Глава 13
Начало октября, Иоаннесбург, королевский дворец
Святослав Федорович, суббота
Субботнее утро обещало быть солнечным. Святослав Федорович проснулся очень рано, когда было еще темно, быстро оделся и вышел в парк. Долгий путь от своих покоев до фамильного кладбища Рудлогов он изучил уже так хорошо, что мог бы пройти его с закрытыми глазами.
Он шел к своей Ирине, как ходил все эти две недели с момента возвращения во дворец. Приходил, сидел, рисовал наброски, вспоминал. И к завтраку возвращался к дочерям. И старался не реагировать на тревожные взгляды, которыми обменивались родные.
Он сел на скамейку перед могилой, прикрепил лист на планшет и в утренних сумерках снова стал рисовать. Святослав никак не мог уловить идею для воплощения в мемориале. Памятники почившим монархам обычно были торжественными и величественными, но для него Ирина навсегда осталась юной королевой, которую он впервые увидел в начале своей работы придворным архитектором. Он помнил, как она посмотрела на него – изучающе, внимательно, как улыбнулась, когда приняла решение. Уже тогда в ней чувствовалась совершенно несокрушимая сила. И при этом удивительная, завораживающая, мягкая женственность.
Это он и хотел передать, но никак не мог.
Сбоку раздались шаги; человек остановился, словно в нерешительности. Затем подошел к могиле, положил цветы, сел рядом.
– Я знал, что встречу вас рано или поздно, – сказал Святослав, поднимая глаза на Стрелковского. – Цветы до сих пор передавал сторож, но я был уверен, что вы придете сами.
– Здравствуйте, Святослав Федорович, – спокойно ответил Игорь, не поворачивая головы. – Вы просто поговорить, или случилось что-то?
– Полина пропала, – медленно проговорил Святослав, изучающе глядя на бывшего начальника разведуправления. – В Бермонте. Вчера пришло известие.
Они помолчали.
– И давно вы знаете? – спросил Игорь глухо.
– Да уж почти девятнадцать лет как, – Святослав усмехнулся. – Она совсем не похожа на меня. Лоб, разрез глаз, нос – все ваше. А потом и характер. Я же помню вас еще по молодости. Та же энергия, страсть к спорту.
Они снова замолчали, глядя на могилу женщины, которую оба так сильно любили.
– Мы тогда год как поженились, – продолжал бывший принц-консорт, – и были счастливы. Я точно был счастлив. А после одной ночи Ирина сильно изменилась. Так изменилась, что я думал, не удержу ее. А потом родилась Полина.
– Я любил ее, – сказал Стрелковский.
– Ее нельзя было не любить, Игорь Иванович.
– Но не уберег.
Снова молчание мужчин, объединенных общим прошлым и одной женщиной.
– Что вы рисуете, Святослав Федорович?
Он показал наброски.
– Вот. Но все не то, Игорь.
– Да. Не то.
Они еще посидели, думая каждый о своем и глядя, как встающее осеннее солнце прогоняет с кладбища серую дымку, раскрашивает его в золото и багрянец, высвечивает белые камни усыпальниц. Стрелковский ушел первым, не прощаясь.
* * *
Чуть позже в доме Тандаджи раздался телефонный звонок. Трубку взяла супруга Майло и, выслушав звонившего, понесла ее, как змею, в вытянутой руке к только что проснувшемуся мужу.
– На, – ядовито сказала она, – опять по работе. Какой мне прок от того, что муж – большой человек, если я не могу побыть с ним на выходных?
– И тебе доброе утро, звезда жизни моей, – ответил тидусс, прикрыв трубку рукой. – Помни́ мне ноги, жена. А мужу надо работать.
Супруга, выразительно поведя смуглыми плечами и недовольно поблескивая темными глазами, все-таки опустилась на кровать, откинула черную косу за спину и принялась за работу. У каждого в их доме работа была своя, и надо было хоть иногда уметь вовремя промолчать.
– Тандаджи, слушаю, – сказал подполковник, поощрительно улыбаясь жене. Что-то она непривычно тихая с утра. Не успели с матушкой поцапаться еще, наверное.
