12

Третьего февраля 1729 года «Зимородок» вместе со своим капитаном и экипажем, нанятым судовладельцем, покинул порт Сен-Мало. Сюзи, снова став Антуаном Карро де Лере и корабельным писарем, не испытывала при этом, однако, такого сильного волнения, которое охватило ее восемь лет назад, когда она впервые выходила в открытое море на снаряженной на ее средства «Шутнице».

Теперь она была уже опытным мореплавателем, который мог даже похвастаться своим корсарским прошлым. И она была знакома с опьянением, вызываемым бескрайними просторами, с непреодолимым страхом и неописуемым радостным возбуждением. Она отправлялась в плавание вместе с мужчиной, которого любила и который, более того, был ее мужем. В течение всего этого долгого плавания им предстояло скрывать свои чувства, свое взаимное влечение и свой брак, однако это лишь разожжет пламя их страсти. Близость придаст им уверенности в себе, и они оба – каждый со своей стороны – присмотрят за юнгой Жаном-Батистом Трюшо, который в силу юного возраста, неопытности и своего недуга мог подвергнуться серьезной опасности.

Сюзи, наблюдая краем глаза за сводным братом, невольно усмехнулась, увидев, что он, когда судно накренилось, подбежал к борту и перегнулся через него, чтобы опорожнить желудок. Она также заметила, что его глаза блестели так же взволнованно, как, наверное, блестели ее глаза, когда она впервые покидала порт и выходила в открытое море. В венах этого юноши текла такая же кровь, как и у нее, и жажда приключений у него была та же. Как жаль, что он немой! Как жаль, что у нее не было возможности научить его читать и писать, как она научила Кимбу! Она надеялась, что это плавание, которое продлится по меньшей мере два с половиной месяца, даст ей такую возможность.

Хотя выход в открытое море уже не вызывал у нее такого любопытства, как раньше, а охватившее ее радостное возбуждение было уже не столь сильным, она, стоя на носу судна спиной к ветру и лицом к открытому морю и ощущая тепло лучей солнца и запах водяной пыли, снова почувствовала невыразимый восторг. Точно такой же восторг она видела и в глазах Жана-Батиста. Может, в венах их отца, Пьера-Симеона Трюшо, текла кровь древних финикийцев или же тех скандинавов, которых называли викингами? Как бы там ни было, эти его уцелевшие отпрыски испытывали одинаковую страсть к морю и с радостью отправлялись сейчас в морское плавание.

Капитан Ракидель лично руководил движением судна. Послышалась песня, которая была Сюзанне уже знакома: горластый матрос выкрикивал одну строчку, и затем множество голосов подхватывало вторую.

«Зимородок» очень отличался от кораблей, с которыми Сюзанне уже приходилось сталкиваться. Он был и более легким, когда плыл без груза, и лучше сконструированным. Парусов на нем имелось больше, а фок-мачта была такой же высокой, как грот-мачта. Пушек на этом судне оказалось лишь двадцать. Резной фигуры на носу корабля не было, но зато там висел огромный фонарь, который горел круглосуточно. Главная же особенность судна заключалась в том, что его кормовая надстройка обладала солидными размерами, а надстройка, расположенная в носовой части судна, была двухэтажной. В ней находились каюты капитана, священника, врача и корабельного писаря. Обстановка в этих каютах была скромной, но достаточно комфортной, и Сюзи пришла к выводу, что вполне сможет тайком наведываться к своему супругу по ночам.

Несколькими часами раньше, когда она еще находилась на причале порта Сен-Мало и когда экипаж еще только заканчивал загрузку трюмов, ей пришлось столкнуться с чем-то весьма неожиданным.

Она тогда слонялась по палубе, надев треуголку, засунув большие пальцы в карманы жилета, притопывая на досках настила каблуками своих башмаков с пряжками и напуская на себя такой самоуверенный вид, который должен был произвести впечатление на матросов, кока и прочих членов экипажа. И тут вдруг она увидела, как к судну приближается, держа в руке небольшую дорожную сумку, Николя Гамар де ла Планш. Этому врачу, эрудиту и очень даже хорошему человеку было известно, какого на самом деле пола шевалье де Лере, с которым он познакомился, когда тот был помощником капитана на «Шутнице». Сюзи была уверена, что Николя Гамар де ла Планш никому об этом не проболтался и что он испытывает к ней искренние дружеские чувства. Врач оставался все таким же любезным и не преминул заявить, что ему будет очень приятно снова отправиться в плавание в компании с Ракиделем и его помощником.

– Ого, не верю своим глазам, помощник капитана! – первым делом воскликнул он. – Вы по-прежнему прекрасно выглядите, не утратили вкуса к морским плаваниям и…

Понизив голос, он договорил:

– …и снова находитесь рядом с тем капитаном, к которому испытываете симпатию…

– Я теперь уже не помощник капитана, а корабельный писарь, – поправила его Сюзи. – А вы ничуть не утратили вкуса к насмешкам, который я заметил у вас… еще несколько лет назад!

После того как «Зимородок» устремился в открытое море, корабельный писарь и врач встретились в укромном месте судна, где никто не смог бы подслушать их разговор. Сюзи рассказала Гамару де ла Планшу о некоторых событиях, которые произошли в ее жизни за последние восемь лет. Она также сообщила ему по секрету, что помощник капитана Антуан Карро де Лере стал госпожой Ракидель де Кергистен. Врач сознавал, что данный факт следует утаить от экипажа. Затем он задал вопрос:

– Скажите, помощник капитана… э-э… то есть мадам… э-э… то есть мсье, не вы ли написали под псевдонимом некую книгу, которая до сих пор остается очень популярной в нашем королевстве? Я прочел ее, можно сказать, залпом и заподозрил, что под именем Трюшо де Реле скрываетесь именно вы: я узнал ваш изысканный стиль, вашу манеру рассуждать и – самое главное – некоторые эпизоды, которые имели место во время плавания на «Шутнице». Я заметил также некий вымысел, который, как мне показалось, мог выйти именно из-под вашего пера…

– Вымысел! Ну вы даете! Любому писателю свойственно истолковывать реальные события так, как ему вздумается, ничего при этом не перевирая… Однако ваше суждение – верное, а ваши комплименты мне очень даже льстят. Эта книга и в самом деле вышла из-под моего пера. Вы ведь узнали себя в том враче, которого я описала и которому я, конечно же, дала другое имя?

– Я не осмелился узнать в нем самого себя, мадам, потому что портрет, который вы изобразили, уж слишком лестен и потому невыносим для моей природной скромности!

– Тем не менее этот врач – вы! И, поверьте мне, я искренне рада тому, что именно вы станете врачом на «Зимородке».

Еще с одной неожиданностью Сюзанна столкнулась чуть позднее, а именно вечером, когда она вышла на палубу подышать свежим воздухом и стояла там, размышляя о далеком острове, к которому направлялось судно. Какой-то матрос, выглянув с одного из марсов, спустился затем с головокружительной скоростью вниз по мачте, зажав ее между ногами, и появился перед Сюзанной – как чертенок, выскакивающий из коробки с сюрпризом. Уставившись прямо в глаза «шевалье де Лере», он ехидно усмехнулся и вполголоса сказал:

– Ну что, Сюзон Щелкни Зубками, ты все-таки нашла своего Ракиделя? Ты правильно поступила, что отправилась вместе с ним в море, а иначе он мог опять дать от тебя деру! Ха-ха-ха!

