6
Задолго до наступления рассвета двое влюбленных расстались. Сюзи вернулась в свою каюту. Еще было темно, однако она заметила в темноте, как впереди мелькнул какой-то силуэт: кто-то из экипажа, притаившийся в укромном месте, при ее приближении вышел навстречу. Это был явно не Рантий: тот все еще был прикован к постели и не мог ходить, так как ему отрезали полноги. Тут вдруг этот человек заговорил, и Сюзи узнала насмешливый голос женщины-матроса по имени Клод Ле Кам. У Сюзанны и у этой женщины был, по крайней мере, один общий повод для радости: матросы, их товарищи по судну, так и не догадались во время плавания, что эти двое – женщины.
У Сюзанны вызывали отвращение и грубые манеры ее подруги, и ее приставания к ней. Однако она знала, какой у нее вспыльчивый характер, а потому жалела о том, что во время их последнего общения наедине врезала ей кулаком по носу.
– Итак, Сюзон Щелкни Зубками, даже в порту ты уже не можешь обойтись без ласк своего красавчика капитана? – съехидничала Клод.
– Ты за мной следишь?
– Не без этого… Мне интересно, чем же этот Ракидель лучше меня: его ласки ты принимаешь, а мои – отвергаешь!
– Ты что, ревнуешь?
– Да. Но я хочу с тобой помириться. Я забуду о том ударе кулаком, если ты забудешь, по какой причине меня ударила…
Сюзи засомневалась: стоило ли ей верить в подобную добрую волю? Неужели Клод и в самом деле была способна забыть о полученном грубом отказе?.. Сюзи решила все-таки принять предложение женщины-матроса – в память о том времени, которое они провели вместе в трюме, в память об откровенностях, которыми они друг с другом обменивались, в память о дружбе, которая связывала их до тех пор, пока она, Сюзи, не стала предметом вожделения этой женщины…
Клод повела Сюзанну в свой укромный уголок в трюме. Они частенько общались в нем, когда судно находилось в открытом море. Их, двух женщин, оказавшихся в окружении двух сотен мужчин, тянуло друг к другу. Разговоры наедине с лицом своего пола в течение долгих двух месяцев были для Сюзанны своего рода отдушиной, позволяющей ей психологически расслабиться. И вот теперь эта Клод стала единственным на судне человеком, догадавшимся о ее тайных отношениях с Томасом Ракиделем.
– Что ты будешь делать, когда сойдешь на берег? – спросила Клод.
– Еще не знаю.
– Ты поедешь в Париж?
– Возможно. В любом случае я сниму с себя эту мужскую одежду и снова стану женщиной, однако я, конечно же, буду скучать по морю…
– Я никогда не смогу тебя полностью понять! Как, черт возьми, такая женщина, как ты, могла выбрать для себя подобное занятие? Променять землю на море! Из женщин твоего круга, конечно же, мало кто решился бы пойти по такому пути! Если бы мне посчастливилось стать женой шевалье, я никогда даже и не подумала бы затем становиться помощником капитана на «Шутнице»!
– Если бы я, подобно тебе, родилась на морском судне, я, возможно, мечтала бы обосноваться в Париже и заняться там продажей сукна…
– Хм… Это всего лишь философия, а в философии ты мастак… Скажи лучше, что Сюзон Щелкни Зубками – распутница и что это судно дает ей возможность удовлетворять свои страсти!
– Больше не называй меня так, прошу тебя!
Клод Ле Кам была безжалостной, а тайны, доверенные Сюзанной, давали ей в споре превосходство над ней. Ирония Клод была тем более колкой, что ее подогревала ревность.
– Когда мы сойдем на берег, – сказала наконец она, смягчаясь, – мне придется отказаться от надежды когда-либо тебя увидеть… Вот поэтому я так и злобствую…
– Что ты будешь делать после того, как получишь свою долю захваченной добычи?
– Хм, меня угораздило родиться в море…
– Я знаю… Неподалеку от одного из Малых Антильских островов, который называют Барбадос.
– Ого! Ты это помнишь?
– Ты повторяла мне это не один раз!
– Значит, я и умру на какой-нибудь посудине… Или под ее килем, если матросы когда-нибудь догадаются, какого я на самом деле пола, и капитан прикажет протащить меня под килем на доске…
Сюзи встревожилась:
– Но ты ведь не станешь заниматься пиратством?
– Кто знает?.. Раз уж все войны теперь закончились, корсарским кораблям придется стоять в гавани…
– А почему бы тебе не открыть таверну в каком-нибудь порту? Ты сумеешь наладить хозяйство в какой угодно таверне, а торговля ромом и вином вряд ли когда-нибудь пойдет на убыль! Я могла бы даже…
– Что ты могла бы?..
– Дать тебе несколько тысяч ливров. И возвращать их мне, конечно же, не надо!
– А ты добрая тетя! – усмехнулась Клод. – Однако такой хлеб мне не по вкусу. Пусть уж лучше меня тошнит от морской болезни, чем от всего того, что я вижу каждый раз, когда схожу на берег…
Их разговор продолжался до восхода солнца. Они обе осознавали, что больше возможности поговорить наедине друг с другом у них не будет: их жизненные пути разойдутся после того, как захваченную добычу разделят и с «Шутницы» снимут вооружение.
Пришлось ждать еще целую неделю, прежде чем адмиралтейский суд принял решение о том, что захват судна «Нина» является законным, и разрешил распродать находившийся на ней груз. После этого все двести восемь человек экипажа «Шутницы» получили возможность сойти на берег в порту Сен-Мало. Четырнадцать человек из числа экипажа погибли, пока судно находилось в открытом море.
На борту фрегата остались только капитан Ракидель и его первый помощник Карро де Лере, являющийся также и владельцем этого судна. Им еще предстояло договориться о выкупе за испанских матросов, находившихся сейчас в тюрьмах Сен-Мало. Впрочем, оба они не торопились на берег: Сюзанна Флавия Эрмантруда Трюшо и Томас Франсуа Мари Ракидель де Кергистен получили замечательную возможность в течение нескольких дней наслаждаться общением друг с другом наедине. Они снова и снова заявляли друг другу о том, насколько сильна их любовь, и на деле доказывали, что их физическое влечение друг к другу – не менее сильное.
Общаясь с экипажем, капитан напускал на себя вид грубоватого моряка, авторитет которого основывается на его силе и должности и который говорит обо всем без обиняков и околичностей. Однако теперь Сюзи знала, что Ракидель – человек благородного происхождения и на суше ведет себя весьма изысканно. Она задавалась множеством вопросов относительно тайного общества – Объединенной великой ложи Англии, включавшей в свои ряды дворян, представителей буржуазии и философов. Когда «Шутница» сделала остановку в Бордо, Томас Ракидель вел секретные переговоры с господином де Лартигом и с какими-то людьми, с которыми он Сюзанну знакомить не стал. Об этих его переговорах она ничего не знала и, в общем-то, и не пыталась узнать. Она довольствовалась лишь тем, что ей говорил по этому поводу сам Томас. А говорил он ей, что вместе со своими «братьями» занимается совершенствованием человечества.
Когда был получен выкуп за испанцев и каждому члену экипажа была выдана его доля, установленная капитаном в соответствии с корабельной иерархией (командный состав судна, врач, канониры, плотники, различные матросы, юнги), дальнейшее пребывание двух любовников на «Шутнице», пришвартованной в порту, стало ничем не обоснованным. Томас Ракидель снова сделал Сюзанне предложение выйти за него замуж, хотя и заранее знал, что она его опять отвергнет. Он спросил у своей любовницы:
– Тебя так сильно пугают брачные узы?
– Они еще с юных лет вызывали у меня неприязнь. Антуану Карро де Лере удалось убедить меня все-таки обременить себя этими узами, и я не нашла тогда в них ничего плохого. Только хорошее. Именно по этой причине я не хочу нарушать данную мной клятву.
– Ладно, мадам, давайте не будем ставить свои подписи на брачных документах! Но можно ли устроить так, что жизнь объединит нас и без заключения брачного союза?
– Именно этого я и хотела бы.
– Вы будете меня ждать?
– А что, у вас имеются какие-то дела, из-за которых вам придется покинуть этот город, где я, кстати сказать, собираюсь некоторое время пожить?
