На следующий день, за несколько минут до десяти часов, члены Кабинета министров собрались в зале для заседаний. Каждого из них пригласили на Даунинг-стрит лично, и большинство удивилось, обнаружив, что присутствуют и остальные члены Кабинета. В воздухе повисло напряжение, сдобренное любопытством, и пока все ждали появления премьер-министра, за столом шел приглушенный разговор.

Когда Биг-Бен пробил десять, дверь распахнулась и в зал вошел Коллинридж.

– Доброе утро, джентльмены, – сказал он непривычно тихо. – Я рад видеть вас здесь сегодня. Но не задержу надолго.

Он уселся на свое место, достал из кожаной папки, которую принес с собой, лист бумаги, аккуратно положил его перед собой и обвел взглядом коллег. В комнате установилась гробовая тишина.

– Сожалею, что не сообщил вам, что сегодня здесь соберется весь Кабинет, – продолжил Генри. – Как вы в самое ближайшее время поймете, я поступил так для того, чтобы обеспечить присутствие всех членов Кабинета, не создавая почвы для ненужного внимания и слухов.

Он сделал глубокий вдох, наполненный облегчением и болью одновременно.

– Сейчас я прочитаю короткое заявление, которое намерен обнародовать сегодня – немного позже. В час дня я отправлюсь во дворец, чтобы официально довести его до сведения Ее величества. Я должен просить всех вас, связанных обязательствами, которые накладывают ваши должности, сохранить содержание данного заявления в тайне, пока о нем не будет сообщено официально. Мне необходимо быть уверенным в том, что Ее величество услышит все от меня, а не из средств массовой информации. Кроме того, я прошу об этом каждого из вас, как о личном одолжении.

Глава правительства медленно обвел взглядом собравшихся за столом членов Кабинета, посмотрев каждому по отдельности в глаза, и они по очереди кивали в ответ на его просьбу. Затем он взял листок бумаги и принялся медленно читать текст, тщательно выговаривая слова и прогнав все следы сожаления, которое он, возможно, испытывал:

– В последнее время в средствах массовой информации появился ряд голословных обвинений в мой адрес и в адрес моей семьи. Эти необоснованные заявления продолжают множиться. Я уже не раз говорил и намерен повторить сейчас, что не совершал поступков, которых мог бы стыдиться. Я жестко придерживался правил и принципов, которым должен следовать премьер-министр. Прозвучавшие в мой адрес обвинения чрезвычайно серьезны для человека, занимающего государственный пост – речь идет о том, что я использовал свое положение для обогащения собственной семьи. Я не в силах объяснить экстраординарные обстоятельства, о которых говорят средства массовой информации и которые стали причиной обвинений, выдвинутых в мой адрес. Поэтому я попросил секретаря Кабинета министров провести независимое официальное расследование данных фактов. Природа данных обвинений не дает мне возможности доказать, что я не совершал противозаконных поступков, но я уверен, что официальное расследование приведет к тому, что правда будет открыта, а я – оправдан.

Генри с трудом сглотнул. Во рту у него пересохло, и ему все труднее было произносить слова.

– Однако расследование может занять существенное время, – с трудом продолжил он читать. – В данный момент сомнения и инсинуации причиняют серьезный вред работе правительства и моей партии. Между тем все силы и внимание правительства должны быть направлены на выполнение программы, благодаря которой мы одержали победу на недавних выборах, но в нынешних условиях это становится невозможным. Под сомнение поставлена честность премьер-министра, и мой главный долг состоит в том, чтобы развеять все подозрения. Вот почему, чтобы восстановить и сохранить свое честное имя, сегодня я попросил Ее величество королеву об отставке с того самого момента, как будет избран мой преемник.

Кто-то из присутствующих громко выдохнул, но в остальном за столом царила полнейшая тишина. Казалось, сердца присутствующих перестали биться.

