XXX
Мина и контрмина
Мы расстались с маркизом де Сент-Эллисом, когда он, в бешенстве посылая ко всем чертям Гуго де Монтестрюка, собирался обогнать его на Зальцбургской дороге. От быстрой езды он еще больше выходил из себя и от нечего делать рассыпался в ругательствах.
— Славного молодчика, нечего сказать, предпочла мне! — говорил он, стегая до крови бедную лошадь хлыстом. — Молод и красив… Велика важность!.. Что же я, стар и неуклюж, что ли?.. А откуда он явился, позвольте спросить? Дерзкий мальчишка!.. И что за предательство!.. Ведь я от него не прятался со своими мучениями! Еще отдал ему лучшего жеребца с конюшни! А как ловко напал на мошенников, чтобы его выручить! И вот в благодарность он отнимает у меня инфанту!.. Ну, только бы догнать ее! Как она ни кричи, а я уж ее не выпущу и весь свет объеду с ней!
С криками, бранью и проклятиями он скакал себе да скакал, как вдруг однажды вечером при заходе солнца нагнал карету, лежащую на боку посреди дороги: одно колесо было в воздухе, а другое валялось на земле, разбитое надвое. Лошади бились в упряжи, а ямщики с бранью бегали от одной к другой. Из кареты слышались жалобные стоны.
Как ни сердит был маркиз, а растаял от нежного голоса и, соскочив с седла, подбежал к карете, открыл дверцу и вытащил заплаканную женщину. Увидев его, она вскрикнула:
— Как! Это вы, маркиз де Сент-Эллис!
— Принцесса Мамиани!
— Ах! Милый маркиз, само Небо вас посылает!
— Нет, принцесса, нет, совсем не Небо, а бешенство.
Он отступил на шаг и, не спуская с нее глаз, начал так:
— Осмельтесь признаться, зачем вы едете в Зальцбург? Разве не для того, чтобы встретиться с графом де Монтестрюком? Достанет ли у вас смелости сказать, что вы не назначили ему там свидания?
— Да сознаюсь же, напротив, сознаюсь!
— Как! Сознаетесь? И мне, Гаспару Генриху Готфриду де Сент-Эллису?..
— Да, без сомнения… кому же сознаться, как не вам, его другу, его лучшему другу?
— Я — друг его?.. Никогда! Я терпеть его не могу!
Услышав это, принцесса зарыдала и, ломая руки, воскликнула в отчаянии:
— Но что же со мной будет, если вы меня здесь бросите?.. В незнакомом краю, без всякой помощи!.. Каждый лишний час грозит ему бедой.
— И отлично! Пусть попадет прямо в ад, к Сатане!
— Гуго! Да что же он вам сделал? За что это?..
— Как! Что он мне сделал? Ну, признаюсь, на такой вопрос только и способна женщина, да еще итальянка! Что он мне сделал, этот проклятый Монтестрюк? Величайшее преступление в моих глазах: он вас любит!
— Он? О! Если бы! Тогда дела не были бы в таком отчаянном положении!
Тут гнев маркиза перешел все границы:
— Вы жалуетесь, что он вас не любит? Какая неслыханная смелость! А посланная в Мец записка, в которой вы говорите таким нежным языком? А требование, чтобы он поспешил в Зальцбург к предмету своей страсти? Наконец, само присутствие ваше здесь, на этой дороге, не лучшее ли доказательство целой цепи предательств и измен?
Принцесса смотрела на маркиза заплаканными глазами.
— Что вы такое говорите? — сказала она жалобно. — Увы! Вы обвиняете Монтестрюка в любви ко мне, а он весь занят мыслью понравиться другой! И ради этой-то другой, ради графини де Монлюсон, я скачу во весь опор по дорогам Германии! Его обожаемой Орфизе грозит страшная опасность. Я знаю, что лишиться ее — для него хуже, чем умереть, и вот я еду спасать ее…
— Вы?
