Глава 5
– Понимаю твое состояние, – кивнула я, – но это всего лишь совпадение. Прости, я не верю в загробную месть мертвецов. Все случаи смерти археологов и ученых имели логическое объяснение. Ты же понимаешь, что «желудочной волчицы» не существует.
Люба вскинула голову:
– Малообразованный старик просто не знал, как правильно назвать болезнь. Он всего лишь повторил слова, которые произносили его родители или дед с бабкой. Слышала про свинку? Она случается, в основном, у детей школьного возраста.
– Конечно, – ответила я, – сама получила эту инфекцию то ли в четвертом, то ли в пятом классе.
Люба сложила руки на груди:
– У ребенка распухает шея, округляется лицо, малыш делается похож на поросенка, поэтому в народе и говорят «свинка». Еще есть слово «заушница». Но возьми большой медицинский словарь. Там статьи «Свинка» или «Заушница» не найдешь, зато обнаружишь «Эпидемический паротит». Много тебе известно людей, которые говорят: «У моего сына эпидемический паротит»?
Мне пришлось признать правоту Добровой:
– Ну, нет.
– То-то и оно, – медленно произнесла Люба, – под словами «желудочная волчица» скрывается язва.
Я решила внести в бредовый разговор толику разума:
– Мне очень жаль Галину, но…
– Она была единственным человеком, с которым я могла быть откровенной, – перебила меня Доброва, – тихая, умная, душевная. Счастье иметь такую подругу.
– Но, – повторила я, – ее кончина всего лишь совпадение. То, что Бутровой стало плохо именно в начале сентября, ни о чем не свидетельствует.
Люба неожиданно усмехнулась:
– Правда? Ты не дослушала. Тридцатого декабря скончалась Майя Матвиенко. Симптомы болезни один в один повторились. Сначала девушке стало плохо, у нее закружилась голова, появилась тошнота, резь в желудке. «Скорая помощь» отвезла бедняжку в больницу, где ей поставили диагноз «прободная язва желудка», спешно провели операцию, и через сутки тело Майи очутилось в морге. Скажешь, это тоже совпадение?
Я растерялась, но твердо заявила:
– Да! Случается и такое.
Доброва вскинула брови:
– Зина, прекрати! Старик пообещал Галине смерть второго сентября, а Майе за день до Нового года. Именно так и произошло.
В первую секунду я не нашла возражений, но потом отыскала аргумент:
– Гадкий дед ошибся. Майя умерла не тридцатого, а на следующие сутки.
– Смешно, – тихо произнесла Любовь, – но, думаю, твое веселье мигом испарится, когда ты услышишь о судьбе Каминского.
Я невольно вздрогнула:
– А с ним что?
Доброва повернулась лицом к окну:
– Скончался. В марте. Десятого числа. Течение болезни как под копирку: головокружение, тошнота, рвота, резкая боль в желудке и смерть через сутки после первых проявлений заболевания. Врачи были не оригинальны, они опять заявили о прободении язвы. Ну, чего молчишь?
– Думаю, – ответила я, – тут возможны варианты.
– И какие? – хмуро спросила Люба. – Я следующая. Жить мне осталось совсем мало. Понимаешь, почему я не стану сдавать костный мозг для Надюши?
– Не очень, – буркнула я.
Доброва села на стул.
– Ты дура, да? Если у меня «желудочная волчица», то Надя умрет, заразившись неведомой болячкой.
– А если у тебя ничего нет? – парировала я.
– Скоро узнаем, – мрачно заявила Люба, – ни Володе, ни мне, ни Алексею Николаевичу старик не сообщил точной даты ухода. Каминскому и Бутрову назвал месяц, а мне лишь объявил время года: осень. Сейчас конец сентября, впереди октябрь и ноябрь.
Я откашлялась:
– Послушай. Вполне вероятно, что Майя, Галина и Владимир действительно умерли от прободения язвы.
– Все трое? – с иронией перебила меня Доброва.
Я начала спорить:
– Между кончиной жены профессора и его дипломницы прошло много времени. Раньше врачи считали, что язва желудка является результатом неправильного питания. Ну, ел человек целыми днями соленое, острое, копченое, пил газированные напитки, не завтракал, перегружал желудок на ночь и получил эрозию слизистой. Но теперь известно: в возникновении язвы виновата бактерия «хелиобактер». Доктора говорят, что язва – семейная болезнь. Если ее диагностируют у жены, то с большой долей вероятности бактерия попала и в организм мужа. Общий быт способствует распространению заразы.
