ГЛАВА 31

– Только за Катей захлопнулась дверь, – сказал Костин, – как Михаил кинулся к компаньону с вопросом: «Что делать?»

Слава успокаивает подельника, предлагает не волноваться и берет дело в свои руки. Сначала он просто водит за нос Катю, сообщая, что на телевидении нет свободного эфирного времени, а газеты берут информацию за месяц. Пока наивная женщина ждет, Гоголев быстро свертывает производство и переводит заводик в другое место.

Время бежит, Катя начинает понимать, что ее попросту дурят, и настает момент, когда она звонит и говорит Громову:

– Все, завтра иду в милицию.

Михаил просит не торопиться и велит ей быть утром возле Останкинского телецентра. Якобы он наконец договорился о записи, и Катя своими глазами увидит, как они со Славой начнут каяться.

Женщина является на встречу и попадает в лапы к Славе. Тот привозит женщину к себе домой и требует подлинники документов, обещая в случае отказа просто убить Катю. Та просит отпустить ее, обещая, что привезет папки через час, но подобная просьба вызывает у Гоголева нездоровый смех, и он велит, протягивая телефон:

– Давай договаривайся с какой-нибудь подружкой, пусть подъезжает к метро «Динамо».

Катя начинает звонить. У нее есть всего две близкие, абсолютно надежные подруги: Лена и Надя. Но одна уехала отдыхать в Карловы Вары, а у другой дома муж сообщает:

– Вечером Надюшкина мать звонила из Тамбова, якобы у нее инфаркт. Врет, наверное, как всегда, но Надя туда в семь утра умотала.

И тогда в полном отчаянии Катюша обращается к Ефросинье…

– Кстати, – поинтересовался Костин, – а откуда вы друг друга знаете?

– Она прыгнула под мою машину, хотела покончить с собой, – буркнула Катя.

– Ага, – кивнул головой майор, – что-то подобное я и предполагал.

Ефросинья едет к Катукову, и тут начинается чехарда и полный бред.

Привезенный портфельчик оказывается пустым. И Слава велит искать документы, определив на все срок в две недели. Здесь следует оговориться. Гоголев выглядит внешне абсолютным бандитом – огромный, наглый, грубый, он похож на отмороженного «быка» из какой-нибудь группировки. Но только внешне. На самом деле Слава трус и никогда не имел дело с законом, хотя усиленно прикидывается авторитетом, используя блатной жаргон. На Ефросинью его вид действует завораживающе, она до полусмерти пугается, принимая Славу за крестного отца мафии, и начинает бестолковые поиски.

– Не верю, что Михаил оказался способен на такое, – медленно проговорила я, – не верю, тут ошибка. Он интеллигентный человек, неспособный на подлость!

– Дорогая Ефросинья… – завел майор.

Но я прервала его:

– Сделайте одолжение, это имя мне неприятно.

– Как же вас называть?

– Евлампией.

– Дорогая Евлампия, – вновь сказал Костин, – вы просто совершенно не знали человека, возле которого довольно долго прожили.

– Все равно не верю, – упорствовала я. – Ну зачем ему, богатому бизнесмену, связываться с сомнительным делом?

– С чего вы решили, что он богат?

– Как! – растерялась я. – Но мы ни в чем себе не отказывали, и потом, он сам говорил, когда нас сватали.

– Именно что сам, – фыркнул Владимир. – Его дело дышало на ладан, когда очень удачно подвернулись вы. Знаете, какое приданое дала за вами матушка?

– Приданое?

– Ну да, насколько понимаю, она мечтала увидеть вас замужем, а женихи все не появлялись. Вернее, появлялись, но не те. Поэтому, когда тетка Михаила предложила вас сосватать, она потребовала за невестой приданое.

Маменька отдала дачу и картину Кустодиева, подлинник великого мастера. Михаил продал полотно и вложил деньги в бизнес, что позволило ему продержаться на плаву. Потом мамочка умерла, а Михаил продал ее квартиру и вновь вложил полученные доллары в дело, ну а потом началась витаминовая афера.

Я удрученно молчала. Это было похоже на правду. То-то супруг взбесился, узнав, что я заказала «Витаформ», теперь понятна его злоба.

