XVIII
Спасайся кто может!
Как это узнали? Какими путями? Монтестрюк не мог этого понять, но на другой же день человек пять уже рассказывали ему о его дуэли на углу кладбища Невинных Младенцев. Весть разнеслась повсюду. Гуго не скрывал правды, но на поздравления с победой отвечал очень просто:
— Полно! Это искатель приключений, считавший меня своим должником, а я показал ему, что я, напротив, его кредитор. Ну мы и свели с ним счеты, вот и все.
Через два или три дня, когда Гуго выходил утром из дому вместе с Коклико, к нему подошел мальчик, которому граф не раз давал денег, и спросил робким голосом:
— У вас нет врага, который хотел бы навредить вам?
— Не знаю! А зачем тебе это?
— Да вот вчера днем какой-то человек с недобрым лицом бродил здесь и все спрашивал, где вы живете.
— Ну и?
— Подождите! Он вернулся еще вечером, но уже не один. С ним был другой, с таким же нехорошим лицом. Я слышал, что они произносили ваше имя. Вы часто мне подавали милостыню и говорили со мной ласково вот я и подумал, что, может быть, окажу вам услугу, если послушаю их… Я и подошел к ним поближе.
— Отлично, дитя мое! — сказал Коклико. — Ты малый-то, видно, ловкий! А что же они говорили, эти мошенники?
— Один, указывая пальцем на ваш дом, сказал другому: «Он здесь живет». — «Хорошо», — ответил тот. «Он почти никогда не выходит один, — продолжал первый. — Постарайся не терять его из виду, а когда ты хорошо узнаешь все его привычки, то остальное уж будет мое дело».
— Какой-нибудь приятель Бриктайля, должно быть, хочет затеять со мной ссору, — заметил Гуго равнодушно.
— А потом что? — спросил Коклико у мальчика.
— Потом первый ушел, а другой вошел вон в ту таверну напротив, откуда видна дверь вашего дома.
— Шпион, значит! А сегодня утром ты его опять видел?
— Нет, не видел.
— Спасибо, и будь уверен, что, пока у меня в кармане есть деньги, и ты будешь получать свою часть; а если те же личности опять придут сюда и станут тебя расспрашивать, будь вежлив с ними и отвечай, что ни у кого нет таких регулярных привычек, как у меня: встаю я когда придется, а возвращаюсь домой когда случится. А если этих сведений им покажется мало, то попроси их так же вежливо оставить свои имена и адреса: я скоро сам к ним явлюсь.
Коклико почесывал голову. Он относился к происходящему не так беззаботно, как Гуго. С тех пор как Бриктайль появился в Париже, ему только и грезились разбойники и всякие опасные встречи. Кроме того, он не доверял и графу де Шиври.
— Ты останься дома, — сказал он Кадуру, который собирался тоже идти за графом, — и смотри по сторонам, не зевай.
— Останусь, — кивнул Кадур.
Потом, погладив мальчика по голове, Коклико спросил его:
— А как тебя зовут?
— Меня прозвали Угренком; видите, я от природы такой проворный, быстро бегаю и такого маленького роста, что могу пролезть всюду.
— Ну, Угренок, ты мальчик славный! Сообщай нам все, что заметишь.
И Коклико пошел вслед за Гуго.
А Гуго уже и не думал вовсе о рассказе мальчика. Он провел вечер в театре с герцогиней д’Авранш и маркизой д’Юрсель, которые пригласили его к себе ужинать, и вернулся поздно. Кадур глазел на звезды, сидя около дома.
— Видел кого-нибудь? — спросил Коклико, между тем как Гуго с фонарем в руке поднимался по лестнице.
— Да!
— Говорил ли он с тобой? Что сказал?
— Четыре или пять слов всего-навсего.
— И куда он делся после этого разговора?
— Пошел принять ванну.
— Ванну? О чем ты толкуешь?
