Глава 9
Чарующая осень
Валь-Жальбер, вторник, 30 июля 1946 года
Лора вздрогнула, услышав шаги на лестнице. Вот уже два дня она не отходила от постели Луи. Оставшись одна, супруга Жослина была вся на нервах, разрываясь между Мирей, которая еще не оправилась от ожогов, и своим больным сыном.
— Кто там? — позвала она. — Это ты, Жосс?
Женщина отчаянно надеялась, что это он. Затаив дыхание, она ждала ответа.
— Да, Лора, я вернулся, — послышался из коридора голос ее мужа.
Она тут же вскочила и побежала к нему. Они расстались не в самых хороших отношениях, поскольку Лора не одобряла его поспешного и необъяснимого отъезда вместе с Кионой и животными. Жослин не слушал ее возражений, и она обиделась на него. Но в эту секунду все было забыто.
— Жосс, я так тебя ждала! — простонала она. — Обними меня покрепче, прошу тебя!
Увидев ее в таком смятении, он распахнул объятия. Лора уткнулась лицом ему в грудь и громко разрыдалась.
— Тише, тише, успокойся, — взволнованно сказал он. — Говори скорее, как Луи. Ты ждала доктора? Дверь внизу не закрыта. Это неосмотрительно, уже темнеет.
— В поселке все равно никого нет. Не найти ни помощи, ни моральной поддержки. Маруа носа сюда не суют, словно дом заражен чумой или холерой! Иветта Лапуант все же приходила узнать, как дела, но в дом не заходила и позвала меня с улицы. Мы так и разговаривали: я из окна второго этажа, она снаружи. Все боятся заразиться, Иветта трясется за своих отвратительных маленьких хулиганов, а Маруа — за Мари, вернувшуюся на каникулы. Хотя близняшкам повезло, втроем им веселее!
Жослин продолжал гладить ее по спине, пытаясь успокоить. Лора внезапно подняла лицо и поцеловала его в губы.
— Я тебя люблю! — прошептала она. — Прости, что часто бываю невыносимой. Надеюсь, позже ты сможешь мне рассказать, чем была вызвана твоя поездка в Перибонку…
Растроганный до слез, он снисходительно улыбнулся, прижимая ее к себе.
— Я тоже тебя люблю. А теперь скажи, как себя чувствует Луи?
— Температура спала. Вчера доктор хотел отвезти его в больницу, поскольку заподозрил плохое. Я также узнала, что в Америке протестировали вакцину, но она вызвала еще больше смертей, чем сама болезнь.
— Ты имеешь в виду вакцину против полиомиелита?
— Ну да!
— Когда я уезжал из дома в Перибонке, Констану вроде стало лучше. Температура была не такой высокой. Но Акали говорит, что малышка Шарлотты серьезно больна. Мне пришлось остаться там до возвращения Тошана, который умчался, как сумасшедший, на лошади в воскресенье вечером. Киона сказала ему, что Шоган умирает.
Лора молчала. Ее лицо, осунувшееся после двух бессонных ночей, погрустнело еще больше.
— Я не знаю эту бедную девочку, но надеюсь, у нее не будет осложнений после этой ужасной болезни. Доктор часто говорит о них. Некоторые больные становятся инвалидами.
Она мягко увлекла его за собой в комнату. Жослин увидел спящего Луи, бледного и похудевшего. Дыхание его было шумным.
— Самая тяжелая форма поражает легкие, — объяснила Лора. — Смерть наступает в результате удушья. Я записала все, что рассказал мне врач.
— Господи, какой ужас! — удрученно вздохнул Шарден.
— Я много молилась, Жосс. Я умоляла Пресвятую Деву и Иисуса Христа пощадить нашего сына. Конечно, как сказал доктор, ничто не доказывает, что речь идет именно о полиомиелите. Но, согласись, это вызывает тревогу. У Констана и Адели почти такие же симптомы, как у Луи. Говорят, что болезнь передается через чихание и кашель, то есть через слюну. Я обратила его внимание на то, что у детей здесь узкий круг общения.
— Ты права, — согласился муж.
— Дело в том, что период инкубации может быть долгим, до двадцати дней. Жосс, хочешь помолиться вместе со мной? Ведь мы его родители! Возможно, нас обоих быстрее услышат.
Понимая, как напугана его жена, он без раздумий согласился. Почти целый час супруги взывали ко всем божественным силам. Когда они закончили, раздался стук в стену.
— Мадам, месье приехал? — дрожащим голосом спросила Мирей. — Я хочу есть. Вы мне с самого утра ничего не приносили.
Лора бросила на Жослина полный отчаяния взгляд. Она поднялась с пола, поскольку они молились на коленях возле кровати.
— Теперь мы поменялись ролями. Наша экономка тоже плохо себя чувствует. Мне приходится заботиться и о ней, и о Луи. Но это не важно, я достаточно пользовалась ее услугами, долг платежом красен. Побудь с нашим сыном, я пойду вниз.
Жослин молча кивнул. Только сейчас он обратил внимание на странный наряд жены. Лора, всегда такая элегантная, была одета в поблекшее желтое платье, частично скрытое под серым фартуком, прикрывавшим лиф и юбку. Он также отметил, что ее платиновые кудряшки собраны на затылке, а вокруг лба повязан платок.
— Во что это ты нарядилась?
— Так я одевалась в юности и вполне могла бы провести в такой одежде всю жизнь, если бы не потеряла память и не вышла замуж за Фрэнка Шарлебуа. Как я уже говорила Эрмин на следующий день после пожара, мне кажется, что я не заслуживала такого огромного состояния. В доказательство Господь все у меня забрал. Но он оставит мне Луи! Я дала обет послушания и бедности, лишь бы мой ребенок выздоровел без всяких осложнений.
«Лора торгуется даже с Богом!» — подумал Жослин, находя это забавным, несмотря на тревогу, сжимающую грудь. Он невольно восхищался этой женщиной со стальным характером, способной быть и ласковой кошечкой, и тираном в юбке. Да, он любил ее, несмотря на ссоры и обиды. Физическая страсть давно притупилась, и они уже не проявляли былой нежности, но в некоторые моменты их буквально бросало друг к другу, возможно, для того, чтобы напомнить, до какой степени они связаны силой своей любви.
На кухне Лора ни о чем таком не думала, сосредоточившись на хозяйственных хлопотах. «Больше нет ни Мирей, ни Мадлен, ни даже проворных близняшек, помогавших и в готовке, и в уборке. Надо же, я и не думала, что Лоранс и Мари-Нутта столько делали по дому, даже до пожара…»
Это безумное гигантское пламя неотступно преследовало ее. Огромные сполохи огня, разрушившие ее прекрасный дом, забравшие драгоценности, роскошные туалеты и столько дорогих вещей, плясали по ночам перед ее закрытыми глазами. Часто Лора надеялась, что проснется и пожар окажется лишь кошмарным сном.
Нервным движением она поставила на огонь сковороду.
«Я обещала Мирей яичницу с салом и бутерброд с маслом. Для ее возраста это немного жирновато, но раз ей нравится — ради Бога».
Было очень жарко. Тыльной стороной ладони она вытерла капельки пота, выступившие на лбу, и убрала выбившуюся прядь волос. С раскрасневшимися щеками, глядя прямо перед собой, она резала сало.
— Добрый вечер, дорогая мадам! — воскликнул кто-то за распахнутым окном. Повернувшись, Лора увидела в опускающихся сумерках знакомое лицо.
— О! Месье Клутье! Простите — Мартен, — пробормотала они. — Я не ждала визитов так поздно!
— А ведь это самое лучшее время. Ночная прохлада опускается.
— Входите, — пригласила его Лора. — Вид у меня совершенно не презентабельный, но что поделаешь!