– Всю свою взрослую жизнь я посвятил стремлению к политическим идеалам, и теперь все во мне протестует. Я не хочу покидать свой пост при таких обстоятельствах. Я не бегу от обвинений – скорее, мною движет надежда, что они будут сняты максимально быстро. Кроме того, я намерен вернуть мир моей семье. Надеюсь, история покажет, что я принял правильное решение.

Закончив, Коллинридж вернул листок бумаги в папку.

– Благодарю вас, джентльмены, – отрывисто сказал он и стремительно вышел из комнаты.

Ошеломленный Уркхарт сидел в самом конце стола зала заседаний. Все о чем-то переговаривались и удивленно восклицали, но он не мог присоединиться к ним и лишь застывшим взглядом смотрел на опустевшее кресло премьер-министра, наслаждаясь своим могуществом.

Он это сделал. Один. Уничтожил самого влиятельного человека в стране. Он обладает властью, о которой не могут и мечтать людишки, сидящие за этим столом. Фрэнсис знал, что он единственный достоин занять опустевшее кресло премьер-министра. Остальные – всего лишь пигмеи, муравьи по сравнению с ним.

Уркхарт перенесся на сорок лет назад, когда он еще совсем юным новобранцем готовился сделать свой первый прыжок с парашютом с высоты 2500 футов над полями Линкольншира. Никакие инструкции не могли подготовить его к ощущению страха и одновременно восторга, который он испытал, сидя возле открытого люка двухмоторного «Айлендера», когда его ноги болтались в воздушном потоке от винта, а сам он смотрел на землю, находившуюся в миллионах миль внизу.

Его парашют был прикреплен к жесткому тросу, который, как сказал инструктор, обеспечит безопасное приземление. Но простая логика здесь не работала. Прыжок с парашютом – это акт веры в судьбу, готовность принять опасность, если это единственная возможность реализовать себя, то, к чему стремится каждый настоящий мужчина. Несмотря на жесткий трос, иногда даже самые смелые замирают около открытого люка, лишившись веры, и их самоуважение уносит воздушный поток. Однако Уркхарт чувствовал себя всемогущим, подобным Богу, когда смотрел на свое королевство с высоты, отбросив в сторону логику и страхи окружавших его простых смертных.

Так и теперь – глядя на пустой стул, он знал, что время сомнений прошло, что он должен верить в себя и свою судьбу. Фрэнсис спрыгнул с самолета, воздушный поток подхватил его, и он мчался к точке на границе откровения, где ему суждено было узнать, что приготовила ему Судьба. Он внутренне улыбнулся, но старательно сделал вид, что потрясен так же, как и все остальные.

По-прежнему дрожа от возбуждения, Уркхарт прошел несколько ярдов до офиса Главного Кнута на Даунинг-стрит, 12, заперся у себя в кабинете и к десяти двадцати сделал два личных звонка.

Десять минут спустя Роджер О’Нил созвал представителей пресс-службы в штабе партии.

– Боюсь, вам, ребята, придется сегодня отменить все встречи, назначенные на время ланча, – сообщил он им. – У меня есть информация, что вскоре после часа дня Даунинг-стрит сделает очень важное заявление. Информация конфиденциальная, и я пока ничего не могу вам рассказать, но вы должны быть готовы. Это настоящая бомба.

К одиннадцати часам пять репортеров получили извинения представителей пресс-службы, связанные с отменой ланча. С них взяли слово ничего не разглашать, но сообщили, что имеется предположение, будто на Даунинг-стрит происходит нечто важное.

Чарльз Гудмен из «Пресс ассошиэйшн», воспользовавшись обширной сетью контактов, которыми он успел обзавестись за долгие годы политической карьеры, быстро выяснил, что утром на Даунинг-стрит собрались все члены Кабинета министров, хотя пресс-служба отказывалась от каких бы то ни было комментариев. Слишком большое количество официальных встреч, назначенных на десять часов, было поспешно перенесено на другое время, чтобы данный факт остался незамеченным.

