Глава 7
Вдали от городов
Поезд в Квебек, суббота 27 июля 1946 года, тот же день
Эрмин дремала, когда ее внезапно разбудил сильный толчок. В следующую секунду она словно оказалась в аду. Жуткий скрежет будто разорвал горячий воздух. Она увидела, как пейзаж перевернулся за окном вагона, и в ту же секунду еловые ветки разбили стекло. Чемодан, слетевший с железной полки, висящей над сиденьями, пролетел через все купе и чуть не ударил ее в плечо. У нее вырвался громкий крик удивления и страха.
— Мадам, осторожно! — прозвучал хриплый голос Родольфа Метцнера.
Совершенно потерявшая голову молодая женщина решила, что это предостережение относится к ней, но на самом деле он обращался к матери маленького мальчика. Тот вопил от страха, лицо его было в крови.
— О Боже! Что происходит? — вскричала его мать. — Господи, сохрани нас!
Их сосед попытался подняться, но в это время вагон перевернулся на бок. Потеряв равновесие, он упал на колени. Эрмин оказалась прижатой к раме открытого окна. По ее щеке стекала теплая струйка. Она коснулась ее пальцем и взглянула на него. Это была кровь.
— Мадам Дельбо! Как вы? — встревоженно спросил Метцнер.
— Меня сильно встряхнуло, но ничего не болит. Наверное, осколком порезало кожу на голове.
— Дайте мне руку, вам нельзя оставаться там. Мне кажется, поезд перевернется полностью, — сказал он.
— Какой ужас, — простонала она.
Однако у нее не было выбора, и она приняла его помощь. Он помог ей устроиться на полу, в наклоне которого было что-то нереальное. Эрмин тут же принялась успокаивать рыдающего малыша и его мать, которая тоже плакала.
— Не бойтесь, нас обязательно спасут. Видимо, часть поезда сошла с рельсов. Похоже, все не так страшно.
— У моего сына течет кровь! — воскликнула пассажирка. — У вас тоже, мадам.
— Не волнуйтесь, раны на лбу и голове всегда сильно кровоточат. У меня в сумке есть чистый платок. Мы вытрем лицо вашему мальчику.
Вагон продолжал сотрясаться, похожий на огромного зверя, бьющегося в агонии. Со всех сторон доносились стоны и крики о помощи. Эта обстановка конца света благоухала крепким хвойным ароматом.
— Мы стали прямо посреди леса, — заметил Родольф Метцнер. — Должно быть, на путях появилось какое-то препятствие.
Он изо всех сил держался за ручку двери, чтобы не стеснять обеих женщин, разместившихся напротив в пространстве между сиденьями.
— Нам нужно выбираться отсюда, — встревожилась мать. — Если поезд загорится, мы все погибнем.
— Нет никаких причин для пожара, — ответила Эрмин, пытаясь сохранить спокойствие. — Но, согласна, я бы тоже очень хотела оказаться снаружи.
Внезапно состав сильно тряхнуло, и с ужасающим грохотом вагон окончательно перевернулся. Пассажиров резко швырнуло на стены, которые теперь лежали на земле. Эрмин с соседкой постигла та же участь, а вдобавок обшивку купе с треском пробил обломок дерева и ранил Родольфа Метцнера в ногу.
— Черт! — выругался он. — Теперь мы точно далеко не уедем.
Мальчик рыдал, от страха выпучив глаза. Эрмин попыталась его успокоить, погладив по щеке.
— Мы умрем! — причитал он.
— Нет, погляди, мы все живы. Самое страшное позади, успокойся! — уверенно сказала она.
— Да, Ксавье, мадам права. Только как же мы отсюда выберемся?
Многие пассажиры последних вагонов задавали себе тот же вопрос. Локомотив резко затормозил, но поезд не смог остановиться сразу. Несколько вагонов сошли с рельсов и перевернулись.
— Боже мой, я уже больше десяти лет езжу по этой дороге, и такое происходит впервые, — с горечью заметила Эрмин.
— Я хорошо знаю этот участок пути, — добавил Метцнер. — Помощь придет не раньше завтрашнего дня. Вокруг нас лесные массивы.
Для молодой певицы это было настоящей катастрофой. Еще одной, в довершение всех ее бед. Она не сможет вовремя прибыть в Квебек, и директору Капитолия придется снова переносить представление или срочно искать ей замену. «Ну и пусть, главное, что я осталась жива, — успокоила она себя. — Остальное не так важно».
Мужчина в форме склонился над дверью в купе, которая теперь находилась над ними. Это был служащий железнодорожной компании.
— Все целы? — спросил он. — Серьезные травмы есть?
— Нет, только царапины и шишки, — ответил Метцнер. — Как вы собираетесь нас отсюда вытаскивать?
— Потерпите, мы принимаем меры.
— Мы не намерены долго терпеть, — возмутился швейцарец. — Как мы можем оставаться в этом купе, заваленном битым стеклом и сломанными ветками? Я помогу дамам и ребенку дотянуться до вас. Сам я готов подождать.
— Я об этом не подумал, — проворчал служащий. — Хорошо, месье, приступайте!
Родольф Метцнер подал знак Эрмин, но она отказалась.
— Займитесь сначала мадам и ее сыном, малыш очень напуган.
— Я вам, конечно, помогу, но учтите, это будет нелегко, — предупредил их железнодорожник. — Придется практически на четвереньках ползти по стеклянным перегородкам, а на выходе вас ждет давка. Все хотят выбраться наружу как можно скорее!
Несмотря на это предостережение и благодаря поддержке Метцнера, мать с ребенком смогли взобраться по вертикали пола и выбраться из купе.
— А как же мой багаж? — забеспокоилась женщина.
— С багажом разберемся позже, — сказал служащий. — Теперь ваша очередь, сударыня. О, да у вас кровь идет…
Эрмин молча кивнула и взяла в руки свою сумочку. Пребывая в сильном шоке, она дрожала всем телом. Происходящее казалось ей дурным сном. Необходимость опереться на потолок купе, теперь находящийся слева от нее, только усилила это ощущение абсурда. Лишь после подбадривающей улыбки Родольфа Метцнера она решилась протянуть руки к единственному возможному выходу.
— Поставьте ногу на мои руки! — посоветовал он. — Я вас подсажу, а месье сверху вас подхватит.
— Но это не очень удобно, — пробормотала она, готовая расплакаться. — Я в платье, и…
— А я джентльмен и закрою глаза, мадам! — оборвал он ее. — Не зацикливайтесь на таких мелочах, радуйтесь, что мы остались живы. Если бы поезд сошел с рельсов на виадуке, это было бы гораздо хуже. Вы не находите?
— Да, разумеется, — согласилась она. — Но как же вы, мосье, кто вам поможет? К тому же у вас повреждена нога.
— Бывало и похуже, — сдержанно заметил он.
Эрмин решилась. Ей хотелось скорее выбраться из вагона, ступить на твердую землю. На несколько секунд она ощутила, как пальцы Метцнера коснулись ее талии, затем, очень быстро, ее подхватили руки служащего.
— Удачи вам, сударыня! — сказал последний. — Мои коллеги расчищают вагоны. Идите вон туда, левее, через несколько метров будет дверь.
— Спасибо! — выдохнула она, приходя во все большее замешательство от необычного вида вагона.
Призвав всю свою смелость, она начала осторожно продвигаться в указанном направлении. Со всех сторон раздавались рыдания и крики.
«Боже мой, какое несчастье! — подумала Эрмин. — Разве я могла такое представить? Тошан, любовь моя, позаботься нашем маленьком Констане».
Мысль о младшем сыне помогла ей успокоиться. Она лишний раз порадовалась, что ребенок не поехал с ней. Он мог пострадать или вовсе погибнуть. «Да, это настоящее счастье — знать, что мой малыш сейчас рядом с Мадлен и своим отцом. Там, на берегу Перибонки, он в безопасности».