– Здравствуй, Майло, – голос был знакомый, и тидусс вдруг почувствовал давно забытое желание вытянуться по струночке. – Не нужен ли вам полевой агент? Опыт большой, правда, перерыв тоже был существенный.
– Здравствуйте, – ответил действующий начальник разведуправления, делая второй рукой знаки супруге, чтобы она вышла. Но запас смирения она на сегодня уже, очевидно, исчерпала. Благо массаж не прекращала. – А вы, Игорь Иванович, в штат или на конкретное дело?
– Пока на конкретное, – пояснил Стрелковский спокойно, – а там посмотрим. Поставишь меня на поиски Полины Рудлог?
– Понятно, – невпопад ответил Майло. Ему действительно было все понятно, но зачем озвучивать?
– Спасибо, друг.
– Рад, что ты возвращаешься, Игорь. Сегодня хочешь зайти? Тогда после обеда, с утра у меня встреча.
– Нет, мне нужно передать дела в монастыре. В понедельник.
– Буду ждать.
Супруга больно сжала большой палец на ноге, покрутила его.
– Ты еще и уезжаешь куда-то? Что за муж мне достался! Ни отпуска, ни внимания!
– Не сердись, цветок мой сладкий, – привычно ответил Тандаджи, – я быстро.
Жена недоверчиво фыркнула, обиделась.
– Таби, я хочу, чтобы ты улыбалась, – ласково произнес Майло, – ты такая красавица, когда улыбаешься.
– А я хочу в отпуск, – капризно заявила женщина. – С тобой. И без мамы.
Тандаджи выдохнул. С подчиненными и преступниками было как-то проще.
Люк Кембритч
– Ты сумасшедший, – сказал Майло, морщась от вкуса кисленьких ягод брусники, которую ему щедро насыпала содержательница подземного штаба разведуправления, очень благообразная Дорофея Ивановна.
Кто бы мог подумать, что эта старушка еще при папеньке покойной Ирины-Иоанны работала заместительницей тогдашнего начальника разведуправления, и сотрудники опасались ее за тяжелую руку и острый язык. И за прошлое – приятнейшая Дорофея по юности была ликвидатором. В архивах Управления сохранился позывной доброй старушки – Черная Мегера, и Люк весело и немного с опаской косился на нее, разливающую молоко из ведра в огромные кружки и что-то про себя напевающую.
Бабушка вдруг подняла голову, посмотрела на него холодными глазами убийцы, и Люк поспешно отвернулся. Ну ее к демонам.
Они сидели на завалинке у хутора и горстями ели красноватую вязкую бруснику, греясь на редком октябрьском солнышке.
– Рыбки не клюют на крючок, – ответил Кембритч, тоже морщась и доставая сигарету, чтобы заглушить приятным вкусом табака мерзкое ощущение кислятины. Отказаться от угощения он не рискнул. Подозревал, что Майло – тоже. – Не верят. А я, признаться, уже устал просиживать задницу у кабинета министра. Надои, удои, корма, зерновые, силос. Я скоро сам замычу, Майло.
– Главное, чтоб рога не отросли, – откликнулся начальник, терпеливо доедая угощение. – Ты, конечно, рисковый парень, Люк, но после этого не отмоешься.
– Ты меня отговариваешь? – виконт тряхнул сигаретой, и пепел полетел на землю. Солнышко грело, и он расстегнул куртку. – Ты ли это, Майло?
– У меня тик начнется, если ты еще что-нибудь сломаешь, артист хренов, – пробурчал Тандаджи, принимая из рук ласково улыбающейся Мегеры кружку с парным молоком. – Я подумаю, дай мне время до завтра.
– Молодой человек, я так и буду перед вами с вытянутой рукой стоять? – неприятно прошелестела бабуся-ликвидаторша. – Берите, курящим молоко особенно полезно.
Люк молоко не любил с детства, но поспешно затушил сигарету, пробормотал «спасибо», взял кружку из крепких старушкиных рук и послушно начал пить.