Воцарилось долгое молчание. Потом Володя мягко сказал:

– Понимаю, вам сейчас тяжело, но нужно осознать – Громов никогда не любил вас.

– Почему же тогда он был столь внимателен, выполнял любые капризы? – тихо поинтересовалась я.

Володя с жалостью поглядел на меня:

– Знаете, какое вам досталось после смерти родителей наследство?

Я пожала плечами:

– Дача, квартира, ну мебель и еще, оказывается, картина.

Майор так и подскочил на стуле:

– Господи, да вы жили словно в колбе. Ну вспомните кабинет своего отца, что там было на стенах?

Я напряглась:

– Какие-то пейзажи, портреты… После папиной смерти мамочка все убрала куда-то, говорила, будто не может смотреть на них, постоянно плакала.

– Ваша маменька, – медленно произнес Костин, – была уникальная женщина, редкого трезвого ума, да еще обладала расчетливостью, ей бы не в опере петь, а Сбербанком руководить. А пейзажи и портреты, которые вы не можете припомнить, составляют одну из лучших в нашей стране коллекций русского искусства. Ваш отец собирал ее всю жизнь.

Я разинула рот. Ну и ну!

– После кончины мужа, – продолжил Володя, – ваша мама убрала картины, но не потому, что они вызывали тяжелые воспоминания. Она боялась воров. Полотна отправились к ближайшему другу семьи – Геннадию Ивановичу Юровскому. Знаете такого?

Я кивнула:

– Конечно, дядя Гена, только он жутко старый.

– Ну не настолько жутко, – хихикнул Костин, – ему всего восемьдесят. И притом сохранил полный разум, мыслит четко, быстро и даст фору любому молодому человеку.

Ольга Петровна передала картины Геннадию Ивановичу сначала просто на сохранение. Лучшее место трудно было придумать. Юровский – крупнейший специалист в области ракетостроения, мировая величина, и в доме у него постоянно находится охрана. Незадолго до смерти, уже в больнице, Ольга Петровна попросила ближайшего друга:

– Гена, после моей кончины ни за что сразу не отдавай всю коллекцию дочери.

– Почему? – удивился Юровский.

Ольга Петровна вздохнула. Она до беспамятства обожала своего ребенка и сделала все, чтобы девочки не коснулись жизненные тяготы. Результат не замедлил сказаться. Любимая дочь в тридцать лет оказалась инфантильным, абсолютно не приспособленным к жизни цветком, болезненным и глубоко ранимым. По счастью, Ольге Петровне удалось выдать ее довольно удачно замуж, но молодому зятю она все же до конца не доверяла, потому что сказала ему:

– Миша, Фросенька обеспеченная девочка. Даже если станет продавать по картине в год, всю жизнь проживет безбедно, в свое удовольствие. Но доверять сейчас детке капитал нельзя, она слишком молода и неразумна. Поэтому всем станет распоряжаться Геннадий Иванович.

Четкие указания получил и Юровский. Во-первых, давать только по одному полотну в год, во-вторых, иметь дело лишь с Михаилом, в-третьих, рассказать «неразумной девочке» правду только тогда, когда та достигнет подходящего возраста. А он был определен Ольгой Петровной в сорок лет. В день сорокалетия дочь должна была получить из рук Юровского оставшиеся картины и могла делать с ними что захочет.

Ольга Петровна убивала сразу нескольких зайцев. Естественно, что супруг, знающий, каким капиталом обладает жена, поостережется плохо относиться к ней и никогда не затеет бракоразводного процесса. А инфантильная девушка будет жить припеваючи, лишенная возможности потратить все деньги сразу на какие-нибудь глупости. Было только одно «но».

– А вдруг я умру? – спросил Юровский, быстренько посчитавший, что в день сорокалетия Фроси ему самому должно уже стукнуть восемьдесят три.

Ольга Петровна нахмурилась:

– Ты этого не сделаешь! Никогда! Имей в виду: Андрей тебе подобного никогда не простит и на том свете к ответу призовет.

– Понял, – рассмеялся Геннадий Иванович. – Разрешите исполнять, товарищ генерал?

Шутки шутками, но он благополучно проскрипел до восьмидесяти одного года, выдавая Михаилу портреты и пейзажи. Тот продавал вещи, и они жили с женой безбедно.

