Две ночи крепкого, здорового сна, последовавшие за визитом к Розамонде, оказались столь целительными для Доротеи, что не только от ее усталости не осталось и следа, но она ощутила избыток сил, или, говоря иначе, слишком большой прилив энергии, чтобы сосредоточиться на определенном занятии. Накануне она весь день проходила пешком, несколько раз забрела за пределы поместья и дважды побывала в доме священника, но никому на свете она не решилась бы объяснить, по какой причине столь бесплодно тратит время, и на следующее утро пробудилась недовольная собой за эту ребяческую непоседливость. Нынешний день она проведет совершенно иначе. Какие у нее есть дела в деревне? Увы, никаких! Все здоровы, благоденствуют, тепло одеты, ни у кого не околела свинья, да к тому же сегодня суббота — утром все фермерши скоблят полы и каменные плиты у крыльца, и в школу заходить нет никакого смысла. Но у Доротеи накопились другие дела, и она решила всю свою энергию употребить на самое серьезное из них. Она села в библиотеке перед отложенной особо небольшой стопкой книг по политической экономии и родственным наукам, из коих надеялась узнать, как лучше всего тратить деньги, чтобы не нанести ущерба ближним или — что одно и то же — принести им как можно больше добра. Предмет серьезный. Если ей удастся на нем сосредоточиться, он основательно займет ее мысли. К несчастью, мысли ее устремлялись прочь от важного предмета; по истечении часа она обнаружила, что дважды перечитывает каждую фразу, усердно вникая в очень многое, кроме того, что заключалось в тексте. Что ж, ничего не поделаешь. Не приказать ли заложить карету и поехать в Типтон? Нет, ей почему-то не хотелось уезжать сейчас из Лоуика. Но нельзя же быть такой рассеянной, нужно взять себя в руки; она расхаживала по библиотеке, раздумывая, как бы призвать непослушные мысли к порядку. Пожалуй, нужно взяться за какую-нибудь простую работу, требующую лишь усердия. Вот хотя бы география Малой Азии, мистер Кейсобон не раз журил ее за недостаточность познаний в этом предмете. Она подошла к шкафу с картами и развернула одну из них; в это утро она могла бы окончательно убедиться, что Пафлагония находится не на левантийском побережье, а неведомые и непостижимые халибы обитают близ Понта Евксинского. Когда мысли чем-то заняты, самое лучшее приняться за изучение географической карты, она пестрит названиями, и если перечитывать их вновь и вновь, они начинают звучать ритмически. Доротея с усердием взялась за работу, склонила голову над картой и негромко, но внятно произносила вслух названия, которые время от времени четким ритмом отдавались у нее в ушах. Глубокие переживания, казалось, не оставили на ней следа — она до смешного напоминала девочку-школьницу, когда, повторяя про себя названия, кивала головой, сосредоточенно сжав губы и загибая пальцы, а иногда прижимала ладони к щекам и восклицала: «Ах, боже мой, боже!»

Это занятие могло длиться без конца, точь-в-точь как вертится карусель, но дверь внезапно отворилась, и Доротее доложили о приходе мисс Ноубл.

Доротея радушно встретила миниатюрную старушку, чья шляпка еле достигала до ее плеча, но, пожимая руку гостьи, заметила, что та попискивает, словно зверек, как делала всегда, затрудняясь начать разговор.

— Садитесь же, — сказала Доротея, подвигая ей кресло. — У вас ко мне есть дело? Я буду счастлива, если смогу помочь.

— Як вам ненадолго, — ответила мисс Ноубл, сунув руку в корзиночку и нервически вцепившись в какую-то лежавшую там вещицу. — Я пришла с другом, он меня ждет на кладбище. — Тут вновь послышалось невнятное попискивание, и, сама не сознавая что делает, мисс Ноубл вытащила из корзиночки вещицу, которую сжимала в руке. Это оказалась черепаховая коробочка для мятных лепешек, и у Доротеи запылали щеки.

— Мистер Ладислав, — робко продолжала старушка. — Он боится, не прогневил ли он вас, и просил меня узнать, позволите ли вы ему зайти на несколько минут.