— Я лежал вон там. Появился человек, солдат пополам с лакеем. «Это он!» — сказал мне мальчик. Я ответил: «Молчи и спи». Он понял, закрыл глаза, и мы оба захрапели. Человек прошел мимо, взглянул на меня, потом на дверь, увидел, что никого нет, вынул из кармана ключ, отпер замок, зажег тоненькую свечку и направился вверх по лестнице. Я за ним. Он проник к нам…
— Ловкий малый!
— Ну не совсем: ведь не заметил же, что я шел за ним. Он стал рыться повсюду. Тут я кинулся на него; он хотел было закричать, но я так схватил его за горло, что у него дух захватило; он вдруг посинел, и колени у него подкосились. Он чуть не упал; я взвалил его на плечи и сошел с лестницы. Он не шевелился. Я побежал к реке и с берега бросил его в самую середину.
— А потом?
— А потом не знаю — вода была высокая. Когда я вернулся домой, мальчик убежал со страху.
Коклико и не так бы еще встревожился, если бы видел, как на следующий день шевалье де Лудеак вошел в низкую залу в Шатле, где человек в потертом платье что-то писал, склонившись над столом с бумагами. При появлении шевалье он заложил перо за ухо и поклонился.
— Ну, какие вести? — спросил Лудеак.
— Я говорил с господином уголовным судьей. Тут смертный случай — почти смертный, по крайней мере. Он дал мне разрешение вести дело, как я желаю. Приказ об аресте подписан; но вы хотите, чтобы об этом деле никто не говорил, а с другой стороны, наш обвиняемый никогда не выходит один. Судя по тому, что вы о нем рассказывали, придется дать настоящее сражение, чтобы схватить его. А Бриктайль — человек совсем потерянный, им никто не интересуется; я знаю это хорошо, так как мне приходилось прибегать к его помощи… Легко может статься, что граф де Монтестрюк вырвется у нас из рук свободным и взбешенным.
— Нельзя ли как-нибудь прибрать его?
— Я об этом уже и сам думаю.
— И придумаете, господин Куссине, наверняка придумаете! Граф де Шиври желает вам добра и уже доставил вам ваше теперешнее место; он знает, что у вас семья, и поручил мне передать вам, что он будет очень рад помочь замужеству вашей дочери.
Лудеак незаметно положил на стол, между бумагами, сверток, который скользнул без шума в карман толстого человека.
— Я знаю, знаю, — сказал он растроганно, — я ведь все готов сделать, чтобы услужить такому достойному господину. Я поручил одному из наших агентов, самых деятельных и скромных, заглянуть в его бумаги.
— В бумаги графа де Монтестрюка? В какие бумаги?
— Что вы смотрите на меня таким удивленным взором, шевалье? У каждого есть бумаги, и достаточно двух строк, написанных чьей-нибудь рукой, чтобы найти в них, с небольшой, может быть, натяжкой, повод к обвинению в каком-нибудь отравлении или даже в заговоре.
— Да, это удивительно!
— К несчастью, тот именно из моих доверенных помощников, который должен был все исполнить в прошлую ночь и явиться ко мне сегодня утром с докладом, куда-то исчез.
— Вот увидите, что они с ним устроили что-нибудь очень скверное!
— Тем хуже для него! Мы никогда не заступаемся за неловких. Мы не хотим, чтобы публика могла подумать, что наше управление, призванное защищать жителей, имеет что-нибудь общее с подобным народом.
— Я просто удивляюсь глубине вашего ума, господин Куссине.
Куссине скромно поклонился и продолжал:
— Тогда граф, наверно, припрячет свои бумаги… Всего лучше было бы устроить ему какую-нибудь засаду.
— Он осмелился бы сопротивляться…
— И наши люди получили бы законное право на оборону…
— Ах! Если бы у меня был хоть кусочек письма любимой им особы — в его лета ведь всегда бывают влюблены, — я сумел бы завлечь его на какое-нибудь свидание, и тогда ему трудно было бы улизнуть от меня…
— Да, но ведь еще нужно, чтобы она написала, эта необходимая вам особа!