— Женщина на кухне всегда выглядит привлекательно, а вы, мадам Лора, будете смотреться элегантно и в самом нелепом наряде.
— Значит, одета я все-таки нелепо, — ответила она.
Мартен исчез на несколько секунд, пока поднимался по ступенькам крыльца и входил в дом. Сияя от радости, он показал свою гитару.
— Я разучил новые песни.
— Это очень мило с вашей стороны, но время сейчас не самое подходящее. Мой сын Луи болен, моя экономка решила, что умирает, и мне приходится готовить ей ужин. А мои внучки, близняшки, у наших соседей, у них нечто вроде карантина.
— А что случилось? — удивился гость.
— Послушайте, вы должны быть в курсе! Я знаю, что вы каждый день общаетесь с Жозефом Маруа.
— Меня не было несколько дней. Я провел воскресенье и понедельник в Сент-Андре-де-Лепувант, с моей дорогой супругой Жоанной. Честно говоря, ей не очень нравится, что я провожу лето здесь.
— А! Так вы женаты! — растерялась Лора. — Вы впервые об этом говорите. Я удивлена, Мартен. Для женатого мужчины вы делаете мне слишком много комплиментов. И будь я вашей женой, я бы не позволила вам уезжать так надолго.
Жослин спустился по лестнице, привлеченный их разговором.
— Месье Клутье! — воскликнул он. — Я думал, это Жозеф или доктор.
Гость приподнял свою соломенную шляпу.
— Я выучил песни знаменитой Ла Болдюк, чтобы доставить удовольствие вашей экономке. Она была так расстроена в прошлый раз.
— Вам лучше прийти в другой день, — несколько суховато сказал Жослин. — Лора, Луи проснулся и обрадовался, увидев меня. Он говорит, что голоден как волк.
— Спасибо, Господи, спасибо! Жосс, нужно было мне сразу об этом сказать. Какая чудесная новость! Мартен, садитесь, выпейте с нами чего-нибудь. Жосс, возвращайся скорее к нашему мальчику, а я подогрею ему бульон. Вы тоже идите наверх, Мартен, поздоровайтесь с Мирей. Она умирает от скуки в своей комнате.
— Мне не хотелось бы вам мешать…
— Что вы, в доме станет только веселее! Правда, Жосс?
— Как скажешь, Лора… — вздохнул он.
Она проводила взглядом мужчин, поднимавшихся по лестнице. Ее материнское сердце наконец начало биться ровнее. После трех дней беспрерывной тревоги она могла вдохнуть полной грудью.
— Яичница с салом для Мирей, вкусный овощной бульон для моего Луи… Ах, какого же страха я натерпелась!
Она хлопотала на кухне, раскрасневшись от возбуждения, прислушиваясь к шагам на втором этаже. Низкий звучный тембр их гостя преобладал над голосом Жослина. Внезапно Лора услышала тонкий голосок своего сына, показавшийся ей вполне здоровым.
— Спасибо, Господи! — обрадовалась она. — Обещаю тебе больше не грешить и быть образцовой женой. Отныне я буду сдержанной, мягкой, преданной и послушной.
Успокоенная этим списком добрых намерений, Лора приготовила ужин. Не успела она поставить еду на поднос, как в одной из комнат раздались гитарные аккорды, а затем зазвучала песня.
Дикарь с севера,
Подгоняя своих коров,
В сапогах на босу ногу,
Корчил рожи.
Вдоль всей реки
На земле лежали маленькие дикари,
Остальные висели на спинах матерей.
Ты меня любила, и я тебя любил.
А сейчас ты от меня уходишь.
Ты меня больше не любишь, и я тебя не люблю,
Мы с тобой квиты…
Лора задрожала от негодования, потому что Клутье начал петь, не дождавшись ее. Несмотря на то что Лоре очень нравился низкий теплый тембр его голоса, ей захотелось крикнуть, чтобы он немедленно замолчал. Нет, так нельзя, — тут же одернула она себя. — Мне следует быть сдержанной и терпеливой».
Когда она вошла в комнату несколько минут спустя, ее глазам предстала милая картина. Луи сидел в своей постели, опираясь на подушки, и с довольным видом слушал Мартена Клутье. Мирей отбивала такт, удобно устроившись в кресле, ее колени были укрыты пледом.
— Боже милосердный, у нас теперь все шиворот-навыворот, мадам! — со смехом воскликнула экономка. — Теперь вы меня обслуживаете! А месье Мартен поет песни Ла Болдюк только для меня.
— Нет, для меня тоже, — тихо возразил Луи.
Закончив петь последний куплет, гость улыбнулся Лоре. Она грациозно уселась у постели сына и протянула ему миску с супом.
— Гм… Как вкусно пахнет, мама! Скажи, я ведь выздоровел? Я не стану инвалидом?
— Уверена, что все будет хорошо! — ответила она. — Доктор должен заехать завтра утром: он тебя осмотрит. Но если сейчас с ногами у тебя все в порядке, хуже уже быть не должно. Правда, Жослин?
— Я не врач, Лора. Но мне кажется, что Луи выкарабкался.
— Ну что, тогда еще одну песенку? — весело сказал Мартен. — Пусть ваши больные ужинают под музыку, мадам. «Новый год» вам нравится? Снова Ла Болдюк!
— Царствие ей небесное! — вздохнула Мирей, перекрестившись.
Давай готовиться к празднованию Нового года,
Я напеку вкусных пирогов, приготовлю рагу по старинке,
Во время празднования Нового года
люди берутся за руки, обнимаются.
Такое бывает только раз в году, это самое прекрасное время.
Нужно покрасить повозку и подковать кобылу,
Мы поедем проведать твою сестру на дальнюю ферму.
Во время празднования Нового года
люди берутся за руки, обнимаются.
Такое бывает только раз в году, это самое прекрасное время!
Убаюканный приятным голосом Мартена, Луи несколько раз зевнул. Он чувствовал себя невероятно хорошо, ощущая на губах привкус овощного бульона, с мягкими подушками за спиной, глядя на помирившихся родителей, сидящих рядом. Когда песня закончилась, он попросил слабым голосом:
— Месье, не могли бы вы еще что-нибудь сыграть? Я так люблю музыку!
Лора с улыбкой погладила сына по руке, но эти слова вызвали у нее тревогу. Она не выносила, когда Луи заговаривал о музыке. Это была ее тайная борьба, ее наваждение, дошедшее до того, что она заперла на ключ пианино под предлогом, что оно расстроено. Лора ужасно боялась однажды получить подтверждение своим догадкам о том, кто является отцом мальчика, словно определенные таланты и склонности обязательно передаются по наследству.
«Возможно, я зря так переживаю, — сказала она себе. — Кому не нравится музыка? Все люди на земле любят слушать красивые мелодии и песни. Луи — сын Жослина. Как может быть иначе? Но ведь он так похож на Ханса! Тот же светлый, немного отсутствующий взгляд, тонкие волосы, лоб…»
Ее грустные размышления прервал Мартен Клутье. Он подошел к ней и добродушно поклонился.
— Дорогая мадам, я вернусь, когда вы перестанете тревожиться о здоровье вашего парнишки, — сказал он. — Я просто хотел вас немного порадовать. А сейчас мне пора домой.
— Боже милосердный, уж порадовали так порадовали! — воскликнула Мирей. — Вы замечательно поете, месье! Ах, какой у вас голос! Так бы слушала и слушала. На следующей неделе я буду чувствовать себя лучше и напеку вам оладий. Хоть жара еще не спала, нет ничего лучше моих оладий!
Историк проявил учтивость и не стал задерживаться. Жослин подошел к двери, чувствуя облегчение.
— Я вас провожу, месье Клутье, — предложил он.
Мартен тепло улыбнулся Луи и экономке, задержав свой взгляд на Лоре, почувствовавшей себя польщенной. Как только мужчины вышли из комнаты, Мирей присвистнула:
— Ну вы даете, мадам!
