19
Джеральдина
Уайтхолл, 1533 год
В феврале из Рима наконец поступила булла, превратившая бывшего капеллана Томаса Кранмера в примаса английской Церкви. Джеральдина узнала об этом, как всегда, задолго до официального сообщения. Она поддерживала свои источники без всякого труда. Давид, светловолосый и кудрявый нидерландец, жаждал обследовать ради нее все кушетки страны, поскольку все еще надеялся очутиться за это в ее собственной постели. Но она никогда не давала ему больше пары крошек, чтобы подстегнуть аппетит.
Один-единственный раз он доставил Джеральдине мгновение величайшего удовольствия, слаще хваленой любви, и за это ему было позволено целый час держать в объятиях предмет его ночных мечтаний. Но это было много лет назад, и до самого интересного дело так и не дошло.
— Дай мне больше, и ты получишь больше, — заявила она ему, но больше, чем в ту ночь в Клинке, ей не было даровано никогда.
Сейчас она даже не утруждала себя, чтобы использовать собранную информацию. Цены, которые ей за это предлагали, уже не волновали ее. Все было неинтересно. Иногда Джеральдине казалось, что она весь день только тем и занята, что зевает. Впрочем, ночами она стала бояться теней на стене.
Кроме того, она мерзла. И днем, и ночью. Она говорила себе, что кровь согреется, как только закончится эта бесконечная зима. Роберт пригласил врача, от которого были в восторге придворные дамы, и этот дорогостоящий врач заявил графу, что его жена страдает от малокровия, от неуравновешенности соков в ее теле, что часто возникает у женщин, которые не рожают детей. Он прописал ей лечение с использованием различных микстур.
— Если средства подействуют на мою жену, — спрашивал Роберт, — можем ли мы в таком случае надеяться на то, что у нас будет ребенок?
Врач ответил, что у него были пациентки, которые после излечения от недуга рожали здоровых детей в возрасте сорока пяти лет.
— С этой точки зрения, у вашей жены отличный возраст. Ничто не помешает ей родить ребенка, как только восстановится равновесие.
С тех пор как Роберт лишился своего поста, лицо у него словно сморщилось, но сейчас оно сияло. Джеральдина каждое утро наполняла бокал смесью жидкостей и выливала в окно, где все это слизывала собака привратника. Возможно, весной тварь разродится дюжиной щенков.
Из всех дворцов больше всего она ненавидела Уайтхолл. Холод буквально сквозил из щелей в покоях, а по коридорам блуждала гулкая и бесконечная тишина. Несмотря на то что после долгих ходатайств она получила комнату в южной стороне, где будто бы днем стены нагревались от слабого солнечного света, на самом деле здесь было так же холодно, как и в остальной части здания.
Тем не менее Джеральдина радовалась возможности быть там в одиночестве.
— У меня стучат зубы, — сказала она Роберту. — Пока не устранится нарушение в моем организме, мне кажется, будет лучше, если я не буду приходить в твою постель.
— Я люблю тебя, — возразил Роберт с присущей ему стеснительностью, которая усилилась еще больше с тех пор, как он перестал быть смотрителем флота. — Мне было бы в радость согревать тебя.
— Давай лучше подождем, пока не подействует лечение врача, — заявила она и удалилась в свою комнату. Там она велела слугам разжечь огонь, а когда комната наполнилась дымом, спряталась под грудой одеял.
Пост почти миновал, когда однажды вечером какой-то слуга принялся стучать в ее двери так, что она была вынуждена впустить его.
— Маркиза Пембрук, — провозгласил он и отошел в сторону, чтобы впустить в комнату совсем недавно получившую этот титул Анну.
Анна была в зеленом, в цвете, который шел ей больше всего. На голове у нее красовалась кокетливая шляпка, словно она выезжала на охоту.
— Ты уже в постели? — спросила она. — Ты больна?
— Какая-то нехватка крови. Врач говорит, что лечение, которое он мне прописал, должно помочь.
— Надеюсь на это, — ответила Анна. — На Пасху мы едем в Кентербери, на церемонию инаугурации Кранмера. Будет роскошный праздник, и мне не хотелось бы обходиться во время него без тебя.
— Бывало, ты подлизывалась и лучше. На самом деле тебе безразлично, появлюсь ли я на этом празднике. Дай-ка я угадаю: ты заставила короля пригласить моего брата?
