Энн лежала на кровати лицом к окну, выходящему во двор гостиницы. До нее доносилось журчание бегущей воды, но этот звук не раздражал ее, а, напротив, помогал избавиться от чувства одиночества. Во дворе происходило какое-то движение, но это не тревожило девушку, поскольку достать до ее окна было не так-то просто.

Все еще стояла жара.

Выключив свет, Энн открыла окно. Но, наверное, этого не следовало делать. Назойливое гудение москитов стало громче. Этот гул и воспоминания о том, что она пережила днем, не давали ей спать.

Сейчас все происшедшее возникало в памяти. Перед глазами стоял поток густой темной крови умирающего человека. Она понимала, что вспоминать об этом абсурдно, но ничего не могла с собой поделать. Вожди арабских племен, сам принц, его испуганное лицо, человек в сером костюме, его падение — она была уверена, что никогда этого не забудет.

Она видела, как бежал испуганный «ребенок». Гордиться самообладанием не приходилось: как только они выбрались из толпы и вошли в кафе, там, в галерее, она чуть не лишилась сознания. Джим Барнетт почти втащил ее туда, заставив выпить глоток бренди. Она боялась, что ему будет неловко из-за той сцены, которую она устроила, но он оказался на высоте. А эта попытка ограбить его по пути в гостиницу! Воспоминания о том, что происходило на площади, жара и переживания подействовали на нее, и она почувствовала невыносимую головную боль. Вернувшись в свой номер, она сняла платье и прилегла в затененной комнате. Теперь она чувствовала себя значительно лучше.

Джим ушел на встречу со своими деловыми друзьями.

Энн знала: ему хотелось, чтобы она выпила с ним, прежде чем он уйдет, но в то же время он боялся показаться слишком назойливым. Он не хотел, чтобы девушка подумала, что он стремится встать на слишком дружескую ногу с ней. Он был ей симпатичен, но поразил своей словоохотливостью, когда три дня назад впервые заговорил с ней в вестибюле гостиницы. С тех пор он стал опекать ее, причем значительно упорнее, чем ей бы хотелось. Она приехала в Милан не для того, чтобы превратиться в дурочку под покровительством этого английского ухажера.

Но он ей, несомненно, нравился.

«Вернулся ли он?» — подумала Энн. Ее дорожные часы со светящимся циферблатом показывали, что уже далеко за полночь. Было это поздно или рано для Милана? Она не знала и до сегодняшнего дня не думала об этом. Она не думала бы и сейчас, если бы не какое-то беспокойство — смутное опасение, которое она не могла себе объяснить. Она пыталась заснуть, но не могла; очевидно, сказывался длительный дневной отдых. Чувство тревоги не пропадало.

Было очень жарко и душно.

Девушка встала и медленно прошлась по комнате. Появилась какая-то иллюзия прохлады. Вода в фонтане продолжала журчать. Она подошла к окну. Лишь одна лампа освещала двор — над арочным входом, напротив ее окна на расстоянии сорока футов. При свете ее Энн смогла различить столы, стулья и большие зонты. Там можно было пообедать, и именно там она сидела за столиком, когда Джим впервые присоединился к ней.

«Вернулся ли он?»

Джим сказал, что окно его номера тоже выходит во дворик. Она была уверена, что он пытался узнать, где ее комната, и не показывалась в окне. Потом она сама над собой смеялась. Если он действительно хотел это узнать, то сотня лир дежурному все бы мгновенно решила.

Будет ли он завтра таким же внимательным? Или с него уже хватило? Любопытно, но теперь, когда она думала, что отвадила его, он стал интересовать ее еще больше. Какие усталые ясные карие глаза!

Напротив вспыхнул свет.

Он четко высветил окно, ставни которого тоже были открыты. Очевидно, не одна Энн решила, что духота страшнее москитов. Радуясь, что появилось что-то отвлекающее ее внимание, она принялась наблюдать за окном, в глубине души надеясь, что там может быть Джим. Если так, то пришел он только что или его тоже мучила бессонница?

Прежде всего она увидела тень, а затем Джима Барнетта. Ошибки быть не могло. Высокий, с длинным лицом, горбоносый, с сигаретой в уголке рта, он находился в другом конце комнаты, двигаясь от двери, и было непонятно, зачем он подходил к окну. Но он приближался. Энн никак не могла решить: надо ли ей оставаться у окна, чтобы он ее увидел? Наконец решила, что не стоит, но задержалась немного, наблюдая за ним.

