25

Мэриан Долархайд Тривейн, превозмогая усталость и боль, вылезла из такси, остановившегося у входа в городскую больницу. Когда она с трудом поднималась по ступеням, знойный ветер швырял ей под ноги мелкий гравий. Чемодан, который волочила она за собой, и ажурная вечерняя сумочка, которую она прижимала к раздавшемуся животу, выглядели гораздо лучше, чем мешковатое платье из дешевой материи. В сумочке лежали монеты: две двадцатипятицентовые и одна десятицентовая. В животе шевелился Фрэнсис Долархайд.

В приемном покое она соврала, сообщив, что ее зовут Бетти Джонсон. Затем сообщила, что ее муж музыкант и она не знает, где он находится, и это была уже правда.

В родильном отделении ее положили в палату для бедных. На соседок по палате она старалась не смотреть, уставившись в чьи-то пятки, которые свешивались с кровати напротив.

Через несколько часов ее забрали в родильный зал, где и появился на свет Фрэнсис Долархайд. Акушерка сообщила, что даже летучая мышь с ее распластанным носом больше похожа на младенца, чем этот новорожденный, и это соответствовало действительности. У ребенка оказались врожденные двусторонние рассечения верхней губы, твердого и мягкого неба. Центральная часть его верхней губы болталась свободно, выдаваясь вперед, а нос был плоский.

Больничные власти решили не показывать ребенка матери сразу. Они хотели подождать и посмотреть, выживет ли новорожденный без искусственного дыхания. Его положили в дальнем углу палаты для новорожденных, спиной к смотровому окну. Он мог дышать, но не мог глотать пищу. У него была волчья пасть, и он не мог сосать.

В отличие от другого ребенка, рожденного с зависимостью к героину, он иногда замолкал; его плач, однако, был не менее пронзительным.

К середине вторых суток он уже только повизгивал.

В три часа дня заступила новая смена, и над его кроваткой нависла дородная фигура со сложенными на массивной груди руками. Это была Принс Истер Майз, уборщица, работавшая по совместительству санитаркой в послеродовой палате. За двадцать шесть лет работы в роддомах через ее руки прошло около тридцати девяти тысяч новорожденных, и она понимала, что ребенок выживет, если только начнет есть.

Принс Истер не получила повеления Господнего, что этому ребенку следует умереть. Она сомневалась, что такое повеление могла получить и больница. Она достала из кармана резиновую пробку с изогнутой стеклянной трубочкой для кормления. Затем воткнула пробку в бутылочку с молоком, взяла своей огромной ручищей ребенка, поддерживая его головку. И держала у груди, пока не убедилась, что он слышит стук ее сердца. Затем повернула его, быстро всунула трубочку ему в горло. Получив немного молока, ребенок уснул.

— Вот так, — проговорила она, положив его на кроватку, а затем отправилась выполнять свои прямые обязанности — собирать грязные пеленки.

На четвертый день санитарки помогли Мэриан Долархайд Тривейн перебраться в одноместную палату, где прежняя роженица оставила еще не завядшие розы в эмалированном кувшине на умывальнике.

Мэриан была привлекательной женщиной, особенно теперь, когда с лица исчезла отечность. Доктор говорил ей что-то, положив руку на плечо, и она с интересом подняла на него глаза. Она чувствовала сильный запах мыла, исходивший от его руки, думала о морщинах в уголках его глаз, пока до нее не дошло, что именно он говорит. Она закрыла глаза и уже не открывала их, пока не принесли ребенка.

Наконец Мэриан посмотрела на него. Когда она завизжала, они поспешно закрыли дверь. Ей сделали укол, и она заснула.

На пятый день она выписалась — одна, без ребенка. Идти ей было некуда. Даже домой — ее мать ясно дала это понять.

Мэриан Долархайд Тривейн шла, считая шаги от одного фонаря до другого. У каждого третьего столба она садилась на чемодан передохнуть. Во всяком случае, у нее был чемодан. В любом городишке у автостанции непременно находился ломбард. Она узнала это, мотаясь по стране с мужем.

В Спрингфилде, да еще в 1938 году, о пластической хирургии слышали мало, вернее, вообще не слышали, и каждый имел то лицо, каковое досталось ему от Бога.

Хирург городской больницы сделал для Фрэнсиса Долархайда все, что мог. Сначала он подтянул ему центральную часть верхней губы с помощью эластичной ленты, затем закрыл в ней щель, пересадив прямоугольный лоскут кожи — метод, ныне устаревший. Внешность ребенка от этого не улучшилась.