Повинуясь импульсу, Чарльз позвонил в пресс-бюро Букингемского дворца. Там, как и на Даунинг-стрит, отказались давать комментарии – во всяком случае, официально. Однако помощник пресс-секретаря, много лет проработавший с Гудменом в «Манчестер ивнинг ньюс», сообщил «не для протокола», что Коллинридж просил королеву об аудиенции в час дня.

В одиннадцать двадцать пять по телетайпу пришло известие о тайной встрече Кабинета министров и внеплановой аудиенции во дворце. Информация была вполне достоверной.

К полудню НРН передало местному радио сенсационное сообщение в своих новостных программах:

«Двенадцатичасовая новость такова: Генри Коллинридж собирается на тайную встречу с Ее величеством королевой. В Вестминстере последний час циркулируют слухи о том, что премьер-министр намерен либо отправить в отставку ряд ведущих министров и информировать королеву о серьезных перестановках в Кабинете, либо собирается признать свою вину в истории с инсайдерской информацией, связанной с его братом. Кроме того, появилось предположение, что королева готова использовать свое конституционное право и отправить Коллинриджа в отставку. В любом случае не вызывает сомнений, что через час кто-то в правительстве будет очень сильно расстроен».

Генри потребовалась всего пара минут, чтобы прийти в ярость, потому что, выглянув в окно, он увидел на противоположной стороне от знаменитой черной двери улицы лес камер, вокруг которых разбила лагерь армия репортеров и фотографов.

Его щеки стали малиновыми от возмущения, когда он захлопнул дверь своего кабинета с такой силой, что по коридору прокатился оглушительный грохот. Два проходивших мимо курьера удивились, увидев его состояние.

– Что это он бормочет? – спросил один из них.

– Я не понял, Джим. Что-то насчет должностной присяги, – отозвался его коллега.

Без четверти час Коллинридж вышел из дома № 10 и сел в свою машину, не обращая внимания на крики представителей прессы, находившихся на противоположной стороне улицы. Он направился на Уайтхолл в сопровождении машины с камерой, водителя которой переполняло такое рвение, что он чудом не врезался в задний бампер автомобиля полицейского эскорта премьер-министра. Еще одна толпа фотокорреспондентов ждала возле ворот Букингемского дворца. Попытка достойного ухода в отставку превратилась в цирк с тремя аренами.

Премьер-министр попросил не беспокоить его – если только не случится нечто очень важное. Вернувшись из дворца, он скрылся в своей квартире над Даунинг-стрит: ему хотелось несколько часов побыть наедине с женой. В конце концов, официальные бумаги больше не казались ему важными и первоочередными.

– Мне очень жаль, господин премьер-министр, – извинился его личный секретарь, – но звонит доктор Кристиан. Он говорит, это важно.

Телефон тихонько жужжал, когда звонок переводили на Коллинриджа.

– Доктор Кристиан, чем я могу вам помочь? – сказал он в трубку. – И как Чарли?

– Я как раз и звоню вам по поводу Чарльза, мистер Коллинридж, – ответил врач. – В соответствии с нашей договоренностью мы старались изолировать вашего брата от газетчиков, чтобы его не тревожили голословные обвинения. Но у нас возникла проблема. Обычно мы выключаем телевизор вашего брата на время новостных программ, чтобы отвлечь его от политики, но мы не ожидали, что они покажут внеочередной выпуск о вашем заявлении об отставке. Мне очень жаль, что вам пришлось уйти, господин премьер-министр, но мои приоритеты отданы Чарльзу. Прежде всего я должен учитывать его интересы, вы же понимаете.

– Я понимаю, доктор Кристиан, и у вас совершенно правильные приоритеты.