— Да, я! Если бы мне сказали прежде, что я сделаю то, что теперь делаю, я бы ни за что не поверила! Я не обманываю вас, а говорю, как оно есть на самом деле. Любовь к вашему другу — не качайте так свирепо головой, он ваш друг и будет вашим другом, так нужно, — любовь эта меня совсем переродила. Я уж и не знаю, право, что за сердце у меня в груди. Я вытерпела все муки ревности, я плакала, я умоляла, я проводила бессонные ночи, я томилась, призывала смерть — и вот последствия всего этого! Какая-то неодолимая сила вынуждает меня посвятить ему свою жизнь. Я бы должна была ненавидеть соперницу всеми силами души, отдать ее, беззащитную, такому человеку, который ни перед чем не отступит. Нет! Не могу! Дело не в ней, а в нем! Понимаете?
Маркиз де Сент-Эллис ходил взад-вперед по дороге, слушая Леонору, пожирая ее глазами, чувствуя и гнев, и жалость, но сильнее всего поддаваясь удивлению.
— Что вы там рассказываете? — воскликнул он наконец. — Вы говорите, что любите его, а он вас не любит?
— К несчастью, именно так.
— Да что он, слеп, что ли, скотина?
— Увы! Совсем не слеп: у него есть глаза для графини де Монлюсон!
— Так это из-за нее вы пустились в путь?
— Вы сами все скоро увидите, если только поможете мне.
— Что же надо делать?
Принцесса, взяв обе руки маркиза, сказала в порыве радости:
— Ах! Я знала, что вы меня послушаете и что мой голос найдет отголосок в вашем сердце!
— Я пока ничего еще не обещал… Объяснитесь, пожалуйста…
— Графиня де Монлюсон поехала в Вену единственно для того, чтобы быть ближе к графу де Монтестрюку…
— Что, разве она его тоже любит?
— А вы этого не знали?
— Значит, весь свет его любит, разбойника?
— Человек, который желает жениться на ней только ради богатства и титула, решился воспользоваться случаем, чтобы похитить ее…
— Вот это очень мило!
— А что совсем уж не так мило, так это пользоваться беззащитностью одинокой женщины, чтобы принудить ее взывать к состраданию похитителя.
— Тьфу, какая мерзость! Ну, моя страсть к приключениям не доходит до таких подвигов.
— Я никогда в этом не сомневалась…
— А как зовут этого ловкого человека?
— Граф де Шиври. Он ускакал вперед; он уже, вероятно, в Зальцбурге и, поверьте, ни перед чем не остановится, лишь бы добиться своей цели. Именно для того я и еду к ней, чтобы предупредить, предостеречь ее от этого страшного Цезаря…
— Вы? Хоть вы и принцесса, а все-таки женщина, да еще и одна; что же вы можете сделать?
— Епископ Зальцбургский — мой родственник. Я уверена, что по моей просьбе он даст мне конвой, чтобы защитить графиню де Монлюсон от всякого покушения. Тогда пусть попробует граф де Шиври дотронуться хоть до одного волоска на ее голове!
— И все это оттого, что Монтестрюк ее обожает?
— Да, оттого, что он ее обожает.
Принцесса сказала это таким нежным и печальным голосом, с такой жгучей горестью и с такой покорностью судьбе, что маркиз был тронут до глубины души.
Она заметила это по его глазам и, улыбаясь, произнесла:
— Не жалейте меня. В этой беспредельной преданности, из которой состоит теперь вся жизнь моя, есть тайная прелесть, какой я прежде и не подозревала. В мыслях нет больше ни малейшего эгоизма… дышишь, действуешь, надеешься — все для другого… Очищаешься душой в этом жертвенном огне, становишься лучше… Это, может быть, и не то, о чем я мечтала, но это несравненно выше! На Востоке, говорят, вдовы приносят себя в жертву, чтобы не пережить любимого мужа… Почему же христианке не пожертвовать собой ради счастья любимого человека? Неужели разбить свое сердце трудней, чем сжечь тело? У меня хватит на это храбрости, и, может быть, мне многое простится в последний час за то, что я так любила.
