Глава 29

Но Богоявленский, похоже, разбирался в достижениях научно-технического прогресса еще хуже меня.

– Дружочек, – бормотнул он, – пойдемте в кабинет, никак не соображу, о чем речь.

Переполненная радостью, я потрусила за неожиданно сгорбившимся поэтом. «Никак не соображу, о чем речь». Ни секунды не верю в подобное заявление, то-то мы до сих пор вели милую беседу в коридоре, а потом, услыхав о воровстве, поэт решил зазвать гостью в комнату. Да уж! Иногда человеку нет нужды произносить фразу: «Я виноват», – все становится ясно по его поведению.

– Садитесь, ангел, и спокойно излагайте, – попытался взять инициативу в свои руки Владлен.

– Верните бриллианты.

– Бог мой! Какие?

– Украденные у Нины Никитиной.

– Бред!

– Имеется видеозапись, – тряхнула я головой, – на ней великолепно видно, как вы сначала хватаетесь за сердце и плюхаетесь в кресло, потом Нина уходит, оставив старого приятеля в одиночестве сидеть на диване, в бывшем кабинете Николая Шнеера. И что же совершает милейший, интеллигентнейший, талантливый поэт? Воровато озираясь, подскакивает к шкафу, распахивает дверки, вынимает книги, потом из глубины, из второго ряда, вытаскивает том древнегреческого трагика. И, о удивление, он оказывается хитроумно закрытой шкатулкой. Владлен раскрывает ее, извлекает горсть камней, кладет…

– Там не было алмазов, – завопил Богоявленский, – вы ошибаетесь! Никаких драгоценностей внутри не лежало!

Ощущая совершенно детское ликование, я навесила на лицо самое недоуменное выражение.

– Да? Что же было внутри?

Богоявленский растерянно замолчал.

– Ну-ну, – поторопила я, – снявши голову, по волосам не плачут. Вы же признались, что видели содержимое оригинального сейфа, и это не камни. А что?

– Папка с документами, – буркнул Владлен, – никакой стоимости она не имеет.

– А Нина утверждает обратное, – лихо солгала я, – у ее мужа имелось много раритетных вещей. Сначала Исаак, потом Сара, затем Николай пополняли коллекцию, незадолго до смерти Шнеер-младший приобрел письма Пушкина к жене, оригиналы, не копии. Достал по случаю, показал Нине и сообщил об истинной стоимости автографов, но потом, после смерти мужа, Никитина их не нашла. Напрашивается вывод – вы сперли раритет.

Выпалив тираду на едином дыхании, я уставилась на Богоявленского. Ну-ка, Лермонтов фиговый, проглотишь это или сообразишь спросить: «А почему Нина лишь сейчас решила поднять вопрос о воровстве? Небось сразу посмотрела видеозапись, вечером того дня, когда пропали бумаги!»

Но Богоявленский был не в ладах с логическим мышлением.

– Нет! – возмутился он. – Мне бы никогда не пришло в голову взять такую ценнейшую вещь, даже Николаю меня не уговорить. В папке лежала ерунда, а Коля очень просил, вот я и…

– Не несите чушь! Когда вы заявились к Нине, ее муж давно был покойником, – перебила я старика.

Владлен потер затылок.

– И что намерена сейчас делать Нина? – вдруг спросил он.

Я решила напугать пакостника по полной программе. Кто-то из вас сейчас может посчитать меня жестокой. Голова, убеленная сединами, по идее, должна вызывать уважение или, по крайней мере, снисхождение к ее владельцу. Но Владлен не выглядел разбитым, еле живым инвалидом, и, похоже, он очень подлый человек, а по отношению к такой личности не срабатывает жалость. Во всяком случае, я сейчас не испытывала этого чувства.

– Нина подаст в суд, – сухо ответила я, – специалисты изучат запись. Каюсь, я наврала про бриллианты, хотела вывести вас из себя и добилась поставленной цели. На ленте очень хорошо заметна папка и то, как вы придерживаете ее под пиджаком рукой. Никитина уверена – внутри были автографы Пушкина, вас заставят оплатить их.

