50
Берлин, Пренцлауэр-Берг, 4 ноября 1989 года
Хауссер поморгал. Он проснулся. Услышал сирены и почувствовал, что его что-то душит. Он попытался высвободиться, но врач из «скорой помощи» велел лежать тихо. У Хауссера не было сил сопротивляться. Он смирился и позволил закрепить на шее шину. Дал уложить свою руку в лубок и продеть в перекинутую через плечо петлю. Ему сделали укол морфина, и он провалился в накатившую тьму. Боль погрузила его в тревожные сны, пока в приоткрытые веки не брызнул резкий свет, тут он проснулся. Во рту пересохло. Тело не слушалось. Не сразу он понял, что лежит на больничной кровати. У окна стоял врач, он закрывал жалюзи. Хауссер попытался встать, но боль не позволила ему подняться. Он ощутил воротник на шее, повязки на груди, на бедре, на правой руке и на голове. Он словно превратился в мумию.
– Где я?
Врач обернулся. Щетина на щеках и усталый взгляд говорили о том, что он кончает ночную смену.
– Вы проснулись. Неплохо, учитывая, сколько в вас влили морфина.
– Который час?
Врач посмотрел на часы:
– Половина первого.
– Помогите мне встать.
Врач подошел к кровати:
– Спокойно! У вас открытый перелом черепа с громадной гематомой. Мы все утро выкачивали из вашего черепа лишнюю жидкость. Я видел пациентов, которых переехал поезд, у них было меньше травм, чем у вас. Это чудо, что вы еще живы.
– Чудо будет, если вы не поможете мне встать и останетесь после этого на работе. Вы вообще знаете, кто я такой?
– Полковник Эрхард Хауссер из службы госбезопасности, я видел ваше удостоверение. – Врач наклонился над ним и тихим голосом добавил: – Если бы я не давал клятву Гиппократа, то оставил бы жидкость у вас в черепе давить на мозг, чтобы вы превратились в овощ. Желаю скорейшего выздоровления!
С этими словами врач скрылся за дверью.
Хауссер закрыл глаза. Надо разыскать Мюллера. Чтобы тот арестовал Мидаса. Отправить его сразу в ящик. Немедленно найти телефон. Главное – сосредоточиться. Делать все постепенно, шаг за шагом. Надо подняться с кровати. Когда встану, то смогу и одеться. А одевшись, можно дойти до поста, на котором дежурит сестра и воспользоваться ее телефоном.
На то, чтобы одеться, у Хауссера ушло полтора часа. Он не стал снимать больничную рубашку. Несмотря на большую дозу морфина, тело было еще в шоковом состоянии, Хауссера трясло как в лихорадке.
– Позвоните… по этому номеру… в службу безопасности.
Молодая сестричка за барьером испуганно подняла на него глаза. Он сунул ей через стол записку и служебное удостоверение; заглянув в него, она обомлела. Она торопливо сняла трубку и набрала номер:
– Там… там не отвечают.
– Это номер службы безопасности… Кто-нибудь обязательно снимет трубку… Попробуйте еще раз.
Сестра снова набрала номер, и опять безуспешно.
– Туда сейчас названивает полгорода, это из-за демонстрации. Наверное, поэтому. Помочь вам дойти до палаты?
– Вызовите мне такси!
Под возмущенные протесты врачей травматологического отделения Хауссер в конце концов добился, чтобы его выписали и переправили в заказанное такси, – старенькая «Волга-24» уже стояла у подъезда.
По пути в центр шофер то и дело поглядывал в зеркало заднего вида, словно проверяя, жив ли там еще странный пассажир. По мере приближения к Александерплац движение все замедлялось и под конец совсем заглохло в пробке. Хауссер выглянул в боковое окно. Вся мостовая кишела народом, люди ходили среди машин.
– Что происходит? – спросил Хауссер.
– Демонстрация. Все идут на Александерплац. Прямо светопреставление! Говорят, вышло миллион человек, а народу все прибывает. Там собралось все партийное руководство. Наверное, пытаются как-то пережить бурю.
