Глава третья
в которой помощь не успевает прийти
Шли третьи местные сутки нашего пребывания на этой далёкой планете. Вечерело. Я с чувством выполненного долга восседала прямо на грузовом трапе (точнее, одном из: всего шлюзов было четыре, и по необходимости корабль садился на нужный бок), любуясь пейзажем и наслаждаясь живой лесной тишиной.
Ремонт второго двигателя был закончен буквально час назад, и я решила позволить себе передышку до завтрашнего дня. Настроение было приподнятым, потому что жизненно важные работы закончились и при необходимости мы вполне могли уже дать дёру с этой гостеприимной планеты. Меня согревало чувство заслуженной гордости: если один из «факелов» задело едва — едва, то со вторым пришлось повозиться, но я в итоге всё же справилась. Что называется, сдала экзамен в полевых условиях, дед Ефим мной бы гордился. Но в отсутствие старшего механика оставалось довольствоваться похвалами остальных членов экипажа.
Удирать мы пока не спешили, но и за пределы корабля старались не выходить, не говоря уже о том, чтобы углубляться в лес и заниматься поисками пропавшей экспедиции. Это не помощь терпящему бедствие кораблю в открытом космосе, это действия в условиях, в которых не ориентировался никто из нас. И с куда большей вероятностью мы не то что никому не помогли бы, но ещё и сами пропали.
Василич с дядей вчера ещё раз слетали на базу, чтобы снова связаться с Землёй (наша «Выпь» опять показывала характер, а мне пока было не до неё), но там всё было без изменений, никто не возвращался и спрашивать с нас за пропажу профессора и ценного оборудования не спешил. Прихваченное второпях запасливыми мужчинами оборудование, кстати, мы вернули, несмотря на мою жадность: кое от чего особенно ценного я бы не отказалась. А всяческие расходные материалы решили экспроприировать. Вот когда прилетят компетентные органы, тогда и отчитаемся. Если им будет дело до нашей мелкой кражи.
Всё-таки, замечательное место — лес. Особенно, когда живёшь в корабле и не так уж часто видишь что-то кроме его светло — серых стен. После долгих перелётов без высадок на такие вот тихие удалённые планеты в первый момент даже накатывает лёгкий приступ агорафобии. Правда, сейчас я была от этого избавлена: налюбовалась на Лауре, а здесь пространство было значительно более закрытым из-за густоты леса.
В частом подлеске и днём загадочно шевелились бесформенные тени, а сейчас они ещё уплотнились, и всё казалось, что под каждым кустом сидит какой-то зверёк и наблюдает за нами. Правда, страшно не было, не чувствовалось никакой враждебности. Да и что с нами может случиться под прикрытием силового поля корабля? Мы, собственно, из-за него и сидели на трапе: от корпуса до границы защиты было всего метра три.
Мы — это я и примкнувший в качестве охраны и компании Василич. Штурман что-то читал с бика (благо, внешнее освещение для этого не требовалось), а я тихонько играла, периодически замолкая и вслушиваясь в лес. Из всего экипажа Рыков относился к моей музыке с наибольшей симпатией и с удовольствием пользовался возможностью послушать.
Перекличка каких-то зверьков или птиц — кто знает, к какому виду относятся местные обитатели, ни разу не подошедшие к нам на расстояние, достаточное для внимательного изучения, — неожиданно создавала ощущение домашнего уюта. Я не могла объяснить, как это связано, но общее впечатление от такого звукового фона было как от мурлыканья кошки.
Уже опустились сумерки, когда среди подлеска вдруг мелькнул смутный силуэт существа, несколько более крупного, чем готовящиеся ко сну зверюшки, но явно значительно меньшего, чем давешний пегас. Я насторожилась, вглядываясь в полумрак. Показалось?
Силуэт мелькнул ещё раз, уже ближе; зыбкий, яркой белизной выделяющийся на фоне окружающего мрака и даже как будто слегка мерцающий.
— Василич, — тихонько позвала я. — У меня галлюцинации, или там в самом деле кто-то есть?
Мужчина, до сих пор лежавший на спине, закинув руки за голову, приподнялся и, сощурившись, вгляделся в сумерки.
— Где?
— Вон там сейчас было… ой! Оно сюда идёт! — шёпотом ахнула я, потому что силуэт приблизился ещё и наконец стал вполне различим среди ветвей. — Это что, привидение?!
На киношно — мифический призрак существо было похоже сильнее всего. Человекообразная фигура в белом балахонистом одеянии плавно скользила среди ветвей, кажется, совсем не тревожа листву. Выглядело в самом деле жутковато, и если бы я была одна, давно бы уже убежала в корабль. Но сейчас я заразилась от Василича невозмутимостью, и наблюдала за приближением непонятного существа почти спокойно, с опасливым любопытством.
— Баба, — через несколько секунд сообщил штурман, щурясь и вглядываясь в привидение. — Точно, баба! Борь, тут похоже кто-то из блудных учёных объявился. Ну, или то, что их заблудило, — сообщил он по корабельной связи.
Ответа дяди я не слышала, но приказа срочно отступать не было. Или Василич его просто проигнорировал?
Фигура тем временем ещё приблизилась, и уже я сама сумела различить то, что понял мужчина несколькими секундами ранее. Это действительно была женщина или что-то на неё похожее, одетая в длинное белое платье, подол которого волочился по траве. Длинные светлые волосы волной спадали до талии; или это всё-таки был какой-то платок?
Двигалась она размеренно, неторопливо и целенаправленно, и целью её явно были мы. Даже несмотря на присутствие моральной поддержки в виде Василича, наблюдать за этим было чем дальше, тем жутче, и сгущающаяся темнота лишь усиливала впечатление. По спине пробежали мелкие мурашки, и я рефлекторно прижала к себе скрипку, зябко поёжившись.
Умом я понимала, что мне ничего не грозит, я под защитой, совсем рядом есть ещё и дядя Боря, который сейчас наверняка придёт и во всём разберётся. Но то умом, а где-то внутри шевелился иррациональный потусторонний страх. Белая фигура на чёрном фоне, надвигающаяся медленно и неотвратимо, как сама смерть, вызывала из подсознания какие-то совсем старые смутные образы, записанные туда в глубокой древности. И хотя явной угрозы от ночной гостьи не исходило, всё равно было здорово не по себе.
Она молча подошла совсем близко, остановилась у самой границы силового поля, выглядящей как слегка мутноватая плёнка мыльного пузыря, и, судя по движению головы, окинула взглядом корабль. У меня немного отлегло от сердца: преодолеть защиту незнакомка явно не могла.
— Что тут у вас… опа! — раздался за нашими спинами голос дяди Бори, и незнакомка тут же перевела на него взгляд. — Добрый вечер.
— Тёмной ночи, — мягко откликнулась гостья. Спокойно, совершенно без акцента, и мы со штурманом озадаченно переглянулись. Речь-то была понятна, а вот голос — очень странный; журчащий, очень музыкальный и совершенно неестественный. — А я всё ждала, когда хозяева догадаются проявить вежливость, — заметила она.
— Хозяева первые вежливость проявляют, когда гости званые, — отозвался дядя, останавливаясь рядом с нами и не спеша бросаться навстречу странной особе и отключать защитное поле. Надо ли говорить, что я полностью одобряла такой подход!