Владлен замахал руками.

– Право, это сумасшествие! Представляете, о какой сумме пойдет речь?

– Ничего, – не сдалась я, – продадите квартиру, часть долга и вернете.

– Там лежали документы, – вдруг признался поэт, – но совсем другие.

– А Нина говорит: письма Александра Сергеевича.

– Нет!!!

– Да!!! И докажите обратное! Вообще не о чем нам толковать тут, в суде оправдаетесь!

Владлен обмяк в кресле.

– Хорошо, сейчас я расскажу все, нарушу слово, данное лучшему другу, но иного выхода нет. Я оказался в ужасном положении! Вор! Я вор! Итак, слушайте.

Я замерла на скользких, продавленных подушках допотопного дивана. Сидеть было не слишком комфортно, кожу коверкали какие-то очень жесткие куски, похоже, софа была набита галькой, но уже через пять минут я забыла обо всем, потому что Владлен сообщал совершенно невероятные вещи.

Близких друзей, кроме Шнеера, у Владлена не осталось. Игорь Бурмистров и Ося Коган умерли, а еще Богоявленский попал в опалу. В Центральный Дом литераторов он ходить перестал, впрочем, в другие места, где любили собираться представители столичного бомонда, тоже не заглядывал. Во-первых, Николай велел ему не высовываться, а во-вторых, основное большинство писателей, актеров, композиторов и художников шарахалось в сторону при виде автора книги «Поле несчастья в стране дураков». Слухи в Москве распространялись мгновенно, и то, что Владлен теперь персона нон грата, стало известно многим. Николай сдержал обещание и пристроил друга в журнал, где печатали романы писателей Востока. Но своего стола в редакции у Богоявленского не было, он считался внештатным сотрудником. Приходил, получал рукопись, выправлял ее дома, сдавал, брал заработанные деньги и уходил. Платили средне, с голоду не умрешь, но и шиковать не станешь.

Потом Шнеер трагически погиб под электричкой. Владлен искренне оплакал друга, а на поминках пообещал Нине всяческую помощь.

– Ты звони, – внушал он вдове, – мало ли чего понадобится, да хоть шкаф передвинуть!

– Лучше деньгами пособи, – прошептала Никитина, – остались мы с Людой сиротами, как прожить? Я-то не работаю.

Владлен сгоряча наобещал Нине с три короба, но наутро, на трезвую голову призадумался. И как он сумеет оказать содействие вдове? Та, правда, один раз объявилась сама, нагло потребовала денег, но Владлен лишь вздохнул. Сам с хлеба на квас перебивается, и Богоявленский не стал звонить Нине. У него наступили очень тяжелые времена. Журнал, дававший небольшой заработок, тихо умер, пришлось заниматься совсем уж, на взгляд поэта, постыдным делом – вести литературный кружок, куда приходили полубезумные пенсионеры, кропавшие не менее сумасшедшие вирши. Владлен сам не понимал, каким образом ему удается сохранить психическое здоровье, обучая поэтическому ремеслу людей, самозабвенно ваявших четверостишия типа:

Но кружок давал ему шанс не загнуться от голода. Страну затрясло в перестройке, деятели культуры оказались никому не нужны. Владлену еще повезло, устроиться на новую службу ему помогла одна из бывших любовниц. Кстати, Богоявленский теперь не гнушался принимать подарки от женщин, а после смерти жены он вообще охотно зазывал к себе дамочек. Те приносили с собой еду, выпивку, сигареты, кое-кто дарил рубашку, свитер, покупал ботинки.

И как поэт мог оказать помощь Нине? С какой стати? Самому не хватало!

Владлен вычеркнул вдову Николая из памяти, а Никитина тоже никогда не беспокоила Богоявленского.

Несколько лет тому назад в квартире Владлена раздался телефонный звонок.

– Уважаемый господин Богоявленский, – произнес безукоризненно вежливый женский голос с легким иностранным акцентом, – вас беспокоят из издательства «Франспресс» , мы хотели бы издать сборник ваших стихов.

