуктами: обычная такая авоська с петрушкой, хлебом, картошкой. Произвела очень хорошее впечатление. Повесть приняли и напечатали. А если серьёзно, с добрым чувством вспоминаю всех сотрудниц из той первой моей редакции. Ко всем моим книгам, начиная с первой, они относились критически, но это была очень милая критика, она стимулировала совершенствовать написанный уже текст. Мне в общем-то повезло…

— Ответьте, пожалуйста, на такой вопрос: как пишутся детективы, откройте тайны ремесла…

— Я не знаю, что такое “ремесло”. У каждого профессионального писателя наработаны свои навыки. У одного есть “норма”, и он ежедневно, в определённое время, выдаёт сколько-то там страниц, другой пишет когда Бог на душу положит, а кто-то ещё садится писать лишь тогда, когда у него уже все продумано — от названия до последней страницы. Я пишу то, что вижу. Возможно, потому, что думаю я только образами. Передо мной возникают образы, явственно, как на экране…

— Когда Вы впервые соприкоснулись с литературой?

— Мне повезло ещё в раннем детстве. Когда мне было четыре года, меня насильно научили читать — от отчаяния. Я настырно домогалась, чтобы мне читали “Сказку о Железном Волке” — изо дня в день, без роздыху. Никто такой муки вынести не мог, потому что я знала её наизусть и не допускала ни малейшего отклонения от текста, так что ничего не оставалось, как научить меня грамоте, чтобы я сама наслаждалась этой осточертевшей всем сказкой; Ну и, конечно, научившись читать, я больше в руки её не брала и понятия не имею, о чем она.

— И что Вы читали потом?

— Все, что попадалось на глаза. Я была читающим ребёнком, в куклы не играла. Благодаря этому, заранее перечитала всю школьную программу, не успев потерять интерес к включённым в неё книгам. Оккупацию я провела в интернате у сестёр Воскресения Христова и однажды получила двойку по польскому языку. О чем-то думала во время объяснения и ни слова не слышала, а с учебниками сами понимаете, как тогда обстояло. Сестричка отчитывала меня с пафосом: “Деточка, — сказала она, — вдет война. Как может польский ребёнок отлынивать во время оккупации от изучения польского языка?!” Задела она меня за живое, и с тех пор я грамматику знаю назубок. А после войны, в гимназии Королевы Ядвиги, историю преподавала гениальная историчка, Гизелла Гебертова, которая требовала от нас ответов на безукоризненном польском языке. Стоило это нам адских мук, зато принесло свои плоды.

— Тогда почему же вы решили изучать архитектуру, а не полонистику?

— Считала, что литературу, историю литературы можно изучить самостоятельно, в своё время. С архитектурой дело другое, да и нравилась мне эта профессия.

— И все-таки архитектурой Вы не занимаетесь?

— Но очень долго занималась. Работала в очень славном проектном бюро, которое было подробно описано во второй моей повести, “Все мы под подозрением”, и которое впоследствии обанкротилось. Единственный в Польше случай с банкротством государственного предприятия. А потом я уехала в Данию.

— Как там в Дании было, мы знаем из третьей Вашей книги, “Крокодил из страны Шарлотты”…

— Я поехала туда на две недели, к подруге, которая работала в проектном бюро, и по чистой случайности тоже получила работу, и тоже в проектном бюро. Дело было улажено неожиданно, у неё в офисе, под шутки и трёп с заглянувшим туда человеком, оказавшимся сотрудником ректора датской Королевской Академии Архитектуры. В результате я застряла в Дании на три года, с небольшим перерывом. В Польше мне отказали в годичном бесплатном отпуске и вышибли с работы. А когда вернулась, нарвалась на кампанию по сокращению штатов, вот так я окончательно сменила профессию.

— Может, Вы мне все-таки посоветуете, как написать детектив?

— Надо придумать психологические мотивы поведения человека. Потом остаётся только описывать ситуации, в которые он попадает.

— Но Вы, конечно, даёте себе отчёт, что в повестях Иоанны Хмелевской детективная интрига по мере чтения становится для читателя все менее существенной…

— Вполне возможно, а жаль, мне-то она дорога. Но юмористическая сторона все-таки важнее.

— Но читатель вправе иметь свои предпочтения. Я знаю множество людей, обожающих Ваши книги, страстных фонов Хмелевской, но знаю и таких, для которых эти книги непонятны, все до одной…

— Нет закона, обязывающего меня любить. Может, у меня несколько извращённое чувство юмора.

— Ну, издатели-то чувством юмора не обделены. Вы написали около двух десятков книг, и все изданы большими тиражами…

— Не так уж все идиллично. Издателям, бывает, тоже отказывает чувство юмора. У меня не взяли в печать последнюю книгу, “Дикое мясо”. Это историческая повесть, о периоде между двумя карточными системами.

— Возможно, она из разряда претенционных? Видите ли, в рубрике “Маргинальная литература” мы публикуем беседы с писателями специфического литературного направления, так называемого “вагонного”, как бы второсортного, без претензий — по крайней мере так считают критики. И нас интересует, не чувствуют ли себя такие писатели ущемлёнными, не мечтают ли порвать с прошлым и взяться за сочинительство чего-нибудь более престижного? Может, и с Вами приключилась такая же история, отсюда и недоразумения с издателями?