Не успела Сюзи произнести в ответ и слова (ей, впрочем, не очень-то хотелось это делать), как матрос повернулся и пошел прочь. Это был не кто иной, как марсовый Клод Ле Кам. Эта женщина-матрос была уже не в той одежде нищего, в которой она повстречалась Сюзанне сначала у ограды Версальского дворца, а затем на паперти церкви Сен-Медар, а в обычной одежде моряка. В углу рта она по-прежнему держала короткую трубку, и к ней вернулись ее матросские замашки и способность очень ловко лазать и прыгать. Да, это была она, Клод Ле Кам! И она наверняка готовила тайком какую-нибудь новую пакость для нее, Сюзанны!

Сюзи, поежившись, с трудом смогла отогнать от себя мрачные мысли. Ей помогло в этом осознание того, что Томас Ракидель находится неподалеку: она услышала, как он громко отдает какие-то команды на левом борту судна.

Она стала искать Жана-Батиста и в конце концов обнаружила его на палубе: он наблюдал за тем, как дурачатся четыре котенка, которых взяли на борт, чтобы они охотились за мышами и крысами: трюмы судна были забиты продовольственными товарами, которые следовало доставить в целости и сохранности в порт Сен-Поль, находившийся на острове Бурбон, о котором мало кто знал.

Каким же он все-таки был красивым, этот юноша, который едва ли не с каждым днем становился все крупнее, сильнее и милее! Он уже выполнил свою работу на сегодня и теперь забавлялся с котятами.

– Ну что, ты счастлив? – спросила его сводная сестра, садясь рядом с ним.

Он в ответ утвердительно кивнул и улыбнулся.

– В свободное время я буду давать тебе уроки. Драить палубу, выполнять приказы и забавляться с котятами – этого для тебя явно недостаточно. Тебе нужно учиться! Я научу тебя читать и писать.

Жан-Батист снова утвердительно кивнул, а его улыбка стала еще шире.

Дни потекли один за другим. Один раз судно угодило в бурю, но все закончилось благополучно. В свободное время моряки развлекались, как могли. Кок стал выражать беспокойство из-за того, что слишком быстро тают запасы продовольствия и питьевой воды. Нормы питания пришлось урезать. Опытных матросов это не испугало – в их предыдущих плаваниях бывало и похуже!

Корабельный писарь каждый день уединялся с юнгой Жаном-Батистом Трюшо, которому уже успели дать прозвище Карп, потому что он, словно рыба, иногда открывал рот, но никогда ничего не говорил. Сидя со сводным братом в своей каюте, Сюзи учила его читать. Сначала – одно слово: «Эос». Затем – пару предложений из поэмы «Одиссея»: «Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос. Спутников скликав, послал я их к дому Цирцеи». Жан-Батист не мог выдавить из своего горла ни единого звука, однако он, читая молча, шевелил губами, и по их движению Сюзи могла понять, какие слова он сейчас заучивает, и оценить его успехи, которых он добивался, продвигаясь строчка за строчкой по тексту «Одиссеи» Гомера.

После месяца плавания, сопровождавшегося несколькими штормами, немного повредившими паруса и корпус судна, все стали готовиться пересечь экватор. Лихорадочная активность, которую вызвала близость экватора, отодвинула на второй план появившиеся слухи о том, что корабельный писарь занимается «матросскими делами» с юнгой – красивым, как ангел, и немым, как карп, – и что капитан им в этом потворствует.

Пересечение экватора, по существующей традиции, собирались отметить торжественной церемонией, во время проведения которой матросы намеревались хотя бы на время позабыть о тех лишениях, которые им приходилось испытывать: за истекший месяц Николя Гамару де ла Планшу доводилось уже и перевязывать раны, и лечить больных дизентерией, и вправлять вывихи.

Эту воображаемую линию, огибающую всю планету на равном расстоянии от полюсов, «Зимородку» предстояло пересечь неподалеку от Гвинеи. Сюзанне вспомнилась Кимба.

По мере приближения к экватору море становилось более спокойным, а жара – все более изнурительной. Время, казалось, остановилось. Все, кто находился на борту, с трудом боролись с оцепенением, охватывающим даже самых резвых и подвижных. Никто уже не пел на палубе и не играл в те азартные игры, которые требовали слишком много энергии. Сюзи и ее сводный брат прекратили свои занятия. Воздух был очень горячим. Солнце палило так нещадно, как будто оно вознамерилось накалить добела это судно и находившихся на нем моряков, которые оказались в ловушке между солнцем и неподвижным морем.

Жизнь снова вошла в привычное русло, когда судно почти достигло нулевой широты. Матросы оживились. Капитан Ракидель то и дело уточнял местоположение судна.

Шестого марта, когда солнце вошло в зенит, время остановилось. Экипаж судна собирался вот-вот пересечь границу между известным и неизвестным, стабильным и нестабильным, между «здесь» и «там». Очень многие из матросов – да и из тех, кто ими сейчас командовал, – еще никогда не пересекали экватор. Лишь десятку из них уже доводилось это делать, и именно таким и поручили выполнить основную работу, связанную с церемонией пересечения экватора. К числу этих матросов принадлежал и Клод Ле Кам, который уже плавал не только в Вест-Индию, но и в Ост-Индию.

Эти десятеро «бывалых» появились на палубе с лицами, выкрашенными сажей в черный цвет. На голове одного из них была корона Нептуна, древнеримского бога морей, а в руке – трезубец этого бога, который на время проведения церемонии становился капитаном. Второй из этих десяти матросов нацепил на голову митру епископа, а в руке держал епископский посох. Изображая епископа, он произносил молитвы, словно пытаясь спасти души неофитов. Остальные «бывалые» были накрашены и наряжены, как женщины: один из них изображал Амфитриту, жену Нептуна, и оказывал всевозможные знаки внимания тому, кто играл роль бога морей.

Капитан, его помощники и все прочие лица из числа командного состава судна сейчас находились на уровне тех, кому еще не доводилось пересекать экватор, и им приходилось подчиняться приказам этого гротескного ареопага, члены которого важно расхаживали по палубе и угрожающе вращали глазами. Зрелище это было, конечно же, комическим, но тем не менее оно порой повергало в трепет тех, кому предстояло пройти «обряд посвящения» и кто сейчас должен был подчиняться этим вымышленным персонажам, на время ставшим господами.

Анисе Ле Биан – матрос, игравший роль Нептуна, – произнес речь, в которой он выразил свой гнев по поводу дерзости тех, кто, похоже, вознамерился пересечь экватор, не спрашивая у него разрешения:

– Сегодня, в шестьдесят пятый день 1729 года от рождества Христова, я, Нептун, вызывающий бури и командующий волнами, могу, если захочу, обречь на муки адские вас, дерзких мореплавателей, пытающихся спрятать свое невежество под заносчивым видом! Заметив вас еще издалека, мой верный посланник сообщил мне о наглом вторжении вашего корабля в пределы моего царства. Он поведал мне, что вы – экипаж «Зимородка» и что плывете вы из Франции! Сегодня вы станете моими гостями! Вы будете выполнять мою волю и подчиняться моим приказам! И вы, Томас Ракидель, тоже будете подчиняться моим приказам, хотя вы – в невежестве своем – возомнили себя капитаном, имеющим право командовать отвратительной толпой надменных неофитов, осмелившихся осквернить своим прибытием эти воды!