– Он впервые услышал про обвинения против вас и него и о том, что они привели к вашей отставке. И он чрезвычайно огорчен, для него это стало шоком. Чарльз считает, что он во всем виноват, и я очень сожалею, но он заговорил о самоубийстве. Я считал, что у него намечается серьезный прогресс, однако сейчас мне кажется, что эти события не только отбросят нас назад, но даже хуже – в его деликатном эмоциональном состоянии мы окажемся на пороге серьезного кризиса. Мне бы не хотелось напрасно вас тревожить, но он нуждается в вашей помощи. Очень нуждается.

Сара увидела, что на лице ее мужа появилась гримаса боли, села рядом и взяла его за руку. Пальцы Генри дрожали.

– Доктор, что я могу сделать? – спросил он еле слышно. – Я готов оказать Чарли любую помощь.

– Нам нужно найти способ успокоить его. Он в полнейшем замешательстве.

Наступило молчание. Коллинридж с силой прикусил губу, надеясь, что эта боль заглушит ту, что терзала его из-нутри.

– Могу я поговорить с ним, доктор? – неуверенно попросил он.

Прошло несколько минут, прежде чем его брат взял трубку.

– Чарли, как ты, старина? – мягко спросил министр.

– Генри, что я наделал?! Я все испортил, уничтожил тебя! – Голос старшего из братьев стал хриплым и старым, и в нем звучала паника.

– Чарли, ты абсолютно ничего не сделал. Не ты причинил мне вред, и тебе не за что себя винить, – заверил его младший.

– Но я все видел по телевизору. Ты отправился к королеве, чтобы подать в отставку. Они сказали, что это из-за меня и каких-то акций… Я не понимаю, Генри, но я все испортил. Не только свою жизнь, но еще твою и Сары. Я не заслужил быть твоим братом. Теперь все потеряло смысл. – В трубке послышались сдавленные рыдания.

– Чарли, я хочу, чтобы ты послушал меня очень внимательно, – спокойно, но твердо заговорил премьер-министр. – Ты все еще у телефона? Тебе не нужно извиняться. Это я должен стоять перед тобой на коленях и просить о прощении.

Чарльз запротестовал, но брат прервал его:

– Нет, послушай меня, Чарли! Мы всегда решали наши проблемы вместе, как одна семья. Помнишь времена, когда я управлял бизнесом – в тот год, когда мы едва не разорились? Мы постоянно теряли деньги, Чарли, и это была моя вина. И кто привел нового клиента, после чего у нас появился заказ, который спас бизнес? О да, не самый крупный, но он оказался очень кстати! Ты спас компанию, Чарли, ты спас меня. Как и в тот раз на Рождество, когда я повел себя точно последний дурак и меня поймали на превышении скорости. Местный сержант полиции, с которым ты играл в регби, был твоим другом, а не моим. Ты каким-то образом уговорил его изъять мой тест на содержание алкоголя. Если б я потерял водительские права, избиратели никогда бы за меня не проголосовали. Разве ты не понимаешь, что не только ничего не испортил, – ты сделал мою политическую карьеру возможной. Ты и я – мы вместе противостояли трудностям. И так будет всегда.

– Но теперь я разрушил твою карьеру, Генри…

– Нет, я сам все разрушил. Я забрался слишком высоко и получил огромную власть, но забыл главную истину: единственное, что имеет значение, – это те, кого мы любим. Ты всегда оказывался рядом, когда я нуждался в поддержке, но я был слишком занят, чтобы уделять тебе время. Когда Мэри ушла, я знал, как сильно ты переживал, и мне следовало тебе помочь. Ты нуждался во мне, но у меня неизменно находились другие дела. И каждый раз я собирался навестить тебя завтра. Завтра, всегда завтра, Чарли… – голос Генри дрогнул от с трудом сдерживаемых эмоций. – Да, мне довелось пережить мгновения славы, но я был невероятно эгоистичен, делал вещи, которые мне хотелось делать. И при этом смотрел со стороны, как ты становишься алкоголиком и убиваешь себя. И знаешь что, Чарли? Я покину Даунинг-стрит и смогу сказать: туда им всем и дорога, пропади они все пропадом, если буду знать, что у меня все еще есть брат. Я боюсь только одного – что уже слишком поздно, что я слишком долго тобой пренебрегал, чтобы просить о прощении; что ты много лет был один и теперь не видишь смысла в том, чтобы поправиться.