Доротея ответила не сразу: ее первой мыслью было, что она не может принять его здесь, в библиотеке, над которой, казалось, с особой силой тяготел запрет покойного мужа. Она взглянула на окно. Не выйти ли к нему? Небо затянули темные тучи, деревья вздрагивали, надвигалась гроза. К тому же ей просто страшно к нему выйти.

— Миссис Кейсобон, прошу вас, примите его, — жалобно сказала мисс Ноубл, — ведь иначе мне придется, вернувшись, сказать «нет», а это огорчит его.

— Да, я приму его, — сказала Доротея. — Будьте добры, передайте ему, что я его жду.

Как еще могла она поступить? Ничего она не желала в этот миг так страстно, как увидеть Уилла, мысль о том, что сейчас она с ним встретится, затмевала все, и в то же время она трепетала, охваченная тревожным ощущением, будто отваживается ради него на непозволительный поступок.

Когда старушка засеменила прочь, спеша выполнить возложенную на нее миссию, Доротея остановилась посреди библиотеки, уронив крепко сжатые руки, и не сделала попытки принять исполненную спокойного достоинства позу. Менее всего она думала сейчас о том, в какой позе стоит: все ее мысли были о том, что происходит в душе Уилла, и о несправедливом отношении всех окружающих к нему. Возможно ли, чтобы чувство долга сделало ее жестокой? С самого начала обида за гонимого питала ее привязанность к нему, и желание защитить его стало еще сильней после всего, что она выстрадала накануне. «Если я его слишком сильно люблю, то потому, что с ним обходились так дурно», — мысленно произнесла она, обращаясь к воображаемым слушателям, и тут дверь отворилась и перед ней предстал Уилл.

Она не тронулась с места, и он направился к ней; Доротее никогда еще не приходилось видеть такого робкого и нерешительного выражения на его лице. Он был так неуверен, что боялся неосторожным словом или взглядом еще больше увеличить разделявшую их пропасть; Доротея же боялась своих чувств. Она стояла как зачарованная, не шевелясь, не разжимая рук, и лишь глаза смотрели грустно, умоляюще. Увидев, что она не протягивает ему, как обычно, руки, Уилл остановился в нескольких шагах и в замешательстве пробормотал:

— Я так вам благодарен, что вы согласились со мной повидаться.

— Я хотела повидаться с вами, — сказала Доротея. Иных слов она придумать не сумела. Ей не пришло в голову сесть, и это окончательно обескуражило Уилла, тем не менее он решил договорить до конца все, что собирался ей сказать.

— Боюсь, мое слишком поспешное возвращение кажется вам глупым и ненужным. Что ж, поделом мне, я и впрямь нетерпелив. Вам известна… теперь каждому известна злосчастная история, связанная с моими родителями. Я узнал ее еще до отъезда и собирался непременно рассказать вам… если мы когда-нибудь встретимся.

Доротея слегка шевельнулась, разжала руки и тотчас же их сложила.

— Но сейчас об этой истории сплетничает вся округа, — продолжал Уилл. Мне бы хотелось, чтобы вы узнали об обстоятельстве — оно случилось еще до того, как я отсюда отбыл, — которое побудило меня ускорить мое возвращение. По крайней мере, я считал, что это обстоятельство оправдывает мой нынешний приезд. У меня возникла мысль попросить Булстрода употребить на общественные нужды некоторую сумму — ту сумму, которую он собирался мне отдать. Пожалуй, Булстроду делает честь то, что он намеревался возместить мне давний ущерб; он предложил мне немалые деньги, стремясь загладить свою вину. Впрочем, вам, наверное, известна эта гнусная история?

Уилл нерешительно взглянул на Доротею, но к нему мало-помалу возвращалась вызывающая смелость, неизменно овладевавшая им каждый раз, когда речь заходила о его происхождении. Он добавил:

— Вы ведь знаете, как мне все это неприятно.

— Да, да, я знаю, — торопливо подтвердила Доротея.

— Я предпочел отказаться от средств, происходящих из такого источника. Не сомневаюсь, поступи я иначе, я заслужил бы ваше осуждение, — сказал Уилл. Чего ради он должен об этом умалчивать? Ведь он открыто признался, что любит ее, и ей это известно. — Я почувствовал…

Нет, голос его все-таки сорвался, он умолк.

— Я и не ожидала, что вы можете поступить иначе, — сказала Доротея, и лицо ее прояснилось, поникшая головка слегка приподнялась.