Хирург не поленился полистать специальную литературу и правильно решил, что операцию на твердом небе делать до пяти лет не следует. Хирургическое вмешательство до этого срока привело бы к дефектам развития лица.

Местный зубной врач предложил поставить ребенку обтуратор, который закрыл бы небную щель, чтобы пища не выливалась через нос во время кормления.

Ребенка сдали в дом младенца в Спрингфилде, а через полтора года он попал в приют для сирот имени Моргана Ли.

Директором приюта был преподобный С. Б. Ломакс, по кличке Приятель. Однажды Приятель собрал всех воспитанников и объявил им, что у Фрэнсиса заячья губа и что они ни в коем случае не должны его дразнить.

Приятель выразил надежду, что дети будут молиться за Фрэнсиса.

После рождения Фрэнсиса его мать научилась заботиться о себе сама.

Сначала Мэриан Долархайд устроилась машинисткой при начальнике районного отделения демократической партии в Сент-Луисе. С его помощью ей удалось расторгнуть брак с отсутствующим мистером Тривейном.

Во время процедуры расторжения брака о существовании ребенка упомянуто не было.

Ее ничего не связывало с матерью. («Вот уж не думала я, когда тебя растила, что ты станешь потаскухой и свяжешься с ирландской голытьбой», — сказала мать дочери, когда та уходила из дома с Тривейном.)

Однажды ей на работу позвонил бывший муж. Он был трезв и благостным голосом сообщил, что обрел спасение. Затем спросил, не могут ли он, Мэриан и ребенок, «счастья увидеть которого он пока не удостоился», вместе начать жизнь заново. По голосу чувствовалось, что у него не было ни гроша.

Мэриан сказала ему, что ребенок родился мертвым, и бросила трубку. В пансион, где она жила, он заявился пьяным, с чемоданом в руках. Она велела ему уйти, в ответ он заявил, что их семейная жизнь не сложилась из-за нее, да и ребенок родился мертвым по ее вине. Да и вообще, его ли это ребенок?

В бешенстве Мэриан выложила ему напрямик, отцом чего он является, и предложила ему забрать это себе, если пожелает. Она напомнила ему, что в роду Тривейнов уже несколько раз появлялись младенцы с заячьей губой.

Затем она выставила его за дверь и велела больше ей на глаза не показываться. Он больше и не показывался. Но через несколько лет, напившись, снедаемый черной завистью к беззаботной жизни Мэриан с новым мужем-богачом, он не удержался и позвонил бывшей теще.

Он рассказал ей о том, что ребенок родился с дефектом, и заметил, что ее собственные лошадиные зубы служили доказательством тому, что наследственность такого рода лежала на совести семейства Долархайдов.

Через неделю в Канзас-Сити его переехал трамвай.

Узнав от Тривейна, что Мэриан упрятала ребенка в приют, миссис Долархайд, размышляя, не спала всю ночь. Она сидела в кресле-качалке перед камином и смотрела не отрываясь на огонь, освещающий ее высокую и сухую фигуру. Уже светало, когда она начала медленно, но решительно раскачиваться.

Откуда-то со второго этажа ее позвал сонный надтреснутый голос. Заскрипели половицы, когда кто-то, шаркая, поплелся в туалет.

Затем сверху донесся тяжелый удар — кто-то упал на пол, и надтреснутый голос вскрикнул от боли.

Миссис Долархайд и головы не повернула. Продолжая смотреть на пламя камина, она раскачивалась все быстрее, а голос через некоторое время затих.

К концу пятого года жизни к Фрэнсису Долархайду приехал первый и единственный в его приютской жизни гость.

Фрэнсис сидел в саду, когда к нему подошел воспитанник постарше и отвел в кабинет Приятеля.

Вместе с Приятелем в кабинете находилась высокая женщина средних лет. Ее лицо было густо напудрено, до полной белизны, волосы убраны в тугой пучок. Седые волосы, белки глаз и зубы отдавали желтизной.

Фрэнсиса поразила одна вещь, которую он никогда потом не забывал. Увидев его лицо, она довольно улыбнулась. Такое случилось в первый и последний раз в его жизни.

— Вот твоя бабушка, — сказал Приятель.

— Здравствуй, — пропела она.

Приятель утерся огромной ладонью.

— Скажи: «Здравствуйте». Ну, говори.

Фрэнсис уже научился произносить некоторые слова, закрывая ноздри с помощью верхней губы, но отрабатывать слово «здравствуйте» необходимости до сих пор не было. Поэтому он смог проблеять какое-то «…а…уй…е».

Услышав это, бабушка, казалось, обрадовалась еще больше.

— Ты можешь сказать «бабушка»?

— Ну-ка, скажи «бабушка», — пробасил Приятель.