Марина, понедельник
«Итак, что мы имеем. Старшая сестра украдена драконом. Вторая замучена королевскими делами. Одна пропала в горах, другая ходит непривычно угрюмая и собирается бросать учебу. Самая младшая чудит в школе, и, похоже, превращение из деревенской девчонки в принцессу вскружило-таки ей голову. И только ты бодро шагаешь над пропастью, потому что подсела на адреналин, а заняться тебе нечем».
Я дочистила зубы, скептически глядя на себя в зеркало. Вчера я проколола уши, сделала сразу шесть дырок – и в мочках, и в хрящиках, – и сразу прикупила себе некрикливых сложных серег, цепочек и прочей радости. И сейчас, глядя на свое отражение, впервые подумала, что веду себя, как подросток в период бунта, дорвавшийся до свободы.
Мартину, правда, понравилось: он сказал, что длинные серьги совершенно изумительно сочетаются с моими короткими волосами. Он же не знал, как болели с непривычки мочки и как распухла эта красота вечером. Поэтому сегодня в ушах скромно красовались гигиенические гвоздики.
Утро понедельника, после того как мы узнали о пропаже Полли, выдалось нелегким. Все выходные искали информацию, надеялись, что сестричка быстро найдется. Василина была непривычно тяжела и сосредоточена. Отец – рассеян и задумчив. Мариан быстро позавтракал, сухо попрощался и ушел. Опять он переживал всё как свои личные ошибки.
Алина вяло ковыряла ложкой чудную творожную запеканку и сидела, надув губы. Хотела бы я знать, что у нее произошло. Ребенок отговорился плохим самочувствием, но я прекрасно помнила, как она бегала на уроки с температурой, и не верила. Но давить не стала – переболеет и сама расскажет.
Каролина уже ушла в школу, торжественно пообещав, что не будет больше хамить учителям и принимать подарки от одноклассников. Василина долго втолковывала ей, что малявку задабривают не потому, что она такая замечательная сама по себе, а потому, что она сестра королевы. И дети, скорее всего, давно уже науськаны папами и мамами, чтобы подружиться с ней и стать ближе к трону.
У меня в школе подруга была одна, Катька Спасская, и она точно дружила со мной не за какие-то привилегии. Интересно было бы узнать, что с ней, кстати. Надо найти, пообщаться. Если захочет, конечно. Последний раз мы с ней виделись… за неделю до переворота.
Воспоминания о Катюхе разбередили во мне и другие – и я закуталась в теплую кофту, уселась во влажное кресло на веранде, выходящей в парк, велела горничной принести мне кофе и долго созерцала желтую и красную пышность деревьев, позволяя мыслям течь свободно, как сигаретный дым над моим столиком.
Я вспоминала наши последние дни во дворце, вспоминала, как тревожно мне было и как боялась я мамы – похудевшей, нервной, резко двигающейся. Мы все чувствовали: что-то происходит, – и сбивались в свою сестринскую стайку, чтобы поддержать друг друга. Одна Ангелина была безмятежна, и ее спокойствия хватало на нас всех.
Но иногда мне не хватало выдержки, и я забегала к матери в комнату, обнимала ее и твердила, как я ее люблю.
– Все будет хорошо, – уверяла она меня, а я не могла оторваться, вдыхала ее запах и верила, что все правда наладится. Зря верила.
Тогда проходили какие-то соревнования, и в лошадях я тоже черпала силу. Огонек, Ласточка, Зяблик – высокие, крепкие, мои настоящие друзья. С темными умными глазами, с особым запахом, теплые, любящие побаловаться, но исправно выполняющие все команды на соревнованиях. Как-то так получилось, что среди лошадей друзей у меня было больше, чем среди людей. Люди их в конце концов и погубили.
Я глотнула кофе, отложила тлеющую сигарету на пепельницу и покосилась в сторону заново отстроенных конюшен, ныне пустых. Туда я тоже не могла заставить себя зайти, как и на могилу матери.