Перестройка к тому времени благополучно завершилась, в бывшем СССР, а теперь просто России, набирал обороты капитализм. Богоявленский успел обзавестись компьютером, научился работать на нем и старательно рассылал по импортным книгоиздателям свои предложения.

Обрадованный звонку француженки, Богоявленский воскликнул:

– Отлично. Я готов к разговору.

– Давайте встретимся, – предложила дама.

– Хорошо, где? – моментально согласился Владлен.

– Лучше всего у меня дома, – ответила тетка, – кстати, я не представилась, Катрин!

– Она позвала вас к себе? – не утерпела я.

– Да, а что показалось вам странным? – усмехнулся Владлен. – Лично я не усмотрел в предложении ничего необычного, где же поговорить?

Я побарабанила пальцами по столу. Несколько лет я безвыездно прожила в Париже, да и сейчас часто мотаюсь в город любви. Очень хорошо знаю, что французы на самом деле слегка жадноваты, и еще они тщательно охраняют свою личную жизнь. Ни один парижанин не потащит приятеля к себе, чтобы скоротать вечерок на кухне, с бутылочкой и селедочкой. Во-первых, у французов на кухнях, как правило, нет столов, а во-вторых, они позовут вас в ресторанчик и не факт, что оплатят счет целиком. Поэтому предложение французской книгоиздательницы показалось мне более чем странным, но сейчас не время сообщать Владлену о своих соображениях.

– Давайте адрес, – попросил Богоявленский.

– С удовольствием, но, если не трудно, попрошу вас приехать сегодня, около полуночи, – ответила Катрин, – у меня очень много дел в Москве, а завтра я улетаю.

Я захлопала глазами. Ну и ну! По французским понятиям эта Катрин вела себя более чем неприлично! Хотя, может, она часто бывает в России и понабралась наших привычек?

Владлен, плохо знакомый с менталитетом иностранцев, мгновенно согласился, принял душ, побрился, надел новую рубашку, побрызгался хорошим, недавно подаренным одной дамой сердца парфюмом и порысил на свидание.

Район, где обреталась француженка, находился далеко. Дома тут высились одинаковые, и Владлен довольно долго бродил между блочными, уныло-серыми башнями, пытаясь найти корпус Г.

В конце концов, в начале первого, он попал в загаженный подъезд, зажав нос, вознесся на нужный этаж, позвонил и, увидав мигом распахнувшуюся дверь, сказал в темную прихожую.

– Извините, ангел мой, я запутался.

– Ничего, – прошелестело из тьмы, – ступайте сюда.

Неожиданно голос показался ему знакомым, и он был не женским. Слегка изумленный странным приемом, Владлен шагнул в темноту, входная дверь сама по себе захлопнулась.

Богоявленский вздрогнул, его обступил непроглядный мрак, ни один лучик света не прорезал пространства.

– Душенька, – попросил Владлен, – не могли бы вы зажечь лампу, право, я теряюсь впотьмах.

– Сейчас, – сказал до боли родной мужской голос, – только ты за стену уцепись.

– Зачем? – изумился поэт, пытаясь сообразить, отчего ему так хорошо известен сей спокойный баритон.

– Чтобы не упасть, – со смешком пояснил хозяин, и в ту же секунду под низким потолком вспыхнула простая, неприкрытая никаким абажуром лампочка. Владлен на секунду зажмурился, потом открыл глаза, увидел вбитые в стену крючки, потертые обои, повернул голову и по-бабьи взвизгнул.

В узком коридорчике стоял постаревший, поседевший Николай Шнеер.

– Сказал же, ухватись за вешалку, – улыбнулся он, – а еще лучше сядь!

Богоявленский рухнул на табуретку, белевшую около стены.

– Коля, – прошептал он, – ты?

– Я.

– Что ты здесь делаешь? – никак не мог прийти в себя Владлен.

– Живу временно, завтра уезжаю.

– Коля, – в изнеможении выдавливал из себя слова Богоявленский, – ты вообще откуда сюда приехал и в какое место завтра отправляешься?