Громов постарался сделать так, чтобы супруга, не дай бог, не превратилась в самостоятельную личность. Сначала он предложил ей отказаться от концертной деятельности, мотивируя свои действия полной бесталанностью жены. Ефросинья, не слишком любившая арфу, легко соглашается. Кстати, коллеги по филармонии вспоминали, что Романова играла не так уж плохо, только всегда была зажата и испуганна.

Посадив жену дома, Михаил начинает вкладывать в ее голову мысли о невероятной болезненности. На первый взгляд подобное поведение кажется заботой. «Дорогая, не пей холодной воды, заболеешь!», «Милая, не ходи сегодня на улицу, помни о своих слабых легких», «Очень прошу, носи с собой лекарства, вдруг приступ астмы приключится». Как все артистические натуры, Фрося была крайне внушаема, да еще в детстве и юности мама чересчур берегла ее. Результат налицо – женщина начинает болеть по-настоящему, редко высовывается из дома, практически ничего не делает и чувствует себя без Михаила абсолютно беспомощной. Супруг доволен, он может распоряжаться деньгами по собственному усмотрению. Фрося, не глядя, подписывает всякие бумаги, например, на продажу родительской квартиры.

Сделав фактически из жены инвалида, Громов сам живет полной жизнью: заводит любовниц, ходит по ресторанам, встречается с приятелями… Фросю не знает практически никто. Для всех существует версия – супруга Михаила смертельно больна.

Неизвестно, сколько бы продлилось данное положение вещей, но однажды Михаил знакомится с бойкой и цепкой Таней Молотовой. Разгорается бешеный роман. Милая Танечка, естественно, не знает, на чем строится благополучие любовника, и решает избавиться от ненужной дамы.

Действует она просто. Посылает больной жене видеокассету с записью любовных свиданий. Таня надеется, что Фрося разозлится и даст Михаилу развод.

Но женщина совершает невероятный поступок, абсолютно немыслимый в структуре ее личности: пишет предсмертную записку и убегает из дома с твердым желанием покончить с собой.

Говорят, наши судьбы записаны господом на скрижалях. Но иногда он любит пошутить, и он решил позабавиться с Фросей, потому что из сотен, нет, тысяч проезжавших мимо машин она выбирает именно «Жигули» Кати. И здесь начинается новый виток этой запутанной до крайности истории.

Фрося, простите, Евлампия начинает поиски папки. Она методично обходит любовниц Катукова и тычется во все стороны, бестолково и суетливо, как слепой щенок. Но женщина не одинока в своих поисках. Напуганные донельзя отсутствием бумаг и негативов, Слава и Михаил тоже начинают обход дам Катукова. Мыслят они так же, как Евлампия, – скорей всего актер отдал папку кому-то из своих баб.

– Значит, это они убили Костю, – протянула я. – Только кто? Вячеслав или Михаил?

– Ни тот и ни другой, – ухмыльнулся майор.

– Тогда кто? – не утерпела я.

– Терпение, немного терпения, – улыбнулся Владимир, – я же говорил в самом начале: в этой истории в тугой комок сплелось сразу несколько дел, причем не связанных друг с другом. Итак, по порядку.

Расследование ведет Слава, Катю он привез в Алябьево и спрятал на чердаке гаража.

– Почему они ее не убили? – поинтересовалась я.

– Ну, говорить об убийстве и на самом деле уничтожить человека – разные вещи, – пробормотал Володя, – не у всякого получится. Сначала они просто побоялись, потом решили оставить хирурга в живых до того момента, пока документы наконец попадут к ним в руки.

– Слава все время требовал рассказать, где спрятана папка, – вздохнула Катя. – Пару раз даже ударил меня, но я тупо твердила: спросите у Кости. Честно говоря, я была просто в отчаянии и не понимала, куда все подевалось. Мне-то не говорили, что Катуков мертв.

– Ага, – буркнул Володя, – сами они узнали о смерти актера моментально и действовали крайне оперативно. Одного дня хватило Михаилу, чтобы найти контору, ставившую дверь в квартиру Катукова, и раздобыть там универсальную отмычку, которой мастера открывают квартиры нерях, теряющих ключи.

