54

На стене над больничной койкой висели часы. Цифры на них были крупные, различимые даже сквозь пелену боли и транквилизаторов.

Когда Грэм смог наконец открыть правый глаз, первое, что он увидел, был циферблат. Он сразу понял, где находится, — в реанимации. Грэм знал, что в его положении нужно почаще смотреть на часы. Движение стрелок подбадривало его, показывая, что на свете все преходяще, пройдет и его боль.

Вот для этого их сюда и повесили.

Сейчас стрелки показывали четыре часа, но Грэм не знал — дня или ночи. В сущности, ему было все равно, лишь бы стрелки не останавливались. Он опять провалился в забытье.

Когда он снова открыл глаза, часы показывали восемь.

Сбоку кто-то сидел. Он осторожно посмотрел туда. Это была Молли. Она смотрела в окно. Как она похудела! Он хотел ей что-то сказать, но стоило ему чуть открыть рот, как левую часть головы пронзила дикая боль.

Он чувствовал, что у него в голове и груди пульсируют артерии — но не в такт, а подчиняясь какому-то синкопированному ритму. Когда Молли уходила, он все-таки сумел промычать что-то ей вслед.

В окне брезжил свет, когда его тело стали тянуть и тащить в разные стороны, делать с ним такое, что у него вздулись вены на шее.

Желтоватый свет. Над ним — лицо Крофорда.

Грэму удалось подмигнуть. Крофорд в ответ улыбнулся, и Грэм увидел, что у того между зубами застрял кусочек шпината.

Странно. Крофорд почти не ел овощей.

Грэм пошевелил лежащей на одеяле рукой, как будто писал что-то.

Крофорд подсунул ему под руку свой блокнот и вставил между пальцами карандаш.

«Как Вилли, нормально?» — написал Грэм.

— Да, он прекрасно себя чувствует, — сказал Крофорд. — И Молли тоже. Она сидела у тебя, пока ты спал. Долархайд убит. Теперь уже точно. Я лично снял отпечатки пальцев и велел Прайсу сравнить. Никаких сомнений. Его больше нет.

Грэм нарисовал вопросительный знак на листе блокнота.

— У нас еще будет время поговорить. Я снова приду. Тебе станет получше, и я все подробно тебе расскажу. Меня к тебе пустили всего на пять минут.

«Сейчас», — написал Грэм.

— С тобой врачи еще не разговаривали? Нет? Ты, можно сказать, выкарабкался. У тебя полностью заплыл глаз от гематомы — результат удара ножом в лицо. Это пройдет. Тебе удалили селезенку. А зачем она вообще нужна? Вон Прайсу еще в Бирме удалили, в сорок первом, и ничего, прекрасно себя чувствует.

По дверному стеклу настойчиво постучала медсестра.

— Нужно идти. Ну никакого уважения к федеральным органам! Не успеваешь «здрасьте» сказать, уже за дверь выставляют. Ладно, еще увидимся.

В комнате ожидания реанимационного отделения среди других посетителей с серыми от усталости лицами сидела Молли.

Крофорд подошел к ней:

— Молли, я…

— А, Джек, — сказала она. — А ты ничего выглядишь, не то что некоторые. Слушай, а может, пересадим ему твое лицо?

— Ну зачем ты так, Молли?

— Ты видел его лицо?

— Да.

— Сначала я думала, что не смогу посмотреть на него, но потом посмотрела.

— Врачи все сделают как надо. Мне доктор обещал. Они чудеса творят. Хочешь, с тобой кто-нибудь поживет? Приехала Филлис, и если…

— Нет. Ты уже сделал для меня все, что мог.

Она отвернулась, роясь в сумочке в поисках салфетки. Он увидел письмо, когда она открывала сумочку; конверт из дорогой розоватой бумаги. Такой конверт он уже встречал.

Крофорду ужасно не хотелось это делать. Но выхода не было.

— Молли.

— Что еще?

— Это письмо в сумочке для Уилла?

— Да.

— Это тебе сестра передала?

— Да, письмо она мне отдала. А вот цветы от его так называемых друзей из Вашингтона остались у медперсонала.

— Можно на письмо взглянуть?

— Письмо я отдам ему самому, когда он захочет.