— Что такое?
— Ничего, просто даже в фартуке и без макияжа вы очаровывать мужчин.
Луи прыснул со смеху. Не теряя спокойствия, Лора ответила, целуя сына:
— Единственный мужчина, которому я хочу нравиться, это мой Луи, мой большой мальчик двенадцати лет. Тебе уже лучше, милый, какое счастье! Мирей, мне кажется, у него совсем нет температуры.
— Не целуйте его так много, мадам. Если вы подцепите заразу, нам всем туго придется!
— Зараза к заразе не пристает, я за всю свою жизнь ничем не болела. Микробы меня боятся.
— Какая ты смешная, мама! — сказал мальчик, глядя на нее влюбленными глазами. — Скажи, раз я выздоровел, ты сможешь подарить мне гитару на мой следующий день рождения?
— Посмотрим. До этого еще почти одиннадцать месяцев. И я бы лучше купила тебе электрический поезд.
— У него уже есть один, мадам, — заметила экономка. — Слушайте-ка, ваша яичница с салом очень вкусная.
Лора поправила одеяло и произнесла:
— В Бельгии я готовила для своих бабушки, дедушки и брата, не забывая о родителях, конечно! Я могла бы тебя и не так удивить, моя бедная Мирей! А ты, Луи, подумай, что могло бы тебя порадовать вместо гитары.
Жослин вернулся в комнату. Он поскреб свою темную бороду с вкраплениями серебристых волосков. Ему было непонятно упорное стремление жены оградить их сына от общения с любым музыкальным инструментом.
— Лора, — мягко начал он, — почему ты препятствуешь желанию Луи заниматься музыкой? Он унаследовал это от меня. Когда я был в его возрасте, кюре просил меня играть во время мессы на фисгармонии. Я любил сольфеджио и запоминал целые отрывки наизусть, не пользуясь партитурами. Эрмин подтвердит, мы любим беседовать об оперном искусстве. Это у нас семейное.
— Правда? Я ничего об этом не знала, Жосс. Прости, но до этого вечера ты никогда не рассказывал мне о своем пристрастии к музыке. А ведь мы женаты более тридцати лет!
Он нежно обнял ее рукой за талию. Любовный порыв, который она продемонстрировала ему совсем недавно, не оставил его равнодушным. Осознавая возбуждение своего мужа, Лора стала ласковой.
— Какой чудесный вечер, правда? — сказала она. — Луи, похоже, выздоровел, Мирей чувствует себя лучше, и, если Эрмин удастся продать квартиру на улице Сент-Анн, обещаю, мы скоро купим гитару. Месье Клутье поможет нам советом.
Они еще немного поговорили, сидя у постели сына. Экономка ушла в свою комнату, намекнув, что ей на пользу пойдет чашечка травяного чая.
— Я принесу ей чай, — шепнул Жослин на ухо Лоре. — А потом мы пойдем спать, я очень устал.
— Надеюсь, не слишком, — так же тихо ответила она.
Они улыбнулись друг другу. Луи уснул с порозовевшим и умиротворенным лицом. Это действительно был чудесный летний вечер.
Берег Перибонки, пятница, 2 августа 1946 года
Киона стояла на коленях возле того места, где Тошан вот уже несколько лет подряд летом или в начале осени разводил по вечерам большой костер. Наклонившись вперед, девочка смотрела перед собой невидящим взглядом, на ее лице застыла гримаса скорби. Накануне весь день моросил дождь.
— Нет, нет, нет… — стонала она.
Медленными, почти торжественными движениями она взяла влажный пепел в ладонь и намазала им щеки, лоб и подбородок. После этого она принялась петь низким монотонным голосом на языке монтанье.
— Да что с ней такое? — недоумевала Мадлен, наблюдая за Кионой из окна. — Акали, присмотри за Констаном, не отходи от него ни на секунду.
Индианка бросилась на террасу, сбежала по ступенькам крыльца, приблизилась к Кионе и подняла ее, схватив за талию.
— Малышка, ты пугаешь меня своим пением! И во что ты себя превратила? Да ты плачешь! Почему? Киона, ответь мне!
— Шоган умер. Твой брат отправился в страну вечного сна. Ты больше никогда его не увидишь, Мадлен. Болезнь забрала нашего славного Шогана, такого сильного и храброго!
— Как? О чем ты говоришь? Мой брат! О нет, нет, только не Шоган!
Киона рыдала. Ей казалось, что она одного за другим теряет членов своей семьи монтанье. Сначала ее мать Тала, теперь Шоган.
— Знаешь, Мадлен, я очень его любила. Когда мне исполнилось десять лет, он подарил мне мокасины из лосиной кожи, украшенные ракушками. И за тебя я печалюсь тоже, потому что ты любила его еще больше.
Молодая индианка обняла Киону изо всех сил, устремив взгляд в небо. Она не ставила под сомнение утверждения девочки.
— Когда? — пробормотала она. — Когда это случилось?
— Я не знаю, но его больше нет здесь, на нашей земле. Я гуляла по тропинке возле реки и ощутила, словно взмах крыльев, чье-то ласковое прикосновение. И я все поняла. Ветер повторял мне: «Дух бесстрашного Шогана улетел…»
Не в силах сдержать свое горе, Мадлен заплакала. Это объясняло затянувшееся отсутствие Тошана.
— Мы должны молиться, Киона, молиться Господу нашему Иисусу, который открывает свое сердце и защищает всех людей на земле, индейцев и белых, — с трудом выговорила она.
— Если хочешь, молись. А у меня нет такого желания. Возможно, Шарлотта тоже умрет, как и ее малышка Адель. Боги жестоки. Маниту и Иисусу не жаль ни нас, ни детей, ни совсем маленьких крох.
— Не говори таких вещей! — упрекнула ее Мадлен. — Констан выздоровел. Адель тоже наверняка стало лучше.
Киона разгневанно отстранилась. Она собиралась убежать, когда на лужайке неожиданно появился Мукки.
— Папа возвращается с Одиной и Шарлоттой. Я заметил их среди деревьев на склоне, там, с восточной стороны. Пойдем-ка встретим их.
— А Адель? — встревожилась Мадлен. — Ты видел малышку?
— Нет, они еще слишком далеко. Я знаю, что Шарлотта сидит верхом на Фебусе и они двигаются очень медленно. Киона, ты идешь? Побежим им навстречу! Но что у тебя с лицом?
Мукки только сейчас заметил, как напряжены девочка и индианка. Переводя взгляд с одной на другую, он не решался их расспрашивать.
— Шоган умер, — повторила Киона. — Я оплакивала его. Поэтому намазала пеплом лицо. Мне так грустно!
Растерянный, Мукки хранил молчание. Он обратил внимание на то, что Тошан, бабушка Одина и Шарлотта казались подавленными и удрученными. Теперь этому было объяснение.
— Ну что ж, — сказал он, — пойдем все-таки к ним, узнаем, какие там новости.
— Нет, я не пойду! — вспылила девочка. — Все, хватит! Я сбежала из Валь-Жальбера, чтобы обрести покой, перестать бояться, но даже здесь несчастье настигло нас. Я хочу видеть Мин, мою дорогую Мин. Она одна может меня утешить.
С этими словами Киона бросилась по тропинке, ведущей к реке, в противоположном от леса направлении. Мукки собрался было побежать за ней, но Мадлен его удержала.
— Пусть успокоится. Дай мне руку, дитя, я пойду с тобой. Она с большой нежностью произнесла слово «дитя», что на самом деле означало индейское имя подростка.
— Думаешь, твой брат и вправду умер?
— Разве Киона когда-нибудь ошибалась? Нет, никогда.