– Именно так. Мои братья-масоны по ту сторону Ла-Манша хотят, чтобы я выполнил одно очень важное задание…
– А что это за задание? И куда вам придется отправиться, чтобы его выполнить?
– Этого я не знаю. У меня назначена встреча в Париже с господином де Лартигом, с которым вы имели возможность познакомиться в Бордо.
– Вы вмешиваетесь в политику, Томас? Может, вы находитесь на службе у какой-нибудь державы и хотели бы сохранять это в тайне? Вы не боитесь, что я проболтаюсь?
– Я не служу никому – а уж тем более этому регенту и его чертову советнику Дюбуа, – ответил Ракидель.
– Тем не менее вы, действуя от его имени, захватили испанский корабль и благодаря этому обогатили казну на несколько сотен тысяч ливров!
Как ни старалась Сюзи, она так и не смогла вытянуть из Томаса никаких сведений о задании, которое он должен быть выполнить. Тогда она, в свою очередь, заявила, что поедет к своей подруге Эдерне, которую она не видела с января и по которой очень скучала.
Расставание любовников было болезненным. Они утешались лишь тем, что собирались снова встретиться.
– Я буду присылать тебе весточки в усадьбу Клаподьер, – пообещал Томас Сюзанне, – но я не имею возможности сказать, куда ты можешь присылать весточки мне. Я понятия не имею, куда мне придется отправиться при выполнении этого задания.
– Я, тем не менее, буду писать тебе и, когда ты вернешься, передам тебе мои письма лично в руки. Буду писать обо всем, на что меня вдохновят любовь и разлука…
– Я буду отсутствовать не дольше чем до конца лета. Я должен вернуться где-то в середине августа – незадолго до празднования Успения Богородицы или же сразу после него, – и тогда мы сможем поговорить о будущем, которое открывается перед нами. Англия – это страна, в которой вполне можно найти себе хорошее пристанище, хотя она и пользуется у французов дурной репутацией. Наши с тобой состояния, если их объединить, позволят нам неплохо обосноваться в одном из графств, в котором у меня имеется дом, доставшийся мне в наследство от матери…
– Ты откажешься от морских плаваний?
– Я не моряк, Сюзи. Я заработал репутацию корсара, потому что жизненная ситуация иногда складывалась так, что мне лучше было уйти в море. Любой англичанин, конечно, тяготеет к морю и морским плаваниям, но я живу другими надеждами…
– Так ведь ты же француз!
– Да, француз, но меня очень сильно тянет к острову, на котором я вырос и на котором на такую парочку, как мы с тобой, будут смотреть с меньшими предрассудками.
– Я еще не могу сказать, что я по этому поводу думаю, Томас. Мы вернемся к этому разговору после твоего возвращения. Я буду ждать вестей от тебя, однако не стану от тебя скрывать, что задание, к выполнению которого ты готовишься, тревожит и мое сердце, и мой разум.
– Твоя тревога, по крайней мере, служит для меня доказательством того, что ты меня любишь. Однако оснований для нее нет. Жди меня, ни о чем не беспокоясь, и думай о том, как мы с тобой встретимся!
– Мое пребывание в усадьбе Клаподьер даст мне возможность отдохнуть после двух месяцев скитаний по морю.
– Отдыхайте, помощник капитана! Вы можете гордиться тем, как вы проявили себя на борту «Шутницы»! – улыбнулся капитан, прежде чем крепко поцеловать в губы своего первого помощника, возвращающегося к обычной мирной жизни.
Впрочем, в усадьбу Клаподьер Сюзи отправилась в карете в своей одежде моряка.
Увидев ее в этой одежде, Эдерна де Бонабан едва не упала в обморок. Затем, когда первая волна эмоций схлынула, она бросилась в объятия Сюзанны и прошептала:
– Какое это счастье – снова тебя увидеть! Я уже даже думала, что тебя поглотила морская пучина! Мой муж сообщил мне о том, что «Шутница» возвратилась, а ты все не появлялась и не появлялась, и я вообразила себе нечто ужасное…
– Ну что ж, вот я и приехала! Живая, здоровая… и богатая!
– Слава Богу!
Дети Эдерны – Эктор и Беренис – поначалу перепугались, увидев, как какой-то моряк бесстыдно целует их мать. Когда же они поняли, что это не кто иной, как Сюзи, они с радостными криками подбежали к ней, и она стала их обнимать, целовать и ласково гладить. Господин де Пенфентеньо еще ранним утром уехал к начальнику порта и задерживался там. Сюзи поспешно сменила камзол и штаны на платье, которое она оставила в усадьбе во время своего отъезда, и между двумя женщинами завязался долгий разговор. Эдерна попросила бывшего первого помощника капитана рассказать о своих приключениях.
– В течение нескольких недель меня мучила морская болезнь, – стала вспоминать Сюзи, – однако ее, похоже, не избежал ни один моряк, в том числе и господин Дюге-Труэн.
– Нашла в чем на него ссылаться! – воскликнула, усмехаясь, Эдерна. – Расскажи-ка лучше, что в этом плавании было самым хорошим и что самым плохим…
– Самое плохое? По правде говоря, даже и не знаю, что было более ужасным – шторм, в который мы как-то раз угодили, или взятие на абордаж испанского галеона, который нам в конце концов удалось захватить…
Сюзи также рассказала о недостатке продовольствия и воды на судне, о тошнотворной пище, которую ей приходилось есть, о гибели нескольких матросов и кота, о запахе крови, чувствовавшемся везде после взятия испанского судна на абордаж. Она вспомнила о наказаниях, которым подвергали матросов на корабле, о непристойных домогательствах марсового Клода Ле Кама, который вообще-то был женщиной и который догадался, что и первый помощник капитана – тоже женщина. Сюзи подробно описала ампутации, которые делал корабельный врач и при которых она лично присутствовала. Однако она не сказала ни единого слова о Рантии, который теперь, должно быть, находился в городской больнице Сен-Мало – если, конечно, вдруг не умер. Тогда пришлось бы говорить о господине де Броссе и о черных замыслах, которые он наверняка лелеет относительно нее, Сюзанны, а такими своими тревогами Сюзи ни с кем делиться не хотела. Она полагала, что ей ничто не угрожает до тех пор, пока она находится в стенах усадьбы Клаподьер. Что ждет ее после того, как она оттуда уедет, – это будет уже совсем другая история: она была уверена, что у ее врага находилось в услужении немало соглядатаев, а не один лишь бедняжка Рантий.
Затем Сюзи стала рассказывать своей подруге о том, что было в плавании лучшим: об опьянении, вызываемом бескрайним морским простором; о красоте солнечных закатов, которыми она, Сюзи, любовалась, стоя на палубе; о гордости за то, что была захвачена такая большая добыча…
– Я слышала, как мой муж говорил, что добыча и в самом деле не маленькая…
– Да, не маленькая, и я должна тебе сказать, что судовладелец, которым я являюсь, может только порадоваться результатам этого плавания!
В завершение своего рассказа Сюзи развлекла Эдерну тем, что показала ей, как молился в самые опасные моменты плавания корабельный священник.
По сравнению с такими грандиозными приключениями Эдерне рассказывать было, в общем-то, нечего: у Беренис начали прорезываться первые зубы; Эктор много шалит и заявляет, что станет корсаром, как его подруга Сюзи. Зима в усадьбе Клаподьер, по словам Эдерны, выдалась суровой. Несколько пожилых людей умерли от воспаления легких, вызванного холодами. Эдерна также рассказала о светской жизни в Сен-Мало, но рассказ этот ограничивался несколькими визитами к маркизу Магону де ла Балю и к братьям Пико де Клоривьер и игрой в твист у Блеза де Мезоннев и в усадьбе Ла-Менне. Она упомянула и о своем брате Элуане, который отказался от идеи стать последователем маркиза де Понкалле, когда наконец осознал, какая его при этом может ждать участь.
– Сейчас Понкалле судят в Нанте, – сообщила Эдерна.
Два с половиной месяца – это отнюдь не вечность! Сюзи, конечно же, не забыла Элуана де Бонабана де ла Гуэньер, тем более что она была ему кое-чем обязана.
– Он тебя ждал, – заверила ее Эдерна, – и я уверена, что он все еще сгорает от любви к тебе. Твое отсутствие ничуть не излечило его от этой любви, а к твоим прихотям он относится с большим снисхождением.