Поселок Перибонка, тот же день, тот же час
Тошан смотрел на небольшие волны, поднимаемые ветром на поверхности озера. Он курил сигарету, сидя на причале. Лицезреть бескрайние воды озера, настоящего моря, было для него огромным удовольствием, особенно в этот тихий вечерний час. Чайки летали над самой водой, их белое оперение в лучах заходящего солнца казалось желто-оранжевым. Вдали проплывало большое белое судно, одно из тех, что каждое лето возили туристов.
Красавец метис размышлял о том, что несколько веков назад эти земли никому не принадлежали, даже если монтанье жили вдоль берегов. Часто он посмеивался над своим упорным желанием чтить память предков. С возрастом, приближаясь к сорокалетнему рубежу, он ощущал себя больше канадским гражданином, чем индейцем. Наверняка это было связано с преждевременной смертью гордой и непокорной Талы, смертью, которая постепенно оторвала его от материнских корней. «Я бы так хотел видеть, как ты стареешь, мама! — подумал он. — И узнать больше о твоем народе и о тебе. Ты была такой терпеливой, такой стойкой! Никогда не жаловалась, не плакала…»
Тошан еще раз пожалел о том, что не был с матерью в последние минуты ее жизни. Она умерла на руках Жослина, которого любила вопреки здравому смыслу. Грустные размышления мужчины прервал чей-то хриплый голос с выраженным местным акцентом.
— Эй! Да это же мой приятель метис!
Перед ним стоял Пьер Тибо, его старинный друг: таковым, по крайней мере, его считал Тошан.
— Привет, дружище! — воскликнул он, вскакивая на ноги. — Каким ветром тебя сюда занесло? Я не видел тебя несколько лет.
— Знаю. У меня были проблемы! — ответил Пьер. — Я здесь и не появлялся.
Они пожали друг другу руки. Тошан сразу понял, что его собеседник злоупотребляет алкоголем. От славного парня прежних лет, светловолосого, ясноглазого и открытого, ничего не осталось. Перед ним стоял тучный мужчина с одутловатым лицом и налитыми кровью глазами.
— Жена меня бросила. Я больше не вижусь с детьми, черт возьми! Видимо, я слишком много ей изменял, но, поверь, все это было для дела, для работы.
Пьер уже давно заработал себе в Лак-Сен-Жане репутацию неисправимого бабника.
— Пойдем пропустим по стаканчику, Тошан, — предложил он. — Помнишь, мы часто выпивали вместе в баре… Кстати, ты-то здесь что делаешь?
— Жду транспорта, чтобы вернуться домой, в свою хижину. Я должен был выехать с Овилой Потвеном вчера вечером, но у него сломался грузовик. Он пообещал мне быть здесь завтра утром.
— А! Твоя краля тоже здесь? Твоя ослепительная красотка, Соловей из Валь-Жальбера?
— Нет, Эрмин отправилась сегодня утром в Квебек, на поезде.
Пьер Тибо игриво подмигнул Тошану, чем вызвал его недовольство.
— Я бы не советовал отпускать твою супругу одну, дружище: есть желающие этим воспользоваться. То же самое во время войны: зря ты ушел воевать. Я знаю одного парня, который не терял времени даром, пока ты охотился на фрицев. Уж как он обхаживал твою благоверную!
Солнце садилось, и его багряный свет придавал разговору тревожные нотки.
— Ты о ком это? — ледяным тоном спросил Тошан.
— О! Об одном удачливом парне, учителе, месье Лафлере. Странный вкус у твоей Эрмин. Ей нужен либо дикарь, либо умник — из крайности в крайность! Видимо, я для нее был недостаточно образованным!
Пьер хрипло засмеялся, не замечая убийственного огонька, вспыхнувшего в глазах метиса.
— Перестань пороть чушь, Тибо! — процедил тот сквозь зубы. — От тебя несет виски, мне стыдно за тебя! Я не собираюсь слушать твой бред. Иди своей дорогой. И больше ни слова о моей жене!
— О твоей жене? — надменно заявил пьянчуга. — К твоему сведению, это я подарил ей первый поцелуй.
— Ну и что? Мне давно об этом известно.
— А то, что мне следовало жениться на Эрмин, вот так! Возможно, ей я был бы верен.
Тошана окатило волной гнева. Он боролся изо всех сил, пытаясь себя образумить, но жало ревности сделало свое дело, и теперь ему хотелось лишь одного: наотмашь ударить приятеля по лицу, хотя бы для того, чтобы заставить его замолчать.
— Убирайся подобру-поздорову, Пьер! — рявкнул он. — Это в твоих же интересах. Я не бью пьяниц.
— Так бить надо не меня, дружище, — ухмыльнулся Тибо. — Сходи лучше к Овиду Лафлеру, который сейчас сидит у стойки бара!
— Этот человек спас дорогого мне ребенка от страшной участи, — холодно ответил Тошан. — У меня нет с ним счетов, понял?
— Я не думал, что ты стал таким трусом, приятель! — пошутил Пьер, отходя в сторону. — Тошан Клеман Дельбо, играя в солдатов, ты забыл, что такое честь! Как жаль, что такой тип, как ты, отхватил себе такую красотку. В конце концов, если бы не этот молокосос Симон Маруа, я бы все же насладился Мимин…
Совершенно пьяный, он презрительно плюнул себе под ноги, но уже в следующую секунду повис в воздухе. Тошан приподнял его за грудки, наполовину придушив.
— Заткнись сейчас же, подонок! — взорвался он. — Сволочь, ублюдок!
Пьер Тибо был среднего роста, однако за последние годы прибавил в весе. Несмотря на сильное опьянение, он отбивался изо всех сил и вскоре снова стоял ногами на причале.
— Отпусти меня, дикарь проклятый! — взревел он. — Сукин сын!
Это было уже слишком. Окончательно выведенный из себя этим ругательством, Тошан с силой ударил кулаком в багровое лицо соперника. Тот пошатнулся, из носа хлынула кровь. Второй удар пришелся на подбородок.
— Чтобы больше ни слова ни о моей жене, ни о моей матери! — прорычал метис. — Что ты там намекал по поводу Симона Маруа?
— Так что мне делать: говорить или заткнуться? — пробормотал Пьер, отступая к краю причала.
Тошан схватил его рукой, чтобы оттолкнуть еще дальше назад.
— Купание тебя освежит! — резко бросил он, вне себя от ярости.
На шум их ссоры из бара гостиницы вышли посетители. Мукки увидел происходящее из окна гостиничного номера, где они с отцом остановились. Встревоженный, подросток выбежал на улицу.
— Папа, перестань, прошу тебя! — закричал он.
Мадлен тоже спустилась вниз, попросив официантку присмотреть за Констаном.
— Тошан. Тошан! Нет!
Местные жители ждали продолжения, больше охваченные любопытством, чем тревогой. Они не в первый раз видели драку на причале Перибонки. К несчастью, крики Мадлен также привлекли Овида Лафлера. Он увидел, что муж Эрмин совершенно не владеет собой и готов убить Пьера Тибо.
— Прекратите сейчас же! — крикнул он. — Месье Дельбо, подумайте о своей семье. Если этот тип упадет в воду, он может захлебнуться, и виноваты будете вы.
Метис поискал глазами того, кто разговаривал с ним таким поучительным тоном. Увидев молодого учителя, он задрожал от новой вспышки ярости.
— Убирайтесь прочь, Лафлер! — рявкнул он. — Только вас здесь не хватало! Советую вам не лезть в мои дела!
Испуганный Мукки не осмеливался вмешиваться. Никогда еще он не видел своего отца в таком состоянии, с искаженным ненавистью лицом. У мальчика по спине пробежали мурашки.