– Пускай их пытаются…
Голова болела все сильнее, а сквозь головную боль слышались звуки расстроенного рояля и голос Лу Рида, монотонно выводящий «Perfect Day». Хауссер не мог бы сказать, откуда доносится песня: звучит ли она из радио или рождается у него в голове.
Под вечер они наконец подъехали к главному подъезду управления. Чугунная решетка ворот была закрыта, а за ней стояло четверо караульных с автоматами наперевес. Таксист помог Хауссеру выбраться из машины, у ворот он предъявил дежурному свое удостоверение, его впустили. На машине его подвезли к корпусу семь и проводили на второй этаж. Переступив порог, Хауссер тотчас же услышал шипящий шорох работающей машины для уничтожения документов. Группа сотрудников еле успевала загружать в четыре машины пачки бумаг. Вокруг громоздились горы бумажного конфетти. Словно наступил Судный день. Дотащившись до кабинета Штрауса, Хауссер постучал в дверь, прежде чем войти.
В кабинете его встретил Мюллер. Он вытаскивал документы из архивного шкафа и грузил их на тележку. Штрауса не было видно на месте.
– Что с вами случилось? С вами все в порядке? – спросил Мюллер.
– Сам видишь, что нет. Что ты делаешь в кабинете Штрауса?
– Подчищаю. Нам велено скрыться и не высовываться – таков приказ из Дома номер один.
– Из-за каких-то там демонстрантов в центре города?
– Демонстранты дело десятое. Главное, что там все руководство. Включая самого Вольфа. Я видел его по телевизору, он говорил об открытости и свободе собраний. – Мюллер не мог удержаться от усмешки.
Хауссер прислонился к стене:
– Маркус Вольф? Сам Маркус?
Мюллер кивнул.
Хауссер сел на диван:
– И Штраус там?
– Штраус ушел в отпуск. В бессрочный.
– Он арестован?
Мюллер засмеялся:
– Нет. Бежал в Венгрию, ну а оттуда, думаю, еще подальше. Кстати, вместе со Шрёдером и какими-то танцовщицами. Жену и детей этот старый козел бросил здесь. Коньячного драже? – Он взял со стола вазочку и протянул Хауссеру.
Хауссер мотнул головой и тут же его резанула боль.
– Надо арестовать Мидаса. Это его рук дело, – сказал он, указывая на себя.
– Мне казалось, вы хотите, чтобы он бежал из страны.
– Правильно, хотел. Но похоже, время упущено. Сейчас я уже больше не могу откладывать, пора поместить его в Хоэншёнхаузен.
– К сожалению, аресты приостановлены. Такая директива поступила из Дома номер один.
– Что это, черт возьми, значит? Я хочу, чтобы он сегодня же ночью был в ящике.
Мюллер молча опустил глаза.
– Мюллер! Ты понял, что я сказал?
– Да. Но это невозможно. Я съездил с кузнецом в Хоэншёнхаузен, и мы разобрали ящик.
– Что вы сделали?
– Затем он разрезал двери и вывез их на свалку.
– Ты велел кузнецу разломать мой ящик?
– Он мастер своего дела. Так что – да. Мы не можем оставлять после себя улики, Хауссер. Тем более такие. В ближайшие дни нас сметут. – Мюллер кивнул на окно, как будто ждал этого в буквальном смысле. – А к тому времени я не хочу, чтобы меня застали здесь. – Он осторожно улыбнулся Хауссеру, но тот был погружен в собственные мрачные мысли. – Я знаю, где вы держите абсент. Хотите, принесу?
– Да, Мюллер, спасибо.
В голове снова заиграл рояль и запел Лу Рид.
Спустя несколько минут Хауссер уже пригубил бокал с абсентом. Из уголка рта у него текла струйка крови; попав в прозрачную жидкость, она заклубилась там пурпурным облаком. Кто-то за все это поплатится!