По щекам Генри текли слезы, а Сара крепко обнимала мужа.

– Чарли, если ты не сможешь меня простить, какой во всем этом смысл? Тогда все было напрасно, – простонал он упавшим голосом.

На другом конце провода наступило долгое молчание.

– Скажи что-нибудь, Чарли! – с отчаянием взмолился премьер-министр.

– Я люблю тебя, брат, – послышалось в трубке.

Генри с облегчением выдохнул.

– Я тоже люблю тебя, старина, и приеду завтра. Теперь у нас будет больше времени друг для друга, верно?

Оба засмеялись сквозь слезы, а вскоре к ним присоединилась и Сара, и Генри Коллинридж вдруг подумал, что уже много лет не чувствовал себя таким цельным.

Она пила вино маленькими глотками и наслаждалась ночным видом Лондона из окна его квартиры в пентхаусе, когда он подошел сзади и нежно ее обнял.

– Эй, я думала, мы пришли сюда, чтобы поговорить о деле, – сказала она, но не стала высвобождаться из его объятий.

– Для некоторых вещей у меня нет подходящих слов, – ответил он, зарывшись лицом в ее светлые волосы и наслаждаясь их свежим запахом.

Она повернулась в его руках и посмотрела ему в глаза.

– Ты слишком много разговариваешь, – и страстно его поцеловала.

Она радовалась, что он сделал первый шаг – сегодня она не собиралась устраивать никаких состязаний, и ей хотелось побыть свободной и простой, обычной женщиной.

Она не протестовала, когда он стянул с нее шелковую блузку, и та соскользнула, открыв гладкую, безупречную, как у модели, кожу. У нее была великолепной формы грудь, маленькая, но женственная и чувственная. Она тихонько вскрикнула, когда его пальцы мягко коснулись ее сосков, которые мгновенно отреагировали на ласку. Она расстегнула ремень своих брюк, и они упали на пол, а она перешагнула через них и одним грациозным движением сбросила туфли. Она стояла, выпрямив спину и не смущаясь своей наготы, а за спиной у нее сияли огни ночного Лондона.

Он мгновение любовался представшей его глазам картиной, думая о том, что уже и не помнит, когда чувствовал себя таким возбужденным, настоящим мужчиной.

– Мэтти, ты прекрасна.

– Надеюсь, ты не собираешься только смотреть на меня, Джонни, – сказала она.

Прижимая женщину к груди и мечтая о том, чтобы эти мгновения длились вечно, он отнес ее на руках к камину, где уютно горел огонь.

Потом они молча лежали на ковре, погрузившись в собственные мысли и не разжимая объятий.

Мэтти нарушила молчание первой:

– Неужели это все совпадение, Джонни?

– Давай попробуем еще раз, и тогда узнаем.

– Да не это, дурачок. – Журналистка рассмеялась. – Пора поговорить!

– А я все спрашивал себя, когда же ты вспомнишь о делах, – печально сказал ее коллега, после чего принес одеяла, и они накрылись ими.

– Мы обнаружили план, действия и заговор – называй это как хочешь, – в котором задействована наша газета и который направлен на то, чтобы отрубить Коллинриджу ноги. Мы не можем знать наверняка, но вполне возможно, что это продолжалось несколько месяцев. Теперь Коллинридж подал в отставку. Может ли так быть, что его решение – часть все того же плана?

– Ну, как такое возможно, Мэтти? В конце концов Коллинриджа заставили уйти не его оппоненты, а брат, который мухлевал с акциями. Не станешь же ты утверждать, что все это – часть одного плана?