— Званые? — голос женщины раздражённо звякнул. То есть, натурально — звякнул, парой звуков сорвавшись на фальцет. Я с сомнением покосилась на скрипку в руках, не она ли этот звук издала. Потому что скрипка такое умела, а вот от живых людей я подобного прежде не слышала. С другой стороны, кто поручится, что эта особа — живая? Может, она вообще робот. Или голограмма. Хотя нет, была бы голограммой — наверняка не остановилась бы перед защитой. — Вы набросились на безобидное существо, и должны быть благодарны, что я пришла к вам пока лишь для разговора, а не для священной мести!
Мы с Василичем снова переглянулись и он тихонько присвистнул, намёком обозначив более прямолинейное и грубое «ку — ку». Я мысленно согласилась.
— А безобидное существо — это…? — уточнил тем временем наш капитан.
— Элладригон! — торжественно и непонятно отозвалась она.
— Простите? — растерянно переспросил дядя. — Это латинское название?
— Это имя, — раздражённо огрызнулась незнакомка.
— А — а, так это была ваша лошадь! — догадалась я.
— Лошадь?! — ледяным тоном уточнила она. — Благородного пегаса назвать лошадью, это… Впрочем, что с вас, обезьян, взять!
— Мы готовы компенсировать нанесённый ущерб, это получилось не со зла, а по нелепой случайности, — нашёлся дядя Боря, и собеседница несколько смягчилась.
— Будет достаточно просто извинений.
— Перед вами или перед ло… Элладригоном? — не утерпела я. Василич покосился на меня насмешливо, но незнакомке вопрос неожиданно понравился.
— Я ему передам, дитя, — благосклонно кивнула она.
— Тогда извините, я не нарочно. Просто он очень неожиданно появился, и я испугалась, — честно проговорила я. Не сказала бы, что мне было так уж стыдно перед напугавшей меня до истерики лошадью (тем более, пострадало по большей части её самолюбие), но объяснять это странной хозяйке крылатого коня явно было бессмысленно.
— Что ж, я тебя прощаю, дитя, — проявила великодушие гостья.
— С вашим пегасом мы заочно познакомились, а как зовут вас? — полюбопытствовал Василич. — Это вот Алёна, я Евгений, а это Борис.
— Какие сложные и резкие у вас имена, — качнула головой та. — Меня зовут Дунивиэль, Светлая Владычица.
Судя по тону гостьи, все слова явно должны были писаться с большой буквы. С очень большой буквы. Я бы даже сказала, с самой большой буквы.
— Так и зовут? — растерянно кашлянув, уточнил капитан. — А Владычица чего, если не секрет?
— Этого леса, конечно! — пояснила она с таким видом, будто вопрос был ужасно неприличным.
— Кхм. Вот оно что! — медленно кивнул дядя.
Не знаю, до чего бы мы договорились в итоге, но в этот момент вслед за дядей Борей подтянулся наш профессор. За прошедшие дни он вполне прижился, чувствовал себя как дома и совершенно не обижался ни на постоянный контроль, ни на запертую на ночь дверь. Да и вообще он оказался на редкость необременительным гостем: проявлял похвальную аккуратность и ненавязчивость, с замечаниями ни к кому не лез, ел с аппетитом. За его судьбу мы переживали вполне искренне и очень надеялись, что на Земле ему смогут помочь с восстановлением собственной личности.
— Дунечка! — обрадовался он при виде Светлой Владычицы. — Милочка, а вы уже подготовили отчёт?
— Я не Дунечка! — взвизгнула она, отчего мужчины поморщились, а я обхватила голову руками, закрывая заодно уши. Пронзительный звук ввинтился в уши, отозвавшись болью в голове, будто её прожгли насквозь от уха до уха. — Я Дунивиэль! Светлая Владычица Леса! — гневно топнув ногой.
— Дунечка, милая, да хоть всей планеты, но отчёт всё-таки будьте добры подготовить, а то Лариса Ивановна с Вадиком выбьются из графика, — со всё той же блаженной улыбкой, полностью проигнорировав возмущение собеседницы, повторил Кузнецов.
— Пойдём-ка, профессор, мы с тобой чаю попьём, — первым среагировал Василич, поднимаясь на ноги и приятельски обнимая того за плечи. Профессор традиционно не стал возражать и позволил увести себя в корабль, а дядя Боря обратился к пышущей гневом гостье.
— Простите великодушно, о, Светлая Владычица, этого мужчину, он стар и болен. Не соблаговолите ли вы осенить светом своей красоты нашу скромную обитель, почтив её своим присутствием. И испить с нами росы, наполненной солнечным светом, — с каменным лицом проговорил он, удостоившись от меня очень подозрительного взгляда. Уж не рехнулся ли наш капитан заодно с гостями?!
— Приятно слышать достойную речь достойного мужа, — тут же смягчилась Дунивиэль (или всё-таки Дуня?). — Я с удовольствием приму ваше предложение, досточтимый Борис. Только мне не хотелось бы разрушать ваш защитный контур, не могли бы вы его убрать?
— А, да, сию секунду.
— Дядь Борь… — громким шёпотом начала я, с трудом борясь с подступающей паникой и прикидывая, что делать, если это заразно, и наш капитан действительно подхватил что-то от гостей.
— Потом объясню, — тихо отозвался он, качнув головой, и галантно предложил даме локоть. — Прошу!
Они двинулись в глубь корабля, а я, не забыв закрыть за собой шлюз и поднять трап, поспешила следом. Вот чего никогда не подозревала в дяде, так это наличия подобных ораторских талантов. Где он такого нахватался вообще?!
При ярком свете Владычица Дунечка выглядела более чем странно, даже жутковато. Непропорционально большие голубые глаза, неестественно яркие золотые волосы, странные черты лица, длинные заострённые кверху уши. При виде этих ушей в памяти шевельнулось что-то смутное, но я так и не вспомнила точно. Кажется, наша гостья напоминала какого-то сказочного персонажа из той же глубины веков, что и пегас. Уши, уши… С ушами у меня ассоциировалось странное имя «Иа — иа», но я уж тем более не сумела вспомнить, где его слышала. По — моему, это было в совсем уж далёком детстве.
Помимо внешности, эта Дульсинея ещё и двигалась так, что хотелось чем-нибудь вооружиться для самообороны. Быстро, неестественно плавно и точно; как какой-то идеально отлаженный механизм, но отнюдь не живое существо.
Профессора Василич упрятал в каюту, так что конфликтов удалось избежать, хотя и без этого вечер получился очень странным. Гостья за милую душу уплетала тётины тефтельки с гарниром, при этом вдохновенно рассуждая о том, как чудесно живёт её прекрасный бессмертный народ среди девственных лесов, питаясь буквально солнечным светом и цветочным нектаром. На вопросы она отвечала уверенно и с удовольствием, но несла полный бред. Утверждала, что к учёным никакого отношения не имеет, и вообще является чистокровной представительницей древнего мудрого народа эльфов.