Шнеер рассмеялся.

– Не бойся, ты видишь не выходца с того света. Я жив, здоров и вполне еще ничего себя чувствую.

– Но… мы же похоронили тебя!

– Ты видел труп?

– Н-нет, – заикался Владлен, – гроб был закрыт.

– То-то и оно.

– Но Нина…

– Ей тоже мертвеца не показали.

– Господи, – потряс внезапно заболевшей головой Богоявленский, – кто же лежит в могиле?

Шнеер пожал плечами.

– Понятия не имею. Этой стороной вопроса занимался иной человек. Главное – я жив.

– Но Нина…

– Считает меня умершим.

Владлен вскочил на ноги.

– Коля! Ты зачем такое учудил? Решил удрать от жены? К любовнице? Нет бы просто развестись!

Шнеер снова засмеялся.

– Ты неисправим. Первая мысль, приходящая в голову нашему поэту, всегда о бабах. Помнишь, где я служил?

Владлен кивнул.

– Еще вопросы будут? – вздернул брови Николай.

– Так КГБ давно нет, – прошептал поэт.

Шнеер усмехнулся.

– Может, и так, а может, и иначе. Ладно, времени мало, мне нужна твоя помощь.

Владлен снова обвалился на табуретку, его затрясла крупная дрожь.

– Экий ты псих стал, – укорил лучший друг, – да и выглядишь плохо. Пьешь?

– Нет, давлением мучаюсь, голова болит, – пояснил поэт, приходя потихонечку в себя.

– Ясно, – процедил Николай, – и расплылся весь. Диету соблюдай, занимайся спортом, вот лишний жир и скинешь, нельзя так себя запускать.

– Что делать надо? – залепетал Владлен.

– Ерунду.

– А именно?

– Принести бумаги.

– Какие? – снова заколотился в ознобе поэт.

– Приди в чувство, – встряхнул его Шнеер, – и слушай. В моем кабинете, во втором от окна шкафу…

– Почему сам не возьмешь? – спросил Владлен, когда Шнеер умолк.

Николай постучал согнутым пальцем по лбу.

– Да, действительно, – спохватился Владлен, – но Нина может меня не впустить.

– Постарайся.

– Как?

Шнеер вздохнул.

– Значит, так! Запоминай сценарий, соберешь все актерские задатки, а они у тебя есть, и принимайся за дело.

Владлен замер на табуретке. Выучив роль, Богоявленский начал проявлять любопытство:

– Скажи, что в папке!

– Бумаги.

– Какие?

– Ерундовые.

– Уж, наверное, не пустяк, коли тебе передо мной открыться пришлось.

– Соображаешь, – кивнул Николай, – ладно, помнишь Никиту Волка?

– Его забудешь! Сволочь, всю жизнь мне сломал.

– Настал черед отомстить ему.

– Как?

– В папочке документы, свидетельствующие о его работе «стукачом».

– Зачем они тебе? – не успокаивался Владлен.

– Надо заставить Никиту кое-что сделать, – протянул Шнеер, – поверь, ему мало не покажется. Небось считает, все быльем поросло, свидетели умерли, никто «Муху» не помнит.

– Муху?

– Это был псевдоним Волка, – спокойно объяснил Никита, – он донесения так подписывал. Ясно?

– Да.

– Тогда действуй.

– Но…

– Послушай, – равнодушно обронил Шнеер, – я тебе помогал, теперь твой черед. Поверь, я не обратился бы к тебе, но, увы, мой верный помощник умер. Пока еще нового найду, а документы нужны срочно. Впрочем, ты можешь отказаться, принудить тебя не могу.

– Я пойду, – прошептал Владлен, – принесу папку. Коля, прости, я не помогал Нине и Люде, понимаешь, сам бедствовал.

– Знаю, – обронил Шнеер, – никого не осуждаю, кроме преступников. Ты просто слабый человек, гедонист и сибарит. Впрочем, я, как мог, поддерживал свою вдову и дочь. Здорово звучит, а? «Помогаю своей вдове»!