— В этом не было необходимости, — ответила Анна. — Новый архиепископ сам внес твоего брата в список приглашенных, в ином случае это сделал бы Генрих. Как только мы снова вернемся в Лондон, твой брат за неоценимую помощь в разрешении нашего великого дела будет произведен в бароны.
Джеральдина плотнее закуталась в шерстяное одеяло и поглядела на Анну — та была взволнована, и при дыхании грудь ее колыхалась. «Ты потерпела поражение, как и я, — думала она. — С учетом того, что мы ожидали от собственной красоты, ни одна из нас так и не выяснила, в чем смысл этой игры. Как же это возможно, что, несмотря ни на что, ты выглядишь возбужденной, по твоим жилам бежит горячая кровь и ты кажешься гораздо более живой, чем я?»
— Твой муж захочет поехать в Кентербери, — произнесла Анна. — Он ценит Кранмера.
— Все вы, реформаторы, цените его, — зевнув, ответила Джеральдина. — Хотя он человек довольно маленький, ты не находишь?
— Что ты имеешь в виду под словом «маленький»? Он не великан, но никто не скажет, что он маленького роста.
— У него мало мужества, — ответила Джеральдина. — Вы действительно думаете, что этот кабинетный ученый с елейным голосом годится для того, чтобы снести стены старой Церкви, прогнать лжемонахов из монастырей и выкорчевать с корнем ханжество, как вам того хочется?
— Нет, — ответила Анна. — За это отвечает Кромвель, которого жизнь научила идти по трупам. Кранмер же склонен к тому, чтобы пасти на английских холмах священного божественного агнца.
— Ты говоришь, как бродячая проповедница, как эта пророчица из Кента, которая протестует против вашей с королем свадьбы. Может быть, ты пойдешь по ее стопам, теперь, когда уже окончательно ясно, что этой свадьбы не будет? — поинтересовалась Джеральдина.
Анна прислонилась к дверному косяку, словно ей было тяжело стоять.
— Почему это моей свадьбы не будет, Джеральдина?
— Потому что твой пастух Кранмер тоже не сможет заставить Папу дать разрешение на брак, как и выгнать монахов из монастырских келий! — рявкнула в ответ Джеральдина. — Ты ведь достаточно умна, чтобы понимать это.
— Да что с тобой такое? — спросила Анна, обхватив руками живот.
«Наверное, у нее газы, — подумала Джеральдина. — В последнее время она набивает брюхо, словно кучер какой-то».
— А что со мной должно быть такое?
— Откуда мне знать? Я просто задумалась, неужели передо мной та же самая девушка, которая слышала, как во всех уголках дворца растет трава. Неужели твои вечно бьющие источники иссякли?
— Я понятия не имею, что ты хочешь мне сказать, — заявила Джеральдина.
— Что никаких разрешений на брак больше не нужно, — ответила Анна. — Мы с королем Генрихом уже женаты, причем с конца января. Кранмеру достаточно лишь объявить первый брак недействительным, а этот — действительным. Когда это будет сделано, меня помажут в Вестминстерском аббатстве и я стану королевой Англии, в то время как в моей утробе будет расти наследник короны.
Она улыбалась, словно сытая кошка, вскормленная молочницами. В животе у Джеральдины образовался тугой болезненный комок.
— Кому ты это рассказываешь? — выдавила она из себя. — Уиллу Сомерсу, королевскому дураку, чтобы он сделал из этого фарс?
— Тебе, — невозмутимо ответила Анна. — Очевидно, я все же недостаточно умна. Я думала, что ты хотя бы поздравишь меня, как сделал это твой брат в одном из своих восхитительных писем.
— Прекрати играть в свои игры с моим братом! — заорала Джеральдина. В голове словно молотом стучали слова: «Анна Болейн станет королевой Англии. Анна достигла своей цели, а я остановилась на полпути».
— Я не играю с твоим братом, — заявила Анна.
Джеральдина рывком натянула на плечи одеяло.
— Ах, так для тебя все серьезно! — желчно усмехнулась она.
— Да, серьезно. И для меня, и для него.
Джеральдина вздохнула. Анна не достигла своей цели, даже если ее сотню раз коронуют в Вестминстерском аббатстве. Она, как и Джеральдина, осталась лишь красивой шлюхой, которая продала себя нелюбимому мужчине, но, в отличие от нее, Анна оказалась настолько глупа, что влюбилась. За это она заплатит кровью и слезами, как и другие гусыни, над которыми они когда- то смеялись вместе.