– Согласись, как-то странно все сложилось. Такое не может быть обычным совпадением, Джонни. Кстати, я встречалась с Чарльзом Коллинриджем; я провела с ним несколько часов, мы выпивали и болтали на партийной конференции. Он показался мне симпатичным честным пьяницей, у которого в кармане и двухсот фунтов не наберется, не говоря уже о десятках тысяч на покупку акций.

Сторин поморщилась, пытаясь сосредоточиться и сражаясь с царившей в ее мыслях путаницей.

– Это может показаться глупостью – я знаю, он алкоголик, а такие люди часто не отвечают за свои действия, – но я не верю, что он мог поставить под удар карьеру брата, чтобы заработать на фондовой бирже несколько тысяч фунтов, – продолжила рассуждать она. – Неужели ты действительно думаешь, что Генри Коллинридж, премьер-министр страны, мог выдать своему брату инсайдерскую информацию, чтобы финансировать его выпивку?

– А насколько правдоподобнее выглядит версия о существовании заговора, в котором участвовали высокопоставленные фигуры партии, издатель нашей газеты и бог знает кто еще, чтобы уничтожить Генри Коллинриджа? – возразил Краевски. – Не вызывает сомнений, что самое простое объяснение является самым правильным – Чарльз Коллинридж пьяница, он не отвечает за свои действия и совершил такой непростительно глупый поступок, что его брату пришлось подать в отставку.

– Думаю, только один человек может сказать нам это – сам Чарльз Коллинридж.

– Но он заперт в какой-то клинике, не так ли? Я считал, что место, где он находится, – это семейная тайна, которую тщательно охраняют.

– Верно, но только он может помочь нам добраться до правды.

– И как же наш репортер года намерен это сделать? – попытался поддразнить подругу Джон.

Мэтти сосредоточенно думала и не проглотила наживку. Она сидела на ковре перед камином, завернувшись в огромное желтое одеяло и погрузившись в свои мысли. Джонни отправился на кухню за добавкой вина, а когда вернулся, женщина неожиданно резко повернулась к нему.

– Когда Чарли Коллинриджа видели в последний раз? – спросила она.

– Ну… когда его увезли из дома неделю назад.

– Кто был вместе с ним?

– Сара Коллинридж.

– И?..

– Водитель.

– И кто же был водителем, Джонни?

– Будь я проклят, если знаю! Я никогда не видел его раньше. Хотя подожди-ка… будучи ответственным заместителем главного редактора, я в течение двух недель храню все ночные новости на пленке, и она должна быть где-то здесь.

Джон несколько минут перебирал кассеты, лежавшие около видеоплеера, пока наконец не нашел нужную и не перемотал ее вперед. Через несколько секунд сквозь помехи, возникшие от быстрой перемотки, они увидели Чарльза Коллинриджа, скорчившегося на заднем сиденье отъезжающей машины.

– Вернись назад! – приказала Мэтти. – К началу.

В самом начале репортажа, когда машина завернула за дом и выехала на главную дорогу, они на короткое мгновение отчетливо увидели на экране сквозь ветровое стекло лицо водителя.

Краевски нажал на паузу, и они точно завороженные уставились на лысеющего мужчину в очках.

– Проклятье, кто он? – пробормотал Джон.

– Давай подумаем, кем он не является, – предложила Мэтти. – Он не работает на правительство – потому что машина не из их гаража; к тому же водители склонны сплетничать, так что мы давно что-нибудь услышали бы. Это не политическая фигура, в противном случае мы бы сразу его узнали…

Неожиданно она радостно хлопнула в ладоши.

– Джонни, куда они едут?

– Не на Даунинг-стрит. Не в отель или другое общественное место. – Заместитель редактора перебрал в уме возможные варианты. – Пожалуй, в клинику.

– Точно! Это человек из клиники. Если мы узнаем, кто он такой, то поймем, куда отвезли Чарли!

