Утром четвертого дня полета Алан пришел на завтрак в обычном мрачном настроении. Там уже были Хадкор и Дайо. Айзук опаздывала.

– А где же госпожа доктор? – поинтересовался вергиец.

– Не знаю, – в голосе Дайо скользнула тревожная нотка.

– Я здесь, – дверь распахнулась, и девушка появилась в столовой. Она сияла от счастья. – Я навещала принцессу. У нее ночью был кризис. Так вот, она очнулась! Пришла в сознание… Слава звездам!

Из всей присутствовавшей компании Айзук могла на радостях обнять только Алана, что она и сделала. Алан несказанно обрадовался известию; несколько дней пугающей неизвестности наконец разрешились хорошей новостью. На лице Хадкора он прочитал нескрываемое облегчение; Дайо сдержанно улыбнулся: в точности так, как и полагалось вергийскому аристократу.

– Теперь уже Гела будет только выздоравливать, – весело сказала Айзук, усаживаясь на свое место. – Инфекцию мы победили. Я, конечно, была уверена, что все закончится благополучно, но все же, откровенно говоря, нервничала. Но теперь уже самое страшное позади… Слава звездам!

Хадкор высокомерно усмехнулся.

– А что, атонцы обожают принцессу так же самозабвенно, как и принца?

– Это Вы о чем? – нахмурилась Айзук.

– Ну, у вас ведь там культ личности вашего принца, особенно после того, как он чуть не погиб.

Айзук отложила вилку.

– Вообще-то не просто чуть не погиб, а чуть не погиб, спасая людей, и вергийев среди них, между прочим, тоже… А вот Вы могли бы отдать жизнь за свой народ?

– Еще чего, – Хадкор передернул плечами. – Она у меня одна.

– У него тоже одна… И не надо обижать атонцев. Культ личности возможен только у нецивилизованных народов, а атонцы – цивилизованные. Никакого культа нет, а есть уважение и уверенность, что для нашего правителя самое важное – не его личные амбиции, а благополучие народа. В отличие от многих других правителей…

– Цивилизованные? Так что ж вы до сих пор живете с монархией – самой устаревшей формой правления?

– А разве имеет значение, как называется руководитель – король, президент или как-то еще? На самом деле значение имеет только его отношение к людям. Атонские короли традиционно ставят для себя интересы народа на первое место. Они живут и работают для народа, они ответственны за благоденствие нации в целом и каждого отдельного человека в частности, и считают такую работу своей первейшей обязанностью. И Рилонда такой же – он просто вкладывает в развитие и процветание родной планеты все свои силы и делает это искренне, поэтому и пользуется заслуженным уважением. А если какой-нибудь властитель относится к собственному народу презрительно, считает его толпой, не заслуживающей внимания и помехой для реализации личных интересов… Ну что ж, на уважение он вряд ли сможет рассчитывать.

– Но атонцы лишены возможности выбирать своего правителя, – вступил в разговор Дайо. – Тогда как при демократии президент – избранник народного большинства.

Айзук наклонила голову набок, и, прищурившись, посмотрела на него.

– Я вас умоляю. Избранник народного большинства? А может быть, ставленник кучки нескольких господ с толстыми кошельками и персональными планами, в которых народу отводится место бессловесной черни? И при этом, повторюсь, я вовсе не утверждаю, что демократия – плохой общественный строй. Ведь в президентском кресле теоретически вполне может оказаться порядочный, ответственный и благородный человек, вот только фактически вергийцам почему-то не очень с этим везет…

– То есть Вы утверждаете, что господин Данхар – непорядочный и безответственный руководитель? – уточнил Дайо. – Но какое право вы имеете на такие обвинения, если даже не живете на Верге?

– А я смотрю и читаю новости. У вас там сейчас очень сложная обстановка. Не для того ли господину Президенту понадобилась Декстра, чтобы отвлечь на нее внимание избирателей?

– Захватывать планету, которая не принадлежит ему ни по какому праву, не вступая в переговоры, не считаясь с намерениями других государств – вот где настоящая дикость и нецивилизованность, – добавил Алан.

– Я вижу, дискуссия плавно перетекла в область межпланетных отношений, – заметил Хадкор. – Оставим эту сферу политикам и дипломатам. А что касается обстановки на Верге – ничего необычного нет. Народ всегда не любит власть.

– Народ не любит власть тогда, когда власть не любит народ, – афористически изрекла Айзук.

Дайо улыбнулся.

– Если речь заходит о принце, господа атонцы становятся столь эмоциональны, что переспорить их невозможно.

– Поэтому мы не будем и пытаться, – подытожил Хадкор, поднимаясь. – Я очень рад выздоровлению принцессы. Всем приятного аппетита. – Он жестом подозвал к себе метрдотеля и обратился к нему. – Ужинать сегодня я буду у Эниты. К семи вечера накроете в ее каюте.

Распорядитель покорно кивнул. А у Алана замерло, заледенело сердце; руки непроизвольно сжались в кулаки. Он поскорей спрятал их под стол и уткнулся взглядом в тарелку, чтобы никто не заметил вспыхнувшей в нем ненависти…

Прошли еще два дня. Алан считал часы до прибытия на Ном; каждый сдвиг минутной стрелки отзывался в нем острым, пронзительным уколом; он словно оцепенел, внутренне застыл, боясь чувствовать, боясь дышать. Все необходимые действия, в том числе и в капитанской рубке, он совершал автоматически, словно робот, без мыслей, без ответных реакций; только в таком состоянии боль чуть-чуть утихала, переставая терзать, беспощадно изводить его. Перед внутренним взором непрерывно маячил воображаемый циферблат, мешающий видеть и ощущать реальность, однако служивший защитой, помогающей выжить. И лишь тот факт, что время не остановить и корабль с его течением неумолимо приближается к Ному, невесомо, эфемерно, где-то в глубинах подсознания осязаемый им, еще позволял ему существовать…

А Хадкор тем временем не только перестал ужинать в столовой, присылая вместо себя командира вооруженного отряда, угрюмо отслеживавшего каждое движение друзей, отчего аппетит у них пропадал начисто, но и за завтраком разговаривал с Энитой, по космофону желая «доброго утра самой прекрасной девушке во Вселенной»…

На второй день Алан не выдержал. Поздно вечером, когда, по его расчетам, Хадкор уже не мог зайти к Дайо, он постучал в каюту эйринца сам.