— Овид прав! — воскликнул хозяин бара. — Не ищи себе неприятностей, Тошан. Тибо и так уже здорово досталось. Рано или поздно это должно было случиться, он вечно напивается.
Наткнувшись на испуганный взгляд Мукки, Тошан немного остыл. Он не хотел чинить расправу на глазах у сына. Усталым движением оттолкнув Пьера, он развернулся и пошел прочь.
— Представление окончено, — бросил он собравшимся.
Мадлен последовала за ним. Ей необходимо было знать, что привело ее кузена в такую ярость.
— Тошан, — тихонько позвала она, — что сказал тебе Пьер? Я не понимаю: раньше он был твоим другом.
— Да, но теперь это не так! И пусть впредь не попадается мне на пути, иначе я выдавлю из него весь его яд.
Он направился вперед по улице, идущей параллельно причалу, подальше от людей, собравшихся группами и обсуждающих происшествие. Мадлен схватила его за локоть.
— Полагаю, он наговорил глупостей про Мин, — сказала она. — Что еще могло так разгневать тебя?
Тошан внезапно остановился и пристально взглянул на свою кузину.
— Мадлен, скромная и набожная кормилица, может мне солгать, но Соканон, племянница моей матери, обязана сказать правду. Ты ведь не забыла Талу и имя, которое выбрали твои родители? В таком случае говори!
— Но, Тошан, мне не в чем тебе признаваться и тем более незачем лгать! В прошлом мне очень нравился Пьер, он был славным молодым человеком, предупредительным и серьезным. Теперь он изменился, все об этом знают. Как можно воспринимать всерьез слова пьяного, чья репутация оставляет желать лучшего? Если он утверждает, что соблазнил нашу Мин, то это гнусная ложь.
Тошан неуверенно кивнул и закурил. Напряжение спадало, к нему возвращалась ясность мысли.
— И все же, Мадлен, он сказал, что, если бы не Симон Маруа, он бы овладел Эрмин. Тебе что-нибудь об этом известно?
— Абсолютно ничего, — со всей искренностью заверила его кузина.
В начале войны Пьер Тибо попытался изнасиловать Эрмин в Робервале, где она в то время жила. Если бы не вмешательство Симона, ему бы это удалось. Потрясенная молодая женщина сохранила эту тайну, доверив ее только Тале.
— Он просто хвастался, Тошан, — успокоила кузена Мадлен. — Либо это было очень давно, когда они все жили в Валь-Жальбере. Они тогда были подростками. Не придавай такого значения словам пьяницы. Господи, какое невезение! Сегодня вечером мы должны были спать на берегу реки, в твоем доме, который ты сам построил. Ничего бы этого не случилось, если бы грузовик не сломался.
— Мадлен, не усугубляй ситуацию своими причитаниями. Я расстроен не меньше твоего. Мне совершенно не нравится, что два моих сына проведут ночь в гостинице. Констан уже весь в комариных укусах, а Мукки чего только не наслушался в баре.
Молодая индианка пожала плечами. Тошан только что напомнил ей, что она оставила малыша на попечение официантки.
— Побегу скорее к Констану, — вздохнула она. — А тебе следует поговорить с Мукки. Ты для него пример. Постарайся не учить его жестокости.
Тошан с досадой выругался сквозь зубы. Он еще некоторое время прохаживался по поселку, пережевывая подозрительные намеки Пьера Тибо. Кто-то окликнул его возле продуктового магазина. Он узнал Овида Лафлера.
— Простите меня, месье Дельбо, — тут же сказал тот. — Я вас искал. Пьеру Тибо стало плохо, доктор диагностировал сильное алкогольное опьянение. Не беспокойтесь, все свидетельствовали в вашу пользу. Никто не сомневается, что он первый вас оскорбил.
Не отвечая, Тошан молча смерил его холодным взглядом. Он неспешно разглядывал Овида и оценивал его. Они были одного роста, с разницей сантиметра в три, но учитель отличался более хрупким телосложением.
— Мне на это плевать, — наконец произнес Тошан. — Не стояло утруждаться, чтобы предупредить меня.
— Я посчитал это необходимым, поскольку между очевидцами возник спор.
— Скажите, Лафлер, вы всегда такой вежливый, правильный и спешащий на помощь другим? — завелся Тошан. — Если быть откровенным до конца, Тибо уверял меня, что вы хотели соблазнить мою жену. Похоже, об этом знает вся округа, кроме меня, хотя в глубине души у меня были подозрения на ваш счет.
Овид побледнел. Ему совершенно не хотелось вступать в драку. Однако он взял себя в руки и спокойно ответил:
— Люди в наших краях любят почесать языками, Дельбо. Зимы у нас долгие! Сплетни помогают их скоротать. Вы прекрасно знаете, что произошло. Я помогал вашей супруге в поисках Кионы. Для этого нам пришлось путешествовать вместе, на лошадях. Мы даже ночевали в гостинице, когда вырвали из лап палачей вашу сестру и Акали. Да, не отрицаю, мы сблизились с Эрмин в тот период, но только как хорошие друзья, разделяющие страх и радость от спасения этих невинных девочек. И ничего другого, Дельбо, поверьте мне.
Учитель был готов в этом поклясться. Он пошел бы и на большее ради женщины, которую тайно обожал. Тошан никогда не должен был узнать о поцелуях и ласках, которыми он обменялся с Эрмин в полумраке конюшни. «Боже! Я видел жену этого мужчины совершенно обнаженной, охваченной страстным желанием, — подумал он. — Правда, я не овладел ею, но, возможно, это было еще более непростительно с моей стороны — наслаждаться ее телом, просто осыпая его поцелуями. Я поступил плохо, но не жалею об этом».
— Ничего другого, — твердо повторил он. — Увы! Сложно помешать злым языкам чернить репутацию людей, которые осмеливаются вести себя свободно. Повторяю, я не соблазнял вашу жену и даже не пытался этого сделать.
— Я вам не верю, — ответил Тошан с насмешливым огоньком в глубине черных глаз.
— Отчего же?
— Нужно быть последним кретином, чтобы не воспользоваться подобной ситуацией. Муж отправился на войну в Европу, прекрасная женщина осталась одна и пребывает в отчаянии… Наверняка вы думали, что я бы получил по заслугам.
— Не стану спорить, я так думал. На вашем месте я бы никогда не надел военную форму, которая разлучила бы меня с близкими.
— Что ж, продолжайте! Какой мужчина предпочтет войну любви? Я даже не рисковал быть призванным, имея на иждивении троих детей. Скажу вам одну вещь, Лафлер: я совершил ошибку, поступив на военную службу осенью 1939 года. Каждый день, с самого начала этой проклятой войны, я упрекаю себя в этом. Я бросил свою жену в трауре по нашему новорожденному малышу, убежал от ее горя. Я убежден, что, если бы не ушел тогда добровольцем на фронт, Киона не испытала бы таких унижений и страха, не встретилась бы со священником-извращенцем. И моя мать осталась бы жива, я чувствую это сердцем. И если бы по возвращении я нашел Эрмин в ваших объятиях, это послужило бы мне хорошим уроком. Что сподвигло меня стать солдатом? Гордость, глупое желание доказать, что метис, рожденный от отца-ирландца и матери-индианки, может продвинуться по службе не хуже белого! Было и нечто другое, детская мечта получив погоны, попасть в авиационный полк. Я был просто очарован небом, возможностью летать в мире духов.
Эта исповедь взволновала Овида Лафлера. Он внимательно вгляделся в гордые черты лица Тошана, чувствительный к его низкому голосу, вибрирующему от страсти. Внезапно он понял, почему Эрмин так привязана к этому мужчине, — он обладал редкой притягательной силой.
— Не упрекайте себя ни в чем! — мягко произнес Лафлер. — Это достойно уважения — защищать свою родину, сражаться с несправедливостью и безумием тиранов.