Маркиз отер слезы украдкой.
— Черт знает что такое! Вот уж я плачу, как ребенок! — сказал он.
Он взял обе руки принцессы и принялся целовать их одну за другой, потом вдруг вскрикнул гневно:
— И он не у ваших ног, язычник проклятый!
— Вы поедете со мной, я могу на вас рассчитывать, не правда ли? — спросила Леонора, уверенная теперь в победе.
— Всегда и во всем; еду, куда прикажете.
— Ну так поскорее!.. Нельзя терять ни минуты! Бросим эту развалину и на коня! — сказала принцесса решительно.
— Да вы не удержитесь в седле!..
— А вот увидите!
В ближайшей деревне нашлись лошади не только для принцессы Мамиани и маркиза де Сент-Эллиса, но и для всех их слуг. До Зальцбурга доехали быстро и без всяких приключений. Принцесса отправилась прямо к его преосвященству епископу Зальцбургскому, своему родственнику, который имел и духовную, и светскую власть над своим добрым городом и над его округом; а маркиз пустился отыскивать графиню де Монлюсон и графа де Шиври.
В гостинице ему сказали, что они уехали на рассвете.
Читатель не забыл, вероятно, что капитан д’Арпальер, навербовав себе шайку в самом гнусном трактире Зальцбурга, позволил новобранцам осушать и бить кружки сколько угодно, но с одним условием — быть всегда готовыми отправиться в поход. В тот же вечер он сообщил обо всем графу де Шиври, уверив его, что с такими головорезами он ручается за похищение всех герцогинь мира.
— Только мне кажется, что было бы вернее испытать как можно поскорее их усердие. Знаете старую пословицу: «Куй железо, пока горячо». Кроме того, на случай никогда слишком полагаться не следует — проклятый Монтестрюк может пронюхать о таких вещах, которых ему знать не следует, и стать нам поперек дороги. Итак, я того мнения, что надо поторопиться.
— Да и я так же думаю, — подтвердил Цезарь. — Еще одно слово. Для того чтобы разыграть свою роль как можно натуральнее, прежде всего необходимо, чтобы я вас не знал вовсе. Следовательно, при первой же схватке не удивляйтесь, если я тоже выхвачу шпагу.
— Я так и думал… только действуйте, пожалуйста, помягче.
— Меня одолеют и обезоружат, а потом само Небо приведет меня в скромный приют, куда увлечет заплаканную красавицу бесчестный похититель.
— И благодарность совершит остальное… Будьте спокойны, приют будет самый таинственный и безмолвный.
После этого разговора Цезарь принялся убеждать кузину покинуть Зальцбург как можно скорее. Решено было выехать в конце недели на рассвете.
Когда был назначен день отъезда, капитан побежал в трактир. Судя по раздававшимся оттуда песням и крикам, не могло быть никакого сомнения, что вся шайка в полном сборе.
— Вставай! — крикнул он, входя. — Выступаем сегодня ночью. Вот вам на ужин. — И он бросил на залитую вином скатерть два или три испанских дублона.
В ответ раздалось ура, и все встали.
— Будьте готовы к полуночи, — продолжал капитан, — и запаситесь оружием. Нам нужно стать на дороге у людей, провожающих одну знатную особу, и похитить ее. Может статься, там будут слуги с задорным нравом, которые захотят вмешаться. Повалите наземь всех чересчур горячих и любопытных… Надеюсь, никто из вас не услышит стонов и воплей дамы?
— Ну, они ведь вечно стонут… Мы будем глухи и немы, — ответил Пемпренель за всех.
Горожане, которые выходили, покачиваясь, из пивоварен и кабаков доброго города Зальцбурга, могли видеть среди ночи, пока дозор его преосвященства епископа блуждал по темным улицам, отряд всадников, ехавших к предместью правильным строем вслед за командиром огромного роста.
Выехав за город, капитан д’Арпальер смело пришпорил своего коня и направился в горы. Он знал отличное узкое ущелье, будто нарочно созданное для засады.