— Я не верил, что, узнав об обстоятельствах моего рождения, вы отнеслись ко мне предубежденно, как, несомненно, сделали все другие, сказал Уилл, вскинув голову, как бывало прежде, и устремив на Доротею пытливый взгляд.

— Если бы вас постигло еще одно огорчение, то для меня это был бы еще один повод не отступаться от нашей дружбы, — пылко сказала Доротея. — Меня ничто не вынудило бы к вам перемениться, кроме… — волнение помешало ей продолжать. Сделав над собой огромное усилие, она закончила дрожащим, тихим голосом: — Кроме мысли, что вы оказались другим… оказались хуже, чем я считала.

— Я гораздо хуже, чем вы считаете, и оправдываю ваше доброе мнение только в одном, — сказал Уилл, не утаивая своих чувств от Доротеи, после того как она обнаружила свои. — Я говорю о своей преданности вам. Когда я решил, что вы можете в ней усомниться, мне все стало постыло. Я решил, что между нами все кончено, что мне больше не для чего стараться и осталось лишь смириться с безрадостным будущим.

— Теперь я в вас не сомневаюсь, — сказала Доротея и протянула ему руку. Ей почему-то стало страшно за Уилла, и ее еще сильнее охватила нежность к нему.

Он поднес ее руку к губам и чуть не разрыдался. Но так как в это время он держал в другой руке перчатки и шляпу, с него можно было бы писать роялиста, свидетельствующего свою верность королеве. И все же Доротее не без труда удалось высвободить руку, причем бедняжка смутилась и торопливо отошла.

— Взгляните, тучи стали совсем черными и деревья так и гнутся на ветру, — сказала она, подходя к окну и весьма смутно сознавая, что делает и говорит.

Уилл последовал за нею и оперся о высокую спинку кожаного кресла, на которое отважился наконец-то положить перчатки и шляпу, почувствовав, как его перестала сковывать мучительная неловкость, до этих пор ни разу не омрачавшая его встреч с Доротеей. Признаемся, он испытал огромное удовольствие, опершись о спинку кресла. Он уже не опасался ее рассердить.

Они стояли молча, глядя не друг на друга, а на вечнозеленые деревья, ветви которых гнулись под ветром, мелькая светлою изнанкой листьев на фоне почерневшего неба. Уилла никогда еще так не радовала надвигающаяся гроза: ока избавляла его от необходимости немедленно уйти. Ветер срывал с деревьев листья и мелкие ветки, гром грохотал все ближе. С каждой минутой становилось темней и темней, как вдруг вспыхнула молния, и оба они вздрогнули, переглянулись и тут же улыбнулись друг другу. Доротея заговорила о том, что занимало в этот миг ее мысли:

— Вы были неправы, решив, будто вам не для чего больше стараться. Даже утратив самое дорогое, нельзя опускать руки, ведь стараться можно и для блага других людей. Пусть не мы, зато кто-то другой будет счастлив. Я ощутила это с особой силой в минуту наибольшей скорби. Я не могу себе представить, как бы я перенесла свое несчастье, если бы это чувство не пришло мне на помощь и не влило в меня новые силы.

— Мое несчастье несравнимо с вашим, — сказал Уилл, — как горько было сознавать, что вы меня презираете.

— Мне было тяжелее… нет ничего горше, как дурно думать… — порывисто заговорила Доротея и замолкла.

Уилл покраснел. Ему казалось, Доротея каждым словом подтверждает свою убежденность в том, что их разлука неизбежна. Он помолчал одно мгновение и с жаром произнес:

— Мы, по крайней мере, могли бы себе позволить разговаривать друг с другом без обиняков. Я ведь должен уехать… мы должны расстаться… так что вы можете смотреть на меня как на человека, находящегося на краю могилы.

Он не успел договорить, как ослепительно вспыхнула молния, и лица их, казалось, озарил трагичный свет обреченной любви. Доротея отпрянула от окна, Уилл метнулся следом и сжал ее руку, они застыли, глядя на грозу и держась за руки, словно двое детишек, как вдруг раздался страшный треск, затем глухой рокот и хлынул дождь. Тогда они опять, все так же держась за руки, повернулись лицом друг к другу.