Затем, обращаясь к остальным девяти «бывалым», каждому из которых была выделена почетная роль в театрализованном представлении, он сказал:

– Прошу вас, о благородные сановники, подвергнуть этих несчастных смертных очистительному ритуалу! И побыстрее!.. Моя милая Амфитрита, откройте свои прекрасные глаза, чтобы полюбоваться этим зрелищем!

Амфитрита, как две капли воды похожая на марсового Клода Ле Кама, но только без короткой трубки во рту и в парике из пакли, снова стала заигрывать со своим «супругом».

– Итак, начинаем церемонию! – провозгласил Нептун.

Самым старым неофитом был врач Николя Гамар де ла Планш, а самым молодым – Жан-Батист Трюшо по прозвищу Карп. Их обоих вытолкнули на нос судна. Один из них держал веревку, а второй – большой нож. Все устремились на нос вслед за этими двумя, в том числе и «благородные сановники». Бог морей приказал врачу перерезать веревку, которую держал Карп. Когда это было сделано, все дружно заорали: «Экватор пересечен!» Оркестр, состоящий из двух скрипок, трубы и двух барабанов, играл то джигу, то тарантеллу.

Оставалось еще провести церемонию посвящения в число тех, кто уже пересекал экватор.

И тут вдруг взгляд Сюзанны наткнулся на человека, который сидел на куче веревок, подогнув под себя одну ногу и вытянув вторую, заканчивающуюся деревяшкой. Этого человека Сюзи знала с раннего детства. Именно ему она как-то раз пригрозила, что проткнет его шпагой, если он снова попадется ей на жизненном пути. Это был парижский нищий Рантий – рыжий, одноглазый, с искалеченной ногой. Бедняга был вынужден влачить жалкое существование, хватаясь за любые заработки, которые ему подворачивались. Сюзи поспешно подошла к нему.

– Что ты здесь делаешь, Рантий, и кто теперь тебе платит за то, чтобы следить за мной?

– Мне платит только судовладелец, и платит он за то, чтобы я драил палубу и конопатил корпус судна, – ответил одноглазый. – Здесь я, по крайней мере, ем и пью вдоволь, а марсовый – мой хороший товарищ…

– Клод Ле Кам?

– Он самый.

– Это он притащил тебя на это судно?

– Он приехал в Париж и нашел меня там.

– Я как-то раз видела вас обоих на кладбище Сен-Медар…

– Мы оба с ним надеялись, что тот святой может избавить нас от недугов и увечий… Однако он оказался не настолько велик, каким его считают… или же мы просто слишком большие грешники!

Сюзи не стала высказывать своего мнения по этому поводу. Она просто молча села рядом с Рантием на кучу веревок.

– Знаешь, – сказал Рантий, – а ведь что меня объединяет с этим марсовым, так это любовь к тебе…

Сюзи ничего не ответила: она внимательно наблюдала за проводившейся на палубе церемонией.

Каждый неофит представал перед судом Нептуна, ему оглашали приговор, он падал ниц перед «благородными сановниками» и затем забирался в большой чан, наполненный морской водой. После завершения церемонии устроили потешную битву: все вооружились различными емкостями и, наполнив их морской водой, стали яростно обливать друг друга.

Затем кок раздал лучшую пищу десяти «благородным сановникам» и еду похуже тем, кто обычно питался на судне изысканными блюдами. Ракидель стойко вынес насмешки, которые на него при этом посыпались. Посыпались они и на помощников капитана, священника, врача и корабельного писаря.

Ром потек рекой.

Вечером этого дня Сюзи записала в судовом журнале:

Однако в своем дневнике, который она вела втайне от всех, Сюзи описала данное событие гораздо более подробно.

Плавание продолжалось.

Врач радовался тому, что ему пока что не приходилось бороться с эпидемиями холеры, тифа и желтой лихорадки, которые иногда вспыхивают на судах, когда на них начинает ощущаться недостаток пресной воды и когда жара способствует распространению всякой заразы. Единственными заболеваниями, которые ему сейчас приходилось лечить, были венерические болезни, подхваченные некоторыми матросами в портах еще до того, как они взошли на борт «Зимородка». Николя Гамар то и дело ругал на чем свет стоит то сифилис, то проституток – переносчиц этой болезни, то матросов, которые ею от них заражаются.

Когда Сюзи привела к нему Жана-Батиста и сказала, что он ее сводный брат и что его прозвали Карпом за то, что он не способен произнести ни одного звука, а может лишь открывать рот, врач осмотрел юношу очень внимательно.

– Насколько я вижу, голосовые связки, которые вибрируют, когда через них проходит воздух, как струны лиры, перебираемые пальцами, ничуть не повреждены… – сказал он, позволяя Жану-Батисту закрыть рот. – Несомненным является также то, что данная немота не является следствием ухудшения слуха, поскольку даже самый незначительный шум заставляет этого юношу слегка напрягаться…

– И какой же вывод?

– А вывод такой, что, возможно, какие-то чрезмерно сильные переживания охладили ему кровь… Случалось, что те, кого сильно пугал неожиданный разряд грома, теряли дар речи…

Неспособность врача сказать что-то однозначное по поводу этого недуга расстроило Сюзанну даже больше, чем самого Жана-Батиста.

На восемьдесят шестой день пребывания в море капитан Ракидель объявил, что судно находится на тридцать пятом градусе южной широты и двадцатом градусе восточной долготы. Судно подошло к южной оконечности Африки. Все матросы знали, что возле мыса Доброй Надежды встречаются два морских течения: холодное, направленное на восток, и теплое, направленное на запад. Теплое называлось «течением мыса Игольного», а сам мыс Игольный являлся самой южной точкой Африки. Капитан, его помощники и все члены экипажа собрались на палубе. Вышла на палубу и Сюзи, которая, пренебрегая опасностями, которые могли ее ожидать, хотела лично увидеть, как судно будет преодолевать самый трудный участок своего маршрута (ей ведь нужно было затем написать об этом в судовом журнале). Ветер дул слабо, а потому пройти это место еще до наступления темноты не вышло.

И тут вдруг море разыгралось. Капитан приказал изменить направление движения судна и приблизиться к крутому обрывистому берегу, чтобы спастись от огромных волн, которые приподнимали судно, трясли и раскачивали его. Сюзи зашла в каюту вместе с Ракиделем, и тот снова занялся определением местонахождения судна. Когда они опять вышли на палубу, им показалось, что там стало еще темнее: к ночной темноте добавился туман, еще более усложняющий ориентирование мореплавателей в окружающем пространстве. Кроме того, поднялся сильный ветер, который стал дуть со скоростью пятьдесят узлов. Многие из матросов начали паниковать: им стало казаться, что они угодили едва ли не в преисподнюю. А еще им стало мерещиться, что вдалеке, между потемневшим морем и черным беззвездным небом, виднеются каркасы кораблей-призраков… Каждые пятнадцать-двадцать секунд на судно набрасывалась бушующая волна, которая пыталась перевернуть его и обрушивала целые потоки воды и множество водяных брызг на палубу и на матросов, убирающих часть парусов. К реву ветра и моря примешивались отчаянные крики.