Квебек, тот же день
Эрмин смаковала китайский чай, сидя на террасе отеля «Шато Фронтенак». Воды озера Сен-Лоран сверкали на солнце в этот теплый летний день. Она любовалась изящной чашкой из белого фарфора, украшенной голубыми узорами, думая о том, что у ее матери до пожара в Валь-Жальбере был не менее красивый чайный сервиз.
— О чем вы думаете, дорогая мадам? — спросил ее Родольф Метцнер.
— Все о том же — о милых сердцу вещах, которые уничтожил огонь.
Ее голос дрогнул. Она не могла вспоминать свой родной поселок-призрак без замирания сердца и смутной ностальгии.
— Надеюсь, когда-нибудь вы побываете в наших краях, в Лак-Сен-Жане, — добавила она. — Валь-Жальбер — это поистине удивительное место, бывший рабочий поселок, ныне опустевший. Особенно пусто там зимой, когда снег изолирует нас от внешнего мира. И тогда возникает ощущение, что находишься на краю света. Там столько заброшенных домов, а еще — большой магазин сейчас закрытый, который раньше также предоставлял услуги отеля и ресторана. Мне не терпится туда вернуться! Сегодня вечером я в последний раз пою в Капитолии. Наконец-то!
Швейцарец устремил печальный взгляд на бескрайний гори зонт, не замечая ни извилистых берегов Орлеанского острова, ни летающих с криками чаек. Тем не менее он с жадностью вдохнул свежий воздух, поднимающийся от воды.
— Мое общество вам в тягость? — встревожился он.
— О нет, что вы! Благодаря вам время пролетело быстрее, и я заново открыла для себя Квебек, хотя думала, что хорошо знаю его.
— Я сохраню в памяти эти волшебные дни, — заверил он. — Вам нравится пирожное? Я могу заказать другое, если это вам не по вкусу.
— Этот кофейный эклер очень вкусный, но я не голодна. Я до сих пор чувствую себя неловко, и вы прекрасно знаете почему.
Эрмин грустно улыбнулась. На ней было темно-синее шифоновое платье в белый горошек. Жемчужное ожерелье подчеркивало прелесть ее перламутровой кожи. С собранными в пучок белокурыми волосами и черными очками, скрывающими ее лазурные глаза, она привлекала взгляды других посетителей.
— Вами любуются, — заметил Родольф Метцнер. — Вас принимают за кинозвезду. И вы скоро ею станете, после этих съемок в Голливуде.
— Не говорите глупостей и перестаньте мне льстить. Я вам говорила, что мне до сих пор не по себе из-за квартиры на улице Сент-Анн. Вы купили ее за баснословную сумму, полагаю, из чистого великодушия. Моя мать будет рада, но меня это смущает.
— Почему бы мне не поиграть в благотворительность? — с мечтательной улыбкой ответил он. — Зачем лишать себя удовольствия тратить деньги?
— Мама частенько это повторяла. И в результате оказалась в нищете.
Эти слова привели Метцнера в восторг.
— Мадам Лора Шарден сможет жить и одеваться достойно благодаря анонимному благотворителю! Эрмин, вы вернули мне вкус к жизни, особенно рассказами о своей семье. Поэтому я счастлив вам помочь. И потом, отныне я прекрасно знаю вашего отца, немного ворчливого, но с золотым сердцем, и ваших детей. Я так и представляю Мирей, стоящую за плитой, и вашего соседа Жозефа, который курит трубку в кресле-качалке под навесом крыльца. И Киону, эту удивительную девочку, о которой вы говорите с такой нежностью.
— Да, Киона… Не повторяйте того, что я вам о ней рассказывала, прошу. Я никогда еще так никому не открывалась. Видимо, все дело в том, что вы прекрасный слушатель и тем самым вызываете на откровенность.
— Я умею хранить секреты. И меня интересует сверхъестественное. После смерти супруги я даже занимался спиритизмом.
— Я читала несколько статей на эту тему, но в случае с Кионой все эти практики излишни.
— В таком случае вам повезло.
— Не знаю, можно ли это назвать везением.
Они некоторое время помолчали. Затем Эрмин встала и взяла свою сумочку.
— Я сейчас вернусь, — сказала она, — только припудрю носик. Заодно позвоню в Валь-Жальбер. Если удастся соединиться с мэром, он сообщит моим родителям о продаже квартиры.
— Может, лучше сделать им сюрприз? — предложил Метцнер.
— Возможно, ведь я возвращаюсь уже завтра, утренним поездом. Подумаю, как лучше поступить. Я быстро.
Он проводил ее глазами, выражение которых изменилось. Теперь это был страстный взгляд безумно влюбленного мужчины. Как только она скрылась из виду, он достал из своего внутреннего кармана листок голубой бумаги: телеграмму, которую ему удалось перехватить. Это произошло накануне, на улице Сент-Анн, когда Метцнер входил в дом. Рядом с ним появился почтальон, собираясь звонить в дверь.
— К кому вы идете, месье? — спросил он.
— К мадам Эрмин Дельбо. Это моя сестра. Давайте я передам ей телеграмму.
— Нет, месье, я обязан вручить ее лично!
Но все сомнения служащего улетучились при виде нескольких банкнот.
— Раз это ваша сестра, нет проблем. Спасибо, мне не придется подниматься на четвертый этаж.
Без всякого стеснения Родольф Метцнер распечатал телеграмму и прочел текст. Лора просила свою дочь срочно вернуться в Роберваль, так как некая Адель была госпитализирована, а малыш Констан заболел. Эрмин ни словом не обмолвилась новому знакомому о Шарлотте и Людвиге из осторожности, поскольку молодой немец по-прежнему опасался ареста, хотя война закончилась. Поэтому Родольфу не было известно, кто эта Адель и сколько ей лет, зато он прекрасно знал, кто такой Констан.
«Я не хочу, чтобы она уехала раньше намеченного срока, — встревожился он. — Вряд ли ее сын болен серьезно». Рядом с ней Метцнер чувствовал себя воскресшим после долгих лет уныния и одиночества, несмотря на периодические связи с красивыми женщинами. Эрмин казалась ему совершенством. Она внушала ему бесконечное уважение и глубокое восхищение. Это было началом страсти, романтическими перипетиями которой он наслаждался. Он оправдывал свой поступок, убеждая себя, что это для ее же блага. Я так хотел увидеть ее смеющейся, танцующей в вечернем платье, с сияющими глазами! Это богиня. А ее голое! Она должна еще немного побыть в Квебеке», — повторял он себе.
Поглощенная работой и мыслями о родных, певица относилась к нему как к новому другу, галантному и предупредительному, который, тем не менее, не переходил границ и не пытался за ней ухаживать. К тому же они планировали заключить контракт, по которому Метцнер становился ее импресарио, заменив, таким образом, Октава Дюплесси, унесенного из мира живых вихрем войны.
«Почему ее так долго нет? — забеспокоился Метцнер. — Только бы она не вздумала звонить в Валь-Жальбер!
Он встал и быстрым шагом подошел к балюстраде террасы неподалеку от их столика. Там он разорвал телеграмму на мелкие клочки и бросил их в пустоту. Ветерок с озера подхватил их, и, пролетев несколько метров, они мягко опустились на землю, став почти невидимыми. Родольф обернулся и увидел Эрмин. Она шла к нему, восхитительно грациозная на своих высоких каблуках.
— Что ж, дорогой друг, — позвала она, — не хотите ли допить свой чай?
— Уже иду! — ответил он, с облегчением увидев ее улыбающейся и расслабленной. — Вы говорили с матерью?
— Нет, я не смогла дозвониться до нашего мэра, месье Фортена.
Они снова сели за столик, Эрмин в задумчивости, Метцнер — успокоившись. За соседним столиком элегантные дамы разговаривали и смеялись нарочито громко, в надежде привлечь внимание мужчин. Метцнер бросил на них раздраженный взгляд, затем с восхищением посмотрел на Эрмин.