– Почему тогда не больны все поголовно? – фыркнула Люба.
– А по какой причине в эпидемию гриппа не все становятся жертвой инфекции? – парировала я. – У людей разный иммунитет. Ты проверялась на язву?
– Угу, – после короткого молчания ответила Люба.
– И каков результат? – не успокаивалась я.
– Вроде пока здорова, – без особой радости ответила Доброва.
– Вот видишь! – воскликнула я. – Ни малейшей опасности для Нади нет! Прямо завтра беги в лабораторию.
– Нет, – отрезала Люба, – у всех нас какая-то «желудочная волчица», врачи ошибочно приняли ее за язву, она очень на нее похожа, вот только не лечится.
– Черт возьми, – выпалила я, – просто мракобесие какое-то. Ты ставишь под угрозу жизнь ребенка. У твоей дочери онкология, вот она реально опасна.
– Наде вводят новое лекарство, – возразила Доброва. – Пересадка костного мозга ей не понадобится.
– А если не поможет? – закричала я. – Как ты потом будешь жить, зная, что могла спасти дочь, но не захотела?
У Любы затряслась голова.
– Вдруг я еще и не подойду как донор, – прошептала она.
– Маловероятно, – возразила я. – Медицина утверждает, что один из родителей – идеальный поставщик костного мозга, чаще мать, реже отец.
Доброва взяла чашку с кофе, отхлебнула, закашлялась, потом сказала:
– Когда я сдавала анализ на совместимость с Сережей, со мной лежала Нина Репьева. Так вот, ни она, ни ее муж не подошли как доноры своей дочке Ларисе. Врачи посоветовали Нине родить еще ребенка, малыш мог стать донором. Фокус состоял в том, что Нина на тот момент была разведена с супругом. Юрий успел жениться, он хорошо относился к Ларе, был согласен отдать ей свой костный мозг, но зачинать с бывшей женой ребенка наотрез отказался.
Я не поняла проблему.
– Нине следовало найти другого мужчину. В конце концов, можно обратиться в банк спермы.
Доброва внимательно посмотрела на меня.
– Странно слышать от тебя такое заявление. Неужели, пока ты лечила свою девочку, ни разу не видела подобного? Чтобы второй ребенок стал идеальным поставщиком костного мозга для первого, он должен быть произведен на свет теми же родителями. Репьева в ногах у второй жены мужа валялась, а та твердила:
– Нет! Если Юрка приблизится к бывшей ближе чем на метр, я разведусь с ним.
В результате донора Ларисе не нашли, и она умерла.
Я поежилась.
– Ужасная история. Но к чему ты мне ее рассказала?
– К тому, что иногда оба родителя не подходят, – выдохнула Люба.
– Но ты подошла для Сережи, следовательно, можешь спасти Надюшу! – воскликнула я.
– Сережа умер, – напомнила Доброва. – Если Господь захочет, он заберет ребенка. Как ни борись, что ни делай, а с божьей волей не поспоришь.
Я решила не идти на попятный:
– Нельзя же быть уверенной до анализа. Просто сдай кровь.
– Нет, – процедила Люба, – нет!
Разговор пошел по второму кругу, я снова спросила:
– Почему?
– У меня «желудочная волчица», – объявила Доброва, – она непременно убьет дочку.
– А если я сумею доказать, что ты здорова и никакой чертовой «волчицы» в природе не существует? – спросила я. – Тогда отправишься на анализ?
– Конечно, – быстро ответила Люба.
Я перевела дух. В конце темного тоннеля забрезжил тонкий луч света. Дело за малым: смотаться в деревню, где живет отвратительный дед, и заставить его сказать Добровой: «Я все выдумал».
– Дай мне адрес села, где производились раскопки, – велела я, – и назови фамилию того, кто работал жрецом дельфийского оракула.
– Зачем? – насторожилась Доброва.
– Завтра с утра я помчусь туда и вернусь вместе с предсказателем, который объяснит, что просто решил попугать археологов, – пообещала я. – Вероятно, вы раскинули лагерь на том месте, где он всю жизнь грибы собирает, вот и решил прогнать ученых.
– Ой, не хочу я с ним встречаться! – взвизгнула Люба. – Боюсь его до смерти!