На этом слове у меня в голове всё-таки щёлкнуло, и картинка сложилась. Я вспомнила, что ещё до Затмения существовала религия, адепты которой поклонялись вот этим существам. Кажется, назывались они толкиенисты, по имени человека, которого считали своим пророком. Потом, кажется, религия эта раскололась на ортодоксальную ветку и «либеральную», которая о Перворождённых отзывалась гораздо более вольно. Некоторые их истории я даже когда-то читала, они замечательно шли в качестве развлекательной литературы.
Общался с ней в основном дядя Боря, проявляя чудеса словесной эквилибристики; мы все, включая его жену, диву давались.
Тётя Ада в это время по собственной инициативе украдкой выдернула у Владычицы волосок, и через некоторое время вернулась из медотсека в глубокой задумчивости. Мы едва дождались, когда гостье надоест рассказывать сказки и она начнёт зевать, интеллигентно прикрывая рот узкой ладошкой с кукольно — ровными пальчиками. Подозреваю, в конце концов тётя всё-таки не выдержала и добавила ей в чай какое-то снотворное.
Дунивиэль великодушно согласилась остаться на ночь у нас на борту и была сопровождена в каюту, а потом мы привычным составом собрались на военный совет.
— Боренька, скажи-ка, дружочек, и почему я от тебя прежде таких сладких речей не слышала? — подозрительно поинтересовалась тётя Ада.
— Ну, ты же не душевно больная, правда? — поморщился капитан. — Да я… в общем, был у нас второй пилот, в эту же сторону углублённый, — он демонстративно покрутил пальцем у виска. — Тоже вот так изъяснялся. До чего прилипчивый говор — словами не передать! У нас весь экипаж через месяц так разговаривал, пока капитан не нашёл замену.
— Мама Ада, а что анализ-то показал?! — братец задал самый интересный вопрос, и о талантах дяди Бори присутствующие временно забыли.
— В том-то и дело, что анализ показал нормального человека. Так что вот эти уши, — она приставила ладони к голове на манер заячьих ушей, — и всё прочее может быть только какой-нибудь сложной пластикой. Чтобы понять, какой именно, надо провести подробную диагностику. Но мне совершенно непонятно, зачем бы ей такое понадобилось и кто мог с ней это сделать?
— Так, может, сама? — предположила я. — Мы же не знаем, как она выглядела. Вдруг она фанатичка, и сама себя так изуродовала? Профессор-то её узнал, значит — не удивился. Хотя я, честно говоря, всё равно не понимаю, как она умудряется двигаться вот так… бр — р, натурально — робот! Может, у неё там внутри какие-нибудь части организма тоже заменены на протезы?
— Всякое может быть, — развела руками тётя.
— М — да, любите вы, женщины, себя уродовать во имя сомнительной красоты, — насмешливо заметил, качнув головой, штурман.
— Просто юные наивные девочки пытаются понравиться привередливым мужчинам. Это с возрастом, и то не ко всем приходит осознание, что красота — это чистота и здоровье, а всё остальное зависит от умения себя подать, — возразила мудрая капитанская жена.
— Вот тут, Адочка, позволь не согласиться, — возразил Василич. — Это…
— Ладно, как минимум одно мы выяснили: обитатели базы живы, просто они оттуда разбрелись. Потому что коллективно тронулись умом, — капитан оборвал философский диспут в зародыше. — Могли они «утомиться» до такого состояния естественным путём, или это какое-то стороннее воздействие?
— Я, конечно, не психиатр, но… Иногда больной может, как это называется, «индуцировать» впечатлительных окружающих. Но не думаю, что здесь именно тот случай. Если я не ошибаюсь, при подобном развитии ситуации больной убеждает здорового в реальности собственного бреда. То есть, наверное, они бы тогда все бродили по лесу, изображая мифических созданий. А у профессора, как говорит молодёжь, «кора треснула» совсем в другом месте, — задумчиво проговорила наш бортовой врач.
— То есть, всё-таки внешнее воздействие. — Дядя Боря медленно кивнул. — Как бы нам с ними заодно не вляпаться!
— Может, это они сами доизучались? — предположил Ваня. — Типа, неудачный эксперимент, и всё такое.
— Знать бы ещё, какие эксперименты и над чем они ставили! Мы с Василичем пытались найти какие-нибудь записи, но там всё зашифровано. Решили глубже не лезть; вдруг дело секретное, и нам за это устроят весёлую жизнь, если ещё не прибьют.
— А мне вот ещё что интересно, — задумчиво протянула я. — Ладно профессор, он хотя бы сидел на базе; но вот эта и все остальные, чем они питаются?! Не росой же, в самом деле! А голодающей и истощённой она не выглядит. Да и платье это у неё откуда? Неужели с собой привезла?
— Интересно, — согласно кивнул дядя. — Но, надеюсь, не настолько, чтобы во всё это ввязываться? — укоризненный взгляд был направлен на Ваню. Тот скорчил рожу, но кивнул.
— А что мы тогда будем делать с этой Владычицей? — полюбопытствовала я.
— Ну, до нашего появления она в своём лесу как-то жила, и теперь проживёт, — отмахнулся Василич. — Навесим на неё какой-нибудь маячок, чтобы спасателям было проще искать, и пусть идёт куда шла. Уж за пару дней с ней ничего не случится, а завтра — послезавтра должны прилететь профессионалы. Завтра надо будет наведаться на базу и доложить, что мы ещё одну нашли. Или ты, Алён, «Выпь» починишь?
— Посмотрю с утра, что с ней, — не стала спорить я и полюбопытствовала: — А ваш осмотр местности дал хоть какие-нибудь результаты?
Вчера мужчины запустили автономный зонд, чтобы немного осмотреться в ближайших окрестностях. Судя по их молчанию, ничего интересного не нашлось, но спросить всё равно стоило.
— Да какие уж тут результаты! Кругом сплошной лес, здесь можно десяток крупных городов спрятать, и сверху они будут незаметны, — поморщившись, отмахнулся капитан.
— Так, может… — с надеждой начал Ванька. Глаза горели жаждой знакомства с чужой лесной цивилизацией, но дядя порыва, конечно, не оценил.
— Не может. Если бы тут было что-то подобное, на планете была бы организована не пара баз биологов, а развита значительно более бурная деятельность.
— А баз две? — озадаченно вытаращилась я на него. — Но почему мы тогда до сих пор не связались со второй?
— Потому что у нас нет её точных координат, она находится где-то на другом конце планеты. И если ты забыла, где-то здесь ещё и пираты шастают, — со смешком пояснил он.
— М — да, действительно, забыла. — Я смущённо кашлянула.
— Конечно, можно было бы поискать контакты соседей в информационных базах «наших» учёных, но, честно говоря, не вижу смысла, — добавил капитан.
На том, собственно, собрание завершили и разбрелись спать. Никакой информации у нас не было, обсуждать было нечего, и я была полностью согласна со старшим поколением: всё это — совершенно не наше дело. Явная опасность учёным не угрожает, у нашедшихся самостоятельно сотрудников проблемы только с головой, в остальном здоровье отличное, так что срочно спасать их явно не требовалось и можно было заниматься своими делами.
Одна мысль не давала мне покоя. Если эта эльфийка — бывшая сотрудница (вероятнее всего, лаборантка), то откуда она взяла лошадь? Если пегас — тоже результат какой-то хитрой мутации и хирургического вмешательства, это объясняло его странный внешний вид, но совсем не отвечало на вопрос происхождения.