К утру ветер начал ослабевать. Он, казалось, сдался: ему не удалось одолеть ни «Зимородок», ни находившихся на нем мужественных моряков. На рассвете он превратился в легкий теплый ветерок. На горизонте появилось бледное солнце, озаряющее все вокруг своим ласковым и успокаивающим светом. Паруса кое-где порвались, и их нужно было зашить.

Корабельный писарь сделал в судовом журнале следующую запись:

В своем же личном дневнике Сюзи написала:

Мы плывем сейчас к неведомому острову, который называется Мадагаскар и который мы минуем на нашем пути к Маскаренским островам.

Когда судно наконец поплыло по Индийскому океану, всем показалось, что время потекло медленнее. Люди стали выходить из себя из-за всяких пустяков. Начались драки и потасовки. Одна из этих драк вспыхнула между коком и матросом, который обнаружил в своей похлебке жуков-долгоносиков. Такое вообще-то случалось и раньше, но в тот день матрос не захотел с этим мириться. Кок, который был вспыльчивым уроженцем Сен-Мало, рассвирепел и набросился на матроса: он врезал ему кулаком по надбровной дуге. Матрос тоже пустил в ход кулаки. Корабельный писарь, который проходил мимо, выхватил из ножен шпагу, чтобы припугнуть драчунов и заставить их прекратить драку, которая могла плохо закончиться. Матрос усмехнулся:

– Бумагомаратель возомнил себя мужчиной?

Сюзи замерла в нерешительности. Что означали эти слова матроса? Он что, догадался о том, что она – женщина, несмотря на ее мужскую одежду и шпагу? Шум драки с самого начала привлек внимание любопытных и праздношатающихся. Вокруг противников образовался круг из матросов: они подзадоривали и того, и другого, поддерживая кто кока, а кто его оппонента. Поскольку кок урезал нормы питания, чтобы экономить запасы продовольствия, и поскольку в похлебке уже не раз обнаруживались жуки-долгоносики, сторонников у кока набралось довольно мало, и именно на него обрушилось большинство насмешек. Ситуация изменилась, когда сцепившийся с коком матрос оскорбительно высказался в адрес корабельного писаря. Всех тут же охватила неприязнь к этому писаке. О ссоре кока и матроса тут же позабыли. Все головы повернулись в сторону шевалье де Лере.

– Поберегите свой клинок для Карпа! – буркнул плотник.

– Да что вы, уж он-то не сможет даже пожаловаться!

Матросы засмеялись – громко, угрожающе. Сюзи наконец поняла, чем вызваны насмешки в ее адрес со стороны этих грубых людей, уверенных в своей безнаказанности. Она рявкнула:

– Вы – извращенцы, которые судят о других по себе!

– Ах вот как? А вы, интересно, чем занимаетесь, когда проводите в своей каюте по нескольку часов вдвоем с юнгой?

– Да будет известно таким тупицам, как вы, что все то время, которое я провожу в каюте с юнгой, я учу его читать!

Это ее заявление вызвало взрывы смеха. Один из канониров крикнул:

– Когда Карп научится читать, безногие побегут наперегонки!

Снова раздался взрыв смеха.

Шевалье де Лере замахнулся своей шпагой. Стоявшие перед ним матросы подались назад с возгласами «Ой!» и «Ай!», будто бы изображая страх, которого отнюдь не испытывали. В этот момент появился Жан-Батист: он пробился сквозь толпу, энергично работая локтями. Видя, что его сестра оказалась в весьма затруднительном положении, он встал перед ней, подняв руки, и заслонил ее своим телом, тем самым заставляя ее опустить шпагу. Окружавшие их люди отступили еще на один шаг. Они все замолчали, удивившись тому, какое свирепое выражение приобрело лицо этого юнги. Воспользовавшись этой заминкой, немой юноша поспешно вытащил из своего кармана сильно потрепанную книгу и открыл ее наугад. На лицах окружающих его людей, а особенно на лице Сюзанны, появилось выражение удивления и даже страха, когда он стал читать по этой книге – четким, мелодичным и ровным голосом – отрывок из «Одиссеи» Гомера:

Матросы, которые только что вели себя насмешливо и угрожающе, теперь стояли молча и слушали во все уши. Когда Жан-Батист закрыл книгу, никто не осмеливался нарушить воцарившееся молчание, и оно затянулось на целую минуту. Наконец один из матросов воскликнул:

– Да ты ведь просто отъявленный плут, ты, юнга!

Еще один матрос сделал шаг вперед:

– Ты делал вид, что потерял дар речи, чтобы усыпить нашу бдительность!

– И ты подсматривал за нами, чтобы потом докладывать обо всем капитану!

– Ни в одном экипаже судна еще не было такого прохвоста!

– Ты поплатишься за свое коварство!

И тут за Жана-Батиста заступился шевалье де Лере – так, как тот пару минут назад заступился за него самого. Уже не размахивая больше шпагой, он просто заслонил его своим телом – хотя более хрупким, чем тело Жана-Батиста, – защищая его от разъяренных матросов, которые уже были готовы наброситься на юнгу. Стараясь говорить твердым голосом и придавая своему взгляду достаточно решительности для того, чтобы успокоить разгоряченные умы и заставить их рассуждать здраво, он заявил:

– Господа, вы ошибаетесь! Это настоящее чудо, что Жан-Батист теперь может читать вслух. Я клянусь вам, что не было никакого обмана и притворства и что бедный юноша был лишен дара речи в течение уже многих лет. Я сам очень удивлен тем чудом, которое сейчас произошло, потому что я вообще-то был свидетелем того, как этот юноша появился на белый свет.

Матросы молча слушали, и Сюзи, видя это, добавила:

– Дело в том, что он – мой брат!

Никто не стал отпускать шуточек, насмехаться и угрожать. Враждебность сменилась обычной недоверчивостью, а недоверчивость – добродушием. Матросы решили не считать больше Жана-Батиста обманщиком и уж тем более «стукачом» и согласились воспринимать общение корабельного писаря и юнги наедине друг с другом как общение двух братьев, при котором старший учит читать младшего. У них все еще звучали в ушах строки из поэмы Гомера: «В славную пристань вошли мы: ее образуют утесы, круто с обеих сторон подымаясь и сдвинувшись подле устья великими, друг против друга из темныя бездны моря торчащими камнями, вход и исход заграждая».

Кок, совсем уже позабыв о своей ссоре с одним из матросов, отвел юнгу в сторону:

– Скажи-ка мне, юнга, а не мог бы ты как-нибудь вечерком еще почитать вслух ту историю, из которой мы услышали только отрывок? За это ты получил бы дополнительную порцию сухарей…

– С удовольствием, – ответил юнга.

Сюзанне показалось, что ей все это снится.

Когда матросы разошлись кто куда, она побежала в кают-компанию к капитану, чтобы рассказать ему о том, что произошло.

– Томас, это было настоящее чудо! Жан-Батист снова обрел дар речи! Мы оказались с ним вдвоем посреди толпы, в которой назревала потасовка. Этот юноша захотел меня защитить, и он встал, как стена, между разъяренными матросами и мной…

– А за что они вообще могли на тебя разозлиться?

