7
Когда я начал подниматься по лестнице, консьержка постучала в стеклянную дверь своей каморки; я остановился, и она вышла ко мне. Она протянула мне несколько писем и телеграмму.
— Вот почта. И еще к вам приходила дама.
— Она оставила свою карточку?
— Нет. С ней был господин. Та самая, которая приходила сегодня ночью. Вы знаете, она оказалась очень милая.
— Она была с кем-нибудь из моих знакомых?
— Не знаю. Он никогда здесь не бывал. Он очень большой. Очень, очень большой. Она очень милая. Очень, очень милая. Ночью она, должно быть, была немножко… — Она подперла голову рукой и стала раскачиваться взад и вперед. — Скажу вам откровенно, мосье Барнс. Ночью она мне не показалась такой gentille. Ночью я была другого мнения о ней. Но поверьте мне, она очень, очень милая. Она из очень хорошей семьи. Это по всему видно.
— Они ничего не просили передать?
— Просили. Они сказали, что заедут через час.
— Когда они придут, попросите их наверх.
— Хорошо, мосье Барнс. А эта дама, эта дама не кто-нибудь. Немножко взбалмошная, может быть, но не кто-нибудь.
Консьержка, прежде чем стать консьержкой, держала ларек с напитками на парижском ипподроме. Ее трудовая жизнь протекала на кругу, но это не мешало ей изучать публику в ложах, и она с гордостью сообщала мне, кто из моих посетителей хорошо воспитан, кто из хорошей семьи, кто спортсмен — слово это она произносила в нос и с ударением на последнем слоге. Единственное неудобство заключалось в том, что люди, не относящиеся ни к одной из этих категорий, рисковали никогда не застать меня дома. Один из моих друзей, весьма недокормленного вида художник, который, очевидно, в глазах мадам Дюзинель не был ни хорошо воспитан, ни из хорошей семьи, ни спортсмен, написал мне письмо с просьбой выхлопотать для него пропуск, чтобы он мог пройти мимо моей консьержки, если ему захочется заглянуть ко мне вечерком.
Я поднялся к себе, стараясь угадать, чем Брет пленила мою консьержку. Телеграмма была от Билла Гортона с известием, что он приезжает пароходом «Франция». Я положил почту на стол, пошел в ванную, разделся и принял душ. Когда я вытирался, у входной двери послышался звонок. Я надел халат и туфли и пошел к двери. Это была Брет. За ней стоял граф. В руках он держал большой букет роз.
— Хэлло, милый! — сказала Брет. — Вы не желаете нас принять?
— Пожалуйста. Я только что искупался.
— Вот счастливец — искупался.
— Только душ принял. Садитесь, граф Миппипопуло. Что будем пить?
— Не знаю, сэр, большой ли вы любитель цветов, — сказал граф, — но я взял на себя смелость принести вам эти розы.
— Дайте их мне. — Брет взяла букет. — Налейте сюда воды, Джейк.
Я вышел на кухню, налил воды в большой глиняный кувшин, и Брет сунула в него розы и поставила их на середину обеденного стола.
— Ну и денек выдался!
— Вы не помните, мы как будто условились встретиться в «Крийоне»?
— Нет. Разве мы условились? Значит, я была пьяна до бесчувствия.
— Вы были совсем пьяная, дорогая, — сказал граф.
— Да. Граф был ужасно мил.
— Консьержка теперь в восторге от вас.
— Ну еще бы. Я дала ей двести франков.
— Какая глупость!
— Не свои, его, — сказала она, кивая на графа.
— Я решил, что нужно дать ей что-нибудь за беспокойство вчера ночью. Было очень поздно.
— Он изумителен, — сказала Брет. — Он всегда помнит все, что было.
— Как и вы, дорогая.
— Фантазируете, — сказала Брет. — И кому это нужно? Послушайте, Джейк, вы дадите нам сегодня выпить?
— Доставайте, а я пока оденусь. Вы ведь знаете, где что найти.
— Как будто знаю.
Пока я одевался, я слышал, как Брет ставит на стол сифон и стаканы, а потом я услышал их голоса. Я одевался медленно, сидя на кровати. Я чувствовал себя усталым, и на душе было скверно. Брет вошла в комнату со стаканом в руке и села на кровать.
— Что с тобой, милый? Не в духе?
Она поцеловала меня в лоб.
— Ах, Брет, я так тебя люблю.
— Милый, — сказала она. Потом: — Хочешь, чтоб я отправила его?