— Значит, вы готовы сыграть Мими еще раз? — ласково спросил он.
— Да, но меня удивляет энтузиазм публики. Столько выступлений у меня еще не было. Лиззи, наша бессменная помощница режиссера, утверждает, что зрители приезжают даже из Монреаля.
Они продолжили разговор о том, что вдохновляло их обоих, — об опере и, в частности, о произведениях Джакомо Пуччини, их любимого композитора. Но спокойствие долго не продлилось. Эрмин внезапно замерла, приоткрыв рот, дыхание ее участилось. Она была в солнцезащитных очках, так что собеседник не увидел паники в ее прекрасных глазах.
— Что с вами? — встревожился он.
— О Господи! Нет… — пробормотала она вместо ответа.
Перед ней только что появилась Киона: на ее очаровательном личике, испачканном пеплом, слезы оставили светлые дорожки. Девочка рыдала, стоя на берегу реки. Одновременно внутри Эрмин вибрировал ее голос: «Шоган умер, Мин, возвращайся скорее! Ты нужна мне!»
— Я должна сегодня же уехать, — сказала она ошеломленному Метцнеру. — Умоляю вас, помогите мне. Сейчас я позвоню директору Капитолия, пусть он вызовет Каролину Робертс — она уже меня замещала. Мне нужно такси, чтобы я могла заехать на улицу Сент-Анн и забрать свой чемодан. Поезд отправляется в конце дня, я знаю расписание наизусть, ведь я так часто езжу по этой ветке! Господи, если бы я только знала! В нашу семью пришла смерть. Родольф, я видела Киону, там, на берегу реки. Она нуждается во мне.
— Но вы же не собираетесь уехать вот так, основываясь лишь на галлюцинации! — возмущенно воскликнул он. — Простите, на видении!
— Это не просто видение. Я ведь вам объясняла. Киона умеет перемещать свой образ в пространстве, это ее дар. Брат моей подруги Мадлен умер, понимаете? О, я теряю драгоценные минуты!
Он удрученно кивнул, понимая, что не может оставить ее без помощи.
— Хорошо, я все сделаю, чтобы ускорить ваш отъезд. Разумеется, это очень плохая новость…
Родольф утратил привычное красноречие. Его богиня готовилась вот-вот исчезнуть из его жизни. Он был сражен наповал, подавлен.
— Я думал, мы поужинаем после вашего выступления, — тихо добавил он.
Молодая женщина бросила на него отсутствующий взгляд. Для нее больше ничего не имело значения, кроме отчаянного зова Кионы. Живописный пейзаж, царящее вокруг оживление, роскошный чайный сервиз — все это внезапно поблекло, словно покрылось пеплом, как лицо девочки. Эрмин казалось, что она погрузилась в густой туман, и она испытывала почти болезненное желание сократить расстояние и перенестись к своей драгоценной младшей сестренке.
— Мне плевать на ужин и на выступление! — отрезала она. — Простите мою откровенность, но моя настоящая жизнь — там, около моего мужа, наших детей, моей семьи… И Шоган был частью этой жизни.
Метцнер выдавил из себя учтивую улыбку, позвал официанта и расплатился по счету. Его лицо выражало несколько притворное сочувствие, поскольку он никак не мог смириться с таким ударом. Напрасно он спрятал телеграмму, пытаясь обмануть судьбу.
В такси Эрмин не проронила ни слова. Это не было холодностью, она просто боролась с гложущей ее тревогой.
— Я словно сижу рядом с очаровательным призраком, — произнес он. — Дорогая мадам, я бы очень хотел поддержать вас в этом испытании, но увы! Я не знаю, как это сделать. Я благодарен вам за эти несколько дней, полных радости и легкости. Мне понятно ваше горе, но позвольте хотя бы попросить вас не отказываться от наших проектов. Ваша карьера обещает резко пойти вверх — я об этом позабочусь.
— Спасибо, Родольф. Не волнуйтесь, у меня есть ваша визитная карточка со всеми номерами телефонов. Я тоже хочу записать эту пластинку и обязательно свяжусь с вами в скором времени, если, конечно, на мою долю не выпадет новых испытаний. Эта смерть выбила меня из колеи. Шогану было всего тридцать четыре года. Что произошло? Несчастный случай или болезнь? Я ничего не знаю! Мы не так часто виделись, но я ужасно расстроена.
Молодая женщина на секунду закрыла глаза. «Сколько раз на берегу прекрасной реки Перибонки я пела для Шогана, бабушки Одины, Аранк и ее детей! Они слушали меня, восхищенные и счастливые, в свете большого костра, который разводил Тошан. Где ты, Тошан? Я так мало думала о тебе в последние дни, да, так мало…»
Родольф Метцнер осторожно, кончиками пальцев, взял ее за руку.
— Держитесь, однажды вы будете счастливы и горе перестанет для вас существовать, — сказал он. — Вы звезда, луч света на этой земле.
— Это очень мило с вашей стороны, но жизнь состоит из радостей и бед, — ответила Эрмин, мягко убирая руку. — Я давно уже не верю в лучшие миры. К тому же на земле столько людей, которым гораздо хуже, чем мне!
Они обменялись долгими взглядами. Эрмин плакала. Метцнер не решился вытереть ей слезы. Он побоялся, что она отстранится.
— Я никогда вас не оставлю, — пообещал он. — Считайте, что вы нашли своего ангела-хранителя.
Ей захотелось его поцеловать, забыться в запретном поцелуе. Этот мужчина волновал ее особым образом, более утонченным, сокровенным, отличающимся отвлечения, которое она испытывала к Овиду Лафлеру.
— Мне не терпится оказаться рядом с мужем, — сказала она, словно пытаясь спрятаться за этим щитом от собственной слабости. — Я обязательно познакомлю вас с ним, с моим Тошаном, повелителем лесов, как назвала его одна подруга-журналистка.
— Повелитель лесов, — тихо повторил Родольф. — Буду рад и польщен.
Как истинный джентльмен, он сумел утихомирить поднимающуюся в нем бурю ревности. Эрмин ничего не заподозрила.
Два часа спустя они расстались на платформе вокзала.
Берег Перибонки, тот же день
Мукки бегом спустился по склону. Тошан остановился, держа Фебуса за поводья. Конь заметно нервничал, издавая недовольное ржание. Привыкнув скакать во весь опор с Кионой на спине, он с трудом приноравливался к медленному шагу. Бабушка Одина выглядела глубоко опечаленной. Она, словно мул, была нагружена громоздкими вещами — тюками с мехом, кухонной утварью и холщовыми мешками. Шарлотта беззвучно плакала.
— Папа, — позвал подросток, — где Людвиг и Адель?
— Я все объясню вам позже, — ответил Тошан. — Возвращайся домой, сынок, подготовь сарай для коня. Там есть мешок с зерном. Поставь также ведро с водой. Беги, прошу тебя.
Несмотря на разочарование, Мукки поспешил подчиниться. Тем временем к группе подошла Мадлен. Тошан обнял ее и поцеловал в лоб.
— Шоган покинул нас, — сказал он. — Думаю, его поразила та же болезнь, что и детей, но его организм не справился.
— Я знаю, — ответила молодая индианка. — Киона сказала мне.
— Разумеется. Пойдем скорее домой, Шарлотта держится из последних сил.
В порыве искреннего сострадания Мадлен хотела взять за руку беременную женщину, выступающий живот которой обтягивало ситцевое платье, серое, грязное, залатанное. Но та устало оттолкнула ее.
— Не нужно меня жалеть, — сквозь зубы процедила она с непроницаемым лицом. — Ты сейчас начнешь твердить, что на все воля Божья. Я не хочу этого слышать.