– Это неважно! Причина данного инцидента значения не имеет… В общем, мой братишка пришел мне на помощь. Его глаза метали молнии. Он выглядел впечатляюще: крепкое телосложение, молодость и решительность. Он противопоставил их насмешкам и угрозам физической расправы со стороны разгоряченных матросов! Однако обуздать их ему удалось не кулаками, а… голосом!

– Это и в самом деле чудо!

– Он без тени страха достал из кармана книгу, которую я ему дала, чтобы он учился читать… И тут вдруг раздался его голос – сильный и очаровательный. Матросы взволнованно слушали отрывок из десятой песни «Одиссеи» Гомера и… сдались. Кок даже попросил как-нибудь почитать ему эту поэму вслух…

Вскоре о случившемся стало известно и Николя Гамару де ла Планшу. Он категорически отказался соглашаться с утверждением Сюзанны о том, что произошло настоящее чудо, и даже упрекнул ее за подобное заявление.

– Мадам, – сказал он, – неужели и вы тоже склонны скорее принимать на веру, чем думать? Не пытайтесь увидеть какие-то чудеса там, где имело место обычное выздоровление!

– А что еще вы можете сказать по данному поводу, мсье? И какое объяснение происшедшему вам подсказывают ваш разум и врачебная практика? Мне вообще-то проще поверить в то, что это было… чудо!

– Могу сказать, что нередки случаи, когда рассудок человека, переживающего сильное потрясение, приводит в действие те или иные защитные механизмы с целью ограждения самого себя от того вреда, который это потрясение может ему нанести. Судя по тому, что вы рассказывали мне о своем юном брате, он утратил дар речи после смерти родителей, да?

– Да, именно так. Мне рассказала об этом кормилица, которая тогда за ними ухаживала.

– Вам понятен смысл слова «ошеломить»?

– Конечно.

– Не так уже редко случается, что если человек очень сильно чему-то удивляется, то он некоторое время не может вымолвить и слова…

– Это верно.

– У Жана-Батиста, который лишь один уцелел из всех своих ближайших родственников, наверняка появилось чувство вины из-за того, что все другие умерли, а он – нет. Вот и получилось, что внезапность и трагичность данного события его… ошеломили!

– Но каким же образом он сейчас выздоровел?

– На него, мадам, по всей видимости, благотворно подействовали ваша забота о нем и любовь к нему… ну, и целебные свойства поэзии Гомера.

Этот разговор состоялся в кают-компании, где не было больше никого и где его никто не смог бы подслушать, а потому врач позволил себе обращаться к шевалье де Лере как к женщине.

Корабельный писарь и капитан проводили все ночи вместе, как муж и жена, – которыми они, в общем-то, на самом деле были. Сюзанне частенько доводилось уговаривать Томаса не злиться на корабельного священника, чье мракобесие явно противоречило здравому смыслу и идеалам, за которые, будучи франкмасоном, ратовал капитан «Зимородка».

Священника этого звали Жермен Гоше. Он не раз решительно заявлял, что, после того как «Зимородок» достигнет острова Бурбон, он займется обращением в христианскую веру дикарей, которых он почему-то рассчитывал на этом острове найти. А пока что он снова и снова читал молитву «Отче наш», когда судну начинала угрожать какая-нибудь опасность, молился о том, чтобы были уничтожены его враги иезуиты, и набивал свой живот каждый раз, когда у него появлялась такая возможность, жульничая при раздаче пищи и то и дело пытаясь стащить из кладовой то сухари, то кусок соленого сала.

Узнав о том, что к Карпу вернулся дар речи, он захотел представить это как чудо, сотворенное Господом, и предложил устроить благодарственный молебен. Капитан же этому воспротивился.

– Вы слышали, отец Гоше, о Фонтенеле?

– Да, мне кажется, что я когда-то слышал эту фамилию…

– Так вот, мсье, сообщаю вам, что это был очень умный и образованный человек, который еще задолго до того, как на белый свет родились мы с вами, изучил историю чудес и написал целую книгу о том, что ему удалось выяснить… Он проанализировал несколько рассказов об удивительных чудесах и наглядно продемонстрировал, насколько нелепо считать чудесами события, даже и не попытавшись докопаться до их настоящей причины, и приписывать Богу или дьяволу действия, в действительности совершенные людьми. В качестве иллюстрации к своим доводам он приводит следующую историю. В 1593 году пронесся слух о том, что у одного семилетнего ребенка в Силезии выпали молочные зубы и вместо одного коренного у него вырос золотой зуб. Один ученый врач написал целую книгу об этом зубе, в которой он заявил, что его появление является отчасти естественным, а отчасти чудесным, и что такой зуб был послан этому ребенку Богом, возжелавшим утешить христиан, запуганных турками. Многие другие ученые тоже написали об этом зубе различные книги. Никто не узрел бы в этом ничего плохого, если бы зуб и в самом деле был естественным и золотым. Однако когда его осмотрел один золотых и серебряных дел мастер, выяснилось, что то был самый обыкновенный зуб, очень искусно обернутый золотой фольгой. В общем, сначала написали кучу умных книг и лишь потом соизволили обратиться к тому, кто разбирается в золоте…

– Что вы хотите мне этим сказать, капитан?

– А то, что на этом судне есть только два хозяина: я и здравый смысл. Не было никаких чудес! А значит, не будет и благодарственных молебнов!

– Вы – безбожник! – заявил священник.

«Зимородок» продвигался все дальше на пути к острову Мадагаскар. Сюзи и Томас Ракидель продвигались все дальше на пути к идеальной любви. Угрожавшая им обоим опасность придавала их отношениям особую пикантность. Будучи вынужденными прятаться, они всегда испытывали легкую дрожь, когда оказывались наедине друг с другом в каюте капитана, которая находилась в носовой надстройке судна, куда простым матросам заходить не разрешалось, но где находились также каюты помощников капитана и священника. Если бы отец Гоше случайно увидел, чем капитан и корабельный писарь занимаются, он наверняка наложил бы на них вечное проклятие. Он сделал бы это еще даже с большей охотой, если бы узнал, что Ракидель – бывший гугенот, совсем недавно перешедший в католики, и что шевалье де Лере – женщина, переодетая в мужчину!

Оба супруга, вынужденные скрывать свою близость друг к другу, каждую ночь оказывались на седьмом небе, на котором не было ни облачка… А вот на настоящем небе – том, под которым плыло судно, – облака встречались. Их гонял по небу ветер. Иногда эти облака превращались в мрачные дождевые тучи, а ветер становился очень сильным – и начиналась буря. Экипажу при этом оставалось только надеяться на то, что им не доведется столкнуться с циклоном, которые в этой части мира были явлением отнюдь не редким.

По утверждениям географов, здесь было только два времени года: лето и зима, то есть дождливый и сухой сезоны. Уже наступил апрель, то есть начиналась южная зима, а это означало, что риск климатических катаклизмов становился минимальным.

Шестого апреля корабельный писарь записал в бортовом журнале: «Днем температура вполне приемлемая, а вот вечером и ночью она опускается так низко, что невольно кажется, что находишься в Париже весной».