– Ладно, Кларк Кент, звучит разумно… Послушай, я смогу сделать копию видеозаписи и кое-кому показать ее. Мы можем обратиться к Фредди, нашему прежнему фотографу. У него превосходная память на лица. К тому же он алкоголик, который завязал несколько лет назад, однако до сих пор раз в неделю словно исполняет религиозный ритуал – ходит на собрания анонимных алкоголиков. Быть может, он сможет направить нас по правильному пути. Таких центров реабилитации вряд ли много. Короче, весьма вероятно, что мы сумеем получить ответы на наши вопросы. Но я по-прежнему не верю в твою теорию заговора, Мэтти. По мне, так это просто совпадение.

– Ах ты, циничный ублюдок; что мне нужно сделать, чтобы тебя убедить?

– Иди сюда и покажи мне еще раз, на что способна твоя женская интуиция, – прорычал Джон.

Примерно в это же время в отдельной кабинке модного и безумно дорогого ресторана в лондонском Вест-Энде, придвинувшись друг к другу, точно два наемника, обсуждающих свои планы, сидели рядом Лэндлесс и Уркхарт.

– Интересные времена, Фрэнки, очень интересные, – задумчиво проговорил Лэндлесс.

– Насколько мне известно, в Китае интересные времена считаются проклятьем.

– Полагаю, Генри Коллинридж тоже так думает! – сказал медиамагнат и громко расхохотался.

Он стряхнул пепел с толстой гаванской сигары и с наслаждением сделал глоток коньяка из полного бокала, прежде чем заговорить дальше:

– Фрэнки, я пригласил тебя сюда, чтобы задать один вопрос. Я не собираюсь ходить вокруг да около и хочу, чтобы ты был со мной совершенно откровенен. Ты собираешься бороться за лидерство?

– Я еще не знаю. Ситуация сейчас непростая, и я хочу подождать, когда пыль немного осядет…

– Ладно, Фрэнки, давай поставим вопрос иначе. Ты этого хочешь? Потому что если да, старичок, то я могу быть тебе очень даже полезен.

Уркхарт посмотрел на Лэндлесса – в его выпученные красные глаза.

– Я очень этого хочу, – сказал он негромко.

Он впервые поведал кому-то о своих честолюбивых уст-ремлениях, однако в беседе с таким человеком, как Бенджамин, который сообщал о своих амбициозных желаниях в тот момент, когда они возникали, Главный Кнут не чувствовал смущения.

– Это хорошо, Фрэнки, – кивнул магнат. – Тогда пора начинать. Я расскажу тебе, что завтра напечатает «Телеграф». Это будет аналитическая статья нашего политического корреспондента Мэтти Сторин. Хорошенькая блондинка с длинными ногами и большими голубыми глазами – знаешь, о ком я говорю?

– Знаю, – ответил Уркхарт. – Разумеется, только профессионально, – поспешно добавил он, увидев, как его собеседник выпятил толстые губы, собираясь сказать что-то непристойное. – Умная девица, и мне интересно знать, как она видит сложившуюся ситуацию.

– Она напишет, что впереди нас ждет гонка за лидерство, что никто не ожидал столь быстрой отставки Коллинриджа и что никто из возможных преемников еще не готов как следует к борьбе. А потому может произойти все что угодно.

– Я считаю, что она права, – кивнув, проговорил политик. – И это меня беспокоит. Подготовка к выборам займет не меньше трех недель, и прилизанные красавчики, появляющиеся на телеэкранах, могут получить преимущество. В подобных состязаниях главное – оказаться в струе. Если тебе повезло, течение отнесет тебя домой, но если ты поплывешь против него, то утонешь, и не будет иметь значения, хороший ты пловец или нет.

– Каких прилизанных красавчиков конкретно ты имеешь в виду?

– Например, Майкла Сэмюэля.

– М-м-м… молодой, впечатляющий, с твердыми принципами, вроде бы умный… такие мне совсем не нравятся. Он хочет во все вмешиваться, изменить мир. Слишком много совести и мало опыта в принятии серьезных и жестких решений.

– И что же мы станем делать?