Сюзанне очень хотелось рассказать подруге о своей новой любви – любви к Томасу Ракиделю, капитану «Шутницы», наполовину англичанину и франкмасону, – но она засомневалась, стоит ли это делать. Ракидель, безусловно, был настоящим мужчиной. Ее мужчиной, с которым ей пришлось временно расстаться и от которого она теперь ждала обещанных им весточек.
Наконец, поскольку эта новость буквально жгла ей губы, она прошептала:
– Я должна перед тобой кое в чем исповедаться.
– Исповедаться? Ну ты даешь! Помнится мне, когда мы жили в монастыре урсулинок, ты отказывалась признаваться в своих грехах даже тому священнику, который был у нас исповедником!
– Я вовсе не грешила, а ты – не священник!
– Да, конечно. Я тебя слушаю…
– В этом не так-то легко признаться…
– Ты никогда не пасовала перед трудностями…
– Ну хорошо… Так вот знай, что из этого плавания я вернулась не только богатой, но еще и влюбленной, причем эта любовь – взаимная…
– Ты влюбилась! – изумленно воскликнула Эдерна. – Но кого ты могла встретить и… полюбить, если ты сама была облачена в мужскую одежду и выдавала себя за мужчину?
– Я встретила и полюбила того, кто сумел добраться до моего сердца…
– Может, он сумел добраться и до твоего тела?
Сюзи покраснела от бестактного вопроса своей подруги. Выдержав паузу, она сказала:
– Если исповедуешься, то нужно быть до конца откровенной. Ты угадала: Томас Ракидель сумел добраться и до моего сердца, и до моего тела.
– Повтори, какое имя ты назвала?
– Имя капитана, который командовал экипажем «Шутницы».
Сюзи затем подробно рассказала о том, как у нее поначалу вызывали неприязнь едкая ирония и нарочитая грубость этого человека; как она сражалась с ним в спровоцированном им поединке на саблях; как она почувствовала к нему необъяснимое влечение; как, прибыв в Бордо, она уступила его ухаживаниям, которые вылились с его стороны в самое настоящее признание в любви.
– Но… он ведь думал, что ты – мужчина и моряк! – удивилась Эдерна.
– Вовсе нет! Он, ничего по этому поводу не говоря и не показывая виду, догадался о том, что я женщина, несмотря на мой мужской наряд, мужские манеры и умение хорошо орудовать саблей. Догадался, что я женщина, и влюбился в меня. Он вернется незадолго до празднования Успения Богородицы или же сразу после него, и тогда…
– Что тогда? Ты нарушишь свою клятву верности шевалье де Лере? Вы станете мужем и женой или же останетесь… капитаном и его помощником?
– Томас очень хорошо умеет руководить экипажем судна, однако он больше не хочет выходить в море. Он предложил мне обосноваться вместе с ним в Англии, где у него имеется собственный дом…
– В Англии? В стране, которая недавно была нашим врагом и которая, возможно, станет нашим врагом в будущем! – воскликнула Эдерна.
– А разве нельзя надеяться на то, что сильные мира сего наконец перестанут друг с другом воевать, что народы придут к взаимопониманию и что мужчины и женщины в конце концов заживут мирно и счастливо?
Сюзи не решалась рассказать Эдерне, очень набожной женщине, с уважением относящейся к существующим порядкам, о влиятельном английском тайном обществе, к которому принадлежал Томас и которое сейчас отправило его куда-то выполнять свое задание. Тем не менее она сказала:
– Томас – сын графа де Кергистена, но его мать – англичанка и… гугенотка.
– Мне кажется, что тебе будет не столь трудно заставить этого мужчину горячо любить тебя, сколь трудно обеспечить себе с ним безмятежное будущее. Ты уже выросла из того возраста, когда тянет к приключениям. Вдовство – это не то состояние, которое тебе подходит, и я призываю тебя забыть о клятве, которую ты дала, когда была еще почти ребенком. Однако этот мужчина – наполовину англичанин и наполовину гугенот, да еще и капитан – не сможет обеспечить тебе такую жизнь, на какую ты имеешь право надеяться! Неужели тебе никогда не захочется стать матерью? Посмотри, как я счастлива из-за того, что у меня есть Эктор и Беренис! Посмотри на то, как мне приятно ухаживать за моим преданным, любящим и уважающим меня мужем. Посмотри на этот дом, в котором царит любовь, в котором жизнь проходит в счастливом спокойствии, а дни похожи один на другой своей безмятежностью…
– Хватит! – перебила свою подругу Сюзи. – Такая судьба – не для меня! Второго мужа мне не нужно, да и в собственных детях я не нуждаюсь, хотя и испытываю большую привязанность к твоим отпрыскам. Я не для того становилась корсаром, чтобы затем превратиться в мать семейства. На твое семейное счастье мне приятно взглянуть со стороны, Эдерна, но мы с тобой сделаны из разного теста… Когда Томас вернется, придет время определить наш с ним дальнейший жизненный путь, ибо я уже не представляю свою жизнь без него. Я буду ждать его возле тебя, своей нежно любимой подруги…
– Хоть я и мать семейства, лишенная страсти к приключениям?
– Противоположности, как известно, притягиваются!
– Однако вы с Ракиделем, по всей видимости, весьма друг на друга похожи! У Антуана Карро была с тобой общая страсть к азартным играм, а у Ракиделя – страсть к любовным интригам и скрытности! Ты играешь своей жизнью, Сюзанна! Опасайся собственной храбрости: она может стоить тебе гораздо большего, чем просто утраченное счастье!
Сюзи расхохоталась, тем самым удивив свою подругу, которая говорила очень даже серьезно.
– Моей храбрости, ты говоришь? Знаешь, какое прозвище дала мне та переодетая в мужчину женщина, которая была на судне марсовым и с которой я дружила в течение двух с лишним месяцев своего пребывания в море?
– Нет.
– Сюзон Щелкни Зубками. Не догадываешься почему?
– Конечно нет!
– Ну так вот, когда экипаж «Шутницы» уже начинал брать испанский галеон на абордаж, я вдруг почувствовала такой страх, что мои зубы стали стучать друг о друга, да так, что я не смогла заставить свои челюсти плотно сомкнуться… И эта ехидная женщина заметила, как от страха меня перестало слушаться собственное тело. Так что, как видишь, я вовсе не такая храбрая и не такая отчаянная, какой могла тебе показаться и какой меня считали урсулинки в те времена, когда они спасали наши души…
Эдерна нехотя улыбнулась:
– Сюзон Щелкни Зубками? Это похоже на прозвище пирата!
Эдерна и Сюзи, несмотря на противоположность их взглядов на жизнь, могли сохранять свою дружбу. Усадьба Клаподьер была той тихой пристанью, в которой Сюзи имела возможность отдохнуть после своего нелегкого пребывания в открытом море.
Двадцать седьмого марта стало известно, что маркизу де Понкалле и трем его сообщникам отрубили головы на площади Буффе в Нанте.
Сюзи не стала встречаться с Элуаном де Бонабаном, хотя встреча с ней его наверняка очень обрадовала бы. Она ждала обещанных весточек от Томаса и каждый вечер писала ему письма, излагая в них мысли, на которые ее вдохновляли ожидание его приезда и воспоминания об их физической близости.
Сюзи ждала его с возрастающим нетерпением и тревогой.
Она, бывший первый помощник капитана, теперь рассказывала разные истории Эктору, ласкала Беренис и в целом вела себя как благопристойная женщина, с уважением относящаяся ко всему тому, чем надлежит заниматься представительницам ее пола. Именно такой она представала перед глазами господина де Пенфентеньо и тех жителей Сен-Мало и его окрестностей, с которыми ей доводилось встречаться.
В саду усадьбы Клаподьер подснежники постепенно уступили место нарциссам. В апреле расцвели душистые лилии, а в мае стали покрываться первыми цветами розовые кусты.