У капитана не раз появлялся повод сказать, что данное плавание было легким, экипаж – послушным, питание – сносным, погода на море и ветра – в основном благоприятными. Единственным, кого он ругал, был священник.

– Я невысокого мнения о его проповедях, – говорил капитан по секрету врачу и корабельному писарю, когда они собирались где-нибудь втроем.

– Хм, – качал головой врач. – Терпимость – это добродетель, придерживаться которой не так-то просто!

– Терпимость – это не добродетель, а обязанность! – поправлял его Ракидель. – И проклятый «кабестан» эту обязанность игнорирует!

Сюзи как-то раз спросила у Томаса, не входит ли Гамар де ла Планш в число его «братьев», то есть масонов.

– Я не могу тебе этого сказать, – ответил Томас. – Не имею права. Масон может рассказать о том, что он – масон, всем, кому он сочтет нужным, но он не должен никому сообщать о других масонах.

Сюзи по-прежнему вела одновременно два журнала: судовой журнал «Зимородка» и свой собственный дневник, в котором она не только упоминала о происшедших событиях, но и описывала свое состояние души, выносила суждения и излагала сугубо личные мысли. Все свободное время она посвящала Жану-Батисту. Теперь, когда к нему вернулся дар речи, они вели очень долгие беседы: вспоминали своего покойного отца, дом на улице Сен-Доминик, кормилицу Мартину и старались лучше узнать друг друга. Почти материнские чувства, которые охватили Сюзанну по отношению к несчастному младшему брату в момент их встречи после долгой разлуки, трансформировались в уважение и искреннюю привязанность, и хотя эти сводные брат и сестра еще отнюдь не были равными в своих знаниях и жизненном опыте, их общение друг с другом было приятным и плодотворным. Как в свое время с Кимбой, Сюзанне доставляло удовольствие содействовать развитию его живого ума и формированию его нрава, ставя себе при этом задачу воспитать из него хорошего человека.

Жан-Батист проявлял огромную жажду к знаниям. Он прочел «Одиссею» и приступил к «Илиаде». Никому уже больше не приходило в голову называть его прежней кличкой – его теперь называли Поэтом и по вечерам собирались вокруг него на палубе возле светильника, чтобы послушать рассказ о приключениях Одиссея между Сциллой и Харибдой, у лотофагов и на острове Полифема – ужасного циклопа, сына бога морей Посейдона.

Уже никто не подвергал сомнению благопристойность корабельного писаря, потому что все теперь знали, что его связывают с юнгой Жаном-Батистом исключительно братские отношения.

Иногда матросы начинали перешептываться, выражая недовольство чрезмерной суровостью капитана. Действительно, он как-то раз приговорил к десяти ударам плетью одного из канониров, который халатно относился к своим обязанностям, в результате чего ствол вверенного ему орудия начал ржаветь. Удары эти были нанесены другим канониром, которого сами же его товарищи науськивали бить как можно сильнее. Точно такое же наказание было назначено и матросу, уличенному в воровстве питьевой воды.

Никого другого капитан больше не наказал.

Тем не менее, чтобы пошатнуть авторитет Ракиделя, недовольные им матросы устраивали небольшие комические инсценировки, изображая, как капитан наказывает своих подчиненных. Например, один из таких актеров, подражая голосу и жестам Ракиделя, громко говорил: «Послушай, ты, прохвост! Ты будешь сурово наказан по трем причинам. Во-первых, потому, что будет неправильно, если я стану вершить здесь суд и при этом никого не повесят. Во-вторых, тебя повесят потому, что твоя физиономия – самая что ни на есть физиономия висельника. В-третьих, ты будешь повешен потому, что мне хочется есть. Если ты этого не знаешь, то я тебе сообщаю, что каждый раз, когда обед судьи готов еще до того, как закончился суд, обвиняемого немедленно приговаривают к повешению, – так уж повелось. Такова воля закона!»

В действительности же никто никого не вешал.

После того как Поэт читал вслух песнь-другую из «Одиссеи», матросы сами начинали рассказывать друг другу ужасные легенды о пиратах, свирепствующих едва ли не во всех морях мира. Все матросы, входившие в состав экипажа, знали, что в океане, по которому они плывут, тоже можно встретить морских разбойников. Поговаривали даже, что возле островов, к которым приближался «Зимородок», таких разбойников полным-полно. Легенды, которые рассказывали сейчас друг другу матросы, в определенной степени помогали им подавить страх, который постепенно начинал охватывать их по мере приближения к этим островам.

– Я слышал, что одно судно, которое называлось «Авантюра», долго плавало по Карибскому морю, но так и не встретило ни одного торгового судна, на которое можно было напасть. Запасы еды на этом судне закончились, и матросам пришлось есть кожаные карманы, перчатки, башмаки, крысиные какашки, жир, которым натирают мачту, тараканов, пока экипажу не удалось поймать большую акулу, которую тут же разрубили на куски и бросили в котел для варки…

– Это чистая правда, потому что я был на том судне и мне самому пришлось слопать свои кожаные башмаки!

– Ты, хромой? Ты был пиратом?

– Да. Моим капитаном был Эммануэль Винн, и я могу тебе сказать, что это дьявол, а не человек!

– Он еще жив?

– Жив, черт бы его побрал! И меня не удивило бы, если бы я узнал, что он сейчас свирепствует где-то в этих местах, потому что Вест-Индия уже не сулит такой добычи, какой в ней можно было разжиться в начале этого века…

Матросы стали приставать к бывшему пирату с расспросами, и тот принялся рассказывать:

– В 1700 году я служил на «Авантюре» юнгой. Мне тогда было всего-то двенадцать лет. Мы взяли на абордаж английское королевское судно неподалеку от берегов Кубы. Чтобы заявить о своих намерениях капитану этой шхуны, Винн приказал поднять флаг, который по его распоряжению один матрос, управляющий парусами, сшил из куска грубой материи. На этом флаге нарисовали его герб: череп, две перекрещенных кости и песочные часы.

От вечера к вечеру рассказы становились все более жуткими, но зато и все более захватывающими. Кто-то рассказал о том, как погиб пиратский капитан Эдвард Драммонд, прозванный Черной Бородой:

– Его судно было атаковано английским военным кораблем «Перл» возле острова Окракок. Завязался бой, в ходе которого Черная Борода получил более тридцати ранений. Можете мне поверить, потому что я… при этом присутствовал!

– И ты тоже был пиратом, Пингвин? – удивленно воскликнул Жан-Батист.

Этого матроса прозвали так за его прихрамывающую походку.

– Да, был. Ты, желторотик, думаешь, что плывешь сейчас на судне, на котором все матросы – ангелочки?.. Целых тридцать ранений получил капитан Черная Борода, прежде чем умер! Затем этот ловкач Мэйнард, который командовал кораблем «Перл», отрезал ему голову и подвесил ее в качестве трофея на бушприте своего судна. Так вот, я лично видел, как безголовое тело Черной Бороды, когда его бросили в воду, два раза проплыло вокруг корабля и лишь затем пошло ко дну.

Бывалые матросы давали волю своему воображению, запугивая своих товарищей и в конечном счете самих себя. Ракидель не обращал внимания на их испуганный шепот: если у берегов Мадагаскара «Зимородок» поджидают пираты, то он, Ракидель, сумеет от них ускользнуть. Он сам был корсаром, а потому ему прекрасно известны все те хитрости, к которым могут прибегнуть пираты!