— Нет. Он славный.
— Я пойду отправлю его.
— Нет, не надо.
— Да, да, я отправлю его.
— Нельзя же так вдруг.
— Нельзя, по-твоему? Посиди здесь. Он без ума от меня, поверь мне.
Она вышла из комнаты. Я лег ничком на кровать. Мне было очень тяжело. Я слышал, как они разговаривали, но не прислушивался. Брет вошла и села на кровать.
— Милый мой, бедненький! — Она погладила меня по голове.
— Что ты ему сказала? — Я лежал, отвернувшись. Я не хотел видеть ее.
— Послала его за шампанским. Он любит покупать шампанское. — Потом, немного погодя: — Тебе лучше, милый? Легче голове?
— Легче.
— Лежи спокойно. Он поехал на другой конец города.
— Нельзя ли нам жить вместе, Брет? Нельзя ли нам просто жить вместе?
— Не думаю. Я бы изменяла тебе направо и налево. Ты бы этого не вынес.
— Сейчас выношу ведь.
— Это другое дело. В этом я виновата, Джейк. Уж такая я уродилась.
— Нельзя ли нам уехать на время из города?
— Это ни к чему не приведет. Поедем, если хочешь. Но я не смогу спокойно жить за городом. Даже с любимым.
— Знаю.
— Это ужасно. Я думаю, можно не говорить тебе, что я тебя люблю.
— Что я тебя люблю, ты знаешь.
— Давай помолчим. Все слова впустую. Я уезжаю от тебя, да и Майкл возвращается.
— Почему ты уезжаешь?
— Так лучше для тебя. И лучше для меня.
— Когда ты едешь?
— Как можно скорее.
— Куда?
— В Сан-Себастьян.
— Нельзя ли нам поехать вместе?
— Нет. Это было бы уже совсем дико, после того как мы только что все обсудили.
— Мы ни до чего не договорились.
— Ах, ты же знаешь не хуже меня. Не упрямься, милый.
— Ну конечно, — сказал я. — Я знаю, что ты права. Просто я раскис, а когда я раскисаю, я говорю глупости.
Я сел, нагнулся, нашел свои ботинки возле кровати и надел их. Потом встал.
— Не надо так глядеть, милый.
— А как ты хочешь, чтобы я глядел?
— Ах, не ломайся. Я завтра уезжаю.
— Завтра?
— Да. Разве я не говорила? Завтра.
— Тогда пойдем выпьем. Граф сейчас вернется.
— Да, пора бы ему вернуться. Ты знаешь, замечательно, как он покупает шампанское. Для него это страшно важно.
Мы пошли в столовую. Я взял бутылку коньяка и налил Брет и себе. У дверей зазвонил колокольчик. Я пошел отворять — вернулся граф. За его спиной стоял шофер с корзиной шампанского.
— Куда поставить, сэр? — спросил граф.
— На кухню, — ответила Брет.
— Поставьте туда, Анри, — показал рукой граф. — Теперь ступайте вниз и принесите лед. — Пока корзину водворяли на место, граф стоял в дверях кухни. — Надеюсь, вино вам понравится, — сказал он. — Я знаю, что сейчас у нас в Америке редко приходится отведать хорошего вина, и не считаю себя знатоком. Но это я взял у приятеля, который занимается виноделием.
— Где только у вас нет приятелей, — сказала Брет.
— У него свои виноградники. На тысячи акров.
— Как его фамилия? — спросила Брет. — Вдова Клико?
— Нет, — ответил граф. — Мумм. Он барон.
— Это замечательно, — сказала Брет. — Мы все с титулами. Почему у вас, Джейк, нет титула?
— Уверяю вас, сэр, — граф дотронулся до моего рукава, — титул никогда не приносит пользы. Чаще всего это стоит денег.
— Ну, не знаю. Иногда это очень удобно, — сказала Брет.
— Мне это никогда никакой пользы не приносило.
— Вы не умеете им пользоваться. Мне мой титул всегда открывал огромный кредит.
— Садитесь, пожалуйста, граф, — сказал я. — Разрешите взять у вас трость.
Граф через стол, освещенный газовой лампой, смотрел на Брет. Она курила сигарету и стряхивала пепел на ковер. Увидев, что я заметил это, она сказала:
— Послушайте, Джейк, так я могу испортить ваш ковер. Дайте человеку пепельницу.
Я нашел несколько пепельниц и расставил их. Шофер принес ведро со льдом, посыпанным солью.