— Ты не получишь его, — произнесла Джеральдина, смакуя каждый слог. — Ты жена короля Англии, а что будет с мужчиной, которого застанут у твоей королевской груди, можешь представить себе сама. В лучшем случае твой Генрих велит отрубить ему голову. Но скорее всего его протащат по улицам, кастрируют живьем, выпотрошат, а затем четвертуют и в назидание остальным насадят на шпили Лондонского моста. У моего брата такая красивая кудрявая головка, а еще эти восхитительные широкие плечи. Было бы жаль, если бы его постигла такая участь, ты не находишь?
Анна вздрогнула.
— Тебе не становится страшно, когда ты смотришься в зеркало, Джеральдина?
— А что, должно? Разве это я подвергаю опасности мужчину из хорошей семьи — или, может быть, ты?
— Вопрос правомерный, — заметила Анна. — Это ты влезла в то дело с другом Сильвестра, верно? Твой муж — трусливая крыса, но что-то в этой истории отдает тобой, не им.
Джеральдина села на постели.
— Я говорила о своем брате! — зашипела она. — О сыне почтенных родителей, который в своей жизни ни разу не совершил ничего постыдного, кроме того, что влюблялся не в тех женщин. Я не говорю о неназываемом и запрещаю тебе делать это в моем присутствии. Что бы с ним ни произошло, он заслуживает в тысячу раз большего. Ты действительно думаешь, что хребет зла можно перешибить, отхлестав его плетью?
Рот Анны скривился в полуулыбке.
— Разве не ты когда-то говорила мне, что бьющий черта готовит кол для себя?
Джеральдина вскрикнула.
— Я не била его!
— Нет? А что ты делала?
Джеральдина хватала ртом воздух. В наполненной дымом комнате было тяжело дышать.
— Берегись, Анна. Тебе кажется, что ты неуязвима, потому что тебя оберегает король Англии. Но неназываемый не останавливается ни перед кем.
— Не беспокойся, — ответила Анна. — Твой неназываемый стесняется людей и в данный момент патрулирует шотландское побережье. Я почти не вижу его, о чем сожалею, поскольку нахожу его крайне привлекательным. Необычайно привлекательным.
— Анна! — воскликнула Джеральдина. — Ты ведь не посвятила себя неназываемому! Скажи, что ты не сделала этого!
— Очень интересно, — произнесла Анна. — Действительно, есть что-то, что способно вывести из равновесия холодную Джеральдину. И что, если посвятила? В любом случае тебе больше не придется тревожиться за брата, а то, что из-за меня выпотрошат, кастрируют и четвертуют мужчину, которого ты именуешь неназываемым, тебе ведь будет только на руку. У него такие красивые руки и удивительная нежность во взгляде. В честь своей девушки он собирает букеты дикого фенхеля, но я не думаю, что тебе будет этого жаль.
— Да ты не в своем уме! — вырвалось у Джеральдины. — А я-то решила, что ты влюблена в моего брата.
— Твой брат для меня — то, на что я перестала надеяться, когда Джеральдина Саттон дала мне от ворот поворот, — ответила Анна. — Друг.
— Я не давала тебе от ворот поворот.
— Что ж, может быть, и нет. Но ты продемонстрировала мне, что я могу оставаться твоей подругой только до тех пор, пока буду великой кокеткой, которая смотрит на мир свысока. А к жалкой глупышке из Кента, плакавшей за Гарри Перси, ты испытывала только презрение. Сильвестру это не мешает. У него не вызывают отвращения люди, у которых разбиваются сердца, и, если от горя я веду себя невозможно, он гладит меня по лицу.
Джеральдина уже не могла слушать, каждое слово пугало ее все больше и больше.
— Молчи! — закричала она. — На самом деле ты влюбилась в него, как всякая глупышка из Кента!
— Да, я влюбилась, — признала Анна, снова погладив себя по животу. — И, будучи глупышкой, потратила семь лет, чтобы окрутить мужчину, как когда-то Иаков — Рахиль. — Она вышла в коридор и, обернувшись, крикнула ей через плечо: — Я влюбилась, как все глупышки в истории человечества, которые целиком и полностью посвящали себя одному мужчине! Но не в твоего брата, а в своего супруга. Генриха Тюдора.
