Джон Бронкс прислонился головой к большому окну. Стекло приятно холодило лоб. Листва тощих, недавно высаженных в ряд деревьев во внутреннем дворе Полицейского управления успела из желтой стать красной, а теперь и вовсе побурела и сыпалась наземь.

Без десяти семь, вечер пятницы.

За окном не очень-то оживленно, да и здесь тоже.

Надо бы пойти домой.

Может, он и пойдет, попозже.

Джон прошел на кухоньку, расположенную посредине коридора, поставил на конфорку кастрюльку, а затем вылил кипяток в одну из больших фарфоровых кружек, купленных кем-то и оставленных здесь, приготовил “серебряный чаек”. Он всегда так делал. Лишь в нескольких офисах еще горел свет: у Карлстрёма, через четыре двери отсюда, и в конце коридора, у комиссара уголовной полиции, который собирался вскоре уйти на пенсию, слушал музыку шестидесятых и спал на коричневом вельветовом диване. Бронкс вовсе не хотел кончить таким манером, ночевать на работе, избегая черной дыры одиночества, которая неудержимо тебя затягивала; он находился здесь по совершенно другой причине. Ему прятаться незачем. Просто он любил уходить домой, когда чувствовал, что заслужил, когда давал себе увольнительную.

Горячая кружка в руке, вода не больно-то вкусная, но в горло льется мягко. Стол у Бронкса выглядел как у всех. Стопки дел, параллельные дознания. Иные коллеги тонули в них, а его охватывало как бы ощущение осени, когда дышится легче.

ДОЗНАВАТЕЛЬ ДЖОН БРОНКС (Д.Б.). Она лежала?

УЛА ЭРИКСОН (У. Э.). Да.

Д. Б. И тогда… вы ее ударили?

У. Э. Да.

Д. Б. Как?

У. Э. Я сидел на ней, на ее груди, верхом сидел. Ударил правой рукой. Снова.

Д. Б. Опять? Не первый раз?

У. Э. Она вечно прикидывается.

Д. Б. Прикидывается?

У. Э. Ну да, иной раз… вечно притворяется, будто потеряла сознание.

Каждый вечер, примерно в то время, когда полагалось бы ехать домой, они наседали упорнее – дознания, не позволявшие уйти, влиться в жизнь за окном.

ТУМАС СЁРЕНСЕН (Т. С.). Я отвел его к нему в комнату и спросил, все ли там как полагается.

ДОЗНАВАТЕЛЬ ДЖОН БРОНКС (Д. Б.). Как полагается?

Т. С. Лампа эта, черт ее дери, была включена. Целый день горела. Вот и пришлось поучить его.

Д. Б. Что вы имеете в виду?

Т. С. Книгу. Треснул его книгой по затылку. Должен же понимать, что это стоит денег! Ведь не первый раз уже.

Д. Б. В смысле вы не первый раз его ударили?

Т. С. Лампу он не выключал не первый раз.

Д. Б. Вашему сыну всего восемь лет.

(Молчание.)

Д. Б. Восемь.

(Молчание.)

Д. Б. Вы продолжали? Бить мальчика? Книгой… толстой книгой в твердом переплете?

Т. С. М-м-м…

Д. Б. А дальше?.. Взгляните на эти фото – по спине, по телу, по шее?

Т. С. Неужто непонятно, что он заслужил?

Вечер за вечером он просматривал протоколы, в большинстве вот такие. Но не из-за тех, кто наносил побои. И не из-за тех, кто их получал. Не ради них. Он никогда раньше не встречал и не знал этих людей. И не поэтому подолгу сидел в пустом управлении. Дело в самих побоях. Папка за папкой, документ за документом.

ЭРИК ЛИНДЕР (Э. Л.). Она не сделала того, что я ей велел.

ДОЗНАВАТЕЛЬ ДЖОН БРОНКС (Д. Б.). Уточните, что вы имеете в виду.

Э. Л. То и имею, что сказал.

Д. Б. И тогда… что вы сделали?

(Молчание.)

Д. Б. Посмотрите на снимок – по словам доктора, вы, во-первых, сломали продавщице челюсть.

(Молчание.)

Д. Б. А вот здесь – вы сломали ей скулу.

(Молчание.)

Д. Б. Это снимок ее грудной клетки, по которой вы нанесли несколько ударов.

(Молчание.)

Д. Б. Вам нечего сказать?

Э. Л. Послушайте…

Д. Б. Да?

Э. Л. Если б я хотел убить ее… то убил бы.

И все же. Хотя эти чужие люди и были ему безразличны. Всякий раз, когда он вел дознание по поводу насилия, его чутье и заинтересованность как бы обострялись – какая-то сила захватывала его и не отпускала. Пока преступник не оказывался в тюремной камере четырьмя этажами выше.