– Войдите, – раздалось оттуда. Алан вошел и без приглашений уселся в кресло.

– Дайо, – сказал он без всяких предисловий. – Этот ведь наверняка тебе все рассказывает. Я хочу знать, что происходит.

Дайо сочувственно улыбнулся, налил маньяри и придвинул к землянину стакан.

– Алан, ты успокойся. Ничего особенного не происходит. Ну, заходит он к ней… Периодически…

– Периодически? Да он практически уже живет у нее в каюте!

– Не преувеличивай. Во-первых, не живет, а только ужинает. А во-вторых, Энита стойко держит оборону…

– Вот об этом, пожалуйста, поподробнее.

– Гм… А ты уверен, что тебе нужна такая осведомленность?

– Абсолютно уверен!

– Ладно, ладно, не горячись, расскажу что знаю… Вчера утром господина Хадкора осенила гениальная идея – принести Эните завтрак самому, вместо официанта. Он взял на кухне поднос, отправился к ней и вошел как раз в тот момент, когда она выходила из душа, в одном халатике, как я понял по его сбивчивым описаниям, не очень плотно завязанном…

Алан вскочил.

– И это ты называешь «ничего не происходит»?!

Дайо махнул рукой.

– Сядь. Ничего и не произошло. Энита запрыгнула обратно в душевую, Хадкор удержал поднос в руках, хотя и с трудом. Разговор между ними через дверь состоялся примерно такой: Энита: «Я же велела тебе не входить без разрешения!» Хадкор: «Так я постучал, но мне никто не ответил…» Энита: «Это потому, что я была в душе! Убирайся сейчас же!»

Алан опустился обратно в кресло и схватился за голову.

– Кошмар…

– Да не переживай ты так, ну, бывает… Но на него этот случай, конечно, произвел неизгладимое впечатление. Еще полдня он ходил по кораблю, натыкаясь на все подряд, и глаза у него были большие-большие, но ничего не видели. Мне, признаться, было смешно.

– А мне вот не очень!

– К ужину он пришел в себя, а после него явился ко мне совершенно счастливый и с восторгом поведал, что ему, наконец-то, удалось нормально поговорить с Энитой. И знаешь, что ее заинтриговало?

– Что? – хмуро буркнул Алан.

– Теория Разумной Жизни. Просто он догадался в процессе извинений за утренний неудачный визит довольно изящно ввернуть фразу: «Жизнь не обязана быть такой, какой мы хотим ее видеть. Люди не обязаны быть такими, какими мы хотим их видеть.»

– Так это же Первый Постулат.

– Вот именно. И Энита сказала так же и спросила, откуда он знает Теорию, а он ответил, что интересовался ей, правда, давно, еще в школе, и изучал детально. Ну, тут она все-таки и не удержалась от подробной беседы…

– Кошмар, – безысходно повторил Алан.

– Да ничего страшного, зато сегодня он был крайне расстроен. Энита общалась холодно и напала на него с вопросом, что лично он, в независимости от мнения отца, думает о захвате Декстры и гибели номийцев. Он растерялся, потому что до сих пор ничего об этом не думал. Она язвительно осведомилась, есть ли у него вообще свое мнение…

Алан слабо улыбнулся.

– Словом, я же говорил, что оборону она держит. И убежден – тебе не о чем волноваться. Но знаешь, Алан, наблюдая за всей этой историей, я все больше задумываюсь…

– О чем?

– О том, что любовь, кажется, и в самом деле меняет людей… Сегодня вечером, за полчаса до тебя, он был здесь. И изрек так печально буквально следующее: «Я теперь знаю, что такое любовь. Оказывается, это просто. Это когда тебя начинает интересовать, чем живет и что чувствует другой человек точно так же, как то, чем живешь и что чувствуешь ты сам. Иногда даже больше…» Ничего подобного я от него не ожидал услышать. И вообще, мне начинает представляться, что в глубине души, очень глубоко, он вовсе не такое чудовище, каким кажется. Что весь его замшелый эгоизм, чванство, высокомерие постепенно начинают отваливаться, как заскорузлые струпья, и под ними обнажается что-то действительно чистое и даже трепетное…

Алан раздосадовано хмыкнул.

– А что, другого способа обнажить свою трепетную душу, кроме как от чувств к моей – заметь, моей! – девушке, нет?

Дайо задумчиво улыбнулся.

– Алан, я знаю, тебе очень тяжело… Но понимаешь, ведь мужество не всегда означает способность отстаивать что-то, бороться… Терпеть свою личную боль ради счастья других людей – это не меньшее, а, пожалуй, даже большее мужество… И в этом смысле и Рилонда, и ты – вы оба меня восхищаете. Это далеко не каждому по силам…

– Спасибо, конечно, – горько усмехнулся Алан. – Только я никому не пожелаю такого вот мужества.

Однако слова Дайо были ему приятны; ощущение теплой дружеской поддержки ободрило и укрепило его. Той ночью ему даже удалось заснуть и проспать несколько часов.

До прибытия на Ном оставалось два дня.