Мне заявление Добровой показалось абсолютно нелогичным. Если ждешь, что за тобой вот-вот явится старуха с косой, чего пугаться деревенского колдуна? Что более страшное он тебе пообещает? Неужели Любе не хочется уцепиться хоть за краешек надежды? Если старик признается во лжи, она может без опаски стать донором для девочки.
– Нет, нет, – затряслась Доброва, – нет.
Я поспешила успокоить ее:
– Хорошо, не нервничай, запишу его сообщение на диктофон.
Но собеседница не пожелала использовать и этот шанс:
– Никогда! Я тебе не скажу, где проводились раскопки! Ни за какие коврижки! Нельзя трогать колдуна!
Несмотря на нервный разговор, мне стало смешно. Ну неужели Люба не понимает, что выяснить правду об археологической экспедиции легче легкого? Один звонок Димону – и через короткое время у меня на руках будет вся информация. История «Татьяны и Ольги» широко тиражировалась в прессе, о древнерусских любовницах даже сняли телефильм.
Люба зарыдала:
– Плохо, мне плохо! Ужасно! Лучше поскорее умереть.
– Ты должна жить ради дочери, – строго сказала я, – и необходимо сделать все ради ее спасения. Иди сдавать анализ.
– У меня «желудочная волчица», – занудила Люба.
– Твой муж знает о болезни? – спросила я.
– Нет, – прошептала Доброва.
Я задала ставший уже традиционным вопрос:
– Почему?
Люба схватила меня за руку:
– Он уйдет! Понимаешь, в нашем браке есть некоторые нюансы.
– В любой семье есть нюансы, – вздохнула я, – многие пары ссорятся из-за денег. Мужья упрекают жен в неумении вести хозяйство.
– Нет, с этим у нас порядок, – воскликнула Люба, – Ваня дает мне деньги, четко оговоренную сумму, я в нее укладываюсь. Он никогда не проверяет счета, доверяет мне целиком и полностью. Хотя Иван не умеет пользоваться компьютером, а я веду домашнюю бухгалтерию в электронном виде.
– Бизнесмен без Интернета? – поразилась я.
Люба кивнула:
– Он никак не может освоить даже элементарные действия: не способен ни отправить, ни получить имейл. Вся эта работа лежит на его сотрудниках.
– Странно, – пожала я плечами.
– У каждого свои заморочки, – вздохнула Любовь, – я, например, не смотрю ни телик, ни диски.
– Даже новости? – снова удивилась я.
– Что в них хорошего? – спросила Доброва. – Одна чернуха. Нет, у нас не бытовые разногласия. Ваня понимает мою нелюбовь к голубому экрану, я иногда помогаю ему, лезу, допустим, в Яндекс. Но Ваня помешан на здоровье, это его фетиш. И он очень следит за Надей. Возьмем, например, зубную пасту – у нас дома только «Нокко», Надя ее ненавидит, но куда деваться? Папа над душой стоит, сам из тюбика на щетку полоску выдавливает. Я «Нокко» пользоваться не смогла. Да еще у меня аллергия на ромашку, а ее в средстве много. Купила себе «Дантин» и спрятала в шкафчике под рукомойником, чтобы у Надюши на глазах не маячил. Ну заглючило мужа на пасте! Мыло, гель, шампунь он девочке любые разрешает, а пасту нет! «Дантин» у меня быстро заканчивается, я даже думать стала, что Иван сам им втихаря пользуется, просто не признается. Ваня боится болезней – если поймет, что я нездорова, уйдет от меня. Сто процентов.
– Полагаешь, Иван такой мерзавец, что бросит жену и умирающую дочь? – спросила я. – Странно жить с человеком и до такой степени не доверять ему.
Доброва протянула руку к упаковке бумажных салфеток.
– Когда скончалась Галя, люди, конечно, вспомнили про предсказание. Большинство, как и ты, посчитало кончину Бутровой простым совпадением. А вот когда умерла Майя, в музее началась настоящая паника. Сотрудники отказались работать с материалом из захоронения, стали говорить о необходимости вернуть скелеты туда, откуда их взяли, похоронить с почетом вместе с предметами быта и драгоценностями. Володя Каминский быстро ушел в годовой отпуск, сказав:
– Хочу написать книгу, давно вынашиваю замысел монографии, но создать ее можно, только не посещая службу.
Все поняли, что он испугался и попросту на время сбежал. Только ведь, покинув музей, Каминский не сохранил себе жизнь. Проклятие сработало. Я следующая! Уходи, пожалуйста. Благодарю тебя за сочувствие и желание помочь, но более на эту тему говорить не желаю. После похорон Володи отсюда многие ушли! Даже американцы испугались.