Сославшись на свою болезнь, Джеральдина не поехала на инаугурацию Кранмера, но церемонию коронации первого июня ей избежать не удалось. Во время помпезной процессии, которая должна была оставить в тени все, что было ранее, новую королеву должны были нести от Тауэра до Вестминстерского аббатства в паланкине, в сопровождении духовных и мирских сановников страны, а также двенадцати французских всадников, которых прислал в честь Анны король Франциск. В свите их ли ее придворные, в число которых входила и Джеральдина. Если бы она отказалась присоединиться к процессии, то потеряла бы место.
— Возможно, для твоего здоровья было бы полезнее, если бы я отвез тебя в Йоркшир, — сказал супруг. С тех пор как Роберт был отстранен от должности, он говорил ей об этом неоднократно. — Я никогда не хотел жить там, но временами задумываюсь о том, что, может быть, у нас даже был бы ребенок, если бы мы не принесли в жертву двору свои лучшие годы.
Над ней нависла угроза: жизнь в ледяной пустоте Йоркшира, по сравнению с которым даже Портсмут казался плавильным котлом, средоточием культуры и прогресса. Если она потеряет место при дворе Анны, Роберт воплотит в жизнь свой жестокий план. Чтобы не допустить этого, она решила смириться с унижением и пойти за паланкином Анны в роли ее служанки.
День был безоблачным, а на свежем гравии дорог плясали солнечные зайчики. Придворные были одеты в легкие наряды ярких цветов, но Джеральдина мерзла в своем платье цвета голубого льда.
За несколько недель до события бургомистр Лондона нанял народ, который должен был стоять вдоль улиц и, ликуя, приветствовать свою королеву, но собравшаяся толпа вела себя до ужаса тихо.
И только когда процессия вошла в бурлящий жизнью торговый квартал Чипсайда, стоявшие по краям дороги люди оживились.
— Свергнуть великую шлюху! — закричал мужчина в камзоле плотника, которого тут же схватила стража.
— Да защитит Господь нашу добрую королеву Екатерину! — будто эхо, послышался крик женщины, которой на вид было лет восемьдесят.
Из строя вырвались стражники, повергли наземь выкрикивавшую порочащие слова старуху, но крикунов было слишком много, и заткнуть полгорода было просто невозможно. Джеральдина должна была бы ликовать, но она видела только Анну, сидевшую в паланкине в белоснежном белом платье с гордо поднятой головой. Что бы ни делала толпа — то ли ликовала, то ли ругала ее, называя шлюхой, — все взгляды были устремлены на нее.
Анна достигла того, чего хотели они обе. Она была на вершине власти, и теперь ее жизнь никогда не будет банальной и пустой. Кроме того, она получила и то, что не могла представить себе Джеральдина: любовь, то самое чувство, вокруг которого, казалось, вертится весь мир. Джеральдина обхватила себя руками, но не могла совладать с собственной дрожью. Закрывая глаза, она видела перед собой руку, гладившую худую смуглую щеку, и вынуждена была снова открыть их, чтобы не закричать.
— Вам нехорошо? — поинтересовалась насмешливая Мэри Говард, вышедшая замуж за королевского бастарда и воображавшая, будто она воплощает в себе божественный ответ на все молитвы мужчин.
Джеральдина посмотрела на нее, но подходящие слова застряли в горле.
После коронации был прием в Вестминстерском дворце. Надежды Джеральдины на то, что можно будет придумать отговорку и удалиться, разбились. Муж, ждавший в коридоре, взял ее за руку.
— Ты, как всегда, прекраснее всех, ангел мой, — произнес он. Джеральдине показалось, что он не говорит, а повизгивает, словно щенок.
— Мне нехорошо, — начала она, но на этот раз Роберт не дал ей договорить.
— Я завтра же пошлю за другим врачом, — произнес он. — Но сегодня вечером мне нужна твоя помощь. В процессе коронации несколько человек будут возведены в дворянство. Один из них — твой брат. Ты знаешь, что он отказывается разговаривать со мной, но я считаю своим долгом поздравить его от имени нас обоих.
— Если он отказывается разговаривать с тобой, то не затаит обиду за отсутствие поздравлений от тебя, — возразила Джеральдина.