Связку они дали Тане Молотовой и велели обыскать квартиру. Ни Михаил, ни Слава не хотели светиться в доме у Катукова. Женщина же, отпирающая своими ключами дверь в дом к Косте, не вызовет никаких подозрений у соседей, ведь к актеру постоянно шляются разные бабы.

Молотова, которую Михаил чуть не убил, поняв, что жена убежала, соглашается, боясь потерять любовника. Она идет к Константину, но ей там неуютно и попросту страшно, она не криминальная личность, просто разбитная бабенка, желающая поскорей отвести любовника под венец.

Татьяна входит в квартиру, судорожно роется в письменном столе, тут на лестничной площадке хлопает лифт. Девушка безумно пугается, боясь, что ее застанут в квартире покойного, звонит Славе, сообщает, что ничего не нашла, и убегает.

Слава в отчаянии, но в еще большем шоке Михаил. Пропавшая супруга – это не просто сбежавшая жена, а исчезнувшее благополучие. Заявлять в милицию он не хочет, решает представить дело так, будто Фрося поехала лечиться за рубеж, в Америку, например. Впрочем, никого из его знакомых отсутствие мадам Романовой не волнует, ее ведь никто толком и не знает. Родители давно скончались, а подруг женщина не завела, никто не хватится Фроси. Есть только одна загвоздка. Первого декабря будет звонить Геннадий Иванович Юровский, он всегда сначала беседует с Ефросиньей, осведомляется о здоровье, а второго числа вручает Михаилу очередную картину. Впрочем, старика можно обмануть, у телефона посадить, к примеру, Таню Молотову. Пожилой академик общается с Фросей всего несколько раз в год: приезжает на день рождения и звонит Восьмого марта, на Новый год и первого декабря. Родилась Фрося летом, у Михаила полно времени, чтобы что-нибудь придумать. Думая сначала покончить с ужасно нервирующей ситуацией, возникшей из-за Кати, Михаил полностью переключается на проблему. В смерть жены он не верит, да и близкий знакомый, связанный с органами милиции, сообщает ему, что никакой женщины, похожей на фотографию, данную Громовым, среди неопознанных тел в моргах нет. Но на всякий случай он нанимает частного детектива, который активно принимается разыскивать даму.

Тем временем Слава ищет бумаги. Мысли его работают в том же направлении, что и у Фроси-Евлампии. Нанятые им два уголовника вскрывают квартиры Лены Литвиновой, Нины Никитиной, Яны Михайловой и Риты Волковой, чтобы, имитируя кражу, произвести обыск. Но тут случается непредвиденное.

– Большинство женщин оказываются дома, и их пытаются убить, – встряла я.

– Нет, – покачал головой Костин, – ЭТИ никого и пальцем не тронули.

– Как же так! – возмутилась я. – Риту Волкову, кассиршу из супермаркета, убили, Яну Михайлову избили чуть ли не до смерти, досталось и сестре Лены Литвиновой, Женя чудом осталась жива, а вы говорите – никого пальцем не тронули!

– Помните, – спокойно спросил Володя, – я произнес такую фразу – в этом деле сразу несколько дел?

– Ну, – нетерпеливо сказала Катя, – и что?

– А то, – пояснил майор, – что подручные Гоголева и Громова никого не тронули.

К кассирше они явились, когда та была в ванной. Пока женщина, напевая, мылась, они обшарили комнату и кухню, разбросав вещи. К Нине Никитиной забрались, когда та щелкала ножницами на работе, Яну тоже посетили утром, зная, что она учительница младших классов, и только у Литвиновой их ожидало непредвиденное. Квартиру кто-то ограбил до них, а на диване лежал завернутый в одеяло, как они подумали, труп хозяйки. Негодяи протерли дверные ручки и убежали.

– Кто же бил и убивал женщин? – в голос спросили мы с Катей.

Майор вздохнул, обращаясь ко мне:

– Ну что, «коллега», не додумались?

Я развела руками:

– Теряюсь в догадках.

– А ведь были в двух шагах от разгадки, когда явились в Инюрколлегию, – пояснил милиционер. – Впрочем, всему свое время.