От этих слов внутри у Мадлен все оборвалось. Она подумала о худшем. Неужели Адель тоже умерла?
— Что случилось? — воскликнула она. — Тошан, Одина, скажите мне прямо сейчас, иначе я не смогу сделать ни шага, у меня сердце разрывается.
— Шарлотта страдает душой и телом, — ответил тот. — Она уже не знает, что и думать. Оставь ее! Не волнуйся, Адель жива. Я потом тебе все объясню. Потерпи немного.
С этими словами он отправился дальше, с застывшим лицом, затуманенным взглядом. Одина покачала головой и, приложив палец к губам, дала понять Мадлен, что ничего не скажет.
Вскоре печальная процессия прибыла на лужайку у дома, еловые стены которого сияли на солнце. Акали отодвинула штору, чтобы взглянуть на прибывших, но на улицу выходить не стала, следуя наказу своей приемной матери. Минуту спустя Мадлен уже входила в дом, поддерживая за талию Шарлотту. На будущую мать было больно смотреть, ее живот был просто огромен.
— Я тебя уложу прямо сейчас, — мягко, но в то же время настойчиво сказала Мадлен. — Скоро начнутся роды. Бабушка Одина будет с тобой, ничего не бойся.
— Я хочу, чтобы Людвиг был рядом, а его не будет! О Господи, я уже достаточно наказана!
— Не говори глупостей, — ответила индианка. — Никого здесь не наказывают.
В ответ Шарлотта жалобно всхлипнула. Она позволила увести себя в большую спальню, обычно предназначенную для Эрмин и Тошана. Мадлен помогла ей раздеться, протерла щеки и виски салфеткой, смоченной в одеколоне, и расчесала ее черные кудри.
— Где Людвиг и Адель? — наконец осмелилась спросить она. — Пока я дождусь объяснений своего кузена, я с ума сойду.
Шарлотте, лежавшей на чистых простынях, с причесанными волосами, казалось, что она возрождается к жизни. Рассеянно глядя перед собой, она глубоко вздохнула и заговорила.
— Это было ужасно, — призналась она. — Агония Шогана, несколько часов страданий! И моя маленькая девочка, моя Адель, лежащая без сознания в лихорадке. Снадобья бабушки Одины не помогали. Когда появился Тошан, мы все были в глубоком отчаянии, не зная, что делать. Но тут произошло чудо, да, настоящее чудо. На следующее утро над стойбищем пролетел гидросамолет, из тех, что развозят туристов по району. Аранк и Тошан бросили листьев в костер. Поднялся густой белый дым. Они принялись махать руками, подавать знаки. Пилот смог приземлиться чуть дальше, на небольшом озере. Тошан вскочил на коня и помчался туда.
— Но зачем? — спросила Мадлен, слишком расстроенная, чтобы вникнуть в ситуацию.
— Он хотел, чтобы эти люди отвезли Адель в больницу. Ее состояние ухудшалось. Потом все произошло так быстро. Из-за своей беременности я не могла сесть в этот самолет, поскольку в нем сильно трясет. Поэтому полетел Людвиг. И теперь я не нахожу себе места от страха, ведь я ничего не знаю ни о своем ребенке, ни о любимом мужчине. Если в Робервале узнают, что он немец, к тому же военнопленный, его тут же арестуют.
Молодая мать разрыдалась и протянула руки к Мадлен, которая обняла ее и принялась убаюкивать на груди.
— Держись, Шарлотта, держись! — сказала она. — Господь милосерден. Даже если ты сейчас в этом сомневаешься, я уверена, что все образуется.
— Как с Шоганом, твоим бедным братом? Он ужасно страдал, пока не отдал душу Богу. Мне до сих пор мерещится этот хрип, вырывающийся из его горла. Он неотступно преследует меня.
Было жестоко со стороны Шарлотты упоминать об этом, но Мадлен не стала ее упрекать. Шоган отныне покоился с миром, освободившись от страшных болей, терзавших его.
— Мой брат не верил в Господа нашего Иисуса Христа, — твердым голосом произнесла она. — Тем не менее я буду молиться за его спасение, чтобы он смог подняться на небеса. А ты Шарлотта, должна немного поспать. Адель в больнице, в безопасности. Там ее обязательно вылечат.
В соседней комнате Тошан вкратце рассказал то же самое Мукки и Акали. Он посадил на колени Констана, испытывая невероятное облегчение оттого, что его младший сын почти оправился от болезни.
— Эпидемия накроет всю страну! — внезапно сказала бабушка Одина на языке монтанье.
Все ее поняли, поскольку Мукки тоже знал язык своих предков по отцовской линии. Но Акали воскликнула:
— А где же Аранк? И ее дети?
— Ее муж увел их высоко в горы, где у него есть надежное убежище. Он опасался заражения. А теперь я должен предупредить Эрмин, чтобы она приехала как можно скорее и успела к родам Шарлотты. Где Киона?
Мадлен присоединилась к ним. Услышав вопрос, она устало махнула рукой в сторону леса.
— Сердце Кионы переполнено возмущением и печалью.
Чтобы не задевать религиозных верований Акали и Мукки, она не решилась добавить, что девочка отвергает Бога и все божественные силы вселенной.
— Разумеется, — жестким тоном отрезал Тошан. — И я ее за это не осуждаю. Я и сам в конце войны потерял веру в человеческую доброту. Могу привести в качестве примера разрушения, вызванные двумя атомными бомбами, которые американская армия сбросила на Японию. Это просто чудовищно!
— Одни вели себя, как звери, другие сражались за справедливость, кузен. Не будь слишком строг.
Они некоторое время пристально смотрели друг на друга, затем опустили глаза. В эту секунду в комнату на цыпочках вошла Киона. Она была мокрой с головы до ног. С ее волос стекали струйки, одежда отяжелела от воды.
— Ты где была? — удивилась Акали.
— Купалась в речке, — с вызовом ответила девочка. — Это не запрещено. Тошан, ты позаботился о Фебусе? У него есть овес и чистая солома?
— Я все сделал, — сказал Мукки. — Твой конь даже не вспотел. Ему было приятно немного размяться.
Киона молча кивнула и исчезла в комнате, которую обычно делила с близняшками.
— Мне жаль эту девочку, — сказал Тошан. — Я бы не хотел находиться в постоянной связи с духами мертвых, предвидеть и предчувствовать события. Жизнь и без того достаточно тяжела.
— Мама, я могу пойти и утешить Киону? — спросила Акали.
— Конечно иди!
Бабушка Одина сочла нужным высказать свое мнение. Она сделала это на безупречном французском языке.
— Киона получила свой дар от Великого Духа, поэтому ее не нужно жалеть. Превратившись в женщину, она станет солнцем на этой земле, находящейся во власти тьмы и зла. Ее свет утешает нас с самого ее рождения.
Она многозначительно прикрыла глаза, после чего сообщила, что проголодалась. Мадлен испытала настоящее облегчение, готовя еду. Ее сердце болело при мысли о Шогане, похороненном Тошаном под высокой елью. Она пообещала себе отправиться зимой на его могилу и украсить ее белыми камнями и небольшим крестом.
Роберваль, следующее утро
Сойдя с поезда, Эрмин оставила чемодан в камере хранения и сразу же пошла на почту. Она позвонила мэру Валь-Жальбера, чтобы попросить его передать сообщение для своих родителей. Поздоровавшись с ней, Вэлли Фортен поспешил рассказать ей о последних событиях.
— Отправляйтесь скорее в больницу, мадам Дельбо. Ваша мать со вчерашнего дня находится там у постели маленькой девочки, Адели. Бедняжка больна полиомиелитом.
Он еще о чем-то говорил, но Эрмин завершила разговор. «Что это значит? — испуганно подумала она, выходя на улицу. — Почему мне ничего не сообщили?»