Взрывной звук «б» Фрэнсис не одолел, чуть было не захлебнувшись при этом слезами.

Над ними жужжала и билась о потолок красноватая оса.

— Ну, успокойся, успокойся, — сказала бабушка. — Уж как нас зовут, ты сказать, конечно, можешь. Я же знаю, что такой большой мальчик, как ты, может назвать свое имя. Ну-ка, скажи, как нас зовут.

Слезы тут же высохли на лице Фрэнсиса. Уж этому-то его старшие мальчики научили. Он очень хотел, чтобы бабушке было приятно, он собрался с силами и довольно внятно проговорил:

— Мандух.

Через три дня бабушка вернулась в приют и забрала Фрэнсиса домой. Она сразу же стала учить его говорить правильно. Они начали отрабатывать одно слово. Это слово было «мамочка».

Не прошло и двух лет после расторжения первого брака Мэриан, как она познакомилась с Ховардом Вогтом и вышла за него замуж. Вогт был преуспевающий адвокат, имевший прочные связи не только с нынешними партийными функционерами Сент-Луиса, но и с политическими сторонниками старика Пендергаста из Канзас-Сити, с теми, кто еще не вышел в тираж.

Вогт — вдовец с тремя маленькими детьми, вежливый, но честолюбивый человек — был на пятнадцать лет старше Мэриан. В жизни он ненавидел только одно — местную газету «Пост диспэч», изрядно потрепавшую ему перья в 1936 году, во время скандала, разгоревшегося из-за махинации при регистрации избирателей, и в 1940-м, когда партия пыталась протащить в губернаторы штата своего кандидата.

К 1943 году звезда Вогта вновь стала восходить на политическом небосклоне штата. Некая пивоваренная компания решила финансировать его выборы в законодательное собрание штата. Вскоре о нем начали говорить как о возможном кандидате партии на предстоящий конституционный съезд штата.

Мэриан была хорошей помощницей и очаровательной хозяйкой, и Вогт купил ей симпатичный деревянный дом на Оливковой улице, как будто специально созданный для того, чтобы принимать в нем влиятельных и нужных гостей.

Фрэнсис к тому времени уже прожил с бабушкой неделю, и та повезла показать его маме.

Миссис Долархайд никогда прежде не была в новом доме Мэриан. Горничная, открывшая ей дверь, никогда прежде не видела матери своей хозяйки.

— Я миссис Долархайд, — сказала та, прошествовав мимо горничной в прихожую.

Сзади из-под платья на добрых три пальца виднелась комбинация.

Бабушка с Фрэнсисом прошли в большую гостиную, где уютно потрескивал камин.

— Виола, кто там? — донесся женский голос со второго этажа.

Бабушка взяла внука за подбородок и наклонилась к нему. Он почувствовал запах холодной после улицы кожаной перчатки.

— Беги к мамочке, Фрэнсис, — пронзительным шепотом велела бабушка. — Ну, беги!

Он отпрянул, напоровшись на ее колючий взгляд.

— Ну, беги к мамочке!

Она твердой рукой схватила его за плечо и, подталкивая, подвела к лестнице. Он пробежал по ступенькам вверх и на полпути оглянулся на бабушку. Она мотнула подбородком вверх.

Он бежал по незнакомому коридору к открытой двери в спальню. Его мать сидела перед трюмо, по окружности которого светили лампочки, и придирчиво осматривала нанесенный на лицо макияж. Предстояло идти на политический митинг, и она беспокоилась, не слишком ли много румян наложено для мероприятия такого рода. К двери она сидела спиной.

— Мама…ка, — прогудел Фрэнсис, как его учили. Он очень старался, чтобы получилось как следует. — Мама…ка.

Только сейчас она увидела его в зеркале.

— Если ты к Неду, он еще не приходил с…

— Мама…ка.

Он подошел ближе, и теперь лампочки освещали Фрэнсиса беспощадным электрическим светом.

Мэриан услышала, как внизу ее мать требует себе чаю. У нее округлились глаза, и она замерла, не оборачиваясь. Затем она выключила свет, ее лицо в зеркале исчезло. В темной комнате раздался тихий стон, который перешел в рыдание. Может, она оплакивала себя, а может, его — своего сына.

После этого случая бабушка с Фрэнсисом не пропустили ни одного политического мероприятия. Она охотно рассказывала всем и каждому, кто такой Фрэнсис, откуда она его забрала. Она заставляла его говорить «здравствуйте» направо и налево. Отработать слово «здравствуйте» они еще не успели.

Мистер Вогт недобрал на выборах тысячу восемьсот голосов.