Сюзи по-прежнему ждала весточек от Томаса Ракиделя. Однако – то ли потому, что все лошади королевской почты падали замертво от изнеможения еще до того, как они успевали прибыть в Сен-Мало, то ли потому, что станционные смотрители из вредности и любопытства сами вскрывали и читали попадавшие в их руки чужие письма, – недели мелькали одна за другой, а изнывающая от нетерпения любовница не получила от своего возлюбленного ни единой строчки. Она знала, что расстояние между соседними почтовыми станциями составляет обычно около четырех лье, и смогла подсчитать, что письмо, отправленное из Парижа, прибудет в Сен-Мало через два дня и несколько часов. Но, может, Томасу пришлось уехать в какое-то гораздо более отдаленное место? И, может, в его распоряжении имелись только частные гонцы, которые, в отличие от почтовых курьеров, передвигались медленно и только днем? Сюзи терялась в догадках, стараясь не приходить в отчаяние.
На Пасху эта молодая влюбленная женщина стала терзаться сомнениями. На Троицу она целый день считала и пересчитывала, сколько же времени уходит на доставку писем в Сен-Мало из различных городов и регионов. Когда осталось уже совсем недолго до середины августа, она стала ждать прибытия уже не только письма, но и самого возлюбленного, который стал бы извиняться и раскаиваться по поводу того, что так и не удосужился ей написать. Впрочем, самое главное – чтобы он вернулся живым, здоровым и… по-прежнему любящим ее, Сюзанну.
Чтобы подавлять нетерпение и отчаяние, Сюзи, как она и обещала Томасу, каждый день писала ему о своей размеренной жизни. У нее, конечно же, не было возможности отправить исписанные ею листки бумаги тому, кому они адресовались, однако когда она брала в руки перо и выводила на бумаге фразы, которые приходили ей в голову и которые были продиктованы ее любовью и всеми связанными с нею чувствами и переживаниями, у нее создавалось впечатление, что она снова находится наедине со своим возлюбленным.
5 апреля
Мое сердце и тело изнемогают от тщетного ожидания послания от тебя. Я вместе с Эдерной уже подсчитала, сколько шагов должна будет сделать лошадь, которая привезет мне первую весточку от тебя, если она отправится из Парижа, из Лиона или из Бордо. Где же ты сейчас? Наверняка в каком-нибудь местечке, о котором мне ничего не известно. Я ведь знаю так мало! Оказался ли ты в настолько опасной ситуации или ты настолько сильно занят, что позабыл о своем обещании?
Я с ностальгией вспоминаю о том времени, когда мы с тобой, находясь между небом и морем, боролись с известными тебе опасностями. А еще я злюсь на себя за ту слабость, которую я сейчас проявляю. Ваш отъезд превратил меня, мсье, в томную барышню, мысли которой похожи на мысли влюбленной глуповатой девицы.
Как это частенько случалось раньше во время устного общения Сюзанны с Томасом, она в своих письмах то и дело переходила с «ты» на «вы» и обратно в зависимости от своего настроения и излагаемых на бумаге мыслей. Уроки, полученные в монастыре урсулинок, не пропали даром, и эти письма слагались в стиле, который не стала бы хулить даже Мари де Рабютен-Шанталь, маркиза де Севинье, – дама, которая в эпоху покойного короля Людовика XIV пользовалась немалым влиянием при дворе и слыла большим знатоком эпистолярного жанра. Однако удовольствие, получаемое от написания таких писем, было для Сюзанны несравнимым с наслаждениями любви, и она совсем приуныла, когда праздник Успения Богородицы уже наступил, а ни одного послания от Томаса Ракиделя так и не пришло.
– Глядя на то, как ты сохнешь с тоски, я начинаю злиться на этого человека, с которым я даже не знакома! – не выдержала Эдерна. – Ты в конце концов впадешь в отчаяние, а подобное состояние тебе подходит не больше, чем чепчик ослу! Куда подевалась та Сюзи, которую я когда-то знала? Я боялась, как бы ты не стала жертвой шторма в море или грубости экипажа, а ты стала жертвой любви!
Сюзи не знала, что ей на это ответить. Каждый день она делилась с подругой новой догадкой и новой тревогой.
– Задание, которое он выполняет, – секретное. Может, он боится прибегать к помощи гонцов?
– Вполне возможно, – кивала Эдерна.
– А может, он ранен? Или убит? Или угодил в тюрьму?
– Ты подозреваешь, что этот человек – наполовину англичанин и наполовину гугенот – способен нарушить законы, по которым мы живем?
– Вовсе нет, но…
Лето было жарким. Сюзи, чтобы убедить себя в том, что ее приключения в море и роман с капитаном по имени Томас Ракидель не были плодом ее больного воображения или следствием пагубной для нее изоляции от общества, продолжала писать письма. Однако теперь она писала не о тягостном ожидании и не о муках любви, а об образах, навсегда запечатлевшихся в ее памяти.
27 июня
Итак, получается, что «Шутница» уже никогда не выйдет в море, чтобы захватывать вражеские суда! Значит, помощнику капитана Антуану Карро де Лере уже не представится возможность сразиться на саблях с капитаном Ракиделем! Мы больше не будем выходить вместе в море. Мне, однако, вспоминаются некоторые песни, которые тихонько напевают или же орут на борту судна: они иногда начинают звучать у меня в мозгу. Я пою их Эктору де Пенфентеньо, который обожает мои рассказы о море. Эдерну это пугает: мальчику еще ничего не известно о том, какими жестокими могут быть люди и каким жестоким может быть океан. Для него мои рассказы – это сказки, похожие на сказки Шарля Перро.
Я не рассказываю ему о тех днях, когда хлеб наполняли испражнения мышей, сухари были влажными, а от питьевой воды дурно пахло. Я не описываю ему ужасных процедур, при которых мне довелось присутствовать и которые иногда проводились по личному распоряжению капитана Ракиделя. Он не знает, что тех, кто совершил преступление, подвергают таким наказаниям, которые еще ужасней совершенных ими преступлений. Он не знает, что трупы выбрасывают за борт и что палуба судна иногда бывает красной от крови моряков. Он полагает, что кот Скарамуш был ласковым котиком, который не трогал мышей, потому что ему их было жалко.
Я же вспоминаю как благословенные те дни, когда я питалась хлебом с мышиными испражнениями и подмокшими сухарями, когда я пила застоявшуюся воду, когда наказывали матроса, убившего своего товарища, когда выбрасывали за борт трупы моряков и кота Скарамуша, отравившихся куском гнилого мяса. Я вспоминаю, как юнги драили палубу, обильно плеская на нее водой, после того, как была взята на абордаж «Нина»…
Я также вспоминаю о Николя Гамаре де ла Планше, корабельном враче, который пилил бедренные кости, как сухое полено. Мне вспоминается и лицо отца Лефевра, которого на судне называли «кабестаном», потому что произносить слово «священник» было запрещено. Его вера в Бога, по-видимому, была не очень крепкой, потому что, попав в тяжелые условия, он скверно выполнял свой долг и даже ни разу не прочитал вслух молитву «Отче наш»!
Я также очень часто вспоминаю об объятиях в каюте моего капитана. С меня стаскивали треуголку, камзол и штаны. Помощник капитана становился шлюхой, благопристойный господин превращался в распутницу.
А может, мне все это приснилось? Может, я просто сочиняю свою собственную «Одиссею»?.. У меня есть свидетель, который может подтвердить: все то, что сейчас написало мое перо, – чистая правда. Однако этот свидетель бесследно пропал – пропал не в морской пучине после кораблекрушения, а в каком-то неведомом мире, который для меня не менее ужасен, чем морская бездна!
Осенний ветер гнал по земле листья деревьев. Другие ветры – со стороны океана – поднимали на море большие волны, и они накатывались на берег до самых крепостных стен Сен-Мало. Однако ни один из этих ветров не принес даже и вздоха от капитана Ракиделя.
Беренис и Эктор развлекали, как могли, женщину, которую они называли своей подругой. Их детское простодушие отвлекало ее от невеселых мыслей. В усадьбу Клаподьер как-то раз приехал Элуан де Бонабан. Он, похоже, ничуть не обижался на Сюзанну за то, что она отвергла его ухаживания перед тем, как отправиться в плавание. Сюзанне подумалось, что именно благодаря этому человеку она познакомилась с Томасом Ракиделем. Именно он выступил в роли посредника, когда она искала судно, которое можно было купить, и капитана, которому можно было доверить командование этим судном. Они вели друг с другом долгие разговоры. Однако в ноябре 1720 года он уехал в Париж: он намеревался подать ходатайство одному из министров, которого недавно назначили и с которым он был знаком, и надеялся получить в результате этого судебную или административную должность, которая избавит его от нищеты и позволит ему восстановить свой замок.
