Несколько лет назад я отправился в пенсильванскую тюрьму, чтобы провести для заключенных семинар для начинающих писателей. Когда меня доставили в тюрьму – к бесцветной глыбе из бетона, опутанной колючей проволокой, – шел дождь, мерцающий, как в старом кино. Я вспомнил, как изменилась вся моя жизнь благодаря чистому листу бумаги. Я появился в Крефельде, альтернативной школе в Филадельфии, будучи проблемным подростком, которого исключали отовсюду. Стэйси, учительница английского, положила передо мной чистый лист бумаги и просто сказала:

– Пиши.

– Писать что? – спросил я.

– Все, что захочешь.

Этот ответ изменил мою жизнь.

Я смотрел на пустой лист, светящийся белый океан, в котором таилась возможность. Его пустота звала меня рассказать свою историю.

Но я не мог. Я испугался и замер. Были вещи, которые я хотел рассказать, но моя рука не двигалась, а слова застряли, как вода под толщей льда. Расстояние между моим умом и страницей исчислялось световыми годами.

– Я как будто чувствую стену, – сказал я.

– У каждой стены есть дверь, – ответила Стэйси. – Чтобы начать, не нужно быть великим, но чтобы стать великим, необходимо начать.

Наконец я схватил ручку. Рука моя дрожала, как будто я замерз. Тишина была громче, чем вся музыка, какую я слышал в своей жизни. Я сделал вдох, а потом выдох – глубокий, словно я вынырнул из-под воды.

Я всмотрелся в чистый лист так глубоко, что увидел себя самого. Затем я почувствовал нечто, чего не ощущал раньше, – цель. Я понял, что я – это чистый лист, что все мы – чистые листы бумаги.

Этот лист помог мне из малолетнего преступника стать признанным писателем, создателем фильмов и профессором. Он дал мне надежду поделиться силой и возможностями моего писательского таланта с заключенными.

Я оказался в тесном помещении с группой заключенных. Это были молодые парни, твердо решившие изменить свою судьбу. После семинара мне показали тюремный корпус, где они проводили большую часть своих дней и ночей. Уже на выходе я обнаружил, что у Джордана, участника семинара, на кровати нет матраца.

– У меня он есть, но я на нем не сплю, – пояснил он.

– На чем же ты спишь? – полюбопытствовал я.

– На жестком полу, на железном каркасе. Где угодно, но не на матраце, – заверил меня он, залезая под койку и показывая тонкий матрац.

– Понимаете, – продолжал он, снова убирая свою постель, – я не могу на таком спать. Слишком комфортно, а я не хочу комфорта в подобном месте.

Для Джордана определенный уровень комфорта как бы примирял его с грубой реальностью, в которой он оказался. И, напротив, дискомфорт напоминал ему о том, где он находится и куда он хочет попасть. Я вспомнил, как мне поначалу было неуютно оказаться наедине с чистым листом, с моей страстью к сочинительству, и подумал о том, где я сейчас нахожусь. Потом я подумал о борьбе Джордана – как на чистом листе бумаги, так и вне его – и о том, что благодаря дискомфорту возможен потрясающий рост.

Перед тем как уйти, я вручил Джордану чистый лист бумаги.