— Ангел мой. — Муж прижался к ней, словно ребенок, которого, к ее огромному облегчению, у нее никогда не будет. — Я хотел бы покончить с этой злополучной враждой и попросить у твоего брата прощения, если бы знал, что он не останется глух к моей просьбе.
— Ты — просить прощения? — возмутилась она. — Но ведь это Сильвестр ведет себя недопустимо!
— Джеральдина… — Роберт потупи лея. — Я не могу избавиться от видений, и с той ночи, когда был арестован Уолси, они преследуют меня все сильнее. Я очень хо'хел бы обрести мир. Друг твоего брата, который попал из-за меня в тюрьму, тоже в этом зале…
— Почему это?
— Да что случилось, ангел мой? Король возвел его в рыцарское сословие — и это неудивительно, это более чем заслуженно, поскольку он отвоевал у шотландцев «Мэри Уиллоуби» и совершил несколько вылазок на то неспокойное побережье.
— Прекрати! — набросилась она на него. — Скажи, чего ты хочешь, и отпусти меня. Я больная женщина, я не переношу волнений.
— Мне жаль, ангел мой, но я прошу тебя о мелочи, которую можно сделать очень быстро. Ты не могла бы пойти в зал, прежде чем позовут к столу, и пожелать им обоим счастья от моего имени? И, Джеральдина, ты не могла бы передать им, что твой супруг готов на многое ради того, чтобы получить прощение и восстановить мир?
— Да ты спятил! — раздраженно воскликнула она. — Ты, граф норманнского происхождения, поджимаешь хвост перед грязным портовым рабочим, который даже не знает, кто его отец! Ну ладно, он ничего не знал о запрещенном труде, из-за которого с ним несколько грубовато обошлись в Клинке. Но за сколько преступлений, о которых он прекрасно знает, ему не пришлось нести наказание? И вообще, что ему сделалось за годы в Клинке? Разве он не стоит сейчас среди людей, которые тысячекратно превосходят его, не воображает, будто он им ровня? Его защищает рука, которая сильнее всякого оружия, каким его могли бы ранить.
— Господи, Джеральдина, ведь речь идет о человеке!
— Нет, — заявила она. — Говорят, будто под самыми жестокими пытками он не произнес ни слова. Но разве ты присутствовал при этом? Видел ли, чтобы под пытками у него пролилась хоть капля крови? И если ты наказывал его за непослушание, то он в ответ только пожимал плечами, разве не так? В таком случае скажи, есть ли у тебя доказательства того, что он может испытывать боль, холод и страх, как обычный человек?
Она не успела договорить, как он схватил ее и зажал ей рот ладонью.
— Приди в себя! — произнес он. — Тебе не к лицу задумываться о таких вещах. Мы оба, и ты, и я, поступили несправедливо по отношению к человеку, и это нас не отпустит. Иногда мне кажется, что именно поэтому тебе и грезится злая сила, и кто знает, возможно, в этом кроется причина твоей болезни. Лично я болею — с тех самых пор, как это произошло. Давай же обретем мир. С тобой они оба не откажутся разговаривать, ты знакома с ними с детства…
— Отпусти меня! — Джеральдина вырвалась, пнула его, но невысокий мужчина держал ее поразительно крепко.
Двое или трое мужчин остановились, посмотрели на борющуюся пару, а затем пошли дальше. Никто не считал зазорным, что мужчина силой принуждает жену к покорности.
— Образумься же, — взмолился Роберт, но Джеральдина еще сильнее ударила его под колено, опустила голову и попыталась укусить за руку. Он отпустил ее руку и ударил по щеке.
Джеральдину не били ни разу в жизни. Удар был несильным, скорее похож на шлепок, которым приводят в чувство взбесившегося человека, но что-то в ней замерло.
— Господи, ангел мой! — взвизгнул Роберт. — Ты должна простить меня! — Он обнял ее.
Джеральдина звонко вскрикнула, попыталась оттолкнуть его, но он лишь сильнее вцепился в нее.
— Отпустите даму.
Роберт вздрогнул.
— Что, простите?
— Вы меня слышали, — произнес стоявший за спиной Джеральдины мужчина, и в голосе его послышался металл. — Кажется, дама недвусмысленно дала понять, что не хочет больше стоять здесь с вами. Отпустите ее.
— Эта дама — моя жена! — возмутился Роберт, голос которого охрип от волнения.