Он вернулся из Парижа через месяц. В Париже он провел несколько дней в прихожей перед кабинетом министра, но так и не смог попасть в этот кабинет. Ему, получается, отказали.
Сестра и зять стали расспрашивать его о том, что происходит в столице. Действительно ли его высочество регент так болен, как об этом говорят? Юный король живет в Версале или в Париже? Чьи салоны пользуются в городе наибольшей популярностью? Угомонился ли господин Вольтер?
Ответы Элуана вызывали у них то удивление, то восхищение, то беспокойство: регент, по-видимому, скоро умрет, потому что он изнурил себя уж слишком разгульной жизнью; юного короля перевезли в Париж, во дворец Тюильри; господин Вольтер поставил на сцене пьесу, которая всем показалась весьма посредственной; Мари де Виши-Шамрон недавно вышла замуж за маркиза дю Деффана; мадам де Тансен по-прежнему коллекционировала любовников, и поговаривали, что регент, который тоже был ее любовником, в конце концов уступил ее своему советнику Дюбуа, совсем недавно ставшему кардиналом; обе эти дамы собирали в своих салонах сливки светского общества и самых лучших философов, потому что в Париже все вдруг захотели стать философами…
Сюзи в это время пребывала в состоянии апатии, бросающемся в глаза всем окружающим. Она тем не менее задала вопрос, который всех удивил:
– А вы слышали в Париже что-нибудь о некоем графе де Броссе?
– Нет, мадам, не слышал, – ответил Элуан де Бонабан. Затем он, немного подумав, сам задал вопрос: – Это какой-то новый советник? Или писатель, жаждущий славы? Или же это ваш родственник, с которым вы давно не виделись?
– Это человек, который убил моего мужа, – ответила Сюзи, не испытывая при этом ни малейшего желания вдаваться в подробности и рассказывать о том, как граф де Бросс установил за ней слежку.
Элуан, видя, что Сюзи очень грустна и подавлена, предложил:
– Физические упражнения хотя и не исцеляют от душевных мук, но зато дают силу лучше их выносить… Может, мы возобновим наши занятия по фехтованию, мадам?
Сюзи покраснела. Ей вспомнился зал в замке Бонабан, в котором она столь многому научилась за такое короткое время, потому что у нее был талантливый учитель. Ее тронул за душу тот интерес, который он все еще питал к ней, хотя она в свое время и отвергла его.
Декабрь 1720 года был тяжелым месяцем. Ночь, казалось, хотела вытеснить день, а когда день все-таки наступал, он был сумрачным. Во всей провинции ударили морозы. Тем не менее Сюзи нашла дорогу в замок Бонабан. В больших пустых залах было очень холодно, однако занятия фехтованием позволяли согреться.
– Знаете, мсье, – заявила она как-то раз, делая выпад шпагой, – а на «Шутнице» мне однажды довелось применить на практике все то, чему вы научили меня.
– Видимо, когда вы брали на абордаж испанское судно, да?
– Нет, в поединке. Поединке с капитаном!
– Вы с ним серьезно поссорились?
– Мы с ним просто померялись силой… и проявила я себя при этом совсем не плохо!
– Извольте парировать вот этот удар!
Учитель не жалел свою ученицу, и за зиму Сюзи достигла еще бо́льших успехов в умении фехтовать.
В начале 1721 года Сюзи чувствовала себя уже намного лучше. Она не забыла Ракиделя, но смирилась с мыслью о том, что уже никогда его больше не увидит: он либо погиб, либо стер из памяти своего бывшего помощника, который доставил ему на судне немало удовольствия и которого он кормил баснями для того, чтобы его соблазнить и затем бросить. Однако у этого помощника было тело женщины и сердце женщины. Мужчина, который всего лишь поиграл с этим телом и с этим сердцем, не заслуживал того, чтобы его ждали. Именно такое решение пыталась принять Сюзи. Пыталась, но… не могла.
А тем временем во Французском королевстве все покатилось вверх тормашками: финансовый крах господина Ло, генерального контролера финансов, привел к разорению целых семейных кланов, и это спровоцировало в Париже кровавые мятежи. Господин де Пенфентеньо ходил у себя в усадьбе Клаподьер с кислой физиономией: в прошлом году он купил большое количество акций одной из компаний, созданных господином Ло, и теперь они не стоили ни гроша.
Сюзи, дочь торговца и осмотрительная женщина, не делала рискованных инвестиций. Она оставалась владелицей «Шутницы» (пусть даже это судно и пришлось разоружить) и хранила в сундуке немалую сумму золотом, которая досталась ей в результате захвата «Нины». Часть своих денег она предоставила в распоряжение своих друзей.
Поскольку к ней возвращались ее прежние жизненные силы и энергия, общения с Эдерной, ее детьми и Элуаном становилось для нее уже недостаточно. Читать «Газетт де Франс» ей постепенно надоело. Она чувствовала, как в ней возрождается внутренняя потребность что-то предпринимать и желание снова оказаться в атмосфере порта и наладить контакт с моряками.
Несмотря на протесты Эдерны де Пенфентеньо, Сюзи как-то раз вечером снова облачилась в одежду моряка, завязала волосы ленточкой на затылке, надела на голову треуголку и отправилась в порт.
Какое это было счастье – снова оказаться среди толпы людей! В порту стояло на якоре множество судов. Разгружали какой-то фрегат, перекатывали бочки, перетаскивали кувшины. Моряки окликали друг друга, переругивались, ссорились, бросали друг на друга выразительные взгляды. Их головы были обтянуты платками, завязанными по-пиратски, лица то и дело искажались гримасами, а одежда была вымазана в смоле. Проститутки стояли на самых видных местах, пытаясь привлечь к себе внимание подвыпивших матросов. Было шумно, разгоряченные люди перекрикивали вечно голодных бакланов. Чувствовались всевозможные – и перемешивающиеся друг с другом – запахи: сильно пахло йодом и солью, послабее – привезенными с далеких берегов пряностями, еще слабее (но довольно противно) – сушеной рыбой. В выражении лиц моряков проглядывали похоть и желание выпить чего-нибудь крепкого.
Бывшему помощнику капитана Антуану Карро де Лере показалось, что он возвращается к нормальной жизни. Никто не обращал на него внимания: его в такое время и в таком месте принимали за того, кем он сам хотел быть. Две проститутки предложили ему свои услуги, а когда он их отверг, они тут же снизили цену:
– Всего лишь два соля за то, чтобы почувствовать себя на седьмом небе, распрекрасный капитан!
– Я никакой не капитан, красавица моя, и мне вряд ли придет в голову искать седьмое небо под твоей юбкой!
Проститутки тут же грязно обругали этого надменного моряка, но их ругань не оскорбила, а, наоборот, порадовала Сюзанну, одетую в костюм помощника капитана.
Несмотря на то что из-за холода двери таверн были закрыты, из их задымленного нутра доносились застольные песни, распеваемые заполонившими их матросами.
Я ехал из Парижа в Ла-Рошель
И по дороге трех красавиц встретил.
Забыв тотчас же про свою Мишель,
Я самую красивую приметил.
В седло я эту даму посадил
(Красавиц я с собой возил частенько).
«А замужем ли вы?» – затем спросил,
Подумав, между прочим, хорошенько.
«А есть ли у меня муж или нет,
Какое вам, мсье, скажите, дело?
Но я, могу я вам сказать в ответ,
Троих детей уже родить успела.
Нотариус был первого отцом,
Отец второго, помню, был монахом,
И третьего отец был чернецом,
Который про дитя узнал со страхом».
«Кто, интересно, вершит людские судьбы?» – мысленно спросила себя Сюзи. Ей никак не верилось в то, что Богу, наделенному здравым смыслом, захотелось сделать так, чтобы Сюзанна Флавия Эрмантруда Трюшо родилась на улице Сен-Доминик в Париже, чтобы она впоследствии оказалась в объятиях симпатичного шевалье и чтобы тот вскоре умер. Ей не верилось в то, что Бог, обладающий милосердием, мог заставить ее отправиться в море, где ее ждала ужасная буря. Наконец, ей не верилось, что Бог, решив ей за что-то отомстить, мог заставить ее влюбиться в переменчивого капитана.