Настала очередь Тошана внимательнее взглянуть на Овида, зеленые глаза которого светились интересом и добротой. Ощущая обаяние, исходящее от учителя, метис догадывался, насколько это умный и благородный человек.
— Месье Дельбо, буду с вами откровенен, — в эту секунду задумчиво добавил Лафлер. — Конечно, я бы не отказался покорить сердце такой женщины. Поддерживая ее в испытаниях, утешая мелкими дружескими поступками, я приобрел некую значимость в ее глазах. Под дружескими поступками я подразумеваю то, что одалживал ей книги, проверял домашние задания ваших детей, пил чай вместе с ней и Мадлен. Но ничего другого! В любом случае Эрмин тут же отвергла бы чьи угодно ухаживания, поскольку любит только вас. Теперь вы спокойны?
Тошан некоторое время хранил молчание, не сводя с него глаз, затем усмехнулся.
— Вовсе нет. Я считаю вас серьезным соперником, дружище!
С этими словами он протянул ему руку.
— Это означает конец или начало военных действий? — поинтересовался удивленный Овид.
— Время покажет, — загадочно ответил Тошан.
Он легким кивком попрощался и оставил учителя в полном недоумении. Тот никак не ожидал, что такой харизматичный и мужественный персонаж, как Тошан Клеман Дельбо, может возвести его в ранг серьезного соперника.
Ни один, ни другой даже не предполагали, что в жизнь Эрмин уже вторгся третий мужчина, старше их на добрый десяток лет.
Возле железнодорожных путей между Робервалем и Квебеком, тот же вечер
Эрмин с облегчением вдыхала свежий воздух. В наступающих сумерках квебекский лес наполнился пением птиц, трепетом ветвей, отдаленными криками лисиц и более мелких хищников. Небо на западе окрасилось в кроваво-багряный цвет, прорезанное длинными золотисто-пурпурными дорожками.
Все пассажиры поезда были эвакуированы. По утверждению молодого медика, также ехавшего на этом поезде, в результате аварии один человек скончался от сердечного приступа, остальные пассажиры отделались легкими телесными повреждениями.
— Надеюсь, мы не останемся здесь на ночь? — встревожилась соседка Эрмин по купе. — Мой сын замерзнет.
Они встретились возле поезда и больше не расставались.
— Не волнуйтесь, мадам, нам раздадут одеяла, — заверила ее Эрмин. — Бармен из вагона-ресторана только что сообщил об этом.
— Если бы война не закончилась, я бы решила, что это диверсия. Вы слышали объяснения машиниста поезда? Это ни в какие ворота не лезет! Видите ли, рельсы с какой-то стати сместились!
Немного устав от причитаний своей случайной попутчицы, Эрмин попыталась ее успокоить.
— От поломок никто не застрахован, — твердым голосом сказала она. — Если рельсы сместились, значит, на то были причины. Мы должны благодарить Бога, что остались живы. Как заметил наш сосед месье Метцнер, поезд мог сойти с рельсов на виадуке. И тогда вряд ли кто-нибудь выжил бы. А у нас просто небольшие неприятности, из которых нас скоро выручат.
— Да? И каким же образом?
— Железнодорожная компания наверняка оборудовала локомотив радиосвязью. Так что не волнуйтесь, мадам.
Эрмин снова огляделась по сторонам. Вдоль вагонов, завалившихся на бок и напоминающих теперь тяжеловесных животных на отдыхе, толпилось много людей, но она нигде не видела Родольфа Метцнера. Это ее тревожило. Ведь он так заботился о них, помогал, поддерживал. «Надеюсь, он сумел выбраться из купе со своей поврежденной ногой», — подумала она. Эрмин больше не чувствовала раздражения по отношению к поклоннику, который случайно встретился ей на пути. Теперь это не имело значения: они все были в равном положении, вынужденные спать под открытым небом, среди бескрайнего хвойного леса.
— Мадам, я отойду ненадолго, скоро вернусь, — сказала она матери, сидевшей на склоне и прижимавшей к себе ребенка.
— О нет, прошу вас, останьтесь с нами! Я здесь больше никого не знаю. Вокруг столько мужчин подозрительной внешности!
— Подозрительной? — удивилась Эрмин.
— Да, видимо, это трудяги, отправившиеся на поиски работы.
— Уверяю, ничего вам не грозит. Не бойтесь, я вернусь через несколько минут.
Не дожидаясь ответа, она быстрым шагом пошла вдоль состава. Пространство вокруг железнодорожных путей представляло собой странное зрелище. Каждый счел необходимым взять с собой свои дорожные сумки, корзины с едой, разноцветные узлы. Младенцы плакали, мужчины разводили огонь.
— Кого ищете, красавица? Может, меня? — спросил ее крепкий парень с рыжими усами. — Сегодня мы без комфорта, зато будет музыка для танцев. Мой приятель Телесфор не расстается с губной гармошкой!
— Благодарю вас, месье, я подумаю.
Он польщенно рассмеялся, бесцеремонно разглядывая фигуру Эрмин, голубое платье которой обтягивало безукоризненную грудь и открывало стройные загорелые икры.
— Вы случайно не киноактриса? — не отставал незнакомец.
— К сожалению, нет, — улыбнулась она. — До скорого!
— Надеюсь!
Она предпочла повернуть назад, сомневаясь, что найдет элегантного Метцнера среди мужчин, собравшихся в хвосте поезда. На пути ей попались монахини в черных платьях и белых головных уборах. Их было шестеро, и Эрмин показалось, что они нуждаются в помощи. Она выросла среди сестер Нотр-Дам-дю-Бон-Консей, по крайней мере, тех, что преподавали в монастырской школе Валь-Жальбера. Это было сильнее ее: она тут же приветливо улыбнулась им, почувствовав себя в родной атмосфере.
— Ну и вечерок выдался! — сказала она, чтобы завязать разговор.
— Не то слово, мадам, — согласилась одна из монахинь. — Небо посылает нам суровое испытание. Теперь остается только молиться. Господь нас услышит.
— Разумеется! Вы оправились от шока? — участливо сиро сила молодая женщина.
— О! Это не самое страшное. Мы ищем мальчика-сироту тринадцати лет, который воспользовался аварией и убежал. Нас заверили, что он уже далеко в лесу. Что же с ним теперь будет?
Эрмин заподозрила неладное.
— А этот сирота какой национальности? — поинтересовалась она.
— Юный монтанье, которого мы должны были доставить в воспитательное учреждение возле Монреаля. Вы бы ужаснулись, узнав, как живут эти индейцы. Они отвергают истинного Бога и пренебрегают образованием, которое мы великодушно им предлагаем.
— Да что вы говорите! — воскликнула молодая женщина гораздо менее любезным тоном. — Не волнуйтесь за него, он прекрасно выживет на природе. Всего доброго, сестры.
Ее сердце отчаянно колотилось. Она снова увидела мрачный пансион, затерянный на севере Лак-Сен-Жана, эту тюрьму для индейских детей, где их унижали и избивали. «Маниту, спаси этого мальчика, позаботься о нем!» — помолилась она про себя.
Вскоре она прошла мимо того места, где остановилась ее соседка по купе с сыном. Та уже завладела вниманием очень элегантной пожилой дамы, которая слушала ее жалобы, качая головой. Эрмин ускорила шаг, поскольку заметила Родольфа Метцнера. Он разговаривал с железнодорожником. «По крайней мере, он в порядке и смог благополучно выбраться», — подумала Эрмин, внезапно успокоившись.
Мужчина уже направлялся к ней, не сводя с нее теплого взгляда.
— Дорогая мадам, как вы себя чувствуете? — спросил он. — Ветер довольно свеж. Может, возьмете мою куртку?
— Не беспокойтесь за меня, месье, я выросла в суровых условиях. Как ваша нога?