— Она сестра барона Саттона, и никто не имеет права бить ее. Вы немедленно отпустите ее. Что будет дальше, пусть решает ее брат, а не вы и не я.
Но руки Роберта колотили по ее телу, словно по спокойной воде.
— Прости же меня, — пробормотал он еще раз, не глядя на Джеральдину. Вместо всхлипа из горла его вырвалась икота.
Дрожа, Джеральдина обернулась. Увидев его, она поняла, что он часто являлся ей во снах ночью: черный, худой и прямой, как свеча, лицо — словно гравюра на дереве, изображающая князя преисподней, не уродливое, а скорее смертоносное. Он не носил модных жакетов с расклешенными рукавами, а лишь черный камзол поверх рубашки из белоснежного сукна.
Когда она видела его в прошлый раз, он лежал на голом полу, перепачканный кровью и нечистотами, мокрый от вонючей воды, избитый и растоптанный, словно червь. Звуки, вырывавшиеся из его горла, уже были почти нечеловеческими, в них не было ни единой капли собственного достоинства. В тот миг она полагала, что достигла вершины триумфа, но даже тогда он не был слаб и бессилен. «Не так слаб, как другие, которые позволяют победить себя. Не так, как те, кто боятся смерти и дьявола».
Кивком он указал на двери зала, повернулся и сделал шаг. Она протянула к нему руку, но он увернулся.
— Ты можешь идти сама, Джеральдина?
Она молча покачала головой.
Он больше не спрашивал. Взял ее под локоть и повел в зал, не глядя на нее.
Столы были застелены торжественными белыми скатертями, но люди все еще стояли группами, наслаждаясь тем, чего никогда не понимала Джеральдина: общностью, разделенной радостью, безобидными дурацкими шутками. В освещенном множеством свечей зале было тепло, звучали первые такты музыки. Слуги с кувшинами сновали меж празднующих, наполняя бокалы пенными напитками.
«Меня исключили. Никто не приглашал, никто не скучал». Чувствовала ли Джеральдина когда-нибудь прежде с такой отчетливостью, что она — ничья, и было ли ей от этого так больно?
Неназываемый провел ее вдоль всего зала к возвышению, на котором стоял стол для королевской четы и их почетных гостей. Длинный стол был украшен гирляндами из белых роз. Любимые цветы Анны. От собравшейся там группы доносился беззаботный смех. Джеральдина узнала Анну, отбросившую волосы назад, и теперь разглядела едва различимую округлость, видневшуюся среди складок. «Наследник трона. Ребенок от мужчины, которого она любит». Рядом с Анной стояли маленький, вечно ухмыляющийся Кромвель, новый архиепископ Кранмер, брат Анны, Джордж, и брат Джеральдины, Сильвестр.
Неназываемый шел неслышно. Одна нога у него была искалечена — признак того, что его пометил дьявол, но, несмотря на это, его походка от бедра казалась гармоничной и словно бы давалась ему без труда. Перед возвышением Джеральдина остановилась. Сильвестр обернулся еще прежде, чем Энтони обратился к нему.
— Ты нужен сестре, — произнес неназываемый, отпустил локоть Джеральдины и отвернулся.
— Не уходи! — вырвалось у Джеральдины. Она была уверена, что у нее вот-вот остановится сердце.
Он повернул голову, изогнутые брови сошлись на переносице. Был ли он когда-либо ребенком или же родился с таким лицом? Он стоял, не шевелясь, пока не подошел Сильвестр и не взял Джеральдину под руку. Затем он повернулся и пошел прочь, через весь зал.
— Останься! — снова крикнула Джеральдина, и голос у нее сорвался.
— Что случилось-то? — резко поинтересовался Сильвестр. — Оставь Энтони в покое. Радуйся, что он помог тебе.
— Куда это он собрался? Сейчас принесут первое блюдо. — К ним присоединилась Анна.
— Оставьте его, — попросил Сильвестр. — Он сделал свое дело максимально хорошо, но происходящее сейчас для него слишком тяжело.
Анна рассмеялась.
— Кто же может его в этом винить? Однако мне так жаль своих гусочек — среди них нет ни одной, которая не молила бы меня поведать, кто этот колоритный пират. — Внезапно она умолкла, пристально вгляделась в лицо Джеральдины. — А что случилось с тобой? Я думала, ты боишься Энтони больше, чем черт ладана.