— Заморозьте две бутылки, Анри! — крикнул граф.
— Больше ничего не прикажете, мосье?
— Нет. Подождите внизу с машиной. — Он повернулся к Брет и ко мне. — Поедем обедать в Булонский лес?
— Как хотите, — сказала Брет. — Я лично есть не хочу.
— А я никогда не откажусь от хорошего обеда, — сказал граф.
— Принести вино, мосье? — спросил шофер.
— Да, Анри, принесите, — сказал граф. Он вынул толстый портсигар из свиной кожи и протянул его мне. — Не угодно ли настоящую американскую сигару?
— Спасибо, — сказал я. — Я докурю свою сигарету.
Он срезал кончик сигары золотой гильотинкой, висевшей на цепочке от часов.
— Я люблю, когда сигара как следует тянется, — сказал граф. — Половина сигар, которые куришь, не тянутся.
Он раскурил сигару и, попыхивая, глядел через стол на Брет.
— А когда вы получите развод, леди Эшли, у вас титула уже не будет?
— Не будет. Какая жалость.
— Нет, — сказал граф. — Вам титул не нужен. В вас и так видна порода.
— Благодарю вас. Вы очень любезны.
— Я не шучу. — Граф выпустил струю дыма. — Я ни в ком еще не видел столько породы, сколько в вас. Это в вас есть. Вот и все.
— Очень мило с вашей стороны, — сказала Брет. — Мама была бы польщена. Может быть, вы это напишете, а я пошлю ей в письме?
— Я бы и ей это сказал, — ответил граф. — Я не шучу. Я никогда не подшучиваю над людьми. Шутить над людьми — значит наживать себе врагов. Я всегда это говорю.
— Вы правы, — сказала Брет. — Вы страшно правы. Я всегда вышучиваю людей, и у меня нет ни одного друга на свете. Кроме вот Джейка.
— Над ним вы не подшучиваете.
— Вот именно.
— А может быть, все-таки, — спросил граф, — и над ним подшучиваете?
Брет взглянула на меня, и в уголках ее глаз собрались морщинки.
— Нет, — сказала она. — Над ним я не стала бы подшучивать.
— Вот видите, — сказал граф, — не подшучиваете.
— Господи, какой скучный разговор, — сказала Брет. — Не попробовать ли шампанского?
Граф наклонился и встряхнул бутылки в блестящем ведре.
— Оно еще недостаточно холодное. Вы все время пьете, дорогая. Почему вы не хотите просто поболтать?
— Я и так наболталась. Я всю себя выболтала Джейку.
— Мне бы хотелось, дорогая, послушать, как вы по-настоящему разговариваете. Когда вы говорите со мной, вы даже не кончаете фраз.
— Предоставляю вам кончать их. Пусть каждый кончает их по своему усмотрению.
— Это очень любопытный способ. — Граф наклонился и встряхнул бутылки. — Все же мне бы хотелось послушать, как вы разговариваете.
— Вот дурень, правда? — сказала Брет.
— Ну вот. — Граф вытащил бутылку из ведра. — Теперь, должно быть, холодное.
Я принес полотенце, и он насухо вытер бутылку и поднял ее.
— Я предпочитаю пить шампанское из больших бутылок. Оно лучше, но его трудно заморозить. — Он держал бутылку и смотрел на нее.
Я поставил стаканы.
— Не откупорить ли? — предложила Брет.
— Да, дорогая. Сейчас я откупорю.
Шампанское было изумительное.
— Вот это вино! — Брет подняла свой стакан. — Надо выпить за что-нибудь. «За здоровье его величества».
— Это вино слишком хорошо для тостов, дорогая. Не следует примешивать чувства к такому вину. Вкус теряется.
Стакан Брет был пуст.
— Вы должны написать книгу о винах, граф, — сказал я.
— Мистер Барнс, — ответил граф, — все, что я требую от вин, — это наслаждаться ими.
— Давайте насладимся еще немного. — Брет подставила свой стакан. Граф осторожно наполнил его.
— Пожалуйста, дорогая. Насладитесь этим медленно, а потом можете напиться.
— Что-о? Напиться?
— Дорогая, вы очаровательны, когда напьетесь.
— Вы слышите, что он говорит?
— Мистер Барнс, — граф наполнил мой стакан, — это единственная женщина из всех, кого я знавал на своем веку, которая так же очаровательна пьяная, как и трезвая.
— Вы не много, должно быть, видели на своем веку.
— Ошибаетесь, дорогая. Я очень много видел на своем веку, очень, очень много.
