МАЛОРОССИЯ 1857 г

Пожилой священник открыл потертый требник и начал монотонно читать печальные строки панихиды. Селяне стояли, чуть склонив головы.

— «Во блаженном успении вечный покой подай, Господи, рабу Твоему, новопреставленному Александру…».

Все, кто стоял на кладбище, перекрестились. Мальчик отпустил руку матери и тоже перекрестился. Вскоре его внимание переключилось на окружающий пейзаж — взгляд начал блуждать по крестам и памятникам на могилах, по тускло блестевшему за облетающими деревьями куполу кладбищенской церкви.

— «… в месте злачном, месте покойном…», — продолжал распевать священник, — «…и сотвори ему вечную па-а-мя-ать».

— «Ве-е-ечная па-а-мя-ать…» — затянули стоящие рядом трое певчих.

— А почему гроб-то закрытый? — тихонько спросил кладбищенский сторож.

— Говорят, ему голову отсекли, — послышался приглушенный говор. — На второй день, как преставился.

— Говорят… — ответил ему также негромкий голос.

— «…души их во благих водворя-ятся…» — сосредоточенно выводил батюшка.

— А чего ж не в храме-то отпевают? — вновь спросил сторож.

— Да владыка, говорят, не благословил, — последовал ответ.

— Грехи наша… — сторож сокрушенно покачал головой и перекрестился.

— Да что голову-то, — вмешался третий мужик, — его только осиновым колом убить можно.

Певчие трижды пропели «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас…», — панихида кончилась. Священник благословил пришедших и в сопровождении певчих двинулся к кладбищенской церквушке.

Старик в полушубке вернулся к лошади и принес вожжи. Вместе с соседом они принялись за дело.

— Он чай не упырь, что его колом-то протыкать, — сказал второй мужик.

— А кто же он?

— А Бог его знает, — ответил второй. — Жил раньше здесь, потом в город уехал. Писатель говорят, был известный. В Петербурге даже жил. А боле ничего не известно. Воля его последняя была, чтоб на родине, значит, похоронили.

Гроб, опоясанный вожжами, приподняли и перенесли к могиле. На какое-то время он завис на вожжах над ямой, а затем медленно стал опускаться вниз.

На соседнем холме, более высоком, чем тот, на котором находилось кладбище, появилась маленькая одинокая фигурка. Она остановилась на несколько секунд, затем стала спускаться вниз по склону. Люди на кладбище невольно оторвались от своего скорбного занятия и взглянули на холм. Вскоре стало видно, что это мальчик лет двенадцати-тринадцати. По мере того, как он приближался, становилось все очевиднее, что это не местный ребенок, и одет он был странно. Штаны у мальчика были из непонятной синей ткани, похожей на грубое сукно, обрезанные чуть выше колен. Рубаха на нем была с рукавами, не доходившими до локтя. На голове у мальчика лежал странный гребень и прижимал к ушам два больших черных пятака. От пятаков тянулись две тонкие веревки, которые на груди были связаны в одну и уходили снизу под рубаху. На плече у ребенка висела странного вида торба. Все замерли от увиденного зрелища. Мамаша спрятала своего сына за спину и неровно перекрестилась.

— Свят-свят-свят… — пробормотал кладбищенский сторож, и тоже осенил себя крестным знамением.

Жители деревушки медленно отходили назад, освобождая дорогу мальчику. Отец Василий опустил руку с требником. Странный мальчик шел точно на него.

Остановившись перед батюшкой метра за два, Вовка снял наушники, и повесил их на шею. Из них слабо доносилось «Шезгара…».

— Спаси и помилуй, Господи… — полушепотом зашумели селяне и, непрерывно крестясь, шаг за шагом отходили все дальше от могилы. — Пресвятая Богородица, помилуй нас…

— Здравствуйте, — сказал Вовка, зябко передернув плечами.

Отец Василий побледнел. Его рука с кадилом потянулась к кресту, висящему на груди. Вовка поставил спортивную сумку на табурет, на котором еще минуту назад стоял гроб, и расстегнул молнию. От звука молнии толпа сделала еще два шага назад и трижды перекрестилась. Вовка достал палисандровый ларец с золотыми углами и накладками и протянул его священнику. Тот побледнел еще сильнее.

— Вот, — сказал Вовка. — Это должно быть похоронено вместе с телом.

— Ш-што там? — Выдавил из себя батюшка, стараясь не показывать испуга.

— Голова, — спокойно ответил Вовка.

Толпа загомонила, зашептала и с причитаниями подалась еще дальше назад.

— Голова Никольского, — пояснил Вовка. — Нехорошо, когда голова покоится отдельно от тела. Только Вы ее, пожалуйста, тоже обязательно отпойте.

Вовка понял, что батюшка не возьмет в руки ларец, и, закинув сумку за спину, поставил его на табурет. Затем достал из кармана небольшой ключ и положил его на крышку ларца. На левой руке два раза пискнули часы «Кассио»: четырнадцать часов по итальянскому времени конца двадцатого века… Это был сигнал, что Вовке пора уходить. Вовка посмотрел на часы и окинул присутствующих взглядом. Кто-то продолжал истово креститься, кто-то со страхом отводил глаза, кто-то шептал: «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его, да бегут от лица Его вси ненавидящие Его…». Мальчик, выглянувший из-за спины матери, глядел Вовке в глаза безбоязненно и с непонятным ожиданием. Вовка посмотрел на него и невольно улыбнулся, впервые за сегодняшний день. Мальчик улыбнулся в ответ.

— Погоди… — сказал священник, — Откуда ты? От кого? Ты от Бога или…

— Кто делает добро, тот от Бога, — серьезно, ответил Вовка фразой, сказанной ему Старцем.

Заморосил дождь. Вовка взглянул на низкое серое небо и поежился от холода. Постояв еще несколько секунд, он нацепил наушники, еще раз посмотрел на мальчика, развернулся и пошел прочь. Отец Василий все еще не мог прийти в себя. Он стоял и смотрел то на палисандровый ларец, то на мальчика, поднимавшегося на холм.

— Воистину, Господи, дивны дела Твоя… Иди. Благословенье Господне с тобой, — прошептал батюшка и перекрестил уходящего мальчика, прижимая левой рукой к груди потертый требник.