А ещё мне очень слабо верилось, что у молоденькой лаборантки могло хватить денег на столь сложную операцию: у неё даже, кажется, форма черепа была… не как у нормального человека.
Утром «Выпь» неожиданно проявила покладистость и почти сразу согласилась поработать на благо родного экипажа, так что для отчёта нашему капитану не пришлось лететь в дальние края. И я со спокойной душой вернулась к прерванному занятию — исцелению травм корабля. Все остальные вышедшие из строя модули находились под обшивкой, «погорели» исключительно за компанию и для их починки не нужно было выходить наружу. С одной стороны, конечно, обидно: прощай, свежий воздух и лесной шум. Но, с другой, в корабле мне было гораздо спокойней.
Собственно ремонтные работы много времени не заняли, я управилась с основными часа за три. Гораздо сложнее было настроить капризное оборудование и, в первую очередь, сбалансировать залатанные двигатели. Чем я, собственно, и занялась, прочно обосновавшись после завтрака в двигательном отсеке с любимым терминалом. Любимым, наверное, потому, что за годы совместной жизни он то ли он окончательно принял форму моей головы, то ли голова умялась в нужных местах. В любом случае, именно от него я не уставала.
Точнее, не уставала обычно, а тут… то ли работа оказалась уж очень напряжённой, то ли не надо было сидеть в нём восемь часов кряду, но под конец у меня заломило в висках, зазвенело в ушах, да и глаза начали нестерпимо слезиться, так что пришлось бросать работу. Но уходить я не спешила; в конце концов, не одна я устала, кораблю тоже надоела возня с его внутренностями. Так даже самому терпеливому пациенту в конце концов надоедают изнуряющие непрерывные обследования и процедуры, и требуется хотя бы краткосрочный перерыв. Стоило как минимум извиниться и поблагодарить за покладистость.
Несколько секунд я просто сидела в кресле в углу, предназначенном специально для бортмеханика — не на полу же ремонтными работами заниматься! — а потом, озарённая идеей, сбегала в свою каюту и вернулась со скрипкой. И сама успокоюсь, и извинения будут принесены в самой приятной нам обоим форме.
Терминал я, правда, надевать в этот раз не стала: при виде него начал отчётливо ныть затылок и чесаться лоб.
Тот факт, что корабль любит мою музыку, лично для меня был очевидным, но с окружающими этими мыслями я не делилась. Даже несмотря на то, что могла доказать это вполне аргументированно и даже научно: давно уже было доказано, что звуки оставляют определённый след в окружающем пространстве, а гармоничные звуки положительно влияют на любых живых существ. Так чем, спрашивается, корабль хуже? Может, он не способен расти или размножаться (хотя мысль, конечно, интересная), но в его основе лежит биоэлектроника, вполне сходная строением с нервной тканью высокоорганизованного животного, или даже человека. Так что, проигнорировав кресло, я устроилась на коленях посреди небольшого вытянутого помещения, — эта поза казалась мне наиболее удобной, — и с обычным трепетом открыла футляр, знакомый до каждой царапинки.
Сегодня настроение было странным. Во всяком случае, именно эта мысль пришла в голову, когда я расслабилась, позволив рукам жить своей жизнью. Мелодии лились… нервные, тревожные. Не трагические — таких я попросту не знала, да и не любила, — но пронзительные и напряжённые. Они пахли предгрозовым ветром, висящим в воздухе электричеством и почему-то морской солью. Но зато сегодня на меня снизошло вдохновение — почти такое, как в любимые моменты выхода из прыжка. Прикрыв глаза и полностью отрешившись от окружающего мира, я качалась не незримых волнах, несущих шапки пены к бесконечно далёкому и даже как будто несуществующему берегу.
А потом… это был не звук и не прикосновение, — то есть, я ничего не услышала и не почувствовала, — но сложилось впечатление, что кто-то взволнованно меня окликнул. Я инстинктивно распахнула глаза — и музыка оборвалась волей случая на самой пронзительной и тревожной ноте, а я в полном шоке уставилась на… нечто, стоящее прямо передо мной. И хотела бы закричать, но горло от страха перехватило болезненным спазмом, и я в панике замерла, как тот кролик перед удавом.
Это было похоже на гротескную человеческую фигуру. То есть, две руки, две ноги, условно обозначенная голова. Только очертания были нечёткими, как у едва начатой статуи, для которой скульптор пока только наметил основные детали. Заметив мой взгляд, нечто качнулось в мою сторону, и по спине пробежал холодок, а на лбу, кажется, выступила испарина.
Это была не статуя. Это был сгусток малянисто — чёрной непрозрачной массы, поблёскивающей в лучах света. Он не шёл — перетекал из позы в позу, и очертания фигуры расплывались, смазывались. Незначительно, но я в ужасе наблюдала за приближением этого существа, а в голове билась угрюмая мысль, что, наверное, было бы лучше, если бы прямо сейчас я упала в обморок от страха. Тогда я хотя бы не увижу, как оно начнёт меня жрать.
Инопланетная тварь — а быть чем-то земным и понятным оно не могло по определению — протянула ко мне руку. Шарик на конце руки, отдалённо напоминающий кулак, растёкся сначала подобием клешни, а потом разделился на ладонь с пальцами. Мне показалось, пальцев было четыре.
То есть, конечности оно тянуло не совсем ко мне, а как будто к скрипке, но я в этот момент вдруг очнулась и прошептала, — хрипло, едва слышно:
— Не надо, пожалуйста! — что именно «не надо», я и сама толком не знала, но прижала скрипку к себе, как мать прижимает дитя, которое желают отобрать. Смотрела на стоящее надо мной существо с мольбой, снизу вверх, и почему-то у меня не возникло даже мысли о сопротивлении.
Что я могла ему противопоставить? Я не умею драться, и оружия у меня никакого не было. Швырнуть в него скрипкой? Или футляром? И что дальше?! Даже если получится сбежать от него, куда бежать? Если оно оказалось способно беспрепятственно проникнуть на корабль, наверное, моё сопротивление тем более бессмысленно. К тому же, кто поручится, что оно одно? Почему-то я была уверена, что это совсем не так.
Но если это не так, то… где остальные?! Что с ними всеми?! Ванька, дядя и тётя, Василич… где они? Живы ли вообще?!
Мысли эти возникли в голове, кажется, все одновременно и тут же смешались в несусветную кашу, окончательно выводя меня из равновесия. Не знаю, к чему бы всё это привело в итоге — может, к желанному обмороку, или вовсе к истерике, — но меня неожиданно вернул в реальность странный гость. Он вдруг отступил на полшага в сторону, освобождая проход, и удивительно человеческим, понятным жестом указал рукой на дверь.
Желания спорить не возникло. Я сомневалась, что сумею удержаться на ногах, но они — удивительно! — даже не тряслись. Более того, я не то чтобы сумела взять себя в руки, но немного успокоилась и перестала чувствовать себя загнанной в угол обречённой жертвой. Чем бы это существо ни было, убивать меня прямо сейчас оно явно не собиралось. Правда, некстати вспомнилось, что существуют участи много хуже смерти, но почему-то сейчас это не ухудшило моего настроения. Наверное, я просто была не способна испугаться сильнее. Или способна, просто не могла пока до конца осознать происходящее.