— О, пустяки, простая царапина! — ответил он своим глухим, немного хриплым голосом, который будоражил Эрмин. — На этот раз вы не откажете мне в любезности разделить со мной ужин? Я намерен подкупить одного из официантов ресторана. Мне рассказали, что они выносят продукты со склада. Но сначала, думаю, нужно разжечь костер. Большинство пассажиров как раз этим и занимаются. И я только что узнал хорошую новость. Они собираются отцепить локомотив от состава, чтобы доехать до ближайшей станции и организовать наше возвращение. Три головных вагона еще держатся, в них разместят матерей с детьми.
— Это просто замечательно! Я скажу об этом нашей соседке по купе. Она так боялась спать под открытым небом!
— А вы?
— Я — нет. Я ведь вам уже говорила, что я не мерзлячка и не трусиха. Мне часто доводилось сопровождать своего мужа в долгих поездках на санях с собачьей упряжкой. Мы спали в лесу, даже в разгар зимы.
— Значит, вы закалены.
— Больше, чем вы можете себе представить, — с улыбкой добавила она. — Боже мой! Такие необычные ситуации потрясают и резко меняют все. Еще утром, садясь в поезд, я ничего о вас не знала, а вечером уже искала вас, как друга. Это напомнило мне атмосферу моего пребывания во Франции, во время войны. Мой импресарио, Октав Дюплесси, возглавлял подпольную организацию. Он скрывал от меня свою деятельность и представлял мне людей, о которых я ничего не знала. Однако порой я всего за несколько минут проникалась симпатией к совершенно незнакомым людям. О! Наверное, мой рассказ звучит так сумбурно!
— Вовсе нет! Напротив, я тронут: мы действительно общаемся, как старые друзья, — признал он. — Так что насчет ужина?
— Я бы что-нибудь съела вместе с вами, сидя у костра, но только без лишних церемоний. У многих пассажиров нечем перекусить. Я не избалована, месье. Мне хватило бы кофе и печенья. Может, набрать черники? Наверняка это доставит удовольствие нашему мальчику-соседу и другим детям.
— Черники? А что это?
— Очень вкусная ягода. В это время года поляны усыпаны ею. Смотрите, вон там несколько лет назад горел лес. Наверняка там сейчас много черники.
Родольф Метцнер завороженно смотрел на нее. Молодая женщина вынула гребень из белокурых волос и вытерла его о свой платок.
— Очень полезное приспособление! — сказала она ему. — Так я быстрее сниму ягоды с кустиков.
— Погодите, вы же не пойдете в лес одна! Скоро стемнеет.
— Еще хорошо видно, и я не буду отходить далеко.
— Я пойду с вами, так безопаснее.
Эрмин колебалась, пребывая в замешательстве от охватившего ее чувства свободы и непонятного веселья.
— Хорошо! Вы можете собрать сухих веток для костра. Пойдемте по этой тропинке, похоже, ее протоптал лось или медведь.
— Или обходчик путей, — с хитрой улыбкой заметил швейцарец. — Мне кажется, мадам, вы пытаетесь меня напугать.
Молча улыбнувшись в ответ, она пошла вперед. Ей нравилось шагать по мягкому, пружинистому ковру из мха и хвои. Лесной пожар бушевал здесь давно, и вокруг уже успела подняться густая поросль хвойных деревьев, пока не очень высоких. В основном преобладали красные сосны. Эрмин с наслаждением вдыхала опьяняющий аромат хвои.
«Сколько раз в наступающих сумерках Тошан уводил меня в лес, чтобы воспеть нашу любовь под звездным небом. Как мы были молоды и восторженны!» — с ностальгией вспомнила она.
Метцнер незаметно любовался молодой женщиной. Он не раз аплодировал ей, когда она выступала на сцене в костюме и гриме, но теперь открывал для себя молодую певицу с абсолютно другой стороны, и, возможно, это была ее истинная натура. Движения женщины были простыми и точными. В платье и полотняных босоножках, с рассыпанными по плечам волосами, Эрмин предстала перед ним скромной, смелой и невероятно красивой.
— Мог ли я подумать, — весело произнес он, — что однажды вечером буду гулять по лесу вместе с Соловьем из Валь-Жальбера, с самой дивой…
— О нет, я не считаю себя дивой. И не стремлюсь к известности. Меня всегда застают врасплох встречи с людьми, которые меня узнают, как это было сегодня с официантом из вагона-ресторана, с вами…
— Мадам, те, кто вас слышал хоть раз, не в состоянии забыть ваш голос и исполнительский талант. Вы перевоплощаетесь в своих персонажей, передавая им свою мягкость и чувствительность. Как жаль, что вы еще не записали ни одной пластинки! А ведь спрос на них огромный. У оперы и оперетты множество поклонников.
Увлеченно собирая чернику, Эрмин совсем забыла о своей соседке по купе, которой пообещала скоро вернуться. Необычность ситуации забавляла ее, и она продолжала свое занятие, время от времени пробуя ягоду, так что ее губы и пальцы испачкались фиолетовым соком.
— Я наведу справки, — наконец сказала она. — Но в этой области я абсолютно несведуща. Хотя меня бы это устроило: отныне мне придется работать еще больше.
Эрмин вкратце рассказала ему о несчастье, постигшем ее семью: о пожаре и разорении своей матери. В заключение она призналась, что эта неделя была очень тяжелой для нее.
— Мне очень жаль, мадам, — тихо произнес он. — К счастью, вы не потеряли никого из близких.
— Да, к счастью! — повторила она. — Мы не устаем это себе повторять. Материальные блага никогда не сравнятся с нашим единственным сокровищем — жизнью, особенно жизнью наших близких: родителей, супругов и детей.
Она выпрямилась, разговаривая с Метцнером, и в эту секунду заметила его сильное волнение и затуманенный взгляд. Казались, ему стало тяжело дышать.
— Что с вами? Я сказала что-то неприятное для вас? Простите, если это так.
— Нет нет, вы ни в чем не виноваты. Просто нахлынули страшные воспоминания. Прошло уже двадцать лет, мне сейчас сорок восемь Я привык к этой боли… Может, пора возвращаться?
Эрмин огляделась по сторонам. Было очень темно, и ее платок, в который она складывала свой урожай, наполнился ягодами.
— Да, идемте. Я смотрю, там горят костры, с ними намного веселее.
Она указала на золотистый свет между стволами деревьев. Они вернулись к поезду, больше не перемолвившись ни словом. Эрмин была уверена, что невольно затронула раны этого изысканного, прекрасно воспитанного мужчины. Но она не осмеливалась его расспрашивать. Он, со своей стороны, оставался подавленным. Однако за несколько метров до железной дороги он остановился, удерживая ее за запястье.
— Простите меня за молчание, мадам. Лучше рассказать вам правду о моем прошлом. Я потерял свою любимую супругу и нашу шестимесячную дочь в результате несчастного случая. У меня была яхта, и мы часто совершали на ней прогулки по озеру Леман. Это великолепное огромное озеро, вид на которое открывался из окон моего дома. В ту пору я жил в Женеве. Но следует отметить, что Леман всегда славился своими внезапными жестокими штормами. Один из них застал нас далеко от порта, наша яхта потерпела крушение и затонула. Я пытался связаться со спасательной службой, но радио не работало. Было очень темно. Мы оказались в воде. Моя жена прижимала ребенка к себе. Все произошло так быстро! Как в кошмарном сне. Я плыл к ним изо всех сил, я звал их, но не смог спасти. Они исчезли из виду. Я продолжал звать их еще долго, во весь голос, среди этого водяного ада, оглушенный шквалистым ветром. Никто мне не отвечал. Я кричал так несколько часов, держась за какой-то обломок. Когда на следующий день меня подобрали спасатели, у меня пропал голос. С тех пор я как можно реже бываю в Швейцарии. Я поселился в Мэне, но часто приезжаю в Квебек. Мне здесь нравится.
