12

В пять часов вечера адвокат Байрон Меткаф снял галстук, налил себе виски и уселся, положив ноги на письменный стол.

— Точно не хотите выпить? — спросил он.

— В другой раз.

Вспотевший Грэм был благодарен, что Меткаф включил кондиционер. Двумя пальцами он снял с манжеты прицепившуюся на улице колючку.

— Честно говоря, я не очень-то хорошо знал Джейкоби, — начал адвокат. — Они прожили здесь всего три месяца. Правда, несколько раз мы с женой приходили к ним выпить. Эд Джейкоби как-то зашел ко мне составить новое завещание. Сразу же после того, как перевелся сюда. Так мы и познакомились.

— И вы являетесь его душеприказчиком?

— Да. Правда, сначала душеприказчиком, согласно завещанию, назначалась его жена. Если же она заболеет или окажется недееспособной, тогда эта обязанность переходит ко мне. В Филадельфии у него есть брат, но, по-моему, они не очень-то ладили друг с другом.

— Вы работали помощником прокурора округа?

— Да, с тысяча девятьсот шестьдесят восьмого по семьдесят второй. А в семьдесят втором баллотировался на пост прокурора. Правда, проиграл выборы. Но сейчас не жалею.

— Как вы оцениваете то, что здесь произошло, мистер Меткаф?

— Знаете, первое, что пришло мне в голову, — это убийство Джозефа Яблонского, профсоюзного лидера.

Грэм кивнул.

— Преступление с мотивом, там была замешана борьба за власть, убийство обставили как нападение сумасшедшего. Мы просеяли все бумаги Эда Джейкоби, так сказать, сквозь мелкое сито — я и Джерри Эстридж из окружной прокуратуры. Ничего. Никому не было никакой выгоды от смерти Эда Джейкоби. Он имел хороший доход: приличное жалованье плюс гонорары за патенты, но он сразу все тратил, не откладывая. Все имущество должно было отойти жене, кроме небольшого земельного участка в Калифорнии, наследуемого детьми и их потомками без права отчуждения. Да еще три года будет оплачиваться учеба сына Эда от первого брака, студента колледжа, единственного, кто выжил. Правда, я не уверен, что за это время он одолеет и первый курс.

— Это Найлз Джейкоби?

— Да. Ну и попортил же он крови отцу! Жил с матерью в Калифорнии. Попал в колонию за кражу. Мне кажется, его мамаша — довольно легкомысленная особа. В прошлом году Эд ездил туда повидаться с ним. Потом забрал парня в Бирмингем и определил в колледж. Хотел, чтобы мальчишка жил дома, но тот плохо влиял на младших детей, а это не очень-то приятно. Миссис Джейкоби терпела-терпела, а потом… в общем, пришлось переселяться парню в общежитие при колледже.

— Где он тогда был?

— В ночь на двадцать восьмое июня? — Меткаф взглянул на Грэма. — Полиция тоже подозревала его. Но он ходил в кино, а потом вернулся в общежитие. Все проверено. К тому же у него другая группа крови… Мистер Грэм, через полчаса мне нужно заехать за женой. Если не возражаете, мы могли бы продолжить наш разговор завтра. Скажите только, чем я могу быть вам полезен.

— Мне хотелось бы взглянуть на личные вещи Джейкоби. Дневники, фотографии и тому подобное.

— От них осталось не так уж и много — почти все сгорело во время пожара в Детройте, перед тем как они переехали сюда. Нет-нет, ничего подозрительного. Эд занимался в подвале сварочными работами, искры попали на хранившуюся там краску, и дом вспыхнул как спичка. Да, есть несколько личных писем. Я храню их в сейфе вместе с ценными вещами. А вот дневников вроде нет. Все остальное находится в хранилище. Кое-какие фотографии могут быть у Найлза, хотя вряд ли. Знаете что, завтра утром к половине десятого я еду в суд и мог бы подбросить вас в банк. Посмотрите все, что вам нужно, а потом я заеду за вами.