Я первой вышла в коридор, но даже задуматься о побеге не успела: снаружи ждал собрат первого, такое же чёрное жуткое нечто. Обе кляксы при ближайшем рассмотрении оказались массивными, высокими, но ощущения тяжеловесности это, однако, не создавало. Слишком плавно и быстро они двигались, как будто были не живыми существами, а капельками ртути. С другой стороны, откуда я знаю, что это не так? То есть, не обязательно — ртути, но с них вполне могло статься иметь природу, в корне отличную от человеческой. Может, они в самом деле жидкие? Или на ощупь такие же, как на вид: густая маслянистая жижа? При мысли о том, чтобы к этому прикоснуться, к горлу подкатила тошнота и на миг стало ещё жутче.
Под конвоем этих двоих, удивительно уверенно ориентирующихся в корабле, я прошла в трюм. Здесь меня ждало сразу несколько открытий, одно из которых было безумно приятным: весь экипаж, включая даже тронувшегося умом учёного, был на жив. Они группой стояли посреди трюма в окружении десятка точно таких же гигантских клякс, с хозяйственной невозмутимостью изучавших хранившиеся здесь немногочисленные контейнеры (всё остальное мы, к счастью, уже успели доставить).
— Дядя! — всхлипнула я, кидаясь к нему. Почему-то нападающие — а назвать их при их поведении как-то иначе не получалось — не препятствовали, и наш капитан крепко обнял меня одной рукой. За вторую нервно цеплялась его жена, и это, пожалуй, единственное выдавало её волнение. В остальном наш бортовой врач выглядела раздражённой, и даже как будто злой.
— Ну, тихо, всё нормально, не плачь, — тихо проговорил он. — Ты не пострадала?
— Нет, я… меня никто не тронул, — проговорила я, слегка отстраняясь и локтем занятой скрипкой руки утирая слёзы, чтобы оглядеться. Рядом со своими страх не покинул меня вовсе, но, определённо, заметно уменьшился. — А вы? Всё в порядке?
— Алечка, эти варвары… ужасно, просто ужасно! — глубоко вздохнув, тётя нервно всплеснула рукой. — Они поломали мне всё оборудование, представляешь? Решительно всё!
— Ада, родная, успокойся. Они вполне могли с той же лёгкостью поломать нас, а ограничились парой воспитательных затрещин, — «успокоил» её муж.
— Затрещин? — всполошилась я, окидывая мужчин более внимательным взглядом. «Отличившиеся» нашлись сразу. Штурман и Ванька сияли «фонарями»: у брата на скуле, у Василича — классический, под глазом.
— Силищи этим тварям не занимать, — криво усмехнулся Рыков, пощупал край фингала и слегка поморщился. — Чуть последние мозги старику не выбили.
— Было бы, что выбивать, — вздохнул дядя. — С кулаками бросаться на тварь, которая никак не отреагировала на выстрел из бластера в упор, мягко говоря, глупо.
— Ну, не мог же я не попробовать! — штурман развёл руками с таким видом, будто действительно — не мог. Подозреваю, брат мой получил за то же.
Такой гуманизм нападающих внушал некоторый оптимизм. Если за попытку агрессивного сопротивления они не то что не убили, даже не покалечили, а лишь ответили в той же «валюте», есть шанс, что ничего особенно страшного нас не ждёт. Если, конечно, их матка, к которой нас явно собираются доставить, не предпочитает жрать жертвы живьём.
Не знаю, с чего меня так заклинило на аналогии с насекомыми. Наверное, потому, что нападающие не издавали ни звука, а общались либо жестами, либо короткими прикосновениями. Последнее выглядело особенно гадко и, один раз заметив, я старалась вообще не смотреть на этих существ. Они как будто на мгновение «приклеивались» друг к другу. А когда контакт прекращался, от одного маслянистого сгустка к другому вытягивались тонкие нити, совершенно отвратительные на вид и как будто даже липкие.
— Кто это? И что им от нас надо? — тихо спросила я, не спеша отходить от дяди и по примеру тёти вцепляясь во второй его локоть. Брат с Василичем ненавязчиво прикрыли нас с боков; толку от этого было немного, но всё равно как-то… спокойней. Профессор Кузнецов стоял чуть в стороне, и — вот же счастливый человек! — был всё так же безмятежен, как и прежде. Кстати вспомнилась расхожая фраза о том, что абсолютно счастливы могут быть только безумцы, которым повезло получить удачную трещину в коре, и я на несколько мгновений позавидовала мужчине.
— Хотел бы я знать, — тяжело вздохнул дядя. — Если бы не их внешний вид, я бы сказал, что это банальный захват. Ладно, не банальный, а очень уверенный, работают они вполне профессионально, хотя несколько странностей всё-таки есть. Оборудование в основном не тронули, только часть медицинского им то ли не понравилась, то ли они попытались взять его с собой.
— Лучше бы им «Выпь» приглянулась, — вздохнула я. Жаба на покупку нового устройства дальней связи душила нас всех, но сожалеть об утрате этой капризной особы тоже никто бы не стал. — А как они вообще попали в корабль? Может, их этот, — я кивнула на учёного, — протащил?
— Думаю, скоро мы узнаем, как они сюда попали, — со смешком заметил Василич. — Если до сих пор не порешили, наверное, с собой заберут.
— Они, совершенно определённо, не проходили ни через один из шлюзов, — пояснил дядя. — Более того, их даже автоматика заметила далеко не сразу. Или они одновременно появились в разных местах корабля, или уж больно качественная у них маскировка.
— Но как?! — тяжело вздохнула я.
— Человечество многие века бредит мгновенными перемещениями, и даже отчасти научилось их совершать, взять тот же внепространственный прыжок, — возразил капитан. — Может, эти существа пошли дальше и научились перемещать с достаточной точностью небольшие живые объекты.
— Да, пожалуй, — вынужденно согласилась я. — Наши, кажется, тоже над этим работают. Может, даже доработались до чего-то, только нам не говорят…
На этом наше общение было прервано. С разных сторон к нам шагнуло несколько «тёмных», разделяя и растаскивая в стороны. Профессор, прихваченный за локоть, и не подумал сопротивляться. Василич, наученный горьким опытом, тоже: поморщился, но возражать не стал. Вот только Ванька, когда одно из этих существ ухватило за локоть меня, оттаскивая от дяди, решил погеройствовать.
— Не трогай её, ты! — он кинулся вперёд, на моего «конвоира», но нарвался только на оплеуху. Жест был такой, будто чёрная тварь просто отмахнулась от парня как от назойливой мухи, но брат не устоял на ногах, отлетел на пару метров и замер, не шевелясь. К нему тут же шагнул ещё один из нападающих.
— Ваня! — испуганно вскрикнув, я рванулась к младшему, напрочь забыв о том, что меня тоже держат. Конвоир, разумеется, не пустил и дёрнул меня к себе. Точно так же легко и небрежно, но создалось впечатление, что он намеревается вырвать мне руку из сустава. Боль обожгла плечо, я болезненно вскрикнула, да ещё не сумела погасить энергию рывка и тем же плечом впечаталась в чёрную массу. К горлу тут же подступила тошнота, но существо на ощупь оказалось не вязко — липким, а твёрдым и холодным, как будто было отлито из металла. А в следующее мгновение мир вокруг покачнулся, вспыхнул — и я очутилась в совсем другом месте.