— Пожалуйста, дай мне посмотреть это письмо.

— Зачем?

— Затем, что он не должен читать письмо… именно от этого человека.

Наверное, на его лице появилось какое-то особое выражение. Она посмотрела на письмо и уронила его на пол вместе с сумочкой и всем содержимым. По полу покатилась губная помада. Наклонившись, чтобы собрать ее вещи, Крофорд услышал, как она уходит, быстро стуча каблучками.

Сумочку он отдал дежурной сестре.

Крофорд знал, что Лектеру практически невозможно достать то, чем он был бы не прочь воспользоваться, но с Лектером рисковать не следовало.

Он попросил какого-то интерна просветить письмо в рентгеновском кабинете. Затем осторожно разрезал перочинным ножом конверт с четырех сторон и внимательно оглядел, нет ли на внутренней поверхности конверта или на самом письме каких-нибудь пятен или пыли; в Чесапикской больнице для невменяемых преступников при санобработке используют щелочь, кроме того, там, как и в любом крупном стационаре, есть аптека.

Убедившись, что ничего опасного в конверте нет, он стал читать письмо.

Интерн взглянул на часы.

— Я вам еще нужен?

— Нет, — ответил Крофорд. — Где тут сжигают мусор?

Когда через четыре часа снова стали пускать посетителей и Крофорд вернулся, он не нашел Молли ни в комнате ожидания, ни в палате.

Грэм не спал. Увидев Крофорда, он тут же нарисовал на блокноте вопросительный знак, а под ним написал: «Д. убит?»

Крофорд рассказал, как все было. Грэм пролежал не шелохнувшись, наверное, не меньше минуты, затем написал: «Как скрылся?»

— Значит, так было дело, — начал Крофорд. — Сент-Луис. Долархайд, должно быть, искал Рив Макклейн. Он пошел к ней в лабораторию, когда мы были на «Гейтуэе», и засек нас. Его отпечатки нашли в котельной — только вчера обратили внимание, что там открыто окно.

Грэм нацарапал на блокноте: «Тело?»

— Видимо, он подсунул нам тело некоего Арнольда Лэнга: он числится пропавшим. Его машину нашли в Мемфисе с вытертыми отпечатками пальцев. Слушай, они меня скоро отсюда выгонят, давай я лучше по порядку. Итак, Долархайд знает, что мы приехали. На кинофабрике он от нас ускользает и едет на станцию «Сервко суприм», это на пересечении бульвара Линдберга и автострады номер двести семьдесят. Там работает Арнольд Лэнг. Рив Макклейн рассказала, что у Долархайда была стычка с каким-то заправщиком в позапрошлую субботу. Надо думать, это был Лэнг. Он убивает Лэнга и везет тело к себе домой. Затем он едет к Рив и видит, что она обнимается на крыльце с Ральфом Мэнди. Он убивает Мэнди и прячет тело в кустах.

В палату вошла сестра.

— Послушайте, я сотрудник ФБР при исполнении служебных обязанностей! — простонал Крофорд. Он быстро заговорил, пока сестра тащила его за рукав к двери: — Он усыпил Рив хлороформом и отвез к себе домой. Там уже лежал труп Лэнга, — раздалось уже из коридора.

Чтобы узнать, чем все кончилось, Грэму пришлось ждать еще четыре часа.