— Прекрасно, — согласился Грэм. — И еще. Мне могут понадобиться копии всего, что связано с официальным утверждением завещания: иски по недвижимости, имущественные споры, переписка. Я бы хотел иметь на руках все документы.

— Мне уже прислали запрос из окружной прокуратуры. Думаю, хотят сравнить с завещанием Лидсов из Атланты.

— И все же, если не возражаете, я бы тоже хотел их получить. Для себя лично.

— Ладно, будут вам копии, — улыбнулся Меткаф. — Кстати, надеюсь, вы не думаете, что их убили из-за денег?

— Нет. Просто надеюсь, что здесь и в Атланте всплывет какое-нибудь одно и то же имя.

— Хорошо бы.

Студенческий городок колледжа состоял из четырех небольших типовых строений, расположенных вокруг истоптанного вдоль и поперек двора. Когда там появился Грэм, война стереоаппаратуры была в самом разгаре.

Колонки, установленные на балконах, обстреливали друг друга пассажами тяжелого рока. Группа «Кисс» исполняла собственную версию увертюры «1812 год» Чайковского. Наполненный водой презерватив, описав дугу, плюхнулся на землю в десяти шагах от Грэма.

Чтобы пройти через холл в комнату Найлза Джейкоби, пришлось нырнуть под бельевую веревку и перешагнуть через валявшийся на полу велосипед. Дверь в комнату была приоткрыта. Внутри грохотала музыка. Грэм постучал.

Никакой реакции.

Он толкнул дверь. Посасывая мундштук длиннющей трубки, на одной из кроватей сидел высокий прыщавый парень. На другой лежала девица в протертых джинсах.

Голова парня резко повернулась. Мутные глаза уставились на Грэма. Наморщив лоб, юноша пытался сообразить, что происходит.

— Мне нужен Найлз Джейкоби, — прокричал Грэм.

Бесполезно. Грэм выключил музыку.

— Мне нужен Найлз Джейкоби, — повторил он.

— Вот решил немного астму подлечить, — пояснил парень, указывая на трубку. — Слушай, старик, а тебя в детстве учили стучаться, когда входишь в чужую комнату?

— Где Найлз Джейкоби?

— Хрен его знает. А на черта он тебе нужен?

Грэм показал свой жетон.

— Напрягись и постарайся вспомнить.

— А-а, черт, — простонала девица.

— Отдел наркотиков, — пробормотал парень. — Вот это влип… Слушай, командир, ну на черта я тебе сдался, а? Давай все обсудим спокойно.

— Давай обсудим, где сейчас Джейкоби.

— Пойду поищу его, — поднялась с кровати девица.

Грэм ждал, пока она бегала по комнатам.

Везде, куда она заходила, начинали спускать воду в унитазах.

Кое-что в комнате напоминало о Найлзе. На тумбочке валялась семейная фотография Джейкоби. Грэм убрал с нее стакан с тающими ледяными кубиками и вытер оставшееся на снимке мокрое пятно.

Наконец девица вернулась.

— Сходите в «Гадюку», — посоветовала она.

Бар «Гадюка» с выкрашенными в темно-зеленый цвет окнами располагался рядом с небольшим магазинчиком. Припаркованные возле него автомобили представляли собой довольно пеструю картину: огромные грузовики, лишенные своих фур и выглядевшие куцыми обрубками, старые малолитражки, сиреневый «рено» с откидным верхом, потрепанные «доджи», «шевроле» с поднятыми задними мостами, что делало их похожими на уродливых монстров, и четыре мотоцикла «харлей-дэвидсон» со всеми возможными наворотами.

Грэм проскочил под брызгающим водой кондиционером, установленным над входом, и оказался внутри.

Помещение было забито до отказа. Разило хлоркой и потом. Рослая барменша в джинсовом комбинезоне протянула ему стакан кока-колы. Она была единственной женщиной в заведении.

Найлз Джейкоби, темноволосый и тощий, как велосипедная спица, стоял у музыкального автомата.