Я часто думала: ведь мы все обладаем какой-то силой. И пусть учили нас мало, пусть основное внимание доставалось Ани… Но почему Кембритча я смогла отшвырнуть, а того демона просто боялась до полуобморочного состояния? Почему никто из нас не встал рядом с мамой? Я винила и Ангелину, и Васю, и себя. За трусость и малодушие, за уверенность в том, что она нас защитит, за то, что даже мысли не мелькнуло броситься на это чудовище, выиграть для матери время. Много можно придумать оправданий – но я всегда знала, что я просто струсила. И эта вина и злость на себя и на сестер – за то, что мы живы, а она нет, – преследовали меня еще долго.
Я задавала эти горькие вопросы Ангелине где-то через месяц после Васиной свадьбы. К тому времени я совершенно измучилась – периодически начинала задыхаться и старалась скрыть это от родных, остановился лунный цикл. Бессонница стала моим другом: я могла ночи напролет лежать в тягостном оцепенении и думать, анализировать, плакать, загадывать, что мы все ошибаемся, и газеты наврали, и мама выжила. Может, в плену или скрывается, как мы, но главное – выжила!
Сейчас я понимаю, что у меня было сильнейшее нервное расстройство, а тогда я была испугана и вымотана, и казалось мне, что жизнь закончена, что я высохну или задохнусь и тоже умру.
– Мы просто были слишком уверены, что ей всё по плечу. И слишком привыкли слушаться. Сказала «за спину» – мы и встали, – спокойно ответила мне Ани. Так спокойно, что я поняла: наверняка она уже спрашивала себя о том же.
Тогда же на нервной почве я начала расчесывать себе руки – ходила с красной, разодранной кожей и остановиться не могла. Совершенно случайно я нашла средство, которое временно помогало мне – лес за садом имения Байдек заканчивался обрывом в озеро, и над обрывом этим к старому крепкому дубу, шелестящему тусклой желтой листвой, были прикреплены веревочные качели. Мы обнаружили их с Полинкой – и никому из сестер не сказали, потому что они наверняка запретили бы нам кататься. Не знаю, зачем это было нужно Поле. Но качели стали моим наваждением. Наверное, потому что в моменты, когда я взлетала над серой холодной водой, плескавшейся далеко внизу, а веревки изгибались и ухали обратно, вызывая в животе тянущую пустоту, в голове становилось спокойно, светло и упорядоченно. В крови вскипал адреналин – и я наконец-то ощущала окружающий мир. Капли дождя или секущего снежка на лице, лучи негреющего осеннего солнца. Запах прелой листвы, мокрой древесной коры и земли. Шум озера и резкие крики птиц. Веселые возгласы Полинки.
К сожалению, качели нельзя было забрать с собой – и в остальное время я дергалась, злилась, цепляла сестер и пребывала в уверенности, что веду себя совершенно нормально.
После свадьбы Василины прошел месяц. Мариан работал и, возвращаясь домой, приносил нам тревожные вести. То тут, то там на Севере замечали агентов, разыскивающих нас, расспрашивающих о семье из шести сестер и отце. Агентов этих ловили, выпроваживали обратно в Центр, укрепляли границы.
– Если принцессы скрываются у нас, – передал нам Мариан слова главнокомандующего Северной военной автономией, – мы обязаны сделать все, чтобы их не нашли.
Тогда снова встал вопрос, открыться или нет высшим армейским чинам, и снова против выступила Ани.
– От убийц нас не уберегут, – твердо повторяла она, – рано или поздно, если раскроемся, нас достанут. Не говоря о том, что нам могут не поверить. Давайте просто подождем и понаблюдаем.
Мы ждали. Я не знаю, как справлялись сестры со своим горем – честно говоря, они меня не интересовали в то время. Я погружалась в такой мрак, что мне иногда было страшно, когда я осознавала, как веду себя.
Через несколько недель после свадьбы, за завтраком, теплая, удивленная и взволнованная Василина сообщила нам, что беременна. И она была так счастлива, так светилась, что я возненавидела ее в тот момент.
– Ты, наверное, рада, что мама умерла, – сказала я едко, глядя на ее бледнеющее лицо. – Ведь если бы не это, то и ребенка бы не было.