— Пейте и не разговаривайте, — сказала Брет. — Мы все много видели на своем веку. Не сомневаюсь, что Джейк видел ничуть не меньше вашего.
— Дорогая, я уверен, что мистер Барнс очень много видел. Не думайте, сэр, что я этого не думаю. Но я тоже много видел.
— Конечно, видели, милый, — сказала Брет. — Я просто пошутила.
— Я участвовал в семи войнах и четырех революциях, — сказал граф.
— Воевали? — спросила Брет.
— Случалось, дорогая. И был ранен стрелами. Вам приходилось видеть раны от стрел?
— Покажите.
Граф встал, расстегнул жилет и распахнул верхнюю рубашку. Он задрал нижнюю до подбородка, открыв черную грудь и могучие брюшные мышцы, вздувавшиеся в свете газовой лампы.
— Видите?
Пониже того места, где кончались ребра, было два белых бугорка.
— Посмотрите сзади, где они вышли.
Повыше поясницы было два таких же шрама, в палец толщиной.
— Ну-ну! Вот это действительно.
— Насквозь.
Граф засовывал рубашку в брюки.
— Где это вас? — спросил я.
— В Абиссинии. Мне был тогда двадцать один год.
— А что вы делали? — спросила Брет. — Вы были в армии?
— Я ездил по делам, дорогая.
— Я же вам говорила, что он свой. — Брет повернулась ко мне. — Я люблю вас, граф. Вы прелесть.
— Я счастлив, дорогая. Но только это неправда.
— Не будьте идиотом.
— Понимаете, мистер Барнс, именно потому, что я очень много пережил, я теперь могу так хорошо всем наслаждаться. Вы не согласны со мной?
— Согласен. Вполне.
— Я знаю, — сказал граф. — В этом весь секрет. Нужно найти истинные ценности.
— А с вашими ценностями никогда ничего не случается? — спросила Брет.
— Нет. Больше не случается.
— Никогда не влюбляетесь?
— Всегда, — сказал граф. — Я всегда влюблен.
— А как это отражается на ваших ценностях?
— Это входит в число моих ценностей.
— Нет у вас никаких ценностей. Вы мертвый — и больше ничего.
— Нет, дорогая. Вы неправы. Я совсем не мертвый.
Мы выпили три бутылки шампанского, и граф оставил корзину у меня на кухне. Мы пообедали в одном из ресторанов Булонского леса. Обед был хороший. Еда занимала почетное место среди ценностей графа. Как и вино. Граф был в ударе во время обеда. Брет тоже. Вечер прошел приятно.
— Куда вы хотите поехать? — спросил граф после обеда. В ресторане уже никого, кроме нас, не было. Оба официанта стояли, прислонившись к двери. Им хотелось домой.
— Можно поехать на Монмартр, — сказала Брет. — Правда, как хорошо мы провели время?
Граф сиял. Он был чрезвычайно доволен.
— Вы — милейшие люди, — сказал он. Он уже опять курил сигару. — Отчего вы не поженитесь?
— Мы хотим жить каждый по-своему, — сказал я.
— Не хотим портить друг другу карьеру, — сказала Брет. — Пойдемте. Выйдем отсюда.
— Выпейте еще коньяку, — сказал граф.
— Там выпьем.
— Нет. Выпьем здесь, здесь тихо.
— Подите вы с вашей тишиной, — сказала Брет. — Что это мужчины вечно ищут тишины?
— Мы любим тишину, — сказал граф, — как вы, дорогая, любите шум.
— Ну ладно, — сказала Брет. — Выпьем здесь.
— Гарсон! — позвал граф.
— Что прикажете?
— Какой у вас самый старый коньяк?
— Тысяча восемьсот одиннадцатого года, мосье.
— Подайте бутылку.
— Ну-ну. Зафорсил. Верните официанта, Джейк.
— Послушайте, дорогая. Старый коньяк стоит своих денег в гораздо большей степени, чем все остальные мои древности.
— У вас много древностей?
— Полон дом.
В конце концов мы поехали на Монмартр. У Зелли было тесно, дымно и шумно. Музыка резала уши. Мы с Брет танцевали. Было так тесно, что мы еле могли двигаться. Негр-барабанщик помахал Брет. Мы попали в затор и танцевали на одном месте, как раз против него.
— Как поживайт?
— Отлично.
— Это карашо.
Белые зубы так и сверкали.
— Это мой большой друг, — сказала Брет. — Изумительный барабанщик.