Эрмин была потрясена до глубины души. Она слишком хорошо понимала, насколько тяжела эта утрата, поскольку сама была матерью и Тошана любила всем своим существом.
— Господи, какой кошмар вам пришлось пережить, — пробормотала она. — Я очень вам сочувствую.
— Тогда я тоже выбрал для себя смерть, но оказался трусом. Когда мне доставили тела, я принял решение: после похорон покончу с собой. Но потом начинаешь цепляться за мелочи. Оттягиваешь время из уважения к тем, кто разделяет твое горе. Ведь у нас с женой были родители… Мне помогла выжить музыка, а также навязчивое желание чтить память супруги и нашей дочери. Но вы сказали правильно: материальные блага превращаются в ничто, когда оплакиваешь свою любовь.
Его голос задрожал. Он опустил голову, не в силах побороть волнение. Полная сострадания, Эрмин легонько коснулась его плеча.
— Пойдемте, у нас впереди еще много времени. Если хотите, мы можем поговорить о музыке, вы ведь так ее любите.
— Я бы с удовольствием послушал, с чего началась ваша карьера оперной певицы.
— Хорошо, я вам расскажу. Идемте…
Импровизированный лагерь был разбит в некотором отдалении от перевернутых вагонов, вдоль рельсов. Выглядело все это довольно живописно. Чемоданы служили стульями, кожаные сумки — подушками, костры, наспех окруженные камнями, распространяли зыбкий свет.
Эрмин отыскала соседку и ее маленького мальчика в голове поезда.
— Я набрала черники, — сообщила она. — Вам это пойдет на пользу: питательно и утоляет жажду.
— Спасибо, мадам, не нужно, — холодно ответила женщина. — Нас разместят в вагонах, которые не перевернулись. У нас будут одеяла, чай и печенье. Оставьте свои ягоды себе.
Родольф Метцнер нахмурился, озадаченный суровым тоном женщины. Эрмин не стала настаивать, несмотря на умоляющий взгляд ребенка, который наверняка был голоден.
— Доброй ночи, мадам, доброй ночи, малыш, — вздохнула она.
Они пошли вдоль состава, подыскивая удобное место, чтобы разжечь костер.
— Ну вот! — тихо сказала певица. — Я виновата в том, что бросила ее и пошла с вами в лес. Теперь в ее глазах я распутница. Господи, как быстро люди начинают осуждать других! Я к этому привыкла, учитывая мою профессию. Меня это не шокирует, но я сделала вывод, что женщина, поступающая по своему усмотрению, дает пищу злым языкам.
Они улыбнулись друг другу. Метцнер указал на место возле груды камней, которое понравилось молодой женщине.
— У меня есть зажигалка. Только нам еще понадобится газета.
— Нет, позвольте мне! Земля покрыта еловой хвоей и сухим лишайником. Они горят лучше, чем бумага. Знаете, меня это удивляет: я так непринужденно общаюсь с совершенно незнакомым мне человеком! То есть… Нет, простите, вы же представились и многое рассказали о себе. Мы больше не чужие друг другу!
— Спасибо, дорогая мадам, я польщен.
Она рассеянно кивнула. За несколько минут она сделала в земле небольшое углубление и выложила вокруг него камни. Он протянул ей свою зажигалку, испытывая странное ощущение счастья, видя ее на коленях, растрепанную, сосредоточенную на своем занятии. Она подула на алеющую веточку, быстро накрыла ее другими ветками и добавила пожелтевшей травы. Вскоре показались языки пламени.
— Эрмин Дельбо, разжигающая костер! — пошутил он. — Если бы я смог вас сфотографировать и передать снимки прессе, я бы сказочно обогатился. Простите меня за юмор! Я не ищу богатства, поскольку родился в очень обеспеченной семье.
— Что до меня, то мне кажется, я могла бы провести остаток своей жизни в лесу, возле моего мужа и детей. Природа так щедра! Достаточно охотиться, ловить рыбу или развести огород, и не будет недостатка в пище, простой и здоровой.
Родольф Метцнер не переставал удивляться. Он и представить себе не мог, что оперная певица, талантом которой он так восхищался, способна вести подобные речи и не бояться жизни в лесу.
— Я думал, вы предпочитаете город, обожаете светские вечеринки и красивые туалеты…
— Я люблю красивые платья и драгоценности, но вполне могу обходиться без них. У меня особое воспитание. Долгое время я считалась сиротой, меня вырастили монахини. Эти святые женщины научили меня скромности, послушанию и многим другим вещам.
— Каким?
— Без матери-настоятельницы монастырской школы Валь-Жальбера я бы никогда не научилась петь, то есть не начала бы петь так рано. Она сразу заметила мой голос в хоре. Я до сих пор вижу сестру Аполлонию, которая, склонившись над партитурами, аккомпанирует мне на фисгармонии. Мое первое выступление состоялось в церкви поселка накануне Рождества. Как же я тогда боялась! Я была одета в темно-синее бархатное платье, которое сшили мне сестры, в косы мне вплели белые ленты. Мне было восемь лет…
— И что вы пели?
— «Ночь тиха», потом «Аве Мария». Меня слушали в полной шише, и, когда я закончила, кюре, отец Бордеро, поблагодарил меня и назвал маленьким соловьем Валь-Жальбера», призывая своих прихожан в свидетели. О! Зачем я вам все это рассказываю? Это же тщеславие.
— Вовсе нет, я получил огромное удовольствие от вашего рассказа. А сейчас я ненадолго отлучусь, ждите меня здесь, никуда не уходите.
Его высокий аристократичный силуэт исчез в полумраке и смешался с другими движущимися фигурами. Оставшись одна, Эрмин словно очнулась, вернувшись к реальности. «Что со мной происходит? — спросила она себя. — В обычной ситуации я бы никогда себя так не повела».
Она в замешательстве смотрела на огонь, мерцающий свет которого был дружелюбным и успокаивающим.
«Обычно я путешествую с Мадлен, с родителями или же с Тошаном. Уже много лет меня сопровождает кто-нибудь из близких. Лишь во время поездки во Францию я была одна. Но в Европе шла война, и я испытывала такую тревогу, что никаких мыслей в голове не было. Сегодняшнее происшествие с этим не сравнится! Авария оказалась не серьезной. Я прониклась симпатией к очень галантному и хорошо воспитанному меломану, потому что чувствую себя с ним в безопасности. И потом, он почти годится мне в отцы».
Эти рассуждения ее удовлетворили. Она представила себя в таких же обстоятельствах, но рядом с Мадлен, своей верной подругой, уверенная, что не заговорила бы с Родольфом Метцнером. «Этого было не избежать, так сложились обстоятельства, — решила она. — Прибыв в Квебек, мы разойдемся каждый в свою сторону. Это всего лишь случайная встреча».
Она подбросила в огонь сухих веток. Звук шагов за спиной заставил ее обернуться. Швейцарец возвращался, руки его были заняты множеством разнообразных предметов.
— Дорогая мадам, не сердитесь на меня: я договорился с одним из официантов вагона-ресторана. Он дал мне сковородку, тарелки, приборы, сало и яйца. Да, представьте себе, яйца остались целы в этом хаосе. У меня также есть вино и хлеб. Ваши ягоды послужат нам десертом. Увы, я не смог раздобыть кофе, ни горячего, ни холодного.
— О, я же вам говорила, не стоило так утруждаться… Но все же спасибо, вы очень любезны!
— К этому причастен не только я! Мать этого официанта — ваша горячая поклонница. Когда парень узнал, что я ужинаю с вами, он расстроился, что не может предложить нам большего.
— Я и на такое не надеялась! — возразила Эрмин, чувствуя себя немного смущенной.