В первый и единственный раз Ангелина вытащила меня из-за стола в коридор и больно, обидно отхлестала по щекам. И отец ее не остановил.
– А что, я не права? – кричала я ей в лицо, вытирая слезы. – Мы живем так, будто все нормально. И всем все равно! И Ваське тоже!
Ани дрогнула – и ударила меня еще раз. Наотмашь, по губам, до крови.
– Еще раз от тебя в сторону Василины что-то услышу подобное, – резко проговорила она, – и, богами клянусь, я откажусь называть тебя сестрой!
Я долила себе кофе из кофейника и невольно прикоснулась ко рту. Тогда я была просто уничтожена ее поступком, а сейчас думала: мало получила. Да и вообще за то, что я творила, мне точно воздавалось недостаточно.
Сестры не разговаривали со мной почти неделю, до приезда Мариана. Только отец провел со мной тяжелую беседу, но я его не слушала, мрачно и упрямо глядя в окно, да маленькая Каролинка болтала, не подозревая, что рядом с ней – изгой нашего семейства. Я упивалась своей правотой и обидой, пока не увидела однажды, как горько рыдает Василина в библиотеке, уткнувшись в привезенные на выходных Байдеком газеты – тогда они просто пестрели нашими и материнскими портретами и соревновались между собой в гнусности и поливании грязью.
С этого момента я напросилась к экономке – помогать по дому. Пыталась объясниться, заговорить с девчонками, но от меня отворачивались, как от пустого места.
Первой помирилась со мной, как это ни странно, Василина. Я несколько дней ходила за ней хвостом, косноязычно извинялась, плакала, потом впадала в истерику и кричала: я так и знала, что никому не нужна! Пряталась в саду, мечтая о том, как замерзну и умру, а они найдут меня и пожалеют, что так обращались. Прикидывала, не перерезать ли мне вены – но я всегда боялась боли. Пекла Васе оладьи, писала ей каждый день письма с объяснениями и извинениями и подсовывала под дверь ее комнаты. А в пятницу, прямо перед приездом Мариана, ушла в лес гулять и жалеть себя, дошла до качелей, полетала на них – и решила, что придется мне уехать и жить одной, потому что сестры правы, я злоязыкая и отвратительная и выносить меня невозможно. И не заметила, что уже стемнело.
На обратном пути мне встретилась Василина. Она спешила навстречу, укутанная в какую-то шаль. Увидела меня, выдохнула, отвернулась и пошла обратно.
Я догнала ее. Снова начали чесаться руки, но я терпела. Вася почти бежала, я упрямо шагала рядом и шмыгала носом. И потом, понимая, что не выдержу больше этого молчания – в груди все кололо, и я начала задыхаться, – ухватилась за нее и заплакала навзрыд.
Вася всегда была самой доброй из нас.
– Дурочка ты, – сказала она, обнимая меня и ожидая, пока пройдет приступ, – мы все равно любим тебя. Хоть ты и очень больно мне сделала, Мари. Ты пойми, прошлого уже не изменишь. Мы должны быть вместе, должны помогать друг другу. А не добавлять лишних волнений. Вот ты сейчас ушла – и пропала. Поля сидит с Алинкой и Каролиной, а мы с Ани и отцом бросились тебя искать. Неужели тебе это нравится?
– Я больше не буду, – пообещала я сипло, счастливая, что со мной разговаривают. Эх, если бы я знала, как ошибалась!
Потом я поняла: мое счастье, что на тот момент Мариан был на работе. Он бы мне не простил. А Вася – она всегда меня жалела и всегда прощала. И мужу ничего не рассказала.
Я помню, как они вышли к завтраку после того, как он приехал, – и сестра смогла наконец сообщить ему о беременности. Вы видели когда-нибудь ошалевшего медведя? Мне казалось, он сейчас то ли заплачет, то ли бросится в пляс, то ли кинется всех обнимать.
А еще я стала натыкаться на них по дому – они то уютно сидели-дремали в одном кресле, и мы все ходили мимо на цыпочках, чтобы не разбудить, то бродили по парку, никого не видя, то проносились мимо меня в свою комнату.