— О нет! У нас такие ловкие писцы, что незачем и беспокоить!.. Вот только образца нет…
— Только за этим дело? Да вот у меня в кармане есть стихи герцогини д’Авранш, которые я взял у нее, чтобы списать копию.
— А! Героиню зовут герцогиня д’Авранш? Есть еще другое имя — Орфиза де Монлюсон, кажется? Черт возьми!.. Покажите мне стихи.
Лудеак достал бумагу, Куссине развернул ее и прочитал.
— Хорошенькие стихи, — сказал он, — очень мило написаны!.. Больше мне ничего не нужно. А вот и подпись внизу: Орфиза де Монлюсон… Отлично! Теперь можете спать спокойно; он у меня в руках.
— Скоро?
— Я прошу у вас всего два дня сроку.
Через день, вечером, к Гуго подошел маленький слуга с угрюмым лицом и подал ему записку, от которой пахло амброй.
— Прочитайте поскорее, — сказал посланный.
Гуго развернул записку и прочитал следующее:
«Если графу де Монтестрюку угодно будет пойти за человеком, который вручит ему эту записку, то он увидит особу, принимающую в нем большое участие и желающую сообщить ему весьма важное известие. Разные причины, которые будут объяснены ему лично, не позволяют этой особе принять его у себя; но она ожидает его сегодня же вечером, в десять часов, в небольшом домике на улице Распятия, напротив церкви Святого Иакова, где она обыкновенно молится. Орфиза де М…».
— В девять часов!.. А теперь уж девятый! Бегу! — воскликнул Гуго, целуя записку.
— Куда это? — спросил Коклико.
— Вот, посмотри…
— На улицу Распятия, и герцогиня д’Авранш назначает вам там свидание?
— Ведь ты сам видишь!
— И вы воображаете, что особа с таким гордым характером могла написать подобную записку?
— Как будто я не знаю ее почерка! Да и подпись ее! И даже этот прелестный запах ее духов, по которому я узнал бы ее среди ночи в толпе!
Коклико только почесал ухо, что обычно делал, когда что-нибудь его беспокоило.
— Вот если бы внизу была подпись принцессы Мамиани, я бы этому скорее поверил… Но гордая герцогиня д’Авранш!.. Как хотите, а я на вашем месте ни за что не пошел бы на это свидание.
— Что ты? Заставлять ее дожидаться! Да разве это возможно?.. Я бегу, говорю тебе.
— Если так, то позвольте нам с Кадуром пойти за вами.
— Разве ходят на свидание целой толпой?
Гуго сделал знак маленькому слуге идти вперед и последовал за ним с полнейшей беззаботностью.
— Ну, я думаю, что его не следует терять из виду, — объявил Коклико. — Пойдем, Кадур.
— Пойдем.
В это время года ночь наступала рано. Париж тогда не везде освещался фонарями. Все лавки были заперты. Густая тень падала от крыш на улицы. Гуго и посланный за ним слуга шли очень быстро. Коклико и Кадур, опасаясь быть замеченными, едва за ними поспевали. Но, к счастью, на Гуго было светлое платье, и они не теряли его из виду.
— Славная ночка для засады! — проворчал Коклико, пробуя, свободно ли выходит шпага из ножен.
Девять часов пробило в ту самую минуту, когда Гуго и маленький слуга поворачивали из-за угла на улицу д’Арси.
— Подождите здесь, — сказал провожатый, — а я постучу в дверь маленького домика, где вас ждут, и посмотрю, что там делается. При первом ударе, который вы услышите, не теряйте ни минуты…
Он побежал по улице и почти тотчас исчез в густой тени. Скоро шаги его замолкли, и через несколько минут среди глубокой тишины Гуго услышал сухой удар, как будто от молотка в дверь. Он бросился вперед, но в ту минуту, как он поравнялся с черной папертью соседней церкви, толпа сидевших там в засаде людей бросилась на него.