Лэндлесс обхватил мясистыми пальцами хрустальный бокал, поболтал в нем янтарной жидкостью и тихонько хихикнул.

– Приливы меняют направление, Фрэнки. Ты только что плыл к берегу, и все у тебя было хорошо, а в следующий момент тебя уже несет в открытое море…

Он сделал большой глоток, поднял палец, чтобы официант принес еще, и поудобнее устроился на стуле перед тем, как продолжить разговор.

– Фрэнки, сегодня я дал указания небольшой и хорошо законспирированной команде в «Телеграф» начать контактировать с членами вашей партии в парламенте, чтобы понять, каким образом те намерены голосовать. В среду мы опубликуем результаты – и могу предположить, что юный Микки Сэмюэль будет немного опережать остальных.

– Что?! – в ужасе вскричал Уркхарт. – Откуда ты можешь это знать? Опрос еще не закончен…

– Мне известно, что получится в результате паршивого опроса, потому что я издатель этой вонючей газеты.

– Ты хочешь сказать, что все подстроил? Но почему ты подталкиваешь вперед Сэмюэля?

– Опрос покажет, что ты пользуешься определенной поддержкой, но в данный момент выиграть выборы не можешь. Ты – Главный Кнут, у тебя нет публичной трибуны, с которой ты мог бы проповедовать, и если речь пойдет об открытых дискуссиях и выступлениях, тебя просто затопчут.

Фрэнсису пришлось признать, что его позиция безликого члена правительства действительно весьма слаба.

– Поэтому мы подтолкнем мистера Сэмюэля, чтобы тот с шумом стартовал, и вместо разговоров и дискуссий получим мишень, в которую все станут стрелять. Через пару недель он с удивлением обнаружит, как много у него в партии паршивых друзей, старающихся его прикончить. И ему придется сражаться с течением.

Уркхарта поразил четкий и точный анализ Лэндлесса, и он начал понимать, почему выходец из Ист-Энда добился такого поразительного успеха в мире бизнеса.

– И как я вписываюсь в твой грандиозный план? – поинтересовался политик.

– Ты станешь для твоих коллег из парламента исключительно привлекательным товаром, выгодно отличающимся от остальных претендентов на роль лидера партии.

– Это как? – спросил озадаченный Главный Кнут.

– Фрэнки, ты станешь компромиссным кандидатом. Пока все остальные ублюдки будут публично топить и уничтожать друг друга, ты проскочишь вперед, как человек, которого все ненавидят меньше других.

– Именно на это возлагали свои надежды социал-демократы… Помнишь их? Если честно, я не уверен, что моя репутация позволит мне стать компромиссным кандидатом.

– Но у них не было моей поддержки, и за ними не стояли мои газеты. А ты такую помощь получишь. Я знаю, это серьезный риск, Фрэнки, зато награда чрезвычайно высока.

– И что я должен делать?

– Поймать волну, но правильно выбрать время. По правде говоря, я бы предпочел, чтобы у нас его было больше – возможно, месяц до того, как начнется голосование, – чтобы другие претенденты начали уставать, их предвыборные кампании дали небольшую течь и всем вокруг наскучили одни и те же лица. Вот тогда мы и запустили бы широкомасштабную кампанию, которая поддержала бы твое неожиданное решение принять участие в гонке на самом последнем этапе, что внесло бы в нее элемент облегчения и оживления. И тогда окажется, что тебя подхватило течение, Фрэнсис.

Уркхарт заметил, что Лэндлесс впервые назвал его полным именем – значит, он говорил совершенно серьезно.

– Иными словами, ты хочешь знать, смогу ли я немного замедлить процедуру выборов, – сообразил Главный Кнут.

– А ты сможешь?

– Несмотря на то что, по конституции партии, Хамфри Ньюлендс отвечает за внеочередные выборы лидера, решение о сроках принимает премьер-министр, а он не станет ничего делать, чтобы помочь любимому кандидату Тедди Уильямса. Так что я думаю, у нас хорошие шансы…