Василина была счастлива. Я очень хотела радоваться за нее. И не могла – потому что насквозь была отравлена болью.
В парке начался дождь, мелкий, моросящий, но я плотнее укуталась в плед и осталась сидеть. Три сигареты в пачке – как раз хватит пройти дорогой памяти. Нужно, давно нужно. Иначе я никогда не примирюсь с собой.
Полинка частенько носилась по поместью и вокруг него, знакомилась с фермерами и их детьми. И однажды прибежала испуганная – по словам крестьян, опять в округе появились чужие люди, которые ходят по домам и расспрашивают, не живет ли где неподалеку семья из шести сестер. А в один из будних дней, когда Мариан был на службе, в дом постучали.
Открыла экономка, говорила долго, не пуская гостей на порог. Каким чудом никто из нас не попался им на глаза? Потом уже пожилая домоправительница рассказала, что представились мужчины сотрудниками Государственного полицейского управления, что задавали те самые вопросы и интересовались, где хозяева.
Василина слушала это и становилась все бледнее, да и остальные были испуганы.
– Уезжать вам надо, девоньки, – сказала мне повариха Байдека Тамара Дмитриевна, научившая меня печь оладьи. – Что же мы, без глаз и без ушей, не понимаем ничего? Имена у вас больно приметные, сердешные вы мои. Из нас никто ничего не скажет, и люди вокруг честные живут, но мало ли, дите сболтнет или по пьяни кто-нибудь проговорится…
Когда приехал Мариан, Ангелина почти слово в слово повторила ему рассуждения Тамары Дмитриевны. Разговор получился очень тяжелый. Отец, Байдек и Ани спорили, а мы сидели тихие, как мышки, и слушали их – и снова нам было страшно. Мне совсем не хотелось уезжать – все-таки здесь мы были защищены, а за пределами поместья лежал неизвестный мир, полный убийц, демонов, предателей и народа Рудлога, считавшего нас то ли ведьмами, то ли демоницами.
– Они ищут шестерых сестер и мужчину, – говорила Ангелина хмурому барону. – Если мы разделимся и уедем, оставив Василину здесь, то нас будет уже пять. У нас есть золото, мы сможем продержаться несколько лет, если решить вопрос с документами.
– Я против, – мрачно отвечал Мариан. – Я уволюсь и буду жить здесь, с вами. И это будет куда безопаснее.
– На что жить? – резонно возражала Ани. – Год, два – а что дальше? Ты не можешь оставаться без службы бесконечно. На тебе имение, люди. Тем более, Мариан, Василина беременна. Тебе нужно думать о ней. Мы справимся. А если за нами придут сюда? Если что-то случится с племянником, я себе не прощу.
Они спорили долго, до хрипоты, но старшая сестра в упорстве могла сравниться со скалой.
– Нам ничего не помешает вернуться, – сказала она твердо, – но сейчас обязательно нужно разделиться. В любом случае придется уезжать, Мариан. Девочкам необходимо учиться, мне – искать работу. Нужно начинать жить в новых условиях.
Байдек смирился тяжело, со скрипом. Через неделю он взял с собой наше золото и уехал. И вернулся уже с деньгами и новыми документами.
– Тот, кто делал документы, не проболтается? – спросила Ани.
– Нет, – успокоил ее Мариан. – Он обязан мне жизнью. Я спас его от участи хуже, чем смерть. Есть в пещерах такой вид нежити, мы их называем слизнями. Они парализуют наступившего на них человека или животное, окутывают коконом и медленно переваривают. Я вернулся за ним, когда он пропал на задании. Но он так и не смог восстановиться и ушел в полицию, дослужился до подполковника. А я, – он усмехнулся, – все еще капитан.
Тогда и появилась у нас легенда о прошлой жизни. О том, что семья наша из обедневшего дворянства, что мать умерла после аварии, а отец в ней же потерял руку, что родом мы из деревеньки Травяное (должник Бай-дека объяснил ему, что проверить это невозможно, так как деревня давно поглощена городом), что обучались на дому. Нам сделали новые даты рождения, отличавшиеся от настоящих в ту или иную сторону. Я стала старше на полгода.