«Чем ладан черта, — подумала Джеральдина. Неужели она теряет рассудок? — Я не ладан. И не ангел. Все они слабы, мягки и не стремятся к власти. Никто из ангелов, кроме, быть может, падшего Люцифера, не испытывает желания убивать».
— Джеральдина. — Голос Сильвестра доносился до нее, словно сквозь туман. — Ради всего святого, что с тобой стряслось?
— Мой муж… — пролепетала Джеральдина.
— Роберт Маллах? Он сделал тебе больно? — Группа с подиума окружила ее, к ним присоединялось все б ольше и больше гостей.
Джеральдина решилась и кивнула.
— Где он? — выкрикнул Сильвестр. Он был так мрачен, словно намеревался отдубасить Роберта голыми руками.
— В галерее, — пробормотала Джеральдина.
Ее брат сорвался с места, намереваясь растолкать собравшихся, но Джеральдина подняла дрожащую руку.
— Сильвестр…
— Что такое? Это не может подождать? Дай мне сначала расправиться с этим типом, которого ты называешь своим мужем.
— Куда он ушел? — спросила Джеральдина.
— Кто?
— Твой друг.
— Тебя это не касается, — ответил Сильвестр, но затем его тон изменился. — Чего ты от него хочешь?
— Поблагодарить, — ответила Джеральдина.
— Честно? Я рад, Джеральдина, но это подождет. Он плохо переносит толпу, ему нужно немного тишины.
Она покачала головой, и брат, пожав плечами, нехотя произнес:
— Он всегда уходит на улицу, куда-нибудь, где может побыть один.
Джеральдина бросилась бежать, на ходу отталкивая тянущиеся к ней руки. Она выбежала из зала со стороны подиума, промчалась через двустворчатую дверь, предназначенную только для короля, спустилась по лестнице, не обращая внимания на слуг, которые пытались ее задержать. На последней ступеньке она запуталась в подоле собственного платья и упала. Поднимаясь, она увидела, что по ее белоснежному чулку бежит струйка крови. Колено болело, но она побежала дальше, пронеслась мимо стражей у двери и выскочила на улицу.
Летний вечер был безоблачным и звездным. Джеральдина дрожала настолько сильно, что ей казалось, будто окружающий мир мерцает. Какое-то время она бегала взад-вперед по двору, по переходам и боковым строениям, пока не заболели легкие. Аромат трав, наполнявших ночной воздух, сообщил ей, что она добежала до огорода, а негромкий плеск выдал близость воды. По узкой, посыпанной гравием дорожке она побежала дальше до забора, который доставал ей до бедер. Она настолько устала, что при попытке перелезть через него едва не свалилась снова. Платье порвалось, но женщина не обращала на это внимания. За забором обнаружилась лужайка, а на другом конце ее — пруд, в котором разводили рыбу для потребностей королевского стола.
Она увидела его сидящим на прибрежном камне со скрещенными ногами. Его элегантную осанку нельзя было спутать ни с какой другой. На коленях у него что-то шевелилось. Джеральдина до смерти испугалась и остановилась. Черная кошка, которую он гладил своей красивой рукой, тоже испугалась, спрыгнула с его колен и скрылась в ночи. Он посмотрел ей вслед, а затем бесцельно уставился в черноту.
Дрожа, Джеральдина ждала, но он не обернулся к ней.
— Это я, — наконец произнесла она. — Джеральдина.
— Я знаю, — сказал он в ответ.
Дрожь усилилась настолько, что застучали зубы. Три попытки сказать что-то еще провалились. Затем она не выдержала и подошла к нему. Он сидел тихо, словно был совсем один. Она недоверчиво подняла руку и коснулась его щеки. Кожа у него была теплой и словно бы шелковой. Дрожащими пальцами она провела по ней, и ей тут же захотелось сделать это снова и снова. Ее пальцы скользнули по подбородку, спустились к его шее, прежде чем снова поднялись и нащупали его губы. На листьях кувшинок в пруду квакали лягушки, в ночи закричал сыч.
— Откуда ты узнал? — спросила она.
— Что?
— Что я стою там, в галерее, и мне нужна твоя помощь?
Он поднял голову, их взгляды встретились.
— Я дьявол, Джеральдина, — ответил он, и уголки его губ искривились. — Я знаю все. В том числе и то, что тебе совершенно не нужна была помощь.