Ракидель верил во всемогущество Великого Архитектора Вселенной… Однако если и существовал такой Архитектор, то его идеи и замыслы были какими-то странными!
Зайдя в одну из таверн, Сюзи, переодетая в мужчину, почувствовала, что в этой таверне, в этом порту и среди этих людей она находится… у себя дома. Она почувствовала себя… собой, настоящей!
Сюзи поискала глазами свободный столик. Увидев ее одежду помощника капитана, некоторые из громко сквернословивших выпивох замолчали. И вдруг она заметила, что в глубине помещения сидит за столом, куря и читая газету, знакомый ей человек. Это был Николя Гамар де ла Планш, бывший на «Шутнице» врачом. Когда он поднял голову и увидел помощника капитана Антуана Карро, его лицо просветлело:
– Черт возьми, вот так сюрприз! А я-то думал, что вы уже снова отправились в плавание, помощник капитана!
– Вот уж нет, я, как видите, теперь такой же разоруженный и безобидный, как «Шутница».
– Вы решили больше не выходить в море, раз каперство теперь запрещено? Однако поговаривают, что Французская Ост-Индская компания снаряжает множество кораблей и что будущее находится в южных морях, где теперь можно сколотить немалое состояние…
– Я не стремлюсь сколотить состояние, доктор… Что касается моря, то я удалился от него на несколько месяцев, но вот теперь, снова приехав в этот порт, я понимаю, как мне его не хватает…
– Хм… Вам известно, что говорил о моряках Платон?
– Известно. Он говорил, что существует три вида мужчин: живые, мертвые и те, которые плавают по морю…
Не дожидаясь приглашения, помощник капитана Антуан Карро присел рядом с врачом. Эта встреча его очень обрадовала и вызвала у него приятные воспоминания.
– Если я не ошибаюсь, это было ваше первое плавание – я имею в виду то плавание, которое мы совершили вместе год назад… – сказал врач.
– Именно так. И я, похоже, заразился той болезнью, которую называют «зовом моря»!
– Ха-ха-ха! Интересный же тогда собрался на «Шутнице» экипаж… Капитан – наполовину англичанин, священник – трус, врач – бестолочь…
– А мне помнится, что вы действовали очень даже толково… Я видел, как вы перевязывали черепа, израненные острыми щепками, ампутировали гангренозные конечности…
– Вы и сами, помощник капитана, смогли бы отпилить руку или ногу… Это не требует особых умений!
– Тем не менее…
– Должен вам признаться, что в моей работе корабельным врачом меня привлекает не столько медицина, сколько море…
– И вас тоже?!
– После того как мы с вами расстались, я совершил плавание к Антильским островам на торговом судне. Нам пришлось пережить несколько незабываемых штормов, однако подобные опасности – ерунда по сравнению с каперством. А вы не знаете, что стало с капитаном Ракиделем? Он снова ушел в море?
Сюзи смутилась.
– Я… Я о нем ничего не слышал. После того как была разделена наша добыча, я его больше не встречал…
В глазах Николя Гамара де ла Планша вспыхнули озорные огоньки.
– А мне показалось, что вы с ним испытываете друг к другу… большое взаимное уважение…
– Да, это верно.
– Он ведь, черт возьми, славный малый!
– Несомненно.
– Мне стало известно, что он очень интересовался так называемым спекулятивным масонством – английской утопией… Знаете ли вы, что его отец был бретонским дворянином, с которым дружил мой отец?
– Э-э… Я знаю, что его полное имя – Томас Франсуа Мари Ракидель де Кергистен… Вы собираетесь еще пробыть какое-то время в Сен-Мало, доктор, или уже вот-вот отправитесь в очередное плавание?
Врач ничего не ответил на этот вопрос.
– Как насчет того, чтобы выпить кружечку? – спросил он.
Сюзи отклонила его предложение:
– Нет. Я не люблю пиво.
– Может, тогда ром?
– Ром… Ром я тоже не люблю…
– Странно! Человек, заявляющий, что он любит море, не может пренебрегать ромом!
– Дело в том, что…
Губы Гамара де ла Планша расплылись в улыбке, а выражение его лица стало лукавым.
– Дело в том, что ром и пиво – это напитки для настоящих мужчин, – сказал он.
– Ну да… э-э… Я, пожалуй, выпью бокал рома.
– Не мучайте свое горло ради того, чтобы пытаться и дальше вводить меня в заблуждение, помощник капитана. Мы сейчас находимся на суше, и никто из наших бывших товарищей уже не может нас услышать… Я ведь, несмотря на вашу мужскую одежду, всегда знал, кто вы есть на самом деле…
Сюзи побледнела.
– Что вы хотите этим сказать?
– Что вы такой же помощник капитана, какой вы шевалье, и что имя, которым вы себя называете, совсем не соответствует вашему полу. Короче говоря, я понял, что вы женщина, еще в тот момент, когда вы впервые ступили на палубу «Шутницы».
– Но… благодаря чему?
– Я не ахти какой врач, но все же изучал медицину, и анатомия не является для меня загадкой. По телосложению вполне можно определить, к какому полу относится человек, и поэтому меня не могли обмануть ни мужской тембр вашего голоса, ни попытки спрятать женскую грудь! Эти ваши ухищрения не смогли ввести в заблуждение и капитана Ракиделя, не так ли?
– Я…
– Не волнуйтесь, помощник капитана, и не опасайтесь, что я случайно проболтаюсь… или открыто вас разоблачу! Я умею держать язык за зубами… Я немало восхищался вашим мужеством, вашей выносливостью и вашим умением владеть саблей, когда вы обнажали ее сначала для того, чтобы забавы ради сразиться с капитаном, а затем – чтобы вступить в бой с испанцами.
Раз уж Сюзанну раскусили, у нее пропало всякое желание и дальше изображать из себя мужчину и бывшего помощника капитана. Она поблагодарила врача за то, что он не выдавал ее в прошлом и не собирается выдавать в будущем, а затем поднялась из-за стола, так и не выпив рома. Она обменялась с врачом крепким рукопожатием, и они оба выразили надежду на то, что когда-нибудь снова встретятся.
После этой встречи Сюзанну охватили смешанные чувства: дружеское отношение и снисходительность, которые проявил к ней врач, ее, конечно же, растрогали, однако его признание, что ей не удалось ввести его в заблуждение относительно своего пола, поколебало ее веру в свою способность перевоплощаться. Получалось, что на «Шутнице» по меньшей мере три человека догадались о том, что она – женщина, а это означало, что ее попытка выдавать себя за мужчину оказалась не такой успешной, как ей раньше казалось.
Сюзи затем в течение нескольких долгих месяцев не появлялась в порту.
Она попыталась вести себя исключительно как благопристойная женщина, хорошая подруга и заботливая воспитательница. Она даже начала вязать и вышивать (чему ее научили в монастыре), подражая Эдерне, вязавшей и вышивавшей одежду своему третьему ребенку, которому еще только предстояло родиться. Иногда ей вспоминался сводный брат Жан-Батист Трюшо, последний отпрыск ее отца и его второй жены. Сколько сейчас лет этому мальчику, которого она так нежно любила? Она стала делать подсчеты. Семь лет? Восемь? Нет, уже десять, потому что ему было пять, когда она покинула монастырь.
Сюзи, следуя примеру Эдерны, активно занимавшейся благотворительностью, стала навещать бедняков и помогать деньгами семьям моряков, погибших в море. Она также продолжала совершенствоваться в искусстве владения саблей и шпагой. Еще она читала роман «Персидские письма», который недавно опубликовал господин де Монтескье – опубликовал анонимно и в Голландии, потому что французским властям было неугодно, чтобы это его произведение получило распространение во Франции. Сюзанне этот роман очень понравился.
Время текло день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем. Сюзи изнывала от скуки. Никаких больших надежд относительно своей дальнейшей жизни она уже не питала, но зато господин де Бросс, похоже, о ней забыл: никто уже не следовал за ней по пятам с тех пор, как она обосновалась в усадьбе Клаподьер и снова стала женщиной.