Джим зевнул.

Энн улыбнулась, глядя, как он похлопал себя по рту, отвел руку и опять глубоко зевнул. Внезапно он быстро обернулся, явно чем-то напуганный.

«Что такое?»

Энн увидела, как какой-то человек бросился на Джима, увидела блеск ножа и закричала…

Выйдя из лифта в отеле «Муччи», Джим Барнетт немного замешкался. Когда дверцы лифта автоматически закрылись, он посмотрел в сторону ярко освещенного прохода к номеру двадцать три. Его комната находилась в противоположном конце, но Энн Пеглер жила именно там, куда он смотрел.

«Интересно, как она себя чувствует?»

Он тихонько усмехнулся и покраснел. Его охватило возбуждение. Ему захотелось с кем-нибудь поговорить — не важно с кем.

Энн умела слушать. Чудесное маленькое создание, которому по собственному признанию, исполнилось двадцать три. Но он не удивился бы, если узнал, что на самом деле ей около девятнадцати. В ней были свежесть и какая-то наивность, которые напоминали ему сестру в двадцать лет. Но Гризельда давно миновала этот опасный возраст.

Может быть, он и неправ в отношении Энн. Встречаются же такие на первый взгляд робкие девицы, которые на деле столь же решительны, как их более зрелые подруги. Она сказала, что приехала одна. Подруга, с которой она собиралась в течение трех недель путешествовать по Италии, в последний момент заболела. Удивляться тому, что девушка решила отправиться одна, не приходилось: в ней чувствовалась тяга к независимости, и даже более того — упрямство. Джим надеялся, что ей не очень надоело его общество, что он не слишком назойливо проявлял свою симпатию и пожимал ей руки.

Эта мысль заставила его снова усмехнуться.

Она выглядела больной, когда ушла к себе в комнату, такой же, как тогда, когда произошло покушение. Полковник Ягуни, близкий друг и советник молодого принца Асира, умер почти мгновенно, до того, как прибыл доктор. У принца не было ни царапины. Никто не сомневался, что, заслонив принца, Ягуни спас ему жизнь.

Так говорили в Милане.

А значит, и во всем мире, поскольку в каждой газете сообщения об этом печатались под крупными заголовками.

Барнетт начал расхаживать по коридору.

Он ничего не видел и не слышал. Он чувствовал приятную усталость: ужин и вино были достойны королевского приема — и он отлично провел время. Просто чудесно. Это было как раз то, чего он хотел, а теперь он мог поспать в свое удовольствие, не заботясь ни о чем.

Стоит ли зайти к Энн? Легкий стук не разбудил бы ее, а если она не спала, то, возможно, обрадовалась бы визиту. Может быть…

«Зайти или нет…»

— Нет, — произнес он решительно и поспешил в свою комнату.

Вставляя ключ, он не думал, что в комнате кто-то есть. Свет не горел, тишину нарушало только легкое журчание фонтана. На темной стене четко выделялось открытое окно. Джим включил свет и прошел к окну. Он знал, что окно комнаты Энн находится почти напротив, но не был уверен, что девушка знает, где его окно. Говорят: «в тихом омуте…». Если она расположена к нему и достаточно уступчива, можно было бы провести два-три чудесных дня. Потом она вернется назад в Англию, а он, вероятно, поедет дальше в Рим.

В какой-то момент ему показалось, что он видит в окне напротив очертания девичьей фигуры. Позевывая и похлопывая себя по рту, он притворился, что ничего не заметил и подошел ближе. В сорок два это, конечно, было смешно, но сердце билось чаще. Если она стояла там, надеясь его увидеть…

«Дурак!»

Сделав еще шаг, он услышал позади какой-то звук и резко обернулся.

То, что он увидел, заставило его мгновенно забыть о девушке: молодой парень приближался к нему, зажав в поднятой руке блестящий нож. Джим уже видел его раньше, и тогда этот человек вел себя так же, как сейчас. Он не был

готов к нападению и, неловко размахнувшись, потерял равновесие.

Парень пригнулся и ударил Барнетта ножом.

Барнетт сразу понял, что все кончено. Его агония началась еще до того, как он почувствовал раскаленную боль, проникшую в его тело вместе с лезвием. Он беспомощно застонал и начал падать, дико, но бесполезно размахивая кулаками. Он попытался удержаться, зажав руками рану, из которой теплым потоком текла кровь. Последнего удара — между ребер, оборвавшего его жизнь, он не почувствовал.