XXXII
Тишина после бури

Поведение Гуго совершенно успокоило маркиза де Сент-Эллиса: если бы у него и оставалось еще сомнение после разговора с принцессой, то по одному голосу своего друга он бы мог теперь убедиться, каковы именно его чувства. Маркиз был счастлив, что может любить его по-прежнему. Эта новая весна его сердца выразилась в горячих объятиях, которые Гуго, ничего не подозревая, мог приписать только радости маркиза от неожиданной встречи. Теперь, не видя больше в Гуго соперника, маркиз чувствовал себя способным на самые великодушные жертвы; к этому пробуждению прежней преданности примешивалась, впрочем, и смутная надежда победить наконец своим постоянством упрямое сердце Леоноры, которая не могла же вечно вздыхать о том, кто не любил ее вовсе.

Принцесса испытывала то внутреннее глубокое счастье высокой души, которое появляется вследствие принесенной любимому существу жертвы. Рядом с ней, опираясь на ее руку, сидела графиня де Монлюсон, еще взволнованная минувшей опасностью, но тронутая чувством, чистый источник которого изливался прямо в ее сердце. Она рада была и тому, что любила, и тому, что в себе самой чувствовала отзыв на эту любовь.

Цезарь и кавалер держались немного в стороне; они были унижены, побеждены. Этот искусно составленный план, смелое похищение, дерзкая попытка сделать из графа де Шиври герцога д’Авранша и обладателя одной из самых прелестных женщин во всей Франции — все обратилось в прах, пропало, рухнуло в ту самую минуту, когда успех уже казался так близок.

Когда путешественники снова тронулись в путь, граф де Шиври сделал знак Монтестрюку и немного отстал. Этого никто не заметил, так как при выезде из долины опять въехали в тесное ущелье. Как только Гуго подъехал к нему, Цезарь сказал:

— Не угодно ли вам, граф, поговорить о серьезных вещах шутя, чтобы графиня де Монлюсон, если она взглянет случайно в нашу сторону, не была обеспокоена?

— Охотно, граф.

Лицо Шиври озарилось веселой улыбкой.

— Вы не верите, надеюсь, всем этим изъявлениям дружбы, которые я вам так часто выказывал, чтобы угодить моей прекрасной кузине? На самом деле я вас ненавижу, и вы, должно быть, питаете ко мне то же самое чувство.

— От всего сердца, особенно теперь.

— Следовательно, любезный граф, — продолжал де Шиври, — вы не удивитесь, если когда-нибудь я попрошу у вас объяснения.

— Когда угодно! Завтра, если хотите, или сегодня же вечером.

— Нет, не сегодня и не завтра. Вы позволите мне самому выбрать час, который для меня будет удобнее. Неужели вы забыли, что графиня де Монлюсон наложила на нас перемирие на три года?

— Разумеется, не забыл.

— Я нарушу перемирие только в удобную для меня минуту, когда мне уже нечего будет щадить.

— Это только доказывает, что вы ставите осторожность выше других добродетелей.

— Вы очень тонко насмехаетесь, любезный друг; да, именно, я люблю осторожность, особенно когда она позволяет мне пользоваться всеми моими преимуществами. Но будьте спокойны, вы ничего не проиграете от того, что подождете.

— Вы даете мне клятву?

— У графини де Монлюсон такой характер, что она никогда не простит мне, если я вас вызову; но, если это вам доставит удовольствие, я даю вам слово, что один из нас убьет другого и что я ничего не пожалею, чтобы этим другим были вы.

— Посмотрим; но я вам все-таки благодарен за это слово. Оно мне так приятно, что накануне того дня, когда графиня де Монлюсон сделается графиней де Шаржполь, я непременно напомню вам о нем, если вам самому изменит память.

Когда все было исправлено и приведено в порядок, путешествие продолжилось и окончилось без приключений; кареты ехали под охраной нескольких человек, выбранных принцессой из числа солдат епископа и взятых ею к себе на службу, и под двойным покровительством Монтестрюка и маркиза де Сент-Эллиса, у которого камень упал с сердца с той минуты, как он отрекся от недавней злобы против своего молодого друга.

Им не встретилось больше ни воров, ни разбойников; гостиницы, в которых они останавливались на ночлег, были тихи и спокойны, как женские монастыри; дороги мирны и безопасны, как аллеи парка, и когда графиня де Монлюсон приехала в Вену со своими спутниками, древняя столица Австрии готовилась встретить графа де Колиньи и его войска празднествами и увеселениями. Это была интермедия, которую двор и город давали себе с общего согласия, между вчерашним страхом и завтрашними опасениями.