— Мне не на что надеяться, — сказал Уилл. — Даже если бы вы любили меня так же сильно, как люблю вас я, даже если бы я был для вас всем, это ничего не изменило бы. Я, вероятие, на всю жизнь останусь бедняком. Не будем предаваться фантазиям: нас ожидала бы жалкая участь. Нет, быть вместе нам не суждено. Я, возможно, поступил неблагородно, добиваясь от вас этой встречи. Я хотел уйти без объяснений, но не смог осуществить свое намерение.

— Не огорчайтесь, — ясным нежным голосом сказала Доротея. — Я довольна, что сумею разделить с вами горечь нашей разлуки.

У нее дрожали губы, у него — тоже. Неизвестно — чьи потянулись первыми, но неожиданно их губы слились в трепетном недолгом поцелуе.

Дождь барабанил по оконным стеклам, словно разгневанный дух тьмы; неистовствовал, бесновался ветер; в такие минуты застывают в неподвижности и хлопотливый труженик, и бездельник.

Доротея опустилась на стоявшую в нескольких шагах от них длинную и низенькую оттоманку и, сложив руки на коленях, смотрела на бушующую за окном непогоду. Мгновение спустя рядом с ней сел Уилл и прикрыл ладонью ее руки, которые при первом же его прикосновении повернулись ему навстречу ладонями вверх. Так они сидели, не глядя друг на друга, пока дождь не начал стихать. В голове обоих роилось множество мыслей, но они не высказывали их вслух.

Когда шум дождя смолк, Доротея повернулась к Уиллу. Тот вскрикнул, словно перед ним внезапно возникло орудие пытки, торопливо вскочил и сказал:

— Нет, это невозможно!

Вновь подойдя к тому же высокому креслу, он оперся на его спинку и, казалось, пытался обуздать свой гнев. Она печально на него смотрела.

— Это безжалостно, как смерть… как любое из бедствий, насильственно разлучающих людей, — вновь вспыхнул он, — только еще невыносимее — из-за ничтожных пустяков искалечить всю жизнь.

— Нет… не говорите так… ваша жизнь не будет искалечена, — с глубокой нежностью проговорила Доротея.

— Будет, — сердито ответил Уилл. — И не нужно так говорить, это просто жестоко. Вы способны смириться с нашим несчастьем, для меня же оно заслонило весь свет. Невеликодушно говорить сейчас со мною так, словно моя любовь — безделица, которую вам ничего не стоит отбросить. Мы ведь никогда не будем мужем и женой.

— Когда-нибудь… возможно, будем, — дрожащим голосом сказала Доротея.

— Когда же? — с горечью воскликнул Уилл. — Можно ли рассчитывать на то, что я когда-то добьюсь успеха? Обеспечить себе скромное безбедное существование — предел моих надежд, а добиться большего я сумею лишь в том случае, если мне улыбнется фортуна или я решусь стать продажным писакой. В этом нет ни малейших сомнений. Я не имею права связывать свою судьбу с судьбою женщины, даже если она не пожертвует ради меня богатством и довольством.

Доротея молчала. Чувства, переполнявшие ее сердце, рвались наружу, но она была не в силах произнести ни слова. Спор в душе ее умолк, и было невыносимо тягостно молчать о том, о чем ей так хотелось сказать. Уилл сердито смотрел в окно. Если бы он смотрел на нее, если бы он не отошел от нее, ей, вероятно, было бы легче. Но вот, все еще опираясь на спинку кресла, он повернулся к Доротее, машинально протянул руку за шляпой и сердито сказал: — До свидания.

— Ах, я этого не вынесу… у меня разрывается сердце, — сказала Доротея и встала Ее чувства наконец прорвались и смели все препоны, принуждавшие ее молчать… бурно хлынули слезы: — Я согласна жить в бедности, я ненавижу свое богатство.

В то же мгновенье Уилл был рядом с ней и обнял ее, но она отстранилась и нежно отклонила его голову от своей, чтобы он не мешал ей говорить. Простодушно глядя на него большими, полными слез глазами, она говорила, всхлипывая как дитя:

— Нам будет вполне достаточно и моего состояния… так много денег… целых семьсот фунтов в год… мне ведь так мало нужно… я обойдусь без обновок… и запомню, что сколько стоит.