– Джон?

В дверь постучали. Кто-то стоял на пороге. Вошел.

– Ты еще здесь, Джон.

Карлстрём. Его начальник. Босс. В зимнем пальто, с несколькими битком набитыми бумажными сумками в руках.

– Ты знал, что в среднем за год только через меня одного проходит пять десятков дел о серьезном насилии, Карлстрём?

– Ты по-прежнему здесь, как всегда, каждый вечер.

Две страницы с фотографиями женского тела, Бронкс поднял их вверх.

– Вот, послушай: “Если б я хотел убить ее, то убил бы”.

– А в этот уик-энд, Джон? Тоже будешь торчать здесь?

Еще фотографии, из другой папки. Он и их поднял повыше.

– Или вот, Карлстрём: “Неужто непонятно, что он заслужил?”

– Если да, будь добр, отложи все это.

Новые фотографии, не особенно четкие, вероятно сделанные тем же криминалистом при том же больничном освещении.

– Погоди, это вот лучше всего: “Она вечно притворяется, будто потеряла сознание”.

Карлстрём взял документы и не глядя сложил стопкой на краю стола.

– Джон, ты слышал, что я сказал? – Он кивнул на стенные часы за спиной Джона Бронкса. – Час и семь минут назад в Фарсте напали на инкассаторский автомобиль. Похищено более миллиона крон. Грабители вооружены автоматами, стреляли. Автомобиль умыкнули на пляж в Шёндале, там тоже стреляли, когда двое грабителей в масках пытались вскрыть сейф. – Карлстрём взял пачку снимков, помахал ими. – Забудь об этом. Дела закрыты. Поезжай туда и займись ограблением. Прямо сейчас. – Он улыбнулся. – Вечер пятницы, Джон. И вся суббота. А может, и воскресенье тоже – если тебе повезет.

Карлстрём хотел было подхватить свои сумки и уйти, но передумал, достал живого, испещренного черными пятнышками омара с клешнями, перехваченными резинкой.

– Мой вечер, Джон. Домашние равиоли. Листик базилика на каждый кружок пасты. Поверх кладешь свежего омара, тертые трюфели, солишь, сбрызгиваешь оливковым маслом. Сворачиваешь каждый кружок полумесяцем, крепко сдавливаешь края, запечатываешь. Дети в восторге.

Джон улыбнулся боссу, который каждую пятницу под вечер ходил на эстермальмский рынок попробовать кусочек сырого антрекота, а после сидел в кафе, сокрушаясь, что цыплята на свободном выгуле, откормленные кукурузным зерном, попали под запрет ЕС.

Один человек с омарами, клешни у которых стянуты резинкой. И второй, которому предстоит разбираться с вооруженным нападением на инкассаторскую машину.

Феликс не мерз, хоть и был голышом. По той же причине, по какой не выстрелил в черный автомобиль, прежде чем тот развернулся.

Все дело в спокойствии, его спокойствии.

Если бы Лео, на три года старше его, принявший главный удар на себя, – если бы Лео лежал вместо него на холме, он бы наверняка выстрелил, просто на всякий случай. А будь здесь Винсент, четырьмя годами моложе его, Винсент, которого все оберегали, которому позволяли быть ребенком, он пальнул бы из-за паники. А Яспер, которому ужасно хотелось быть четвертым братом, пальнул бы оттуда просто потому, что имел возможность.

Феликс обвел взглядом темный лес и темную воду.

Стоя босыми ногами на влажной скале, надел облегающий гидрокостюм, тонкий, с короткими рукавами и штанинами, чтобы уменьшить плавучесть, – скоро придется нырнуть.

С незажженным фонариком в руке он всматривался в поверхность озера, но видел лишь длинные волны с пенными барашками, плещущие на ветру.

Тихо. Даже чересчур тихо.

Может, ветер гасит шум резиновой лодки с мотором?

Он послал фонариком три зеленые вспышки.

Сигнал.

Сначала возникла плавная дуга бухты, затем выступ мыса и линии электропередачи, соединяющие берега, точно бельевые веревки над головой, затем отвесные скалы – и вон там, впереди.

Там.

Все еще далеко, за прибрежными деревьями, но Лео сумел разглядеть, зеленый свет, три вспышки.

– Винсент?

– А?

– Меняемся местами.

Лео заранее тренировался в навигации среди такой темноты. Напоследок они будут идти близко к берегу, маневрируя между невидимыми во мраке острыми камнями. Он сбросил скорость, повернул раз и другой.

– Черт, дело сделано! – воскликнул Яспер, обняв Винсента за плечи. – Никто еще так ловко не угонял инкассаторский броневик! Ты чего, Винсент? Плохо себя чувствуешь?

– Я? Ты же чуть меня не пристрелил.