— В доме он стал морочить ей голову, ну, ты понимаешь: «Убить тебя, что ли, или не убивать», — начал Крофорд, едва переступив порог. — А ты знаешь, зачем он заставил ее пройти через процедуру с ключом? Первый раз она снимала ключ с его шеи, значит, снимая во второй и не зная, что это труп Лэнга, она как бы засвидетельствовала его, Долархайда, смерть. Ну, чтобы она нам потом рассказала, как собственными руками трогала его тело. Ну хорошо. Он, значит, вешает ей лапшу на уши: «Я не могу видеть, как ты будешь гореть» — и все прочее, а сам стреляет в голову Лэнга из ружья двенадцатого калибра. Лэнг для него оказался настоящей находкой. У того своих зубов не было. Может быть, Долархайд знал, что верхнечелюстная дуга и не такой пожар выдерживает, — кому ведомо, что он знал. Как бы там ни было, перед тем как загорелся дом, во рту Лэнга этой дуги уже не было. Он выстрелом размозжил Лэнгу голову и тут же бросил на пол что-то тяжелое, например стул, имитируя стук падающего тела. Но еще до того он повесил ключ ему на шею. Итак, Рив ползает по комнате, пытаясь найти ключ. Долархайд, видимо, находится тут же, наблюдая за ней из какого-нибудь угла. У нее заложило после выстрела уши, и она не слышит, что он в комнате. Он поджигает мебель, но бензин в огонь пока не подливает. А бензин у него под рукой, в комнате. Она благополучно выбирается из дома. Если бы она запаниковала, налетела бы, скажем, на стену, оцепенела бы там от страха или еще что-нибудь, то, будь спокоен, он бы ее оглушил и выволок наружу. Она потом и сама бы не помнила, как выбралась. Чтобы его план сработал, она должна была остаться живой и невредимой. А, черт, опять эта медсестра идет!

Грэм быстро написал: «А машина?»

— С машиной он, конечно, придумал блестяще, ничего не скажешь, — сказал Крофорд. — Он понимал, что микроавтобус придется оставить у дома. Вести две машины одновременно невозможно, а с другой стороны, ему нужна еще одна машина — скрыться с места преступления. Что он делает? Он заставляет Лэнга прицепить микроавтобус к тамошнему аварийному тягачу. Затем убивает Лэнга, запирает станцию и едет домой на аварийке, буксируя микроавтобус. Потом оставляет тягач позади дома — там через поля проходит грунтовая дорога, — садится в микроавтобус и едет за Рив. Итак, она благополучно выбралась из дома, а он выволакивает из подвала динамит, обливает все вокруг бензином и выскакивает из дома через заднюю дверь. Он отгоняет тягач обратно на станцию, бросает его там, а сам уезжает уже на машине Лэнга. Как видишь, никаких концов. Пока мы восстанавливали всю картину, я чуть было с ума не сошел. Но все-таки он оставил свои пальчики на буксирной сцепке тягача. Видимо, это его мы тогда встретили на дороге, когда ехали к его дому… Слушаюсь, мэм. Считайте, что я уже ушел.

Грэм хотел кое-что спросить, но было уже поздно.

В следующую пятиминутку его посетителем была Молли.

Грэм написал «Я люблю тебя» на блокноте Крофорда.

Она кивнула и взяла его за руку.

Через минуту он написал на блокноте: «Как Вилли?»

Она кивнула.

«Он здесь?»

Она слишком быстро взглянула на него, прочитав вопрос. Затем чмокнула губами, как будто целует, показав глазами на приближающуюся сестру.

Он не пускал ее, держа за большой палец руки.

«Где?» — снова написал он, подчеркнув вопрос два раза.

— В Орегоне, — ответила она.

Потом в последний раз пришел Крофорд.

Грэм уже написал вопрос заранее. Крофорд прочитал: «Зубы».

— Бабушкины, — ответил Крофорд. — Те, что мы нашли на пожарище, принадлежали когда-то его бабушке. Полицейское управление Сент-Луиса разыскало некоего Неда Вогта, пасынка матери Долархайда. Вогт видел бабушку Долархайда, когда был ребенком, но до сих пор не забыл ее зубы. Помнишь, я звонил тебе в тот день, когда у вас объявился Долархайд? Мне как раз позвонили из Смитсоновского института. Они наконец получили зубы из Миссури и смогли ими заняться в свое удовольствие. А зубы того стоили. Там обратили внимание, что верхняя часть была сработана из вулканита, а не из акрила, которым пользуются сейчас. Вулканитом уже лет тридцать как не пользуются. Но у Долархайда был еще один протез — современный, акриловый, — точно такой же по размеру, как и бабушкин. Мы нашли его на месте пожара. Специалисты в Смитсоновском институте исследовали его особенности — там какие-то пазы, выступы — и утверждают, что он изготовлен в Китае. А старые челюсти были швейцарские. При нем нашли ключ, в Майами в камере хранения он держал огромный альбом — что-то вроде дневника. Жутко становится, когда читаешь. Он у меня, если захочешь, потом посмотришь. Слушай, мне сейчас надо лететь в Вашингтон. В конце недели постараюсь вырваться обратно. Как ты здесь, не пропадешь без меня?