Наверное, это была камера. Как ещё обозначить кубик с гранью около двух с половиной метров со сплошными стенами не то что без окон, но без дверей и малейшего намёка на хоть какую-то обстановку, я не знала. Мы оказались здесь вдвоём, я и державшая меня за локоть чёрная тварь. Впрочем, конечность существа тут же разжалась, хотя выглядело это опять же жутковато: то, что прежде превращалось в подобие ладони, обхватывало мою руку замкнутым кольцом, и разорвалось оно, на мгновение истончившись точно такими же нитями, какие образовывались при контакте одного существа с другим.
— Что с Ваней?! — напряжённо уставилась я на чёрное существо и, преодолевая страх и брезгливость, поймала его за конечность, привлекая внимания и не давая уйти. Ощущение снова было такое, будто я прикасаюсь к металлу. — Он жив? Вы же не убьёте его, правда?! Он же совсем не виноват, просто молодой и горячий! — с мольбой заговорила я. Понимала, что, наверное, моя речь для этой твари ничего не значит, но молчать была не способна.
Конвоир ожидаемо проигнорировал мои вопросы и просьбы, явно посчитал свой долг выполненным и шагнул к ближайшей стене спиной вперёд. Если для него, конечно, было применимо понятие «спины». Я рефлекторно разжала руку, не пытаясь удержать, — да моей ладони и не хватало, чтобы полностью обхватить толстую конечность, а вторая рука всё ещё была занята скрипкой и смычком, — а оно на следующем шаге просто вошло в стену. Мгновение я таращилась на неподвижную и на вид совершенно твёрдую поверхность, сквозь которую тюремщик вышел как сквозь голограмму, а потом метнулась следом за ним. Лишь для того, чтобы встретить ладонью непреодолимую преграду: стена действительно существовала.
На ощупь она оказалась гораздо приятнее, чем конвоир: шершавая, бархатистая и тёплая. Даже как будто слегка подавалась под рукой, словно это была не стена, а шкура какого-то живого существа.
На этой мысли я испуганно отдёрнула руку и внимательно огляделась, пытаясь найти хоть что-то, за что можно было уцепиться взглядом. Тщетно. Четыре стены странного серо — зелёного цвета, — не давящего, а вполне приятного взгляду, — гладкий тёмный пол, испускающий неяркий желтоватый приятный для глаз свет потолок, и всё. Углы чуть сглаженные, но все поверхности ровные и перпендикулярные. Некоторое время постояв неподвижно, я со вздохом шагнула к дальнему от условного «выхода» углу и сползла по стене вниз, на пол, баюкая на коленях скрипку. Живое это существо или не живое, но долго стоять столбом я всё равно не смогу.
Сидеть оказалось неожиданно удобно; стена и пол очень органично подстраивались под все выпуклости и вогнутости организма, и ощущения были как в хорошем эргономичном кресле. Через несколько мгновений меня даже немного приподняло над полом и ноги слегка свесились, и поза стала совсем удобной. А неплохие технологии у этих чёрных!
Я осторожно, на пробу, погладила ладонью пол — такой же мягкий и шершавый, как стена, — и неожиданно для себя самой начала потихоньку успокаиваться. Всё-таки, кем бы ни были эти существа, а ведут они себя вполне разумно. Причём разумно очень… по — человечески. Дядя был прав, больше всего это походило на захват корабля, причём даже не пиратами. Они действовали слишком гуманно для преступников, не применяли силу без необходимости, и вообще вели себя крайне корректно. Скорее уж как полицейские!
От последней мысли я на мгновение растерянно замерла, так и эдак её поворачивая и обдумывая. А ведь и правда. Может, они на самом деле — исконные обитатели этой планеты, и решили задержать нас «до выяснения»?
Правда, ничего особенно оптимистичного в этом варианте не было. Кто знает, до чего они довыясняются! И вообще, не они ли довели до такого состояния обитателей базы?!
Последняя мысль, правда, показалась не слишком достойной доверия. Если это было так, зачем им мог понадобиться уже неплохо знакомый Кузнецов? Для возвращения обратно на базу? Странно. Эльфийка вон со своим пегасом спокойно бродит по лесу, и ничего! А покладистостью профессора она не отличалась, и на предложение погостить подольше ответила категоричным отказом, и наверняка сопротивлялась бы, попытайся мы задержать её силой.
В общем, я не вполне понимала, что именно, но чувствовала — что-то не срастается.
Одно не вызывало сомнений: мы явно столкнулись с совершенно чужой цивилизацией. Только на этот раз — почти человекоподобной. Не в плане внешности, но в смысле общей логики поведения и образа мыслей. И это было… страшно.
Все биологически близкие нам цивилизации были основаны землянами в первую космическую и оставались вполне человеческими. Даже несмотря на то, что за пару тысячелетий развития обитатели некоторых планет заметно изменились, чтобы приспособиться к новым условиям. Не всегда естественным путём, иногда сознательно проходя через генетические модификации.
С одной стороны, это было досадно: о встрече с «близкой роднёй» люди мечтали столько, сколько вообще задумывались о космосе. А вот с другой — это обнадёживало. Потому что близость психики и облика означала и близость комфортных условий существования, которая с большой долей вероятности могла привести к соперничеству, а, стало быть, к конфликтам и войнам за территории. Мы знали несколько весьма высокоразвитых цивилизаций, — если считать признаком цивилизованности выход в космос и межзвёздные перелёты, — но с их представителями существовали почти параллельно, контактируя очень редко. Ещё несколько видов числились «условно — разумными», но с ними было совсем уж сложно: учёные даже толком не могли определиться, считать ли их живыми существами или нет, какие уж тут контакты!
К чему могла привести наша встреча с этими чёрными кляксами, я не знала и боялась предположить. Чем это кончится для нас и для человечества в целом? Если последний вопрос ещё мог вызывать какие-то сомнения, — в конце концов, может быть, у них только технологии перемещения и развиты (о физической силе и неуязвимости для бластеров я в этой связи старалась не думать), или они вполне миролюбивы, — то наша собственная участь виделась исключительно печальной. Чем дольше я сидела в своём углу, тем мрачнее становились жизненные горизонты и тем хуже — моё настроение.
Страх вскоре окончательно выветрился, уступив место унынию и тоске о собственной загубленной жизни. Я пыталась себя убедить, что совершенно не обязательно нас съедят или используют на опыты, но получалось плохо.
Пропал и страх за Ваньку. Я раз за разом прокручивала в голове сцену с его неразумным поступком и последствиями оного, и в конце концов сумела убедить себя, что младший пострадал не так сильно. Кажется, я видела, что за мгновение до нашего исчезновения брат начал шевелиться и даже предпринял попытку встать. Может, правда — видела, а, может, придумала для собственного успокоения. И сейчас мне совершенно не хотелось задумываться об этом: что-то выяснить или как-то повлиять на события я всё равно не могла. Интуитивно ощущала, что барабанить в стены бессмысленно, а никаких других способов связи с окружающим миром у меня не было.