– Тебе было велено остаться при лодке. Почем я знал, что ты прибежишь?

– Если б я вас не предупредил, если б я…

– Уймитесь. Оба, – сказал Лео. – А ты, Яспер, сними парик, спрячь его в сумку и умойся.

Лео еще немного замедлил ход. Винт медленно вращался в черной воде, когда он заложил широкий вираж вокруг скалы, а затем обогнул небольшой взгорок. Три вспышки. Зеленый сигнал стал ярче. Лео направил лодку прямо на него. Цель – скала с двумя тощими соснами. Там стоял Феликс, босой, в гидрокостюме.

Они на месте.

Все выпрыгнули на берег, с тремя автоматами и инкассаторским мешком, а Феликс извлек из высокой травы четыре одинаковые адидасовские сумки, где лежали джинсы, рубашки, куртки и хоккейные клюшки. Он надел ласты и маску, и все принялись заполнять резиновую лодку большими камнями, которые он подкатил к берегу, а затем обвязал каждый длинной веревкой и присоединил к мотору.

Лео, Винсент и Яспер вытолкнули лодку в холодную воду навстречу Феликсу, который поплыл рядом. На середине бухты он подтянулся на борт и большим ножом стал кромсать резину. Воздух с шипением рвался наружу, лодка начала тонуть.

Медленно уходила под воду.

Обзор у Феликса был невелик, ограничен расстоянием вытянутой руки, но он знал, что, согласно карте, глубина озера здесь десять метров, и проводил лодку на глубину трех-четырех метров, после чего поднялся на поверхность. Они столько раз плавали здесь в детстве, плавали, ныряли, высматривали несуществующие клады, даже не приближаясь к озерному дну из голубой глины – как по заказу, чтобы лодка увязла.

Прихватив рапорт об ограблении инкассаторской машины, Джон Бронкс поспешил в гараж полицейского управления, к своему автомобилю, затем проехал через мост Вестербру, остановился и съел сосиску в “Севен-илевен” – четыре сотни калорий, на поглощение которых ушло ровно столько же времени, как на зачитывание рецепта равиоли с омаром. Когда он миновал Сканстулль, народ направлялся навстречу пятничному вечеру – переход из одной жизни в другую, система коллективного вознаграждения.

Час семь минут назад он получил рапорт. Двадцать две минуты в машине. Конечно, двое грабителей в масках, угнавшие автомобиль с инкассаторами, уже далеко.

Бронкс прибавил скорость, но мысли по-прежнему были заняты делами на столе. Муж до смерти забил жену, а потом сидел, дожидаясь полиции, он не мог совладать с ужасом одиночества, и когда бил ее, одиночество только росло. Отец привел сына к врачу и заставил ребенка врать, что травмы, нанесенные книгой в твердом переплете, якобы получены из-за того, что скейтборд не захотел скатиться по перилам, как он надеялся. А третий молчал при виде фотографий избитой им продавщицы, ведь он свято верил, что держал себя под контролем и при желании мог остановиться в любую минуту. Бронкс допрашивал их всех на этой неделе. И все они признались.

Со скоростной автострады, где пятничный ажиотаж мало-помалу стихал, он свернул на шоссе поуже, ведущее в стокгольмское предместье Шёндаль, миновал многоэтажные жилые постройки, потом небольшие дома и выехал на безлюдный берег бухты. Вернее, на обычно безлюдный берег. Сейчас там стояли три полицейские машины, скорая и открытый инкассаторский автомобиль.

Над головой урчал вертолет, поодаль лаяли собаки. С ними он встретится позже. Сперва белый бронированный автомобиль. Он прошел туда, увидел пять пулевых отверстий в боковом стекле и запекшуюся кровь на подбородке и на шее лежащего инкассатора, врачи скорой стояли рядом – телесные повреждения невелики, но психические раны не залечить никогда.

– Пока нельзя.

Молодая женщина в зеленой форме с красным именным бейджиком на груди сперва кивнула Бронксу, потом кивком показала на лежащего инкассатора, который невидящим взглядом смотрел по сторонам, его мозг отключился, чтобы не отказать совсем.

– Ладно. А когда?

– У него шок.

– Когда?

– Пока с ним говорить нельзя. Ясно?

Бронкс направился к второму инкассатору, который широкими кругами ходил вокруг бронированного автомобиля.

– Здравствуйте. Я Джон Бронкс, мне хотелось бы…

– Это все я. Я их впустил. – Шаги чуть быстрее, круг чуть шире. – Иначе они бы нас убили. Понимаете? Уже ведь стреляли в окно. И потом, стальная дверь, Линден успел ее запереть, а они, они требовали открыть… и снова стреляли…

– Стальная дверь?

– От сейфа. Где остальные деньги.