Четвертого апреля 1721 года Эдерна родила девочку, которую назвали Сюзанной Флавией Жозефиной. Сюзи помогала во время родов. Склонившись над новорожденной, она испытала чувства, на которые не считала себя способной. Она впервые позавидовала своей подруге – позавидовала не черной, а именно белой завистью, – когда увидела, как к ней прижался крошечный новорожденный человечек, который, казалось, существовал только благодаря любви к нему его матери. Сюзи, не помнившая свою мать, потому что та умерла вскоре после родов, теперь понимала, чего она была лишена в детстве. Та жизнь, которую она сейчас вела, показалась ей еще более пустой и бессмысленной.
В течение этого – 1721 – года она сопереживала злоключениям Картуша, о которых узнавала из «Газетт де Франс». О том, как его казнили, она узнала также и от господина де Пенфентеньо, который ездил в Париж по своим делам и присутствовал на казни этого разбойника на Гревской площади.
– Говорят, что его выдала какая-то женщина. Его схватили в одном из кабачков. Затем его босого отвели в Шатле и держали там в клетке, закованным в цепи. Поскольку парижане проявляли по отношению к нему слишком большое любопытство, его затем перевезли в Консьержери, куда к нему заглянул даже сам регент. Его допрашивали и без пыток, и с пытками, но он в своих преступлениях так и не признался. Тем не менее его колесовали.
Эдерна вздохнула.
– Готов поспорить, что в народе из него сделают героя! – продолжал ее муж. – Эти разбойники – не менее жестокие и жадные, чем пираты, свирепствующие на море… И не менее популярные! В порту наперебой поют песни о приключениях Олоне, Черной Бороды, Калико Джека и других, менее знаменитых пиратов! О Картуше тоже уже сложили горестную песню! Ее текст продают на каждом перекрестке. Вот, можете его почитать.
Он достал из кармана камзола листок низкосортной бумаги, на которой был напечатан текст песенки: везде и всюду если не пели, то по крайней мере читали ее.
Картуш был схвачен наконец,
А с ним – любовница его.
Хоть он пройдоха и хитрец,
Сбежать не вышло у него.
Его пришли арестовать
Туда, где он гулял вразнос.
Уже почти он смог удрать,
Но выдал его лаем пес.
Картуша бросили в тюрьму
С его товарищем вдвоем.
Проделать удалось ему
В стене отверстие… сверлом!
Без долота, без молотка,
Одним сверлом кирпич долбил,
Да вот ошибся он слегка:
Дыру к соседу просверлил!
К судье в грехах погрязших душ
Его позвали на допрос.
«А ну скажи, ведь ты – Картуш?»
Он так ответил на вопрос:
«Я не Картуш, я – Бургиньон,
Жан Бургиньон меня зовут.
Я в Лотарингии рожден.
Мне ваш совсем не страшен кнут».
На площадь Гревскую в четверг
Картуша привели с утра
А там – пять тысяч человек:
И взрослые, и детвора.
Они все поглазеть пришли
На то, как будет он казнен.
Его тотчас же увели:
Решил во всем признаться он.
К тому, кто рядом с ним шагал,
Он громко обратился вдруг:
«Дай мне испить вина бокал,
Я очень ослабел, мой друг».
Былых сообщников своих —
Мужчин и женщин – выдал он.
Подробно рассказал о них,
И в пятницу он был казнен.
Сюзи, задумавшись, молчала. Она, может, помолилась бы сейчас за упокоение души Картуша, однако молиться она уже давным-давно отвыкла. Впрочем, если бы ей пришло в голову, что, стоит ей хорошенько помолиться и Небеса вернут ей любовника, она охотно молилась бы с утра и до вечера, перебирая при этом четки.
Любовника у нее больше не было, и она не знала, что ей делать с золотом, которое она хранила в своей комнате в сундуке, почти уже не вспоминая о нем. Если бы господин де Бросс сейчас попросил ее вернуть те деньги, которые выиграл у него Антуан Карро де Лере, она безропотно подчинилась бы, да еще и добавила бы сверху что-нибудь из той прибыли, которую она получила в результате захвата «Нины».
Прошло еще одно лето, а затем – осень, зима, весна и снова лето.
Двадцать пятого октября 1722 года его высочество дофина короновали в соборе в Реймсе, однако поскольку он еще не достиг совершеннолетия, власть осталась в руках регента. В последующие недели коробейники заработали немало денег, продавая картинки, на которых была изображена церемония коронации. На них можно было увидеть двенадцатилетнего мальчика, облаченного в мантию, отороченную мехом горностая и расшитую изображениями лилий. На них также можно было полюбоваться инфантой Испании – невестой этого мальчика. Однако Реймс находился довольно далеко от Сен-Мало, а потому такие картинки до Сен-Мало и его окрестностей не доходили и потревожить воображение Сюзанны они не могли.
Если в ее голове и начинали рождаться какие-то замыслы, то она откладывала их на потом, мысленно убеждая себя в том, что ее долг – помогать Эдерне, у которой с тремя маленькими детьми забот было хоть отбавляй.
С тех пор как она возобновила свои занятия фехтованием в замке Элуана, он еще ни разу не пытался снова заявить о своих чувствах к ней. Чувства эти, однако, еще не исчезли: это было заметно по нежности его взглядов и по неизменно меланхоличному выражению его лица. Сюзи была благодарна ему за то, что он сдерживал свои порывы, которые поставили бы ее в неловкое положение. Элуан оставался для нее учителем фехтования и близким другом, не претендуя при этом на что-то еще, как бы ему этого ни хотелось. Ему, впрочем, было известно о том, кем и чем был для Сюзанны Ракидель, и о том, что в результате исчезновения этого человека сердце Сюзанны стало свободным.
Элуан де Бонабан теперь с нетерпением ждал того времени, когда юный Людовик XV достигнет совершеннолетия и власть перейдет в его руки. А пока что этот славный дворянин влачил жалкое существование в своем замке, который под воздействием дождя и ветра постепенно рушился и грозил развалиться полностью. Господин де Пенфентеньо не мог оказать Элуану материальной помощи, потому что и сам оказался в довольно затруднительном финансовом положении.
Как-то раз в мае 1723 года, после того как ученица изрядно погоняла по залу своего учителя фехтования, они оба – измученные и вспотевшие – уселись на крыльце замка, чтобы немного отдохнуть.
– Я вынужден с грустью констатировать, что учить вас мне больше нечему, – сказал Элуан, все еще тяжело дыша. – Вы теперь, пожалуй, вполне могли бы потягаться и с покойным герцогом Неверским, мастерство которого по части фехтования вызывало в его время немало восхищения.
Сюзи, засмеявшись, ответила шуткой:
– Заслуга принадлежит тому, кто потрудился меня обучить! Я никогда не смогу вас в полной мере отблагодарить, мсье. Я знаю, что искусство фехтования считается уделом сильного пола, однако, если бы мне снова довелось скрестить шпаги или сабли на палубе судна или на лужайке, можете быть уверены, что я вспомнила бы вас добрым словом!
– Что означают ваши слова, Сюзанна? Вас опять тянет к приключениям?
– Нет, не тянет, но разве человек может заранее знать, что уготовано ему в будущем?
– Провидение пока что вас не очень-то щадило. Жизненные тяготы выработали у вас силу, которой обладают отнюдь не многие, но не лишили при этом вас и крупицы очарования. Ваше будущее наверняка будет прекрасным.
– Точно такой же комплимент можно сказать и вам, мсье. Мне, безусловно, хотелось бы надеяться, что ваши предсказания сбудутся.
– Вы еще долго будете находиться в усадьбе Клаподьер?
– Хм… Я и сама не знаю.
– Вы снова вооружите «Шутницу»?
– Я вообще-то собираюсь ее продать.
– Мудрое решение: если судно долго стоит на якоре, оно постепенно приходит в негодность. За ваш фрегат еще можно запросить неплохую цену.
– Ее продажей, наверное, мог бы заняться ваш зять. За нее можно было бы выручить довольно приличную сумму, которая вместе с теми деньгами, которые я получила в результате захвата «Нины», составит немалое состояние. Знаете, говоря откровенно, подобные подсчеты, которыми я занимаю свой ум, когда мне нечего делать, породили у меня один замысел…
– Можно узнать, какой именно? – спросил Элуан, начиная волноваться.
– Замысел этот довольно дерзкий, и он касается вас.
– Меня?