Молодая женщина ускорила шаг. Она дремала всю дорогу, в мучительном состоянии тревоги. Никогда еще поездка не казалась ей такой долгой. Сейчас, столкнувшись с угрозой неведомой и опасной болезни, она хотела бы немедленно увидеть Констана, своих дочерей и мужа. Она испытывала настоятельную потребность собрать вместе всех близких, заботиться о них, выражать им свою любовь.
«Пока я прохлаждалась в Квебеке, в моей семье случилось несчастье. Родольф Метцнер обращался со мной как с принцессой, и мне нравились его экстравагантные идеи и вкус к роскоши».
С озера Сен-Жан дул свежий ветер, неся с собой терпкий запах полей, лесов и родниковой воды. Родина приветствовала ее Я больше отсюда не уеду. Все, хватит, я отказываюсь от своей карьеры, — подумала она. — Война разлучила меня с Гошаном, а теперь, вместо того чтобы целыми днями быть с ним, я планирую другие поездки, надеюсь на новые контракты и подпадаю под обаяние очередного мужчины».
Эти мысли с оттенком вины не давали ей покоя, убеждая, что настало время действовать, изменить ход судьбы. Но, подходя к больнице, она не смогла сдержать слез тревоги.
«А вдруг Адель умерла?» — пронзила ее ужасная мысль. Однако внутрь она вошла без колебаний, готовая к самому худшему. В просторном вестибюле царило привычное оживление: взад-вперед сновали монахини в черных накидках и белых платьях и медсестры в халатах и чепчиках. В воздухе стоял резкий запах дезинфицирующих средств и мыла. Эрмин спросила, где находятся детские палаты.
— На втором этаже, мадам.
Молодая женщина поспешно поднялась по лестнице. На лестничной площадке первой, кого она увидела, была Лора.
— А, все-таки приехала! — сухо бросила ее мать. — Я ждала тебя вчера. Можно было сесть и на более ранний поезд.
— Мама, перестань, это я должна тебя отчитывать! Ты могла бы позвонить мне в театр или отправить телеграмму.
— Именно это я и сделала! В доказательство тому ты наконец-то здесь.
— Я здесь только благодаря Кионе.
После этого не очень приятного вступления они растерянно поцеловали друг друга. Эрмин поднесла руку к груди, словно пытаясь унять сильное сердцебиение.
— Мама, я не получала никакой телеграммы, но это не важно, я приехала. Как себя чувствует Адель? А Шарлотта?
— Здесь только ее… муж, назовем его так, чтобы было понятнее, хотя они и не женаты. Но теперь я лучше понимаю Шарлотту: ее немец очень красивый мужчина. Он мог бы даже сниматься в кино со своими голубыми глазами и ангельским лицом. Такой красавец!
— Какое это сейчас имеет значение? — раздраженно ответила Эрмин, пытаясь найти глазами вход в палату.
— Он едва осмеливается разговаривать с доктором и медсестрами, — добавила Лора. — Его акцент привлекает внимание. Зря Тошан прислал его в Роберваль.
— Если ты будешь меньше болтать, мама, никто не узнает, что Людвиг — немец. А теперь расскажи мне, как себя чувствует Адель.
Последние слова она произнесла довольно резко. Лора разрыдалась, не в силах ответить. Напуганная реакцией матери, Эрмин схватила ее за локоть.
— Она умерла? О Господи, нет!
— Не волнуйся, малышку спасли. Но…
— Что — но?
— Сама увидишь. Идем!
Несколько минут спустя молодая женщина с пересохшим от волнения горлом шла по проходу между рядами узких коек, стоящих друг напротив друга. В глубине палаты она увидела Людвига. Он сидел опустив голову, сложив руки на коленях. Она быстро подошла к нему и коснулась его плеча, не сводя глаз с маленькой девочки, лежащей среди белых простыней, — черные кудри разметались по подушке.
— О, Эрмин, вы приехали? — пробормотал молодой мужчина. — Как это любезно с вашей стороны! Я так несчастен…
— Мама сказала, что Адель спасли.
— Она останется калекой! Смотрите!
Людвиг приподнял одеяло, обнажив правую ножку девочки с отчетливой деформацией в области колена и икры. Потрясенная, Эрмин едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть, на глазах ее выступили слезы.
— Мне так жаль, — тихо сказала она. — Может, потом можно будет сделать операцию?
— Врачи сказали, что нет.
— Не теряйте надежды, месье, — мягко сказала Лора. — Медицина не стоит на месте.
Адель проснулась. Это была очаровательная малышка с круглыми щечками и сине-зелеными глазами, которая невероятно напоминала Шарлотту формой губ и носа. Эрмин наклонилась и погладила ее по щеке.
— Здравствуй, милашка! Ты меня узнаешь?
Еще заспанная, девочка молча кивнула. Потом она повернулась к отцу и улыбнулась ему.
— Я здесь, мой ангелочек, ничего не бойся. Скоро я отвезу тебя к маме.
— Мама? — всхлипнула Адель. — Я хочу к маме!
— Слушай папу, он говорит правду, — подтвердила Эрмин. — А я сейчас принесу тебе подарок. Ты пока отдыхай.
Сзади раздалось осторожное покашливание. К ним беззвучно подошла медсестра, наблюдавшая за происходящим.
— Мадам Дельбо? — тихо произнесла она. — Могу я с вами поговорить?
— Да, конечно.
Они направились в сторону двери, бросая друг на друга оценивающие взгляды.
Эрмин уже сталкивалась с этой женщиной во время долгой госпитализации Тошана после его возвращения из Франции. Она также общалась с ней, когда у Жослина случился сердечный приступ. Когда они вышли в коридор, медсестра вполголоса сказала:
— Я считаю своим долгом спросить у вас, мадам, кто этот мужчина. У нас с коллегами возникли подозрения по поводу его национальности. Одна из сестер из-за его акцента утверждает, что он немец.
— Вы заблуждаетесь, — ответила Эрмин. — Этот человек работает на моего супруга, он обрабатывает его земли на севере Перибонки. По происхождению он датчанин и пострадал от войны так же, как и мы все, возможно, даже больше. Я отвечаю за него, вам не о чем беспокоиться.
— В таком случае, мадам, я сообщу об этом своему начальству. Благодарю вас, вы очень вовремя приехали. Ситуация была довольно сложной, учитывая, что девочка серьезно пострадала. Ей придется провести здесь еще пару недель, пройти необходимое обследование, а впоследствии ей потребуется хороший уход, желательно в доступной близости к больнице.
— Мы сделаем все необходимое. Она действительно останется калекой?
— Скорее всего, да. Эпидемия полиомиелита распространяется по Америке. Было уже много подобных случаев. Осложнения после болезни необратимы.
Убитая новостью, Эрмин подумала о Шарлотте, готовящейся дать жизнь новому человечку. «Ей не следует знать правду, по крайней мере, несколько недель, иначе она упадет духом», — сказала она себе.
Медсестра попрощалась и ушла. Огорченно вздыхая, Эрмин направлялась к палате, когда оттуда вышел Людвиг. Вид у него был подавленный.
— Ваша мать посоветовала мне подышать воздухом, — объяснил он. — Она побудет с Аделью.
— Я пойду с вами. Нам нужно поговорить.
Они устроились на скамейке напротив озера, серебристая поверхность которого покрылась маленькими пенистыми волнами. Чайки с громкими криками выполняли в воздухе привычные акробатические трюки.
— Слишком красивый пейзаж для такого мрачного дня! — заметил Людвиг. — Когда Шарлотта узнает правду, она придет в отчаяние.