Бронкс заглянул в машину. На сиденьях и на полу кровь и стреляные гильзы. На приборной доске под тонким слоем стеклянных осколков – квитанция с надписью “Центральный пункт обмена валюты – 3001”.

– Они знали, что денег больше. И он начал стрелять. Отчаянный, он кричал на нас… хотел внутрь.

Инкассатор стоял у Бронкса за спиной, собирался продолжить свое хождение по кругу.

– Один из арабов.

– Арабов?

– Да. Ялла ялла. Шармута. Вроде того. Остальное по-английски. С акцентом.

Между водительским и пассажирским сиденьями лежал пластиковый мешок. Джон видел такие раньше, при других ограблениях.

– Сколько?

Инкассатор уже шагал прочь.

– Простите… сколько там осталось?

Голос тусклый, но отчетливый, спиной к Бронксу:

– Восемь мешков из восьми обменников. Около миллиона в каждом. Им достался один.

Инкассатор по фамилии Самуэльсон так и ходил вокруг машины. Бронкс проводил взглядом этого человека, который не знает, куда идет. И тут его окликнули медики из скорой:

– Все в порядке. Пять минут.

Бронкс вернулся к второму инкассатору, лежавшему на носилках, поздоровался с ним за руку. Рука у инкассатора была влажная, холодная, безвольная.

– Джон Бронкс. Стокгольмская полиция.

– Ян Линдён.

Линден попытался встать, но не устоял на ногах и потерял равновесие, Бронкс подхватил его, помог снова лечь.

– Как вы? Может, я…

– Грабитель… он… наклонился вперед.

– Вперед?

– Ну тот, который сунул эту хрень… мне в рот.

– Наклонился вперед – как?

– Он… перенес центр тяжести вниз, понимаете? Когда целился. В меня. – Инкассатор вытянул ноги, согнул в коленях, показал. – Вот так… он как бы держал оружие над собой. Согнув ноги. Солдатский ботинок прямо утонул в траве.

– Солдатский?

Линден опять поднялся с носилок. На сей раз удачнее.

– Вы сказали: “Солдатский ботинок утонул в траве”.

И этот тоже зашагал.

– Мне домой надо.

Врач и Бронкс догнали его, подхватили под руки.

– Они забрали мое удостоверение. Знают, где я живу. – Инкассатор попытался вырваться, но сил не хватило. – Мои дети, неужели непонятно, я должен быть с ними!

Он заплакал. Врач тихонько отвела его к носилкам.

Бронкс остался один. Допрос придется отложить до завтра.

Машина перед ним была освещена, как открытая сцена, и эксперт-криминалист ползал там туда-сюда. Тусклый свет виднелся и на берегу за его спиной, где криминалисты переходили от мостков к мосткам.

Он видел страх. Знал, как он выглядит, как звучит. И хорошо понимал, что от такого страха уже не скроешься.

Кто намеренно пугает людей? Кто использует страх таким образом?

Тот, кто раньше сам его испытывал.

Тот, кто знает, как он действует, знает, что он вправду действует.

Бронкс направился к воде и подвижным огням. Они разработали четкий план – место, время. Были вооружены до зубов. Прибегли к предельному насилию. Во время похищения ни на секунду не теряли хладнокровия. Выбрали отдаленную цель. Это не дебютанты, не начинающие грабители, а группа, вероятно уже осуществлявшая подобные грабежи.

Он подошел к длинным мосткам, окруженным густым камышом.

А там – очередной криминалист с фонариком.

Иной раз просто знаешь.

Темно, только один этот фонарик, но лишь один человек на всем свете двигается именно так. Он шагнул ближе. Теперь ее видно отчетливее.

– Бензин.

Она по-прежнему выглядит молодо. Не то что он.

– А вот здесь, на первых нескольких досках, трава и грязь. – Она присела на корточки, показывая фонариком на воду, на капли, блестящие, сливающиеся друг с другом. – Они выбрали этот путь.

И все. Больше ни слова, отвернулась и ушла к инкассаторской машине, чтобы, ползая на коленках, осмотреть пол в инфракрасном свете.

На него она смотрела так, будто они незнакомы.

Первые пять лет он думал о ней каждый день, по нескольку раз. Думал о новой встрече. Тревожился, надеялся. Мечтал. Позднее не каждый день, но почти. А теперь… вот это. Ни привета, ни улыбки.

Странное чувство. Будто тебя нет.

Джон Бронкс ступил на мостки, скользкие от росы. Прямо за деревьями на том берегу – Фарста. А в противоположном направлении – вереница южных предместий. Тысячи возможностей причалить маленькую лодку.

Она права.

Они скрылись именно этой дорогой. Группа преступников, которые использовали насилие как инструмент, профессионалы, которые пошли на дело не впервые.

И пойдут снова.