– Да, вас. Вы, я вижу, безрезультатно боретесь с невзгодами судьбы и прозябаете в нищете. Это меня огорчает…
– Не переживайте по поводу моего состояния – оно, я думаю, не более чем временное. Регент мне отказал, однако скоро начнет править король, и тогда, возможно, к моим ходатайствам отнесутся с пониманием…
– Замок, которым вы так сильно дорожите, потому что он является вашим наследством и гордостью вашего рода, постепенно разрушается…
– Увы!
– Разве вы не обрадовались бы, если бы этот замок вновь обрел свою былую славу?
– Я уже даже и не тешу себя этой мечтой!
– Разве вы не хотели бы увидеть, что его крыша уже больше не дырявая, все строения восстановлены, а каменный герб над входом снова стал не просто камнем?
– Это, конечно же, мое самое заветное желание, но…
– Тогда женитесь на мне!
Даже если бы небо свалилось на голову Элуану, он и то, наверное, не почувствовал бы такого ошеломления, как после этих слов Сюзанны. Ему показалось, что он ослышался.
– Что вы сказали?
– Я произнесла без обиняков слова, которые люди моего пола обычно не позволяют себе произносить. Я предлагаю вам дать мне вашу фамилию… в обмен на мое состояние. Такая сделка будет для вас очень даже неплохой… Но я поставлю кое-какие условия.
– Боюсь, что я чего-то не понимаю, Сюзанна. Нескольких месяцев оказалось недостаточно для того, чтобы погасить огонь моей страсти к вам. Я вас люблю, но при этом осознаю, что – увы! – на взаимную любовь мне рассчитывать не приходится. Вашими поступками сейчас руководит любовная досада на человека, которого вы так и не дождались? Я не смог бы такого вынести.
– Позвольте мне договорить. Поскольку сердцу не прикажешь, я не обещаю вас любить и быть вам верной. Между нами не будет телесной близости. Наш брак будет фиктивным – своего рода союз близких друзей…
– Вы отдаете себе отчет в том, какое жестокое предложение вы мне делаете? Вы станете моей законной женой, но при этом не будете моей…
– Почему обязательно нужно всегда стремиться если уж и владеть, то полностью? Подумайте – я преподношу вам на блюдечке возрождение вашего поместья!
– И в то же самое время освобождаете себя от обязанностей супруги, которой вы намереваетесь стать!
– А разве взаимное уважение не стоит в тысячу раз больше обязанности выполнять супружеский долг, являющийся всего лишь отражением животного стремления спариваться?
– Неужели вы не делали ничего подобного с вашим бывшим супругом, мадам?
– Делала. И даже до того, как он стал моим супругом. Но я ведь его любила.
– И вы поклялись над его телом в вечной верности ему, разве не так?
– Я останусь ему верной, потому что между мной и вами не будет физической близости…
– Вы удерживались от такой близости с Томасом Ракиделем?
– Нет, не удерживалась, но я ведь не была его супругой…
– Вы играете словами так же, как играете сердцами… Скажите, а какой интерес для вас в том, чтобы стать госпожой де Бонабан?
– Я не знаю, что мне делать со своим состоянием, а благодаря нашему браку я найду для него применение! Вы поправите свои дела, и ваш герб снова воссияет… В брачном контракте мы оговорим, каким образом между нами будет разделено мое состояние… Я возьму на себя обязательство никогда ничем не позорить фамилию Бонабан, и хотя мы не станем настоящими супругами, мы сможем стать хорошими друзьями… Друзьями, которые свободны в своих поступках и мыслях…
– Ладно, мадам, я согласен на такой брак!
Объявление о предстоящей свадьбе Сюзанны и Элуана было таким неожиданным, что вызвало у всех обитателей усадьбы Клаподьер полную растерянность. Эдерна, конечно же, узнала об этом первой. Хотя она сама вышла замуж не по любви, она тем не менее ратовала за соблюдение истинно христианских правил в отношении брачного союза и неодобрительно отнеслась к той сделке, которую собрались заключить между собой ее подруга и брат. Однако ей подумалось, что с течением времени между этими двумя молодыми людьми, возможно, возникнет взаимная любовь, – примерно так, как это произошло в ее жизни, ибо она теперь питала глубокое и искреннее чувство к своему мужу.
– Любовь может прийти постепенно, – слащаво заявила она, однако тут же с тревогой спросила: – А если вернется Томас Ракидель?
– Он не вернется. С того времени, когда он должен был вернуться, прошло уже целых два года…
– Кто знает…
Сюзи, конечно же, задумывалась над такой возможностью, и это давало ей повод «прощупать» свое сердце. Когда она снова видела мысленным взором силуэт капитана Ракиделя, когда ей снова слышался его голос, когда на ее коже снова возникало ощущение его прикосновения, она не могла не признаться себе в том, что ее любовь к нему еще не мертва. Правда, когда он предложил выйти за него замуж, она ответила отказом, но она ведь так поступила потому, что верность памяти Антуана Карро де Лере не позволяла ей соглашаться на брак по любви. А вот брак без любви не был бы предательством по отношению к Антуану. Именно такой брак она и предложила Элуану де Бонабану.
Свадьбу решили провести скромно – так, чтобы почти никто о ней и не узнал. Церемония бракосочетания была назначена на июль и должна была состояться в часовне замка Бонабан – точнее, в том, что от нее осталось. Господин де Пенфентеньо, поразмыслив, пришел к выводу, что данный брачный союз не так уж плох. Он согласился быть на свадьбе свидетелем своего шурина. Эдерна согласилась выступить свидетельницей Сюзанны. Больше на церемонию бракосочетания никого не приглашали.
«Шутницу» продали в июне. У Сюзанны подрагивали от волнения руки, когда она подписывала документ, на основании которого фрегат переходил в собственность одного из судовладельцев из Сен-Мало. Она потребовала, чтобы ей заплатили за судно звонкой монетой, а именно в луидорах.
Будущие супруги подписали брачный контракт у нотариуса. В контракте было указано, что «супруг, в соответствии с достигнутой договоренностью и по взаимному согласию, не будет иметь права требовать от супруги совершения соития с ним» и что «супруга, приданое которой составляет девятьсот восемьдесят тысяч ливров золотом, уступает половину своему супругу».
Сюзи не доверяла ни банкам, ни нотариусам, а потому тяжеленный сундук, в котором лежало ее богатство в виде золотых монет, был запечатан и поставлен рядом с ее кроватью в комнате, в которой она жила, в усадьбе Клаподьер.
Свадьбу назначили на 19 июля 1723 года.
Восемнадцатого июля Сюзанна – бывший первый помощник капитана и корсар – ощутила необходимость в последний раз подышать морским воздухом и почувствовать атмосферу порта. Она облачилась в одежду, которой вскоре предстояло стать уже совсем не нужной, и не преминула взять с собой шпагу в ножнах. Сюзи собиралась ночью, чтобы не потревожить Эдерну и не навлечь на себя ее упреки. Она впрягла лошадь в повозку, стараясь не шуметь. Фонари она не намеревалась зажигать до тех пор, пока повозка не отъедет достаточно далеко от усадьбы. Когда все было готово, она, сев в повозку, стегнула лошадь кнутом, и та пустилась рысью в сторону Сен-Мало.
Порт уже окутала ночная темнота, однако на фасадах зданий горели факелы, да и на причалах были зажжены горелки, чтобы прохожие случайно не свалились в море, которое в полной темноте сливалось с сушей в одно целое. Изнурительную летнюю жару в этот поздний час ослабил ветерок, дувший со стороны моря и приносивший с собой различные запахи и звуки.
Никто – не считая разве что проституток, прислонившихся к стенам таверн, – не обращал внимания на этого помощника капитана, хотя его наряд и отличался от одежды остальных поздних посетителей таверн. Проститутки пытались с ним заговорить, но он почему-то не желал на них даже смотреть.
Сюзанне захотелось пить, и она зашла в таверну, в которой никогда раньше не была. Внутри было очень жарко. Ром тек рекой, и тут, похоже, недавно произошла драка между подвыпившими моряками и прочими вспыльчивыми посетителями: у одних виднелись кровоподтеки, у других – свежие синяки. Некоторые вели себя довольно вызывающе: по-видимому, нарывались на новую драку…
Однако Антуана Карро де Лере, бывшего помощника капитана, все это ничуть не смутило. Он прошел в глубину таверны. Ему в ноздри ударил запах табака и рассола, а от клубов едкого дыма на глаза навернулись слезы.