Грэм начертил вопросительный знак, затем зачеркнул его и написал: «Не пропаду».

После того как ушел Крофорд, вошла медсестра. Она ввела демерол в капельницу. Очертания циферблата стали размытыми, и минутная стрелка начала ускользать от его внимания.

Грэм задумался, воздействует ли демерол на чувства человека. Он мог удержать Молли еще какое-то время, используя в качестве привязи свое изуродованное лицо. Во всяком случае, пока его не поправят окончательно. Но это было бы нечестным и дешевым трюком. И вообще, зачем ее удерживать? Он куда-то проваливался и желал только одного — чтобы ему не снились сны…

Сны все-таки были. Они наплывали, сменялись воспоминаниями, затем возвращались, но боялся он напрасно — ему не снилось, что от него уходит Молли, не снился Долархайд. Это был бесконечно долгий сон-воспоминание о поездке в Шайлоу, изредка прерываемый ярким светом, удушьем и шипением воздуха в манжете тонометра.

Стояла весна. Вскоре после того, как он застрелил Гэррета Джекоба Хоббса, Грэм поехал в Шайлоу.

Стоял мягкий апрельский день. Он перешел асфальтовую дорогу и вышел к Кровавому пруду. Недавно прошли дожди, и вода в пруду поднялась. Круто спускающийся берег зарос молоденькой травкой, исчезающей в кристально-прозрачной воде, и казалось, что и там, на глубине, все дно покрыто нежно-зеленой порослью.

Грэм знал, что здесь произошло в апреле 1862 года.

Он сел на землю, чувствуя сквозь брюки влажную почву.

Мимо проехал какой-то турист. Когда его машина исчезла за поворотом, Грэм увидел, что на дороге что-то шевелится. Оказалось, проехавшая машина раздавила полоза. Змея лежала на середине дороги, свернувшись в бесчисленные восьмерки, черная — сверху, бледно-желтая — снизу.

Хотя пригревало ласковое весеннее солнце и Грэм даже вспотел, от Шайлоу исходил какой-то зловещий холод.

Поднимаясь с травы, Грэм почувствовал, что влажные брюки прилипли сзади к ногам. У него вдруг закружилась голова.

Перед ним лежала, свернувшись, змея — одно кольцо на другом. Он помедлил, потом схватил ее за хвост, ощутив гладкую сухую кожу, и, широко размахнувшись, щелкнул ею, словно кнутом.

Мозги из разлетевшейся головы полетели в пруд. Навстречу из глубины поднялся лещ.

Грэм тогда решил, что Шайлоу — проклятое место, и вся эта красота, раскинувшаяся перед ним, насколько хватал глаз, показалась ему зловещей…

Он плыл. В зыбком сознании сменялись воспоминания и наркотические сны. Теперь он видел, что Шайлоу не зловещее привидение, но равнодушная красавица, спокойно наблюдающая за тем, что происходит в ее владениях. Ее непростительная красота лишь подчеркивала равнодушие Зеленой Машины — Природы. За приветливыми пейзажами Шайлоу скрывалась усмешка.

Грэм очнулся. Он смотрел на бестолковые часы, но не мог перестать думать.

Природа не знает слова «милосердие». Какими им быть — милосердными или жестокими, — выбирают люди благодаря особым органам, которые отличают их от рептилий — существ с крошечным мозгом.

Грэм прекрасно знал, что в нем самом есть все, изначально необходимое для порождения убийства. Впрочем, пожалуй, и для милосердия.

Однако он слишком хорошо разбирался в анатомии убийства, и это не давало ему покоя.

Он стал думать о темных, звериных инстинктах, открывающихся в глубине рода человеческого, в душах людей цивилизованных, о зловещих сигналах из глубины подсознания и задал себе вопрос: а что, если эти инстинкты сродни уродливым вирусам, от которых пытается защититься наш организм? А что, если эти инстинкты во всей их первобытной жестокости — действительно вирусы, из тех, что идут на изготовление вакцин?

Теперь он точно знал, что заблуждался, думая, что Шайлоу проклято. Нет, прокляты мы, люди.

А Шайлоу? Шайлоу на это наплевать.