Музыка кончилась, и мы пошли к столику, за которым сидел граф. Потом музыка снова заиграла, и мы танцевали. Я посмотрел на графа. Он сидел за столиком и курил сигару. Музыка опять кончилась.
— Пойдем к нему.
Брет пошла было к столику. Но музыка опять заиграла, и мы снова танцевали, стиснутые толпой.
— Ты не умеешь танцевать, Джейк. Лучше всех танцует Майкл.
— Он замечательно танцует.
— У него вообще много достоинств.
— Он мне нравится, — сказал я. — Я ужасно люблю его.
— Я выйду за него замуж, — сказала Брет. — Странно, я целую неделю о нем не думала.
— А разве ты ему не пишешь?
— Нет. Никогда не пишу писем.
— Но он, конечно, пишет?
— О да! И очень хорошие письма.
— Когда вы поженитесь?
— Почем я знаю. Как только развод получу. Майкл уговаривает свою мать, чтобы она раскошелилась.
— Может быть, я могу помочь?
— Брось дурить. У его родни куча денег.
Музыка кончилась. Мы подошли к столику. Граф встал.
— Очень мило, — сказал он. — На вас было очень, очень приятно смотреть.
— А вы не танцуете, граф? — спросил я.
— Нет. Я слишком стар.
— Да бросьте, — сказала Брет.
— Дорогая, я танцевал бы, если бы это доставляло мне удовольствие. Мне доставляет удовольствие смотреть, как вы танцуете.
— Отлично, — сказала Брет. — Я еще как-нибудь потанцую для вас. Да, а где же ваш дружок Зизи?
— Вот что я вам скажу. Я помогаю ему, но я предпочитаю его не видеть.
— С ним трудно.
— Знаете, мне кажется, что из него выйдет художник. Но я лично предпочитаю не видеть его.
— Джейк тоже.
— У меня от него мурашки по спине бегают.
— Да. — Граф пожал плечами. — Нельзя знать, что из него выйдет. Но его отец был большим другом моего отца.
— Идем танцевать, — сказала Брет.
Мы танцевали. Была толкотня и давка.
— Ох, милый! — сказала Брет. — Я такая несчастная.
Я очень ясно почувствовал — как это иногда бывает, — что все это уже происходило когда-то.
— Минуту назад ты была довольна и счастлива.
Барабанщик громко запел:
— «Напрасно дважды…»
— Все это ухнуло.
— А что случилось?
— Не знаю. Мне просто скверно.
— «…….», — пропел барабанщик. Потом снова взялся за свои палочки.
— Хочешь уйти?
У меня было такое чувство, какое бывает во время кошмара, — как будто все повторяется, как будто я все это уже раз проделал и теперь должен проделать снова.
— «…….», — негромко тянул барабанщик.
— Уйдем, — сказала Брет. — Ты как?
— «…….», — громко крикнул барабанщик и ухмыльнулся Брет.
— Хорошо, — сказал я. Мы вышли из толпы.
Брет пошла в гардеробную.
— Брет хочет уйти, — сказал я графу.
Он кивнул.
— Вот как? Отлично. Возьмите машину. Я еще посижу немного, мистер Барнс.
Мы пожали друг другу руки.
— Я чудесно провел вечер, — сказал я. — Прошу вас, позвольте мне… — Я вынул бумажник.
— Бросьте, мистер Барнс, — сказал граф.
Брет, уже в манто, подошла к столику. Она поцеловала графа и положила ему руку на плечо, чтобы он не вставал. Когда мы выходили, я оглянулся в дверях, и за его столиком уже сидели три девицы. Мы сели в просторную машину. Брет сказала шоферу адрес своего отеля.
— Нет, не поднимайся, — сказала она у подъезда. Она позвонила, и двери открыли.
— Серьезно?
— Да. Пожалуйста.
— Спокойной ночи, Брет, — сказал я. — Мне очень грустно, что ты чувствуешь себя несчастной.
— Спокойной ночи, Джейк. Спокойной ночи, милый. Мы больше не увидимся. — Мы поцеловались, стоя перед дверью. Она оттолкнула меня. Мы снова поцеловались. — Не надо! — сказала Брет.
Она быстро повернулась и вошла в отель. Шофер отвез меня домой. Я дал ему двадцать франков, он поднес руку к козырьку, сказал: «Спокойной ночи, мосье» — и уехал. Я позвонил. Дверь открылась, я поднялся к себе и лег в постель.