Пребывая в задумчивости, она приготовила ужин. Метцнер не нарушал ее молчания. Это навело ее на мысль, что он очень тактичен и проявляет свой интерес к ней, не будучи при этом навязчивым. Поскольку он не принуждал ее к беседе, она сама завела разговор на милую ее сердцу тему.
— Вы упомянули, что были на моих выступлениях несколько раз. Какая роль, по-вашему, удалась мне лучше всего? А какую роль я исполнила так себе, может, даже посредственно?
— Вы идеальная Маргарита в «Фаусте». Хрупкая, возвышенная и душераздирающая в финале, когда призываете на помощь небесных ангелов! Откровенно говоря, мадам, я ни разу не видел, чтобы вы пели посредственно. Скажем, вам не стоило участвовать в опереттах Капитолия летом 1942 года. Ведь у вас огромный талант.
— Благодарю вас за честность. Тогда шла война, всюду сеявшая горе. Простите, я пытаюсь говорить об оперном искусстве и тут же сбиваюсь на болезненные события.
— Это нормально. Горести и беды надолго поселяются в нашей душе. Нам кажется, что мы их укротили, оттолкнули, забыли и думать о них, но они просто затаиваются в глубине нашего сердца, в любой момент готовые вынырнуть на поверхность и разрушить хрупкое, с таким трудом добытое счастье.
Эти слова нашли отклик в душе Эрмин. После своего возвращения из Франции Тошан так и не стал прежним, и, хотя они продолжали страстно любить друг друга, все было не столь гладко. К неустойчивости этой гармонии добавлялись трагические смерти Талы, Бетти и сыновей последней.
— Да, ничего не стирается из памяти нашей души, — вздохнула она. — О, простите… Это очевидная истина.
Метцнер понял, что она думает о трагической истории, которую он ей рассказал, и обреченно махнул рукой.
— Не будем грустить, дорогая мадам. Ваша яичница с салом была бесподобна. Теперь попробуем чернику.
— Только будьте осторожны: ее сок очень пачкается. Посмотрите на мои пальцы…
Он пожал плечами с беззаботным видом, сразу показавшись ей моложе и еще привлекательнее. Эрмин в волнении опустила взгляд на ягоды, рассыпанные по ее платку.
— А Вагнер? — в эту секунду спросил ее Родольф Метцнер. — Вы пели Вагнера? Мне очень нравится «Лоэнгрин», одна из его знаменитейших опер. Она просто феерична. Вы были бы прекрасной Эльзой.
— Никто пока не ставит Вагнера из-за Гитлера, который отдавал предпочтение его творчеству. Я должна была петь в «Лоэнгрине» время своего пребывания в Париже. В итоге мой импресарио отказался от этой затеи.
— Оставим это. Теперь я хочу задать вам вопрос. Какой из ваших персонажей нравится вам больше всего?
— Мими в «Богеме». Это мягкая, скромная и ранимая женщина. И ария в первом действии, требующая сильного исполнения на предельно высоких нотах, наполняет меня счастьем как в личном, так и в артистическом плане. Знаете, когда она поет:
Но когда встает солнце,
Оно дарит мне свою первую улыбку!
Я ощущаю первый поцелуй звонкого апреля,
Первое дыхание теплого ветра.
Эрмин не удержалась и пропела эти строки, и ее голос невольно взмыл ввысь. Метцнер прикрыл глаза и тихо попросил:
— Еще, прошу вас, спойте еще. Ваш чистый тембр звучит просто волшебно в ночи, у этого костра.
— Но я могу разбудить детей…
— Вы их скорее успокоите, поможете не бояться лесного мрака.
Она колебалась, но, поддавшись искушению, запела начало арии Мими. Вскоре ее хрустальный голос разнесся вдоль неподвижного поезда. Люди прислушивались, затем вставали и подходили ближе, привлеченные невыразимой красотой этого пения. Когда она замолчала, ее уже окружало множество пассажиров: импровизированная публика, потрясенная и восторженная.
— Еще, мадам! — попросил мальчик лет десяти. — Спойте еще!
— Но у меня нет музыканта, который бы мне аккомпанировал, — возразила она.
— Это необязательно, вы поете так хорошо! — воскликнула одна из женщин. — Я никогда не слышала такого прекрасного голоса!
Эрмин в смущении встала. Она с улыбкой обвела взглядом все эти нетерпеливые лица, затем посмотрела на Родольфа Метцнера, словно спрашивая у него совета.
— Делайте, как подсказывает вам сердце, — пробормотал он.
К ним подошел мужчина в широкополой кожаной шляпе. В руке он держал деревянный футляр, форма которого не оставляла сомнений: там была скрипка.
— Я могу сыграть, если вам это поможет, мадам, — сказал он. — Я знаю некоторые арии из опер — насколько я понял, вы работаете в этой области. Например, «Кармен».
— «Кармен»? — удивилась Эрмин. — Я никогда ее не исполняла, но часто репетировала. У меня была роль Микаэлы.
Да, я могу спеть эту арию.
Любовь свободна, век кочуя,
Законов всех она сильней.
Меня не любишь, но люблю я,
Так берегись любви моей!
Она от души наслаждалась происходящим. При этом ее облик был так далек от внешности персонажа, испанки с черными волосами. Эрмин вкладывала в свои слова легкость, передавая слушателям свое настроение. Как только она закончила, раздался взрыв аплодисментов, сопровождаемый теплыми словами благодарности. Пожилой, элегантно одетый мужчина, громко попросил исполнить национальную песню, очень популярную в этих краях, и эту просьбу она с удовольствием выполнила.
Стоя очень прямо в мерцающем свете костра, Эрмин очаровывала свою аудиторию. Она пела снова и снова: «Голубку».
«Золотые хлеба», «К хрустальному фонтану»… Ее слушали, на нее смотрели, на нее, такую грациозную в светлом платье, в облаке белокурых волос. Это было словно явление ангела, подарок небес для того, чтобы смягчить страхи и тревоги этого дня. Дети затихли, слушая дивные звуки с открытыми ртами. Они больше не вспоминали о темноте, затаившейся под гигантскими соснами. Женщины порой пускали слезу, мужчины принимались мечтать о прекрасном, поскольку Эрмин была для них словно сестра, невеста, подруга, чистая и нежная.
То же испытывал и Родольф Метцнер, полностью покоренный выступлением той, кого он и так уже боготворил.
— Дамы, господа и вы, дети, уже поздно, — наконец сказала Эрмин. — Сейчас я исполню последнюю арию, которая как нельзя лучше подходит нашему положению потерпевших крушение в лесу. Это отрывок из оперы «Лакме».
Едва заметно поклонившись, она легким вибрато запела «Арию с колокольчиками».
Куда идет юная индианка.
Дочь жреца,
Вдохновленная богами?
Когда луна прячется
В ветвях мимозы,
Она бесшумно бежит по мягкому мху,
Смеясь в ночи.
Наверное, еще никогда Эрмин не вкладывала столько веры и страсти в свое исполнение. Когда она спела особенно сложный пассаж этой арии для сопрано, играя своим хрустальным голосом, чтобы изобразить звон колокольчиков, среди присутствующих пробежал вздох восхищения. Охваченная необыкновенной радостью, взволнованная, она с улыбкой поклонилась, испытывая бесконечное удовлетворение.
Скрипач, который все это время старательно аккомпанировал ей, убрал свой инструмент и тоже принялся аплодировать.
— Браво, браво! — возбужденно воскликнул Метцнер. — Какой волшебный вечер, это благодаря вам!
— О! У меня совсем не осталось сил, — тихо призналась Эрмин.
Люди не решались приблизиться, но и не хотели расходиться. Одна девочка робко подошла с поцелуем, седовласая дама отправила своего мужа угостить молодую певицу анисовыми леденцами.
— Что вы, не нужно, — смутилась Эрмин. — Лучше раздать их детям.