Едва Сюзи записала в судовом журнале: «8 апреля, 23° южной широты, 42° восточной широты, 96-й день пребывания в море» – как до нее донесся крик матроса-наблюдателя: «Судно слева по борту!» Этот крик был подхвачен множеством других матросов. Ракидель достал свою подзорную трубу. Весь экипаж, собравшись на палубе, всматривался в приближающееся судно. Флаг на нем был одноцветным, без рисунка. Просто красное полотнище.

– Красный флаг, без черепа и перекрещенных костей! – констатировал Пингвин, перевидавший на своем веку немало флагов.

– И что это означает? – раздались взволнованные голоса.

– Смерть для всех и никакой пощады! – ответил бывший пират с такой уверенностью, что это не на шутку встревожило всех, кто его слышал.

Ракидель стремительным шагом направился в каюту Сюзанны, которая, как он знал, в этот момент заполняла судовой журнал.

– Не выходи на палубу! – приказал он. – Прямо на нас движется пиратское судно. Я не хочу, чтобы ты участвовала в бою, который нам придется принять!

– Вы что, шутить изволите, господин капитан?

– Твой пол не позволяет тебе…

– Мой пол не может мне чего-то не позволять, мсье, запомните это раз и навсегда! Кроме того, если в вашей постели я – Сюзи, ваша послушная жена, то для экипажа этого судна я – шевалье де Лере, и я не собираюсь прослыть трусом!

– Ну и упрямая же ты, Сюзи! – пробурчал Ракидель, выходя из каюты и направляясь на палубу.

Шевалье последовал за ним и, смешавшись с остальным экипажем, стоявшим в ожидании приказов капитана, стал наблюдать за высокобортным судном, над которым развевался красный флаг. Красный, как кровь. Позади шевалье услышал голос, который он без труда узнал, – насмешливый голос женщины-матроса:

– Ну вот и подошел к концу твой медовый месяц, Сюзон Щелкни Зубками!

На пиратском судне дружно загрохотали пушки. Из их жерл извергнулся адский огонь, и на палубу «Зимородка» посыпались ядра, которые разносили в щепки попадающиеся на их пути мачты, фальшборт, палубу и надстройки на ней и воспламеняли паруса, реи, бочки, канаты, одежду на людях и шерсть на мечущихся взад-вперед котах. Судно под кроваво-красным флагом быстро подошло к «Зимородку» вплотную, и пираты бросились на абордаж. Сквозь пламя пожара Сюзи увидела какого-то мужчину, ревевшего, как зверь. Он быстро продвигался по палубе, бешено рубя саблей всех, кто оказывался прямо перед ним. Еще немного – и он доберется до нее, Сюзанны. Она выхватила шпагу и приготовилась к схватке. Краем глаза она успела увидеть Ракиделя и Жана-Батиста, которые, устремившись ей на помощь, стали целиться из пистолетов в размахивающее саблей чудовище.

В этот самый момент одна из мачт рухнула на палубу, разгоняя в разные стороны сражающихся и калеча тех, кто не успел увернуться: кому размозжило череп, кому переломало кости, кого просто сильно придавило к палубе.

Сюзи упала на палубу в огромную лужу крови. Ее рубашка слегка распахнулась, и стала видна ее женская грудь. Однако Сюзи уже не замечала того, что происходит с ней и вокруг нее: она потеряла сознание, и уже ничто – ни крики нападающих, ни стоны раненых, ни зловещий треск деревянных конструкций судна, разваливающихся прямо на глазах тех, кто был еще жив, – не могло вывести ее из бессознательного состояния, в котором она оказалась.

Когда она наконец пришла в сознание – по-видимому, несколько часов спустя, – «Зимородок» уже покоился на дне моря, а вместе с ним и его экипаж. Она, конечно же, не помнила о том, как капитан Плейнтейн – тот самый пират, который ревел, как зверь, – взвалил ее, потерявшую сознание, на плечо и перетащил на свое судно.

Это пиратское судно затем вернулось в свой порт, находившийся всего лишь в нескольких морских лье от места гибели «Зимородка». Плейнтейн перенес Сюзанну с судна на берег и оставил ее – все еще не пришедшую в себя – на острове, а сам снова вышел на своем корабле в море, чтобы взять на абордаж очередное судно, осмелившееся появиться в этих водах.

Как Сюзи ни старалась, она не смогла открыть глаза: веки ей не подчинялись, а ее глаза упорно видели только те сцены, которые запечатлелись в ее памяти. А память эта стала капризной: она отказывалась располагать события в хронологическим порядке. Отчаявшись навести хоть какой-то порядок в своих воспоминаниях, Сюзи сконцентрировалась на тех ощущениях, которые сейчас испытывало ее измученное тело.

Она находилась на твердой земле: не чувствовалось ни малейшей качки. Лежала она то ли прямо на земле, то ли на тонкой подстилке. Уже не раздавался шум морского боя, а, наоборот, было очень тихо. Тишину нарушало лишь щебетание птиц. Воздух был наполнен ароматами, заставлявшими подрагивать ноздри. Не чувствовалось даже малейшего ветерка. Ее векам, по всей видимости, не позволял размыкаться очень яркий свет – такой яркий, что он мог повредить глаза.

Может, она уже оказалась в аду? Может, этот яркий свет исходил от адского пламени? Нет. Здесь ведь пахло не серой: ароматы были, наоборот, приятными и одурманивающими. Так, может, она попала… в рай?

Она едва не поверила в это, когда ее веки наконец-таки очень осторожно разомкнулись, образовав узкую щелку, через которую она смогла рассмотреть раскинувшийся перед ней пейзаж: изумрудно-зеленая поверхность воды, множество деревьев, похожих на изящные зонтики, большая белая птица, парящая в воздухе.

Затем в поле ее зрения появилось какое-то лицо. Это был, конечно же, призрак. Может, какая-то святая, которой поручили встретить ее, Сюзанну, в раю? Пышные огненно-рыжие волосы, зеленые глаза с пристальным взглядом, белая кожа (такая же белая, как привозимый из Китая фарфор, но при этом усыпанная веснушками), алые капризные губы (такие, какими их хорошо умеют изображать придворные художники) и белые, как жемчуг, зубы, которые показались, когда приоткрылся рот…

– А-а! Ну наконец-то спящая красавица решила вырваться из объятий Морфея! Не очень-то она спешила! Открой глаза, красавица моя, здесь тебе никто не желает зла!

Голос явно не соответствовал лицу призрака: он был хриплым, и в нем чувствовался такой акцент, который можно услышать на улицах Парижа. Галлюцинация?

– Да просыпайся же, чертовка!

Тон голоса повысился. Веки Сюзанны наконец полностью разомкнулись, и она впилась взглядом в склоненное над ней лицо.

– Вот так-то лучше! – сказала незнакомка. Затем она спросила: – Хочешь пить?