— Именем короля, я вас арестую! — крикнул их начальник и уже положил было руку Гуго на плечо.
Но граф был не из таких, что легко даются в руки. С ловкостью кошки он кинулся в сторону и сильным ударом заставил противника выпустить его из рук.
— А! Так, значит! — крикнул тот. — Бери его!
Вся толпа разом кинулась на Гуго, как свора собак. Но граф отбил первое нападение и, прислонившись к стене и обернув левую руку плащом, выставил вперед шпагу. Один из тех, кто особенно сильно напирал на него, наткнулся горлом на шпагу и упал на колени. Прочие отступили, окружив Гуго с трех сторон.
— А, бездельник! Так ты вздумал защищаться! — закричал начальник.
Он выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил. Пуля пробила плащ Гуго и попала в стену.
— Хорош стрелок! — сказал Гуго и шпагой рассек лицо одного из нападавших.
Тут вся толпа яростно кинулась на него с поднятыми шпагами, с криками и воплями. В полной темноте на улице слышался только звон железа и глухой топот ног.
Но неожиданная помощь подоспела к Гуго разом с двух сторон. Со стороны улицы Святого Иакова появился верховой и ринулся прямо в толпу, а со Старомонетной улицы прибежали два человека и бросились в самую середину свалки. Этого двойного нападения храбрые наемники не вынесли. Под ударами спереди и сзади, справа и слева они дрогнули и разбежались, оставив на земле трех или четырех раненых.
— Я ведь такой болван, а этого именно и ждал, — сказал Коклико и не удержался — бросился на шею Гуго.
Тот ощупал себя.
— Ничего особенного, — сказал он наконец, — только царапины.
— Черт возьми! Да это же он, мой друг Гуго де Монтестрюк! — воскликнул верховой, нагнувшись к шее коня, чтобы лучше разглядеть, кого он спас от беды.
Гуго так и вскрикнул от удивления:
— Я не ошибся!.. Маркиз де Сент-Эллис!
— Он самый, и я должен был узнать тебя сразу по этой отчаянной защите, — сказал маркиз, сойдя с лошади и обнимая Гуго. — Но что это за свалка? По какому случаю?
— Этого я и сам не знаю, а очень бы хотелось узнать! Но ты, какими судьбами ты очутился в Париже? Я полагал, что ты все еще сидишь в своем прекрасном замке Сен-Сави!
— Это целая история, и я буду очень рад рассказать тебе ее… Только в эту минуту, мне кажется, лучше заняться тем, что здесь происходит; может быть, мы добудем кое-какие полезные сведения вон от тех мошенников…
Двое из лежавших на грязной мостовой наемников не подавали уже признаков жизни; третий, раненный в горло, хрипел под стеной; но четвертый только стонал и мог еще кое-как ползти. Кадур нагнулся к нему и, приставив кинжал к его сердцу, сказал:
— Говори, а не то!..
— Убьем, если будешь молчать, — прибавил маркиз де Сент-Эллис, — а если будешь говорить, то вот тебе этот кошелек.
Он бросил кошелек на тело несчастного, который как ни был слаб, а протянул руку и схватил деньги.
— По твоему проворству я вижу, что ты меня понял, — продолжал маркиз. — Припомни же все и расскажи.
Раненого подняли и прислонили к стене; усевшись кое-как, он сначала положил кошелек в карман, потом вздохнул и сказал:
— Насколько я понял, нашему сержанту было приказано непременно схватить какого-то графа де Монтестрюка. Нам сказали, чтобы мы его не щадили в случае сопротивления. Говорили, будто это за какую-то дуэль…
— Хорош предлог! — проворчал Коклико.