— Ничего подобного, престижность меня не волнует! Я хочу писать книги, веселящие и умиротворяющие сердца, а не психопатологический бред на недоступном человеческому разумению уровне. Кроме того, я знаю свои возможности, не всякую книгу я способна написать. Мне трудно было бы осилить эпический роман, такой, например, как “Унесённые ветром”. Жаль, конечно. Но я столь же сожалею, что не умею плавать. Комплексов у меня нет. “Дикое мясо” — пожалуй, название я не изменю — это продолжение повести “Лесе”. “Лесе” я написала десять лет назад, и никто не мог взять в толк, к какому же жанру его отнести, потому как это все-таки не детектив. В результате решено было квалифицировать повесть как реалистический гротеск. Может, в ней много несусветной глупости, но меня такие вещи смешат.

— А не хотели бы Вы написать о чем-нибудь, что было бы очень смешным, но совсем не глупым?

— Я ведь не стараюсь описывать глупое, само по себе так получается, а наша действительность очень тому способствует, не позволяет писать о себе серьёзно. Смех — это естественная потребность людей в любых обстоятельствах, и в наших смех тоже отнюдь не бесполезен.

— Поговорим о деньгах. Автор столь популярный, как Вы, наверняка не может жаловаться на финансовые затруднения?

— Ошибаетесь. У меня нет возможности купить себе автомобиль взамен старого, который от старости расспался. Выжить, конечно, на такой доход можно, хотя и без роскоши. Но я вращаюсь в кругу людей порядочных и по этой причине вынуждена обходиться без блата, протекции, не приближена ко двору. Меня не переиздают, за исключением двух книг для юношества. Нет у меня и виллы.

— На что же Вы тратите деньги?

— Какие деньги? Те, которых нет? Могу только сказать, на что не трачу. Не покупаю водки, не устраиваю приёмов, не шью нарядов в “Моде Польской”, не меняю мебельных гарнитуров, ем что придётся, дети выросли и разбежались…

— Нет ли у Вас каких страстишек?

— Как нету? Великое множество! Взять хотя бы лошадей. Я играю на бегах. Люблю кормить зверушек. Обожаю путешествовать. Выезжала даже во время чрезвычайного положения, без разрешения, поскольку сочла, что имею на это право как законопослушная гражданка, без судимостей, ничем ещё свою Отчизну за границей не опозорившая.

Полагалось, конечно, оформить выезд через Союз литераторов а там мне сразу же велели написать заявление, а в нем указать издательство, с которым у меня заключён контракт, порядковый номер контракта, дату, название книги и сообщить, какой литературный маршрут интересует меня за бугром. Я собиралась в Алжир и сразу же доложила им, что намерена писать о двух детях, потерявшихся где-то в Африке, а книга у меня называется “В пустыне и в пуще”. После этого на письменном заявлении не настаивали, отпустили и так.

— На что Вы живёте за границей? Обменять злотые не так-то просто…

— Торговать не торгую! Нет у меня хватки. Кое-что заработала на переводах в Чехословакии и Советском Союзе, кое-что осталось ещё от заработанного в Дании. Да и друзья, родственники поддерживают.

— А на Западе Вас издают?

— К сожалению, нет. Мешает, понимаете ли, “дух языка”. Трижды пытались, и все неудачно. “Крокодил” и тот не поддаётся переводу на датский, а ведь там действие происходит в Дании. Но самые забавные недоразумения у меня были с бразильским переводчиком. Он написал мне, что у него с текстом жуткие трудности, потому как польская экзотика для бразильского читателя непонятна, а героиня чересчур стара и недостаточно красива. Я ему написала, что не обижусь, если героиня будет 16-летней красоткой, но польская экзотика все равно оказалась для них не по зубам.

— Вы довольны плодами своего творчества?

— Да, иначе бы не писала. Я считаю, что нашла свою нишу. Если бы оказалось, что нечто подобное, но во сто крат лучше пишет в Польше кто-то другой, я бы сразу завязала. Вот так я бросила архитектуру.

— И чем бы Вы тогда занялись?

— Ковроткачеством. Уж тут-то мне равных нет. Кроме шуток, у меня на колористику лёгкая рука.

— Похоже, что Вы во всем такая, же, как и персонажи Иоанны Хмелевской. Все получается, и получается весело. Или Вам не всегда весело?

— Я не виновата, что у меня есть чувство юмора, и у людей, которые меня окружают, — тоже. Я пишу весёлые книги на приличном польском языке. Весело ли мне? Вскоре после войны я написала сочинение “Что я пережила в военное время” и получила плохую оценку за несерьёзное изложение темы. Ничего не могу с собой поделать — даже в самые драматические моменты не могу отделаться от мысли, что до смешного всего один шаг. А вообще я считаю, что за увеселение нашего общества и пропаганду мира и согласия мне причитается Нобелевская премия. Когда люди смеются, им не до драки.

— Благодарю за беседу.