В конце концов Евлампии улыбается удача, и папочка попадает в ее руки. Очень вовремя, потому что на «Динамо» ждет уже потерявший всякие надежды Слава. Документы перекочевывают в его карман, но он совершенно не собирается отпускать Катю. Гоголев ни минуты не сомневается, что, оказавшись на свободе, женщина тут же побежит в милицию, и он предлагает Михаилу убить хирурга. Но подельник жутко пугается, он согласен на все – похитить, избить, напугать, но не убивать. Слава настроен более решительно, но пока тоже хочет решить дело мирно. В голову преступникам лезут совершенно невероятные идеи – обколоть Катю наркотиками и вывезти в другой город, продать чеченцам в рабство… Ни Михаил, ни Слава не готовы пока перейти черту, отделяющую человека от убийцы. И первым совершает этот путь Гоголев, просто выкидывает из машины назойливую бабу, то есть Фросю.

Сначала они с Михаилом ликуют, уничтожая документы, потом призадумываются. Как же поступить все-таки с Катей? Не может же она всю жизнь просидеть на чердаке в Алябьеве. И тут Слава предлагает: он поедет на дачу, заставит Катю выпить бутылку водки и подожжет сторожку. Смерть пьяной бомжихи никого не удивит, скорей всего никакого следствия заводить не станут. Несколько дней Михаил колеблется, а потом дает «добро». Дальнейшее всем известно. Гоголев едет в Алябьево, где натыкается на Евлампию и получает ранение.

– Кстати, – поинтересовался Владимир, – можно взглянуть на эту, с позволения сказать, игрушку?

Я полезла в сумочку и достала пистолетик.

– Зачем вы носите его с собой? – строго спросил майор.

– Кирюша попросил купить к нему пульки-шарики, продают в «Детском мире», – принялась я бестолково объяснять, – но их делают разного калибра, вот и пришлось прихватить «наган», чтобы не ошибиться… Да все никак не могла заехать в магазин.

– Ладно, – нахмурился Костин, – пока побудет у меня, а впредь советую не приобретать для ребенка столь опасных забав. Если подобная пулька попадет в глаз, и в колонию сесть можно.

Я тихо спросила:

– А что со Славой?

– Ничего, – ответил майор, – трещина в нёбе, перелома нет, и, конечно, болевой шок и шок от неожиданности. Он никак не ждал, что робкая женщина выстрелит, думал, пугает игрушкой. Честно говоря, я сам удивлен убойной силой этой штучки. Теперь все ясно?

– Нет! – закричали мы с Катей. – Нет! Кто убил женщин и Костю?

– Это никак не относится к вашему делу.

– Ну, пожалуйста, миленький, – заныли мы, – очень интересно.

Володя улыбнулся:

– Женщины всегда вьют из меня веревки, в особенности такие красивые, как вы. Так и быть, только скажите, Евлампия, как вас зовут дома?

– Лампа, – хихикнула Катя.

– Очень мило, так вот, Лампочка, с чего вы решили, будто Костя убит?

От подобного вопроса я даже оторопела:

– Видела на диване тело, жуткое зрелище, руки отрублены…

– Вот-вот, – настаивал майор, – неужели вам подобное поведение убийцы не показалось странным? Сначала стреляет в лицо, убивает Катукова. Дело сделано, можно уходить. Зачем уродовать руки? Такое делают только в одном случае, когда хотят затруднить процесс идентификации тела.

– Вы хотите сказать, – забормотала я, чувствуя, как в голове быстро-быстро выстраивается в законченную картину гигантская головоломка, – вы хотите сказать, что на диване лежал не Костя?

– Ага, – подтвердил Володя, – не он.

– А кто?

– Ох, девушки-красавицы, душеньки-голубоньки, – запел милиционер, – что мне будет за то, что нарушу должностную инструкцию и разболтаю вам тайну следствия?

– Я тебе самым лучшим образом прооперирую щитовидную железу, – пообещала Катя.

Я отметила, что она перешла с майором на «ты», и быстренько добавила:

– Придешь завтра в гости и получишь свинину, запеченную с чесноком, картошку с сыром, а на десерт пирог с клюквой.

– Так, – потер руки Володя, – договорились. Впрочем, с операцией пока подождем, а вот свининку откушаем с удовольствием, кстати, пирожок лучше тоже с мясом, а не с ягодой. Для меня лучшее пирожное – котлета.