Было разумно для новой жизни придумать новые имена, что мы и попытались сделать заранее, до изготовления документов. Но все испортила Каролинка – она была еще слишком мала и упорно называла нас по-старому, и никак не объяснить ей было, что это опасно. Да и у остальных нет-нет да и проскакивало: не «Мария», а «Марина», не «Анна», а «Ангелина». Поэтому на свой страх и риск решили оставить старые – куда проще будет при необходимости объяснить созвучие с королевскими именами совпадением, чем вызывать подозрения случайными оговорками. Одному отцу изменили. Он стал Станиславом, но во-первых, мы все называли его папой, а во-вторых, если и оговоришься, то не очень заметно. Так что по отчеству мы все стали Станиславовны.
Фамилия у нас оказалась Богуславские, как у давно угаснувшего рода нашей далекой прабабушки. Хоть какая-то ниточка к прошлому.
Оставшихся денег хватило, чтобы купить маленький дом на Севере, на границе с Центром Рудлога, недалеко от небольшой деревеньки Чистые Ручьи и подальше от оживленных трасс и крупных городов. Помощник Мариана подправил документы, чтобы казалось, что мы там живем уже давно. И к зиме мы с отцом и сестрами перебрались в новое жилище.
Сейчас смешно вспомнить, как трудно нам было открывать для себя элементарные вещи, понятные каждой хозяйке, как сложно налаживали мы быт. Мы не умели ничего – ни планировать покупки, ни стирать, ни надевать пододеяльники, ни топить печь. Той зимой мы чудом не замерзли. Но у меня, на пару с Полиной таскающей из лесочка сучья и сырые деревья на растопку, чудесным образом прошло желание чесаться. И последующая жизнь подтвердила: когда есть чем заняться, времени на нервы не остается. Наоборот, я периодически чувствовала себя какой-то заморозившейся, как будто находилась в банке, – трудности и эмоции вдруг почти перестали меня трогать. Наверное, моя психика просто впала в спячку, чтобы не перегореть. И только изредка – например, когда я счищала снег с крыши и чуть не свалилась вниз – я живо и остро чувствовала жизнь и цеплялась за нее.
Деньги таяли слишком быстро. Одежда для нас всех, еда, учебники для Поли и Алинки – они обучались дома, пока не получалось устроить их в школу, – продукты. Мы жили малым, экономили буквально на всем. Оказывается, когда у тебя ничего нет, то тебе надо не так уж много. Не мерзнуть, не голодать и иметь возможность помыться и что-то надеть на себя.
Тем временем страну продолжало лихорадить. В столице ловили заговорщиков, шли бесконечные аресты и судебные процессы, лорды спорили о том, кто будет управлять страной. До нас долетали клочки информации – то за выдачу принцесс назначена награда в сотню тысяч руди, то идут споры о том, чтобы превратить Рудлог в парламентское государство и изничтожить монархию, или о том, что заговорщики оказались не так уж неправы. Понятно было только то, что высовываться нам нельзя – мало ли как поменяется ситуация, если сейчас она вставала с ног на голову каждую неделю.
Новой весне и теплому солнцу мы радовались как обещанию спасения. Тяжелая зима сплотила нас, скрепила, заставила понять, что друг без друга мы не выживем, что мы все в ответе за родных. Признаться, я не стала вдруг снова тихой и доброй. Нет, демоненок, поселившийся во мне с летних событий, перестал извергаться слезами и истериками, но они словно переплавились в злую иронию по поводу нашего положения. Я больше не плакала. Шесть с половиной лет без слез – до того дня, как случай привел нас в дом Люка.
Я сжала зубы, переживая вспышку злости, и поспешно запила мысли о нем горьковатыми остатками кофе со дна кофейника. Тут же, как по волшебству, рядом появилась горничная, забрала кофейник, поставила передо мной новый, опустила тарелку с горячим еще печеньем.
– Ваше высочество, еще что-нибудь?