В конце концов я окончательно сползла на пол, свернувшись калачиком, и вскоре ощутила, что пол опять изменился, подстраиваясь и помогая мне улечься поудобнее. Такая забота, особенно в настолько нервной ситуации, оказалась очень приятной. Даже несмотря на чёткое понимание и уверенность, что всё это делает автоматика, я ощутила прилив благодарности и снова погладила бархатистую поверхность.
Что ж, в любых обстоятельствах нужно искать плюсы, и один я видела даже сейчас: по крайней мере, тюремщики заботятся о нашем комфорте.
Стоило об этом подумать, как организм решил напомнить о своих нуждах. Некстати вспомнилось, что я не ела с утра и пропустила обед. Тогда я была не голодна, а сейчас очень сожалела об упущенной возможности. Впрочем, голод и жажда были лишь одной частью проблемы, их можно было потерпеть хотя бы некоторое время. Гораздо хуже всё обстояло с оправлением другой естественной потребности организма. Что делать, если вдруг «приспичит», я не представляла совершенно.
За этими мрачными мыслями я незаметно задремала. Катастрофически не хватало одеяла, но лежать всё равно было удобно, в камере было тепло и при этом не душно, а ещё умеренно крепкому сну поспособствовала усталость долгого напряжённого рабочего дня.
Мне даже что-то снилось. Очнувшись, я не сумела вспомнить, что именно, но к искреннему собственному удивлению поняла: кошмаров не было. Я чувствовала себя бодрой и вполне отдохнувшей, и это можно было зачислить в плюсы.
Минусов, увы, было значительно больше. Во — первых, я понятия не имела, сколько проспала, где нахожусь и что за это время успело произойти; вот когда пожалела, что так и не установила себе имплантаты. Время можно было бы отслеживать с точностью минимум до секунды! Во — вторых, очень хотелось есть. Настолько, что сводило желудок, и, кажется, именно это ощущение меня разбудило. В — третьих, нестерпимо хотелось умыться и, главное, почистить зубы. Ну и в — четвёртых, остро встала проблема, о которой я думала вечером: очень хотелось в туалет.
Правда, долго страдать в одиночестве мне в этот раз не дали, и вскоре на пороге возник тюремщик. Причём его сегодняшняя внешность оказалась настолько неожиданной, что я несолидно вытаращилась, пытаясь понять, по — прежнему ли я сплю, страдаю галлюцинациями или это — реальность. И в последнем случае было особенно интересно, какое отношение он имел ко вчерашним кляксам?
Сейчас это существо очень напоминало человека. Настолько, что хотелось протереть глаза. Высокий плечистый мужчина в обтягивающем комбинезоне того же маслянисто — чёрного оттенка, что вчерашние нападающие. Одежда казалась монолитной и закрывала тело полностью, включая шею. Голова и лицо… в целом, черты тоже были человеческие, и даже весьма гармоничные, но воспринимать их спокойно мешали несколько очень экзотичных черт, придающих вполне нормальному лицу неестественности даже большей, чем у Дуниэли.
Глаза были настолько яркого и чистого зелёного цвета, что казались искусственными. Я знала всяческих любителей поэкспериментировать над собственной внешностью, и смена цвета глаз была среди них весьма популярна, но здесь явно был совсем другой случай.
Кроме того, посетитель был совершенно лысым. Не было не только волос на голове, но даже бровей; хотя ресницы, кажется, присутствовали. «Растительность» заменяли странные рисунки на коже, напоминающие своим внешним видом выступающие вены, подкрашенные шрамы или вовсе корни какого-то растения. Редкая вязь их покрывала кожу и была слишком ровной и симметричной для того, чтобы иметь естественное происхождение. Линии очерчивали надбровные дуги, касались скул, тянулись к уголкам губ, создавая иллюзию жуткой гуимпленовской ухмылки, но основную часть лица оставляли открытой.
Только это всё были мелочи по сравнению с полным отсутствием в этом лице жизни. Застывшая маска без намёка на мимические морщины, а не лицо живого существа. Похоже, я рано задумалась о сходстве наших тюремщиков с людьми; могло статься, подобный облик оно приняло для нашего психологического комфорта, а лицо это прежде принадлежало… кому-то.
И опять непонятно, не то радоваться такой заботе, не то переживать о судьбе оригинала. Да и полоски на лице… стоило подумать о маске, сразу появилось ощущение, что узоры — это трещины в монолите. Самообладания эта мысль не прибавила, и я поспешила сосредоточиться на насущном.
Для начала я на всякий случай поднялась на ноги: разглядывать нависающую массивную фигуру с пола было страшнее, чем делать это, стоя на ногах. Вот когда можно порадоваться высокому росту! Инопланетному созданию я была по условное плечо, даже, кажется, чуть выше, а будь я с тётю — пришлось бы сильно задирать голову.
Тюремщик пришёл не просто так. В его руках был округлый предмет, такой же чёрный и блестящий, как всё его тело; потому я, собственно, не сразу его заметила. Когда я встала, этот предмет был протянут мне на ладони, что сопровождалось вполне характерным жестом: сначала посетитель указал на меня, потом на предмет, потом на свой рот.
Меня пришли покормить?
«Если, конечно, эти существа действительно имеют представление о нашем способе питания, предложенное им нечто не ядовито и он имел в виду действительно процесс питания, а не что-то ещё», — тут же пришла встревоженная мысль. Впрочем, рассудив, что хуже уже быть не может, а альтернативой риску может быть только смерть от голода, я неуверенно приблизилась, отклеившись от угла, с которым успела сродниться.
Предмет в руке тюремщика действительно оказался чем-то вроде миски. Полусферической формы, с загнутыми внутрь краями, она была наполнена однородной розоватой массой. Выглядело не слишком-то аппетитно, но и тошноты не вызывало. А ведь могли предложить каких-нибудь живых насекомых! Бе — э!
Последняя мысль едва не отбила аппетит ещё эдак на сутки, но я справилась с собой и двумя руками осторожно взяла предложенную посуду, принюхиваясь. Запах оказался слабый, но приятный; кисло — сладкий, почти ягодный. Напомнив себе, что выбора всё равно нет, а раз помирать — так хоть с музыкой, я решительно поднесла сосуд к губам… и замерла в растерянности. Потому что нормально пить через такой бортик не могла, могла только вылить на себя половину содержимого.
Тюремщик всё это время не сводил с меня пристального стеклянного взгляда, и у меня начало складываться подозрение, что он вообще не живое существо, а робот. Или это в самом деле маска.
Однако моё затруднение он неожиданно понял сам и совершенно правильно. Протянул руку и нажатием большого пальца отогнул краешек миски, сделав нечто вроде носика, с такой лёгкостью, будто та была пластилиновой. Я осторожно попыталась повторить это действие с другой стороны, но меня миска не послушалась. Осталось только с опаской покоситься на руку тюремщика, отметив между делом, что пальцев у него всё-таки пять, и сейчас сливаться в единую массу они не спешат.
На вкус предложенная еда вполне соответствовала запаху и походила на ягодное пюре со сметаной. Так что проглотила я предложенную порцию залпом, без возражений и даже с удовольствием. Теперь буду надеяться, что мой организм примет такую пищу.