Я решила до конца раскопать всю историю:
– С какого боку здесь штатники?
Доброва с грустью взглянула на меня:
– Алексей Николаевич замечательный ученый, но в России ему платят копейки. Бутрову приходится заниматься преподавательской работой, бегать между музеем и институтом, чтобы иметь возможность содержать семью. А в США такие специалисты не нуждаются, там ценят научные кадры. В день, когда профессор нашел на раскопках первый ценный экземпляр, он написал статью и разместил ее на специальном сайте. Потом он регулярно сообщал о результатах работы, выкладывал фото. В эпоху Интернета ты больше не зависишь от медленно разворачивающейся телеги печатных научных журналов, можешь сразу представить коллегам самое интересное. Примерно через неделю к Бутрову обратились из крупного американского университета. В случае успешного завершения экспедиции владельцы учебного заведения предлагали Алексею Николаевичу место декана факультета археологии. Оформление визы, подписание договоров – все должно было занять не один месяц, но ставка освобождалась лишь через год, у Бутрова было достаточно времени на формальности. Профессор недолго думал, сразу согласился отправиться в США и в сентябре хотел начать хлопоты. Но американцы затаились. Алексей Николаевич подождал до ноября и спросил: «Ваше предложение остается в силе?»
Бутров хотел уехать из страны. В России его ничто не держало, Алексей Николаевич надеялся, что новая жизнь отвлечет его от воспоминаний о жене.
Ответ пришел в начале следующего года. Ректор университета в самых сладких выражениях приносил свои извинения. Прежний декан передумал подавать в отставку. Покинуть рабочее место он хотел в связи с болезнью, но совершенно неожиданно выздоровел. Короче говоря, «простите великодушно, как только кресло освободится, оно непременно станет вашим, но я не могу точно сообщить никаких сроков. Вероятно, через пять, может, семь лет». Зато в феврале один из преподавателей того самого американского университета весьма неодобрительно высказался в своем блоге о членах совета, назвав их «средневековыми тупицами, поверившими в байки о «проклятии Татьяны и Ольги». Они уговорили больного старика-декана не покидать свой пост и перекрыли дорогу талантливому русскому ученому, которому предстояло стать украшением учебного заведения».
– Если уж образованные люди, отлично разбирающиеся в археологии, поступили таким образом, чего ждать от Вани? – горько сказала Люба. – Нет, мой муж не в курсе. Мы с ним придерживаемся правила – не приносить рабочие проблемы в семью. Ни он, ни я не хотим портить отношения, никаких бесед о служебных трудностях, без них тем для общения много. Мне осталось жить пару месяцев. Не хочу умирать в одиночестве. К Володе Каминскому не пришли проститься ни бывшая жена, ни теща. Даже когда он умер, многие боялись заразиться. Никто не знает, что это за напасть – «желудочная волчица».
Я выпрямилась:
– Болезнь может передаваться от человека к человеку?
– Неизвестно, – заявила Люба.
– Ты ездишь к Наде в больницу? – не отставала я.
– Постоянно, – заверила Доброва, – мы с Ваней стараемся не оставлять Надюшу в одиночестве.
Я внимательно посмотрела на собеседницу.
– Поправь меня, если я ошибаюсь. Ты полагаешь, что инфицирована неизлечимой, неизученной, смертельной хворью, поэтому отказываешься сдавать кровь на анализ, ведь все равно Наде нельзя пересадить костный мозг. Если врачи выяснят правду про «желудочную волчицу» и сообщат ее Ивану Сергеевичу, то он, испугавшись заразы, мигом удерет из семьи. Бывшие родственники Каминского опасались его даже мертвого, и по этой же причине американские ученые не захотели связываться с профессором Бутровым. Вполне понятная позиция обывателей. То есть «желудочная волчица», возможно, заразна?
Люба судорожно стиснула руками колени:
– Да, да, да. Наверное, это звучит ужасно, но я великолепно понимаю: мой костный мозг никак не послужит дочери. А умирать в одиночестве очень-очень страшно. Наде сейчас дают экспериментальное лекарство, она поправится! Непременно.
– Знаешь, что самое странное в твоем рассказе? – тихо произнесла я. – Ты уверена, что «желудочная волчица» – инфекция, и тем не менее регулярно посещаешь девочку, которой может стать хуже даже от обычного насморка. Почему ты не боишься за дочь?
