Глава 16

На работу я принеслась с десятиминутным опозданием, наткнулась на укоризненный взгляд Приходько и не выдержала:

– Спасибо за кошку! Ни свет ни заря я начала собирать котят! Чуть с ума не сошла!

– И все равно не приехала вовремя, – менторски заявил шеф.

Я рассвирепела:

– Производители чудо-часиков не учли один момент. Откуда бедному человеку найти время на сбор котят? Сработает в семь утра пружина, и до вечера из квартиры не выйдешь, будешь ползать за «детками».

Шеф осекся, я села за стол, и тут в комнате неожиданно возник Иван Сергеевич.

– Доброе утро, – сказал он. – Я не спал ночь, мучился, у нас с Любой была тяжелая беседа. Жена впала в истерику, рыдала, я с трудом ее успокоил, сегодня она не пойдет на работу. У меня к вам просьба. Танюша, сообщите Бутрову, что Надя его дочь.

– Зачем? – удивилась я.

Игорь Сергеевич сел и начал излагать свои соображения:

– Алексей Николаевич всю жизнь мечтал о ребенке. У них с женой после ее беременности, прерванной изнасилованием, речь о детях не заходила. Сейчас профессор тяжело болен. Жить ему осталось считаные месяцы. Он находится в депрессии, которая вызвана не только ожиданием скорой смерти, но и мыслями о том, что после него никого на земле не останется. Думаю, если Алексей Николаевич услышит о дочери, он воспрянет духом. Известны случаи, когда онкологические больные выздоравливали, испытав положительный стресс. Вы должны понимать, что потрясения случаются не только со знаком минус.

Приходько не смог сдержать удивления.

– Вы хотите доставить радость… э… э… человеку, который… ну… в общем… вроде…

– Отец моей дочери? – спокойно спросил Добров. – Да. Мы с Любой со всех сторон обсудили ситуацию. Ее роман с профессором завершился до того, как Любочка пошла со мной в загс. Она меня не обманывала.

Я заморгала. В чем-то Иван прав: на его макушке не ветвятся рога, хотя они когда-то украшали голову жениха.

Добров тем временем продолжал:

– Я понял мотивацию Любочки. Она не собиралась делать аборт, думала, что Надюша от меня. Жена в процессе совместной жизни полюбила меня, а что и с кем у нее было раньше, не имеет ни малейшего значения. Я европейски воспитанный человек, не стану побивать камнями невесту, не сохранившую до венца девственность.

– Ага, – кивнул Приходько, – ага.

– Мы не будем требовать от Алексея Николаевича алиментов, сохраним эту историю в тайне от всех, но биологический отец обязан знать о существовании дочери, – заявил Иван Сергеевич. – Вы, Таня, были абсолютно правы, когда сказали: неважно, кто кровный родитель. Я воспитал Надюшу, люблю ее и не собираюсь отрекаться от девочки. Но, опять повторяю, Бутрову необходимо открыть правду. Это, с одной стороны, слегка утешит его, с другой – может поспособствовать излечению его от рака.

– Ага, – забормотал босс, – ага. Тань, почему ты молчишь?

Вот здорово! Сам издает маловразумительные звуки, а от подчиненной требует пространной речи!

– Не уверена, что весть о дочери, страдающей лейкозом, обрадует профессора, – протянула я. – Ему станет еще хуже. Будет думать, что передал ребенку вместе со своими генами предрасположенность к лейкозу.

– Мы хотим сообщить Бутрову о дочери, – перебил меня бизнесмен. – Пожалуйста, расскажите ему.

– А о самом ребенке вы подумали? – задал вопрос босс. – Ей каково будет узнать истину?

– Надюша пока останется в неведении, – заверил Иван. – Ей про второго папу сообщат позднее, когда она выздоровеет. Знаете, я почему-то успокоился и понял, что доченька непременно поправится.

– Почему почетная миссия глашатая новостей предназначена мне? – воскликнула я. – Ситуация интимная, ее лучше решать участникам, так сказать, альянса. Люба или вы…

– Жена слегла, – вздохнул Добров, – а я не способен на подобный поступок. Умом понимаю, как надо поступить, но не смогу провести правильно беседу. И, если уж честно, Любаша тоже не может. Одна надежда на вас. Пусть Бутров нам позвонит, я потом отвезу его к Наде. Готов содействовать встрече девочки и профессора, но увольте нас от миссии сообщать ему правду!

– Наймите адвоката, – уперлась я. – В мои служебные обязанности такая услуга не входит.

Иван посмотрел на Приходько, шеф зачастил:

– Конечно, конечно, не беспокойтесь. Где телефон и адрес Алексея Николаевича?

Когда удовлетворенный Добров отправился восвояси, я сердито осведомилась:

– Надеюсь, мы не станем разыскивать хомячков, которые удрали из клетки на кухне Ивана Сергеевича? Назови хоть одну причину, по которой мне надо ехать к профессору.