— Больше я ничего не знаю… но ваш поступок меня трогает, и в благодарность я должен вам сказать, что лучше вам поскорее отсюда убраться… Сержант наш очень упрям… ему обещана хорошая награда в случае удачи… значит, он наверняка вернется сюда с подкреплением… Бегите же!
Кадур, как только начался допрос, стал на часах в конце улицы с той стороны, куда убежала толпа; вдруг он вернулся бегом.
— Там люди, — сказал он, — они направляются сюда.
В конце улицы слышны уже были шаги. Показался отряд, и впереди его человек с фонарем в руке. Против дозора нечего было рыцарствовать. Маркиз де Сент-Эллис сел на коня, а прочие пустились бежать в ту самую минуту, как дозор подходил к углу соседней улицы. На перекрестке раздались два выстрела, и две пули просвистели мимо бежавших.
— А! Вот и ружья! — воскликнул Гуго.
— Партия, выходит, неравна. Спасайся, кто может! Разбежимся порознь, чтобы они не кинулись всей толпой за нами, — сказал Коклико.
Маркиз де Сент-Эллис еще раздумывал.
— На свободе ты мне будешь полезней, — шепнул ему Гуго.
Они наскоро обменялись адресами; маркиз пришпорил коня; Гуго пустился к улице Святого Иакова, Коклико за ним, а Кадур нырнул в переулок.
Гуго направился прямо к Сене. Добежав до улицы Корзинщиков, он и Коклико остановились, чтобы немного отдышаться и прислушаться. Колеблющийся свет факела почти в ту же минуту окрасил красным цветом угол улицы, показавшийся человек выстрелил. Пуля оставила белую полосу на стене, чудом не попав в голову Коклико.
— В путь! — крикнул он.
Привлеченные, вероятно, выстрелом, два человека, бежавшие им навстречу, вздумали было загородить им дорогу. Наткнувшийся на Гуго получил удар эфесом шпаги прямо в лицо и полумертвый свалился в грязь; напавший на Коклико встретил такого противника, которому пошел впрок недавний урок Кадура: схваченный вдруг за горло и наполовину задушенный, он растянулся в уличной канаве.
Коклико перескочил через него и догнал Гуго. Беглецы пустились дальше и оказались на узкой улице, вдоль которой тянулась высокая стена, а над ней виднелись верхушки деревьев. Они прислушались; никакого шума, только смутные отголоски вдали.
— Эта минутка отдыха очень приятна, — сказал, отдуваясь, Коклико, — но положение осложняется… Ясно, что несколько этих разбойников бродят теперь вокруг нашего дома, поджидая, когда мы вернемся… А если, с другой стороны, они вздумают засесть на набережной, то мы окажемся как раз между рекой и их ружьями, между водой и огнем.
— Из чего я вывожу заключение, что лучше всего ждать их здесь и умереть, убив стольких из них, скольких получится.
— Умереть мы всегда успеем!.. Я бы никого не стал дожидаться, а постарался бы перебраться через эту стену, чтобы сберечь мужа для герцогини д’Авранш.
— Считаешь, она очень этому будет рада? — вздохнул Гуго.
— Герцогиня рассердилась бы на вас, если бы вы позволили себя убить, и никогда бы вам этого не простила… А если, напротив, из любви к ней вы будете заботиться о своем здоровье, она ничего не пожалеет, чтобы вас наградить за это… Полезайте-ка на меня, как залезли бы на дерево; сотню раз мы с вами проделывали эту самую штуку в Тестере, добираясь до птичьих гнезд или до яблок; а теперь поставьте ноги мне на плечи, помогайте себе руками — и окажетесь на верху стены.
— А ты как? — спросил Гуго, проделав в точности все, что советовал Коклико.
— О! Я-то?.. Не бойтесь! У меня есть одна мысль… Добрались?
— Добрался, — ответил Гуго, сидя верхом на стене.
— Ну, граф! Теперь прыгайте вниз.
— А ты как же? Беги тогда скорее!..