Люди нехотя разошлись. Большинство костров превратились в пламенеющие угли. Держа в руках два одеяла, появился официант, который снабдил Метцнера посудой и продуктами.
— Надеюсь, вы не замерзнете, мадам, — смущаясь, пробормотал он. — Это было похоже на сказку! Когда я расскажу все своей матери, она пожалеет, что не ехала на этом поезде.
— Спасибо вам за комплимент, огромное спасибо!
На Эрмин навалилась усталость. Тем не менее ей не хотелось идти в вагон, предназначенный для женщин и детей. Она предпочла остаться возле костра, на котором совсем недавно готовила ужин.
— У вас самый красивый голос в мире, — произнес Родольф Метцнер. — Как вам передать, что я ощутил? Облегчение застарелой боли и в то же время острую горечь, безудержное желание подать вам реплику.
Теперь они остались одни. Эрмин заинтригованно посмотрела на него.
— Подать мне реплику? — переспросила она.
— Простите, я говорю бог весть что!
— Нет-нет, объяснитесь!
— Хорошо… Видите ли, дорогая мадам, трагедия, о которой я вам поведал, сломала не только мою жизнь, но и карьеру. В ту пору я был молодым тенором, которому пророчили блестящее будущее. Я уже пел в Милане, Брюсселе, Лондоне… Я планировал подписать контракт с «Ла Скала», так как моя супруга мечтала жить в Италии. Но даже если я справился с отчаянием, даже если сумел найти утешение в искусстве, мой голос был мертв, сломан вместе с моей жизнью, сломан навсегда. Я слишком долго и громко кричал… Да, на следующий день голос у меня пропал. Постепенно он вернулся, но тембр его стал глухим и хриплым, как у вороны или жабы. Только представьте себе, мадам что вы вдруг лишились этого восхитительного дара, своего исключительного голоса, и больше не можете испытывать возбуждения перед выходом на сцену, гордости за то, что подарили счастье другим. Благодаря магии вашего таланта и вашего голоса, я только что испытал нечто похожее, эту дрожь во всем теле, эти всепоглощающие эмоции. Я лишился всего, потеряв жену и ребенка. Меня удивляет, что я еще жив, сижу здесь, возле вас. Я советовался с докторами, умолял хирургов меня вылечить. Современная медицина на это неспособна. Я говорил себе, что возможность петь немного утешила бы меня и позволила бы достойно почтить память моих ушедших близких. Но нет, если я нынче пытаюсь напеть арию из оперы, звук, вырывающийся из моих уст, смешон и безобразен.
Признание Родольфа Метцнера ранило Эрмин в самое сердце. Она смотрела на него полным сострадания взглядом, не в силах сдержать слез. Он прочел в ее прекрасных глазах безграничную скорбь.
— Простите, мадам, я не стремился вас разжалобить, но слушать ваше пение и не иметь возможности разделить эту радость — невыносимое мучение! Я знаю все заглавные арии известных опер и молча повторяю их про себя — да, беззвучно пою.
— Месье, если бы вы знали, как мне вас жаль! И как я восхищаюсь вашим мужеством! Вы преодолели такие чудовищные испытания.
— Не знаю, мужество это или трусость, — усмехнулся он. — Тысячу раз я хотел умереть, покончить с этим жалким существованием, но продолжал дышать, есть, просыпаться по утрам. Возможно, мне суждено было дожить до этого вечера, до этого дня, когда мне выпадет удача и честь встретиться с вами. Простите, мои слова могут показаться вам неприличными. Но я, честное слово, безгранично рад нашей встрече.
Эрмин не знала, что ответить. Теперь она не удивлялась тому, что так быстро прониклась симпатией к этому мужчине и сблизилась с ним. Он когда-то обладал тенором, жил теми же надеждами и той же страстью к пению, что и она.
— Не грустите, — добавил он. — Я смог посвятить себя музыке, основав на деньги нашей семьи звукозаписывающую компанию в Швейцарии и Соединенных Штатах. Если однажды вы решите записать пластинку, я буду счастлив финансировать этот проект. Например, «Мирей» Шарля Гуно. Мне бы это понравилось. И «Фауста», разумеется!
— Я обожаю «Мирей». Значит, вы выпускаете пластинки.
Несмотря на желание продолжить беседу более легким тоном, молодая женщина никак не могла прийти в себя после услышанного. Метцнер пробудил в ней безудержный порыв нежности и уважения, поскольку она представила на его месте себя. Эти новые для нее ощущения привели ее в замешательство.
— Судьба не зря свела нас, правда? — добродушно спросил он.
— О, разумеется! И уверяю вас, что я была бы счастлива работать с вами на сцене. Ах! Какая же я глупая — наверное, я ранила вас еще больше… Простите меня, я не хотела.
Эрмин чуть не разрыдалась. Она быстро вытерла слезы и улыбнулась дрожащими губами.
— Вы так красивы! Без макияжа, без драгоценностей и нарядов… Вас украшают ваши золотистые волосы, ваша доброта и нежность. Дорогая мадам, не упрекайте себя ни в чем, я провел очаровательный вечер в вашем обществе. А теперь пора спать.
Она бросила нерешительный взгляд на стоявшие в ряд вагоны, где разместились женщины и дети. За стеклами мелькали огоньки.
— Приличия требуют, чтобы я закрылась там вместе со всеми дамами, — вздохнула она. — Но я буду чувствовать себя лучше здесь, на моей родной земле, возле угасающего костра.
— И под моей защитой? — пошутил он.
— Я полностью вам доверяю.
— И правильно делаете.
Эрмин улеглась на траву, которая была не очень густой. Ей немного мешали камушки, но, завернувшись в одно из одеял, она быстро к ним привыкла. Согнув руку, она положила на нее голову.
— Я усну за несколько секунд, — сказала она, — под звездным небом, среди аромата сосновой хвои. Уверяю вас, я к этому привыкла, ведь я не раз ночевала в лесу…
Она закрыла глаза, испытывая странное ощущение безопасности. Родольф Метцнер остался сидеть, растроганно глядя на нее. Он только что открыл для себя новую грань ее характера: непокорность и любовь к свободе. Тем не менее молодая женщина уснула не сразу. Ей не давали покоя беспорядочные мысли.
«Боже, я сошла с ума! Я собираюсь спать рядом с незнакомым мужчиной, к тому же привлекательным, не заботясь о последствиях, нормах нравственности, не тревожась о Тошане. Он был бы вне себя от ярости, если бы увидел меня сегодня вечером… Но я ни о чем не жалею. Этот человек добрый, серьезный, хорошо воспитанный, и он был оперным певцом. Он потерял свой голос, свой тенор, сорвал его. Это так несправедливо! Господи, какой ужас, я бы не смогла такого вынести, нет!» Она представила себя немой, обреченной… Боже, больше никогда не петь, ни «Лакме», ни «Фауста», не взлетать на высоких нотах, не испытывать этого опьяняющего, ни с чем не сравнимого восторга. «Невозможно выразить словами эти ощущения! И как, должно быть, ужасно лишиться всего этого!»
Эрмин показалось, что она проваливается в темноту, что ее затягивает пугающая пустота. Вздрагивая, с трудом сдерживая слезы, она съежилась под одеялом. Легкая рука коснулась ее волос, так мимолетно, что она решила, будто ей это снится.
— Отдыхайте, — сказал ей Метцнер. — И ничего не бойтесь, Снежный соловей. Вы будете петь всегда, я в этом глубоко убежден.
Она успокоилась наконец и заснула. Увидев, что Эрмин крепко спит, мужчина тихо застонал и подбросил хвороста в огонь. Он привык к бессонным ночам и ни за что на свете не нарушил бы данного обещания охранять свою временную спутницу. До самого рассвета он не сводил глаз со своей прекрасной спящей богини.