– Их две, – медленно ответил шеф. – Первая. Это приказ. Второе. Ивана Сергеевича прислал один из членов совета директоров. Добров протеже высокого начальства. Понятно? Если да, то поезжай к ученому. Ты умна, тактична, интеллигентна, красива, легко сумеешь уладить дело. В сущности, задача пустяковая.

– Пустяковая? – изумилась я. – Сообщить умирающему от рака мужчине, что он отец Нади, девочки, которая пытается побороть лейкоз?

Приходько встал:

– Давай, Танюша, торопись. Вечером сюда приедет Лиза, новый член нашего коллектива, между прочим, твоя подчиненная.

– В бригаде наконец-то появятся еще сотрудники? – спросила я.

Шеф кивнул:

– Конечно, в твоем отделе планируется две единицы, у Коробкова одна. Дальше посмотрим.

– Если девушка мне не понравится, я могу ее не брать? – деловито уточнила я.

Босс насупился:

– Приказ подписан, Елизавета сразу приступит к работе.

– Начальницей вы меня назвали ради красного словца? – рассердилась я. – Мне придется руководить теми, кого мне прислали? Сама правом выбора сотрудников я не обладаю?

– Правильно, – подтвердил Приходько. – Поезжай к Бутрову. Слушай, чем у нас пахнет?

Я подергала носом:

– Вроде цветами!

– Нет, – протянул шеф, – чем-то знакомым, не могу, однако, понять чем. Это твои духи?

– Не пользовалась с утра парфюмом, пузырек опустел, – улыбнулась я. – Надо заехать в магазин, но времени нет.

Шеф глянул на большие настенные часы:

– Ну, по коням.

Алексей Николаевич пригласил меня заехать к нему домой. Профессор жил на Тверской улице, и я не сдержала восхищения, когда очутилась в его кабинете.

– Вот это да! Перед глазами Кремль! Прямо как в стихах: «А из нашего окна площадь Красная видна».

Бутров решил рассказать историю квартиры.

– Апартаменты получил мой отец, он был известным физиком, работал на оборону, Николая Алексеевича ценило правительство, он избежал репрессий, никогда не попадал за решетку. В начале двадцатых отец понял, что в России наступают смутные времена, схватил в охапку жену и ринулся за рубеж. Они с моей мамой осели в Лондоне. Николай Алексеевич был феноменально талантлив, даже гениален. Его быстро признали в Англии, окружили заботой, дали лабораторию, деньги. И до сорок пятого года отец жил и творил в Великобритании. После окончания войны он решил вернуться в СССР. Он считал, что Родина, победившая фашизм, нуждается в ученых, которые поспособствуют ее процветанию.

– К сожалению, судьба подобных романтиков складывалась печально, – вздохнула я, – их через короткое время после возвращения из капиталистической страны объявляли шпионами и хорошо, если не расстреливали.

Алексей Николаевич прислонился спиной к подоконнику.

– Получилось иначе. Сталин понимал: третировать всемирно известного ученого никак нельзя. Великобритания поднимет шум, к ней присоединятся американцы, французы. У СССР и так репутация империи зла, не стоит усугублять дело. Наоборот, необходимо продемонстрировать мировому сообществу, что в России все не так, как представляет западная пресса, и в Москве уважают великих физиков.

Николая Алексеевича поселили на Тверской, дали ему восьмикомнатную квартиру, паек, огромную зарплату. Вскоре на свет появился Алеша. После смерти Сталина в жизни старшего Бутрова ничего не изменилось. Он много сделал для укрепления оборонной мощи СССР, к нему благоволили и Никита Хрущев, и Леонид Брежнев. Дача в Подмосковье, поездки за границу на конгрессы, приглашения на приемы в иностранные посольства, машина «Волга», шофер, охрана… Семья Бутровых жила не так, как основное население СССР. Мама Алеши собирала фарфор и бриллианты, Николай обзавелся коллекцией картин. После смерти родителей профессор получил приличное наследство.

– Природа отдыхает на детях гениев, – продолжал он, – мне не достался талант отца, я увлекся археологией. И, похоже, скоро сам стану мумией. М-да. Знаете, люди считают, что на пороге смерти человек думает о душе, но меня мучают сугубо материалистические мысли. Кому достанется родительская квартира? Давайте забудем о том, в какую сумму она оценивается риелторами.

– Восемь комнат в доме сталинской постройки с видом на Кремль потянут на многие миллионы евро, – предположила я.