Возвращая посуду надзирателю, я размышляла над второй своей важной проблемой и тем, как объяснить её инопланетному существу, но существо опять неожиданно проявило неплохое знание человеческой физиологии. Подошло к дальнему углу комнаты, коснулось ладонью стены, и на моих глазах в полу разверзлась небольшая воронка. Обернувшись и удостоверившись, что я за ним наблюдаю, тюремщик бросил посуду в воронку. Едва ощутимо пахнуло озоном, воронка до середины заполнилась голубоватым плотным дымом, а когда тот рассеялся, от посуды не осталось и следа. Удобно.
Но на этом сюрпризы не закончились, и неподалёку от воронки в стене, примерно на уровне моих локтей, открылась полуметровая ниша. Экскурсовод демонстративно сунул туда руку и послышался характерный шум воды. Я поборола робость и ещё приблизилась, заглядывая внутрь. С потолка ниши плотным душем текла вода, падая в ещё одну воронку с дымом, который здесь был более рыхлым и редким, а ещё слегка светился. Значит, и вода у меня есть, а сохранять в чистоте тело поможет надетое под комбез термобельё. Ресурс очистки того был небольшим, что-то около тысячи часов, так что целый месяц я могла себе позволить не задумываться о чистоте. Прежде этой функцией я не пользовалась вовсе: зачем она нужна на корабле, где вся вода регенерируется и плескаться можно неограниченно?
Честно говоря, я была морально готова воспользоваться обнаруженной «уборной» прямо сейчас, наплевав на собственное стеснение, но не пришлось: тюремщик вышел, оставив меня в одиночестве.
Собственно, в таком режиме и потянулись дни. Кормёжку организм принял благосклонно, непосредственная угроза жизни отсутствовала, и я ощущала, что медленно и верно превращаюсь в растение. Единственным моим посетителем был всё тот же молчаливый страж (или не тот же, просто лицо у них одно на всех), приносивший еду. На удивление, та даже отличалась некоторым вкусовым разнообразием; тётиных разносолов, конечно, жутко не хватало (как и самой тёти, и всех остальных, но думать о них я попросту боялась), но и тошнить от местного йогурта меня пока не начало.
Если бы не скрипка, я в этой одиночке без права посещений совсем тронулась бы умом или, в лучшем случае, впала в спячку, а так… тоже, кажется, тронулась, но не совсем, да ещё — в знакомом, почти привычном направлении.
Я готова была поручиться, что эта комната, — точнее, то, частью чего она была, — является живым существом в не меньшей степени, чем наш корабль. А, может, и в большей. Наверное, столь пагубно на мне сказалось замкнутое пространство и отсутствие хоть каких-то собеседников, но в конце концов я начала разговаривать со стенами. Они пока, к счастью, не отвечали (по крайней мере, вербально), но звук собственного голоса успокаивал. И музыка тоже успокаивала. Я в жизни своей никогда столько не играла, как в этом тюремном заточении. Жалко, не было возможности прихватить с собой ноты; можно было бы разучить кое-что новое, давно собиралась. А так приходилось повторять старое или импровизировать. Получалось простенько и примитивно, но… я же не на концерте, правда!
Как обычно увлекшись и забывшись, я в который раз играла одно из своих любимых произведений, когда моё уединение оказалось нарушено. Причём поняла я это по странному низкому звуку, внезапно вклинившемуся в мелодию. Не диссонансом, очень органично; как будто меня вдруг поддержала виолончель, или даже контрабас. Вот только музыкантов поблизости быть не могло.
Вздрогнув от неожиданности и распахнув глаза, я встретилась с уже почти привычным стеклянным взглядом неестественно — зелёных глаз тюремщика и поначалу даже отшатнулась, прижавшись спиной к стене. Однако никакой агрессии это существо не проявляло, только пристально наблюдало за мной, замерев напротив в точно такой же позе — на коленях, отсев на пятки и расслабленно положив ладони на бёдра. Вновь послышался тот самый звук, почти идеально повторивший несколько последних тактов, и меня осенило: его явно издал мой тюремщик!
Я медленно подняла скрипку и взяла пару нот, не сводя пристального взгляда с «собеседника», и тот незамедлительно ответил, повторив те же ноты парой октав ниже. Ещё несколько нот — тот же ответ, и я потихоньку успокоилась. Поведение было странным и неожиданным, но вызывало не страх, а любопытство. Тут же проснулось любопытство: он осознанно повторяет эти звуки, действительно подпевая, или ведёт себя как пересмешник, попросту копируя по мере сил?
Я начала прерванную пьесу сначала. Пару тактов мой собеседник молчал, потом начал тихонько повторять нотный узор, а под конец я с искренним недоумением поняла, что он действительно подпевает. То есть, не просто обезьянничает, а в полном смысле играет собственную партию. Звучало странно, но, если вдуматься, не так уж неестественно. Очень походило на то, как человек тихо «мычит» мелодию себе под нос. Некоторое время продолжался этот тихий дуэт, причём каменное выражение лица неожиданного «партнёра» за это время ни разу не изменилось, а взгляд продолжал сверлить меня. Но это не раздражало; наверное, потому, что никак не получалось воспринимать «собеседника» живым.
Я так увлеклась этим странным развлечением, что между делом совершённое маленькое открытие меня даже не напугало, хотя могло. Оказалось, что это существо всё-таки моргает, только редко. Правда, делало оно это тонкой плёночкой третьего века. Такой же чёрной, как всё остальное тело.
В общей сложности концерт продолжался около получаса и закончился так же неожиданно, как начался. По счастью, без каких-либо трагических потрясений. Просто мой собеседник вдруг замолчал на середине такта и резко поднялся на ноги, после чего решительно вышел через тот же участок стены, через который выходил обычно. Проводив его озадаченным взглядом, я растерянно качнула головой в такт своим мыслям. После чего, опустив вниз глаза, обнаружила миску с едой рядом с тем местом, где тюремщик сидел. То есть, он приходил по привычной надобности, но случайно услышал мою музыку и решил послушать?
Я отложила скрипку и взяла в руки миску с уже заранее заботливо сформированным носиком, глядя прямо перед собой рассеянным взглядом. Пыталась вспомнить, слышал ли когда-нибудь «кормилец», как я играю, но так и не смогла дать на этот вопрос уверенного ответа. Несколько раз он заставал меня со скрипкой, вот только я, кажется, либо именно в этот момент ничего не играла, либо осекалась тут же, как он появлялся. А сейчас просто не заметила.
Интересно, чем подобное может мне грозить? Не является ли у них музыка, например, согласием быть принесённой в жертву? Или вызовом на своеобразную дуэль, которую я проиграла, и теперь должна умереть?
Вариантов была масса, но я решила принять за основу наиболее оптимистичный: что музыку они воспринимают просто как музыку, без лишних экивоков.
Окончательно развеять сомнения мог следующий визит тюремщика, но — не развеял, а, напротив, только усилил беспокойство. Потому что еду мне в следующий раз принесли в тот момент, когда я спала. И через один — тоже.
Похоже, совместные музицирования всё-таки привели к негативным последствиям. Не меня, — в моей жизни больше ничего не изменилось, скрипку у меня не отбирали и голодом не морили, — но, кажется, моего излишне любопытного надзирателя.