Хочет ли она пить? Сюзи задумалась. Ее тело не испытывало ни малейшей жажды. В нем даже ощущалась удивительная легкость, позволяющая рассудку размышлять над тем, что может быть и чего быть не может. Не может быть, чтобы святая разговаривала, как парижская простолюдинка. И не может быть, чтобы усопшую принимали в раю в «одежде Евы» (Сюзи чувствовала, что она – абсолютно голая). Значит, эта особа не может быть святой. Но почему тогда она, Сюзи, не чувствует сейчас морской качки? Вряд ли она находилась на судне: во-первых, рядом с ней какая-то женщина; во-вторых, отсутствовала качка; в-третьих, она видела вдали отнюдь не морской пейзаж…

Она собралась с мыслями, и ей постепенно удалось узреть смысл в сценах, запечатлевшихся в ее памяти и теперь возникающих перед ее мысленным взором. Огонь. Много огня. Дым. Много дыма. Кровь. Много крови. Мачта, падающая на палубу. Крики. Мелькающие клинки сабель. Кровь. Ракидель в рубашке, держащий в обеих руках по пистолету. А затем – пустота.

Ракидель! Где он сейчас? И где экипаж?

Наконец-то она все вспомнила: сначала они увидели красный флаг; затем судно с этим флагом стало приближаться к «Зимородку»; загрохотали пушки; судно с красным флагом подошло вплотную к «Зимородку», и с этого судна на их корабль перескочило множество вооруженных до зубов людей. Началась отчаянная схватка. Но у нее, Сюзанны, при этом не стали стучать зубы!

Так где же сейчас находятся Ракидель и Жан-Батист?

Сюзи зашевелилась и слегка приподнялась на циновке, на которой лежала, совершенно не обращая внимания на свою наготу.

– Где Ракидель? – пробормотала она.

– А кто такой Ракидель? – спросила рыжеволосая женщина, все еще находившаяся рядом с ней.

– Капитан судна.

– А-а… Ну, тогда ты можешь быть уверена, что его на этом свете больше нет. Джеймс Плейнтейн не щадит никого!

Сюзанне потребовалось некоторое время на то, чтобы понять смысл этих слов и оценить их трагизм. Ей пришлось собрать в одно целое отрывочные воспоминания о недавних событиях, чтобы суметь догадаться, что же произошло за то время, в течение которого она находилась в бессознательном состоянии (кстати, а сколько она в нем находилась?). Пираты, видимо, захватили «Зимородок». И убили при этом множество людей. Ракиделя и Жана-Батиста больше нет в живых. Она осталась совсем одна – одна-одинешенька – и лежит сейчас голая на твердой земле. Рядом с ней – какая-то женщина, которая, похоже, не собирается ее убивать. Сюзи, всхлипнув, поднялась на ноги, и из ее горла вырвался отчаянный крик:

– Ракидель!

Рыжеволосая незнакомка, удивленно подняв брови, тихонько спросила:

– Ты так сильно любила этого своего капитана?

– Он был моим мужем.

Эта фраза, произнесенная между двумя всхлипываниями, вызвала у нее новый приступ душевной боли. Затем Сюзи пробормотала:

– Жан-Батист…

Рыжеволосая женщина погладила лоб Сюзанны и ее волосы, влажные от пота.

– Его звали Жан-Батист Ракидель? – спросила она.

– Нет, Жан-Батист был моим братом.

– Да вы, похоже, плыли на этом судне всей семьей! А почему ты попала к нам в мужской одежде?

Сюзи не потрудилась что-либо ответить. Если бы даже она и захотела это сделать, у нее, пожалуй, не хватило бы для этого ни сил, ни ясности рассудка.

А рыжеволосая женщина продолжала:

– Ты находишься на землях капитана Джеймса Плейнтейна, и тебе следует быть благодарной ему за то, что он тебя пощадил!

– А мне не нужна его пощада! Я предпочла бы, чтобы он меня прикончил!

– Прикончил? Это совсем не то, что Джеймс Плейнтейн делает с женщинами! У тебя будет возможность в этом убедиться, как только он вернется…

– Как только он вернется? – переспросила Сюзи.

– Да. Он снова отправился в море. Он ждет еще одно судно Французской Ост-Индской компании. Как только он его захватит, он прибудет сюда, чтобы спрятать добычу в надежное место и чтобы… потискать своих женщин.

– А кто он, этот Плейнтейн?

– Король пиратов, император Индийского океана, хозяин острова Сент-Мари и… самый сильный из всех мужчин, которых я знавала в своей жизни! А уж я, могу тебе сказать, знавала их множество…

– Так мы находимся на острове, который называется Сент-Мари? – спросила Сюзи, которой уже как-то доводилось слышать и об острове с таким названием, и о том, что он является логовом пиратов.

– Именно так. Всего лишь в нескольких лье от берегов Мадагаскара.

Сюзи знала, что «Зимородок» должен был проплывать мимо этого огромного острова, который, говорили, был наполовину диким.

– Ты пленница этого Плейнтейна? – спросила Сюзи, решив тоже обращаться к этой женщине на «ты».

– Хм… Если и пленница, то по своей собственной воле. Меня вместе с девятью другими заключенными из тюрьмы Сальпетриер везли на судне, которое называлось «Арондель». Плейнтейн взял его на абордаж без особого труда. Он и его люди перебили весь экипаж, захватили груз и забрали женщин. Это произошло три года назад…

– Но… почему на судне находились женщины?

– Тебе, я вижу, совсем ничего не известно о замыслах короля Франции, красавица моя! Чтобы освоить остров Бурбон, расположенный в нескольких сотнях лье отсюда, он пытается увеличить число находящихся на нем поселенцев. Для этого нужны женщины, которые нарожали бы от них детей. Порядочные женщины королевства не очень-то горят желанием переселиться на этот остров, а потому королевские власти отправляют на него тех, кто угодил в тюрьму Сальпетриер.

Сюзанне вообще-то было известно, что ныне уже покойный король Людовик XIV когда-то сделал из бывшей пороховой фабрики больницу и что к этой больнице затем пристроили еще и тюрьму, куда стражники тащили нищенок, воровок, сумасшедших, распутниц и проституток под предлогом оздоровления города и искоренения среди королевских подданных пороков, тунеядства, нечестивости и преступности, из-за которых их после смерти ждала только одна дорога – в ад.

Получалось, что эту рыжеволосую девушку с фарфорово-белым лицом забрали из одной тюрьмы, чтобы отправить в иную, находящуюся на другом конце света!

– И что, тебе здесь, в этой новой тюрьме, живется лучше? – спросила Сюзи.

– Да я чувствую себя здесь как в раю после ада, поверь мне! Ты скоро и сама уже не захочешь отсюда уезжать! Плейнтейн любит золото, но еще больше он любит женщин. Он создал себе что-то вроде гарема: нас тут пятнадцать, и нам даже приходится соперничать друг с другом за право быть обласканной им после того, как он возвращается из очередного плавания, победоносный и… жаждущий любви! Среди нас есть и туземки, которых он захватил на разных островах, и по-настоящему красивые женщины… ну, такие, как ты и я! То судно, на котором меня перевозили с девятью другими «королевскими дочерьми», было захвачено после двух месяцев пребывания в море, и, поверь мне, мы отнюдь не огорчились оттого, что сменили своих хозяев!

Из дальнейшего разговора с рыжеволосой девушкой Сюзи узнала, что «королевскими дочерьми» называли тех несчастных, которых его величество за свой счет переселял в заморские колонии Франции, чтобы они выходили там замуж за поселенцев.