– Верно, – согласился Бутров, – но зачем они мне? К гробу багажник не приделаешь, на тот свет сберкнижку не прихватишь. И меня мучает не финансовый вопрос, а исчезновение памяти. Не останется людей, которые знают, что вот в этом шкафу стоит прижизненное издание Пушкина «Сказки о царе Салтане». Я помню, как отец сажал меня на диван, доставал книгу и читал про белочку, которая грызет орешки с золотыми скорлупками и изумрудными ядрами. Понимаете? Том попадет в чужие руки, память о родителях умрет окончательно. Разнесутся по разным местам фигурки из белого бисквита, которые собрала мама, Третьяковка заберет картины, спрячет в запасник. Деньги ничто – память все. Папа перед кончиной сказал: «Мы повторяемся в детях – вот оно, наше истинное бессмертие; имея сына, я умираю спокойно». Увы, мне такой фразы не произнести. Простите великодушно, я заболтался. Слушаю вас, милая Танечка. По телефону вы предупредили, что посланы Любашей Добровой и хотите сообщить некую новость. Надеюсь, хорошую, я устал от оплеух. Но, простите, не понимаю, почему Люба прибегла к помощи посредника. Она вполне может сама мне все сказать, мы дружим не один год, между нами полнейшее доверие.

– У вас есть дочь, – выпалила я и испугалась.

Ну, Танюша, ты действуешь с деликатностью танцующего носорога. Разве можно так огорошить человека?

– Простите, любезная, – вздрогнул Алексей Николаевич. – Я не понял! Дочь? Чья?

Я перевела дух и постаралась как можно более подробно ввести археолога в курс дела.

В кабинете Бутрова я провела много времени. Профессор, бегая по комнате, заставлял меня повторять и повторять рассказ, потом закричал:

– Девочка больна! А я богат! Имею счет в банке! После смерти жены я не тратил гонорары от иностранных издательств! Готов оплатить Наденьке необходимое лечение. Боже! Боже! Я многократно видел девочку! Любочка частенько приводила ее на работу! Всегда считал ее дочь очаровательным ребенком! Но я и помыслить не мог! Надюша очень хорошо воспитана! Знаете, я один раз столкнулся с матерью мужа Любы и, помнится, испытал шок.

Алексей Николаевич замер, потом продолжил:

– Музею исполнилось сорок лет, мы устроили грандиознейший праздник, пригласили членов семей. Любочка привела Наденьку и свою свекровь, Анну Егоровну. Старуха мне не понравилась: мрачная, суровая, настоящая Кабаниха. К тому же еще и плохо воспитанная!

Профессор сел в кресло и вытянул ноги.

– У меня небольшой дефект ступни, не могу носить узкую кожаную обувь. Но в праздник пришлось отказаться от удобных замшевых мокасин.

Я изобразила на лице внимание. Моя задача выполнена, Бутров теперь знает, что у него есть дочь, можно уходить. Но удалиться, не дав Алексею Николаевичу выговориться, показалось мне неприличным. Я решила дождаться удобного момента и откланяться, а профессор все не мог остановиться.

Посреди праздника у него нестерпимо заломило ногу. Алексей Николаевич решил наплевать на приличия и пошел в свой кабинет, где в шкафу стояли любимые, хорошо разношенные мокасины.

Гости шумели в конференц-зале, Бутров на глазах у всех шел с улыбкой, но, едва свернул в коридор, куда не заглядывали посторонние, на лице его возникла гримаса боли, и он сбросил обувь, двинулся в свой кабинет в носках, держа ботинки в руках. Прихрамывая, Алексей Николаевич добрался до кабинета, схватился за ручку двери и услышал противный голос:

– В вашем музее принято разгуливать босиком?

Профессор обернулся и увидел Анну Егоровну, свекровь Любы.

От смущения и неожиданности ученый сказал правду:

– Палец на ноге выкручивает, нет сил терпеть.

– Давайте посмотрю, – предложила пожилая дама и, видя откровенное изумление на лице заведующего отделом, уточнила: – Я врач, правда не ортопед, но вдруг чего посоветую.

– Спасибо, – поспешил отказаться профессор. – Я знаю корень проблемы. На одном из пальцев левой ступни у меня отсутствует серединный сустав. Генетическая аномалия. С ней ничего поделать нельзя. Не надо модничать, и не будет беды. Мне следовало с утра надеть, как обычно, мокасины, а не разгуливать франтом в лаковых туфлях. Сейчас сменю обувь, и боль утихнет.

Бутров наивно полагал, что после его слов Анна Егоровна уйдет, но старуха повела себя крайне нагло.

– Сустав? – воскликнула она, без приглашения следуя за Бутровым в его кабинет. – Интересно. Садитесь на стул, снимайте носок!

Алексей Николаевич всегда теряется, столкнувшись с человеком, который ведет себя, словно боевая машина пехоты на лужайке с маргаритками. Анна Егоровна воспользовалась его замешательством, буквально стянула с него носок, без всякой брезгливости ощупала палец и сказала оторопевшему профессору:

– Действительно. В вашей беде повинна генетика. Кто в семье страдал похожей аномалией?

– Мама, – обронил археолог.

– М-да, оригинально, – заявила Анна Егоровна и ушла, так ничего и не посоветовав.