Он опустил монету, но кнопку почему-то нажал парень, стоявший рядом.

Джейкоби выглядел как повеса-школьник в отличие от своего спутника, в котором странно сочетались мальчишеское лицо и накачанное, мускулистое тело, втиснутое в майку и потертые на карманах джинсы. Руки бугрились мышцами. На левом плече виднелась мастерски исполненная татуировка: «Рожден для секса». Явно тюремная татуировка на другой руке предупреждала: «Крутой». Короткая прическа тоже наводила на кое-какие мысли. Когда он протянул руку, чтобы нажать на кнопку музыкального автомата, Грэм разглядел у него на руке выбритую полоску кожи.

По спине пробежал неприятный холодок.

Он двинулся за Найлзом Джейкоби и Крутым через толпу в дальний конец зала. Парни уселись в кабинку.

Грэм остановился за метр от их столика.

— Найлз, меня зовут Уильям Грэм. Мне нужно поговорить с тобой.

Крутой поднял глаза и одарил Грэма фальшивой улыбкой. Один передний зуб у него был гнилой.

— Я тебя знаю? — осведомился он.

— Нет. Найлз, я хочу поговорить с тобой.

Найлз манерно вскинул брови.

«Интересно, что они с тобой сделали в колонии», — подумал Грэм.

— У нас приватная беседа. Канай отсюда, — процедил Крутой.

Грэм задумчиво оглядел его мускулистые руки, обезображенные татуировками, кусок лейкопластыря, приклеенный на сгибе локтя, выбритый участок кожи на руке, где проверялась острота лезвия ножа. Дешевый хулиганский шик.

«А ведь я его боюсь. Нужно брать быка за рога или отступать».

— Ты что, глухой? — повторил Крутой. — Я сказал: канай, пока цел.

Грэм расстегнул пиджак и показал жетон.

— Сиди спокойно, Крутой. Если попытаешься встать, сделаю тебе второй пупок.

— Прошу прощения. Извините, сэр.

В голосе зазвучала притворная вежливость, отработанная в заключении.

— Крутой, я хочу, чтобы ты сделал мне одолжение. Засунь-ка руку в левый задний карман. Не всю — только два пальца. Там у тебя кнопочный нож. Положи на стол… Молодец.

Грэм спрятал нож, показавшийся ему каким-то липким, в карман.

— Так. В другом кармане бумажник. Вытаскивай. Сдавал сегодня кровь, да?

— Ну, сдавал.

— Достань карточку донора, которую тебе велели не выбрасывать. Раскрой ее на столе.

У Крутого оказалась другая кровь — нулевая группа. Этого и следовало ожидать.

— Когда освободился?

— Три недели назад.

— Досрочно? Как фамилия полицейского, к которому тебя прикрепили?

— Я отмотал весь срок.

— Врешь, наверное.

Грэму хотелось подразнить Крутого. Можно было задержать его за нож: по длине лезвия он вполне соответствовал холодному оружию. К тому же парень торчал в месте, где торгуют спиртным, а это было грубым нарушением условий досрочного освобождения. Грэм знал, что злится на Крутого, потому что испугался его.

— Крутой.

— Чего, начальник?

— Проваливай.

— Вряд ли я смогу помочь вам, я плохо знал отца, — пробормотал Найлз Джейкоби, когда Грэм подвозил его на машине к колледжу. — Он ушел от нас, когда мне было три года, и с тех пор я с ним не виделся — мать не разрешала.

— Но прошлой весной он приезжал к тебе.

— Да.

— В колонию.

— И это знаете.

— Я просто хочу уточнить. Что там произошло?

— Ну, он пришел в комнату для посетителей, застегнутый на все пуговицы, и старался не смотреть по сторонам, хотя там многие ведут себя словно в зоопарке. Мать много рассказывала о нем, но он оказался не таким уж чудовищем. Обыкновенный человек в ярком спортивном пиджаке.

— Что он говорил?