— Думаю, ей лучше пока не говорить. Пусть сначала родит. Я подтвердила вашу личность сотрудникам больницы, вам больше не нужно об этом волноваться. Только смотрите, не опровергайте моих слов: вы наш работник, трудитесь на землях Тошана, эмигрировали из Дании и сильно пострадали от войны. Они не станут копать дальше, у меня хорошая репутация в городе. Но Адель должна остаться здесь, и я не знаю, что делать. Я обещала Шарлотте быть рядом с ней, когда начнутся роды, и мне не терпится увидеть моего маленького Констана, который остался с мужем. Однако мне также хочется поддержать вас в этом ужасном испытании. Расскажите, как вы попали в больницу, моя мать не успела этого сделать.
— Мы решили отправиться к Шогану, — начал молодой немец. — У Адели была высокая температура, и она все время плакала: «Бобо, мама, бобо голова!» Шарлотта подумала, что бабушка Одина облегчит ее состояние своими снадобьями. Но мы нашли Шогана тяжело больным. Он лежал в отдельной хижине и очень страдал. Адель тоже не выздоравливала, ей даже становилось хуже. А потом Тошан прискакал к нам на лошади Кионы. Он приехал, чтобы закрыть глаза Шогану и похоронить его. Правильно я сказал — «похоронить»?
— Да, да, — подтвердила удрученная Эрмин.
— Ваш муж встревожился, увидев состояние нашей дочери, и он спас ее от смерти, я в этом уверен. Ему удалось привлечь внимание пролетавшего мимо небольшого самолета. Пилот и пассажиры согласились отвезти меня в Роберваль.
— Это понятно, — кивнула она. — Но вы упомянули про лошадь Кионы! Как это возможно? Фебус находится в Валь-Жальбере, вместе с пони!
— А! Так вы не в курсе? Ваш отец, месье Жослин, отвез Киону и обоих животных на берег Перибонки еще неделю назад. Я знаю, что Констан тоже был болен, и ваш брат Луи!
— О Господи! А я ни о чем не догадывалась! — простонала Эрмин.
Она устремила растерянный взгляд в огромное голубое небо, усеянное белыми облачками. Охваченная паникой, она пыталась найти решение.
— Людвиг, что мне делать? Я обязательно должна поехать туда, убедиться, что с Констаном все в порядке!
— А я бы так хотел оказаться рядом с Шарлоттой, но не покидая Адели!
Снова ощутив мучительную тревогу за своего ребенка, он вскочил со скамьи. Эрмин последовала за ним с ворохом вопросов в голове.
— Людвиг! — окликнула она его посередине большой лестницы. — Я хочу поговорить с матерью. Пусть она спустится вниз. И еще мне нужно кое-что купить для вашей дочки. Это не займет много времени.
Лора спустилась без промедления. Глядя на нее, Эрмин осознала, насколько сильно изменилась ее мать, одетая нынче в скромное бежевое платье и дешевые сандалии, с тусклыми волосами, в которых виднелись седые пряди. От роскошной Лоры осталось только воспоминание. Гордая фламандка выглядела теперь изможденной и взволнованной.
— Бедная мамочка! — вздохнула Эрмин, взяв ее за руку. — У тебя усталый вид.
— О, это ерунда! У меня сердце разрывается, когда я смотрю на эту кроху, обреченную на инвалидность. Я думала, что никогда ее не увижу, может, только спустя несколько лет. Но это ведь малышка Шарлотты, нашей прежней Лолотты. Ты помнишь, милая, как мы приняли ее в свою семью, воспитывали, лелеяли. Она была твоей сестрой по духу, как ты говорила. И по сути, моей дочерью тоже. И теперь у ее маленькой девочки деформирована ножка! Господи, как несправедлива судьба, какая катастрофа! Ты снова назовешь меня эгоисткой, но я так счастлива, что Луи выздоровел без всяких осложнений. Он ведь тоже был болен!
Из ее груди вырвалось рыдание. Эрмин растроганно обняла свою мать.
— Я знаю, мама, Людвиг мне рассказал. Меня потрясла новость по поводу Адели. Но главное, она будет жить. Мы должны себя этим утешать. Мама, мне нужен твой совет. Прошу тебя, помоги, я просто разрываюсь на части.
Она поведала матери о мучающей ее дилемме. Успокоившись, Лора повела ее в зал на первом этаже, где посетители могли выпить кофе или чаю, а также купить печенье и сладости.
— Давай сначала выпьем чего-нибудь горячего, так будет лучше думаться. Твой отец рассказал мне, что у Констана тоже поднялась температура, но, когда он уезжал из вашего дома в Перибонке, малыш чувствовал себя уже лучше. Так что не изводи себя слишком. Шоган умер, бедняга… Я никогда его не видела, но разделяю твое горе. Врач, лечивший Луи, рассказал мне о возможности такого исхода при полиомиелите — смерть наступает от удушья. Господи, какая ужасная болезнь!
Лора замолчала, дрожа всем телом. Эрмин сделала глоток горьковатого кофе. Это ее взбодрило.
— Мама, у меня все же есть одна хорошая новость, — произнесла она тоном, который соответствовал обстоятельствам. — Квартира на улице Сент-Анн продана. Я воспользовалась твоей доверенностью, чтобы подписать документы, и теперь в моей сумочке лежит чек на крупную сумму. Возможно, это хороший знак либо простая случайность. В поезде я познакомилась с неким Родольфом Метцнером, заядлым меломаном-швейцарцем. Он хотел бы стать моим импресарио и добиться для меня контрактов в Соединенных Штатах или в Женеве, а также выпустить мою пластинку.
— Замечательно, нам еще в чем-то везет, — заметила ее мать без особого энтузиазма. — Чек выписан на мое имя?
— Разумеется!
— Жаль. Я положу его в банк, но сразу после этого переведу деньги на твой счет. Я больше не хочу быть ни богатой, ни зажиточной. Ты находишь меня уставшей? Да, так и есть. Я проводила у постели Луи дни и ночи, Мирей никак не может оклематься и не покидает свою комнату. Всю работу по дому делаю я: убираю, готовлю, стираю, но меня это устраивает. Я пообещала Богу вести скромное существование, если Луи поправится. И мне не хочется жульничать.
— Мама! Совсем необязательно так себя изнурять… Ты имеешь право на комфорт, и я тебе помогу, — возразила Эрмин. — Ты можешь купить дом в Робервале, пусть самый простой, и нанимать прислугу на несколько часов в неделю.
Лора подняла голову, величественная, несмотря ни на что. Она сказала твердым тоном:
— Если Шарлотта оставит мне свой дом, этого будет достаточно. И у меня есть решение твоих проблем. Ты можешь ехать в Перибонку вместе с Людвигом, если он согласен. А я позабочусь об Адели. Когда это станет возможным, я отвезу ее в Валь-Жальбер, в дом ее матери и буду присматривать за ней, пока она окончательно не поправится. Луи будет только рад: он любит малышей. И не переживай за Лоранс и Нутту. Они пока живут у Андреа Маруа и с удовольствием поедут с тобой. Такой вариант тебя устроит?
— Я думаю, это самая лучшая идея на свете, мама. Спасибо тебе огромное…
Теперь, когда она успокоилась, упоминание имени Андреа заставило ее вспомнить о другой проблеме. «Я собиралась заехать в Нотр-Дам-де-ла-Доре до возвращения на берег Перибонки. Эти нельзя откладывать. Вдруг мужчина, написавший письмо, решит навестить Жозефа!»
Погруженная в раздумья, она невольно сжала руку Лоры Ее мать осторожно высвободилась и кивнула подбородком на кого-то позади их столика.
— У нас гость, Эрмин.
Молодая женщина обернулась и увидела Овида Лафлера в сером костюме и шляпе.
— Дамы, какой приятный сюрприз! — воскликнул он своим вкрадчивым голосом.
Эрмин окинула его взглядом, испытывая досаду, но одновременно и волнение. Ей пришлось признать очевидное: этот учитель странным образом напоминал ей Родольфа Метцнера.