— Ну, я ожидал, что он кинется мне на грудь или будет стоять с виноватым видом, как чаще всего и происходит в этой комнате. А он просто спросил, не хочу ли я учиться. Сказал, что возьмет меня на свое попечение, если поступлю в колледж и буду стараться. «Тебе нужно хоть немного самому себе помочь. Постарайся, а я попробую устроить тебя в колледж». Ну и все такое прочее.

— Когда тебя освободили?

— Через две недели после его приезда.

— Найлз, а ты кому-нибудь рассказывал о своей семье, когда был в колонии? Ну, своим сокамерникам или еще кому-то?

Найлз Джейкоби окинул Грэма быстрым взглядом.

— Я понял. Нет. Об отце я бы не стал рассказывать. Я о нем до этого и не думал-то вообще. С какой стати я стал бы вдруг что-то рассказывать?

— А здесь? Ты водил своих друзей в дом к родителям?

— К родителю, вы хотите сказать? Она мне не мать.

— Так ты приводил туда кого-нибудь? Приятелей или…

— Или уголовников, да?

— Да.

— Нет.

— Никогда?

— Ни разу.

— А отец не жаловался, что кто-то угрожает ему? Может, был чем-то расстроен? Я имею в виду, в последние месяц-два до случившегося?

— Когда я говорил с ним в последний раз, он был очень расстроен. Это из-за моих оценок в колледже. У меня много пропусков. Он купил мне тогда два будильника. Вот, пожалуй, и все.

— У тебя есть что-нибудь из его личных бумаг? Письма, фотографии…

— Нет.

— А как же семейная фотография? На тумбочке в комнате. Возле твоего кальяна.

— Это не мой. Я бы ни за что не сунул в рот грязный мундштук.

— Мне нужен этот снимок. Когда сделаю копию, верну. Что у тебя еще есть?

Джейкоби вытряс из пачки сигарету и пошарил по карманам в поисках спичек.

— Больше ничего. Я даже не представляю, зачем они подарили мне именно это фото. Отец улыбается там своей миссис Джейкоби и всей малышне. Можете оставить его себе. На меня он никогда так не смотрел.

Грэм должен был узнать Джейкоби поближе. Но их новые знакомые в Бирмингеме мало чем могли помочь ему.

Байрон Меткаф открыл ему сейф. Грэм прочел тоненькую пачку писем, главным образом деловых, и покопался в драгоценностях и столовом серебре.

В течение трех дней, проклиная жару, Грэм трудился на складе, где хранилось домашнее имущество Джейкоби. По вечерам ему помогал Меткаф. Было проверено содержимое каждого ящика. Фотографии, сделанные полицией, помогли представить, где стояла каждая из вещей в доме.

Почти вся мебель была новая, купленная на страховку после пожара в Детройте. Джейкоби не успели оставить на своих вещах какие-либо следы, которые могли бы рассказать Грэму о характере их хозяев.

Но один предмет, прикроватный столик с остатками порошка для снятия отпечатков пальцев, все же привлек внимание Грэма. В центре виднелось пятно зеленого воска.

Он во второй раз подумал, что убийца любил свечи.

Здорово помогли бирмингемские эксперты. Неясный отпечаток, оставленный кончиком носа, было все, что им и Джимми Прайсу удалось выжать из снятой с дерева банки. Лаборатория огнестрельного оружия и технический отдел подготовили заключение по поводу сломанной ветки. Лезвие, которым ее отсекали, было толстым, с небольшим углом наклона. По всей вероятности — клещи или большие кусачки.

Отдел документов переслал снимок знака, вырезанного на коре, в восточный отдел ЦРУ в Лэнгли.

Сидя на ящике в хранилище, Грэм прочел их заключение. Оказалось, что знак является китайским иероглифом, означающим «Ты угадал» или «Ты попал в точку». Этот символ часто встречается в азартных играх. Кроме того, как писал эксперт из ЦРУ, этот же символ изображен на одной из фишек для маджонга, означающей Красного Дракона. Относится к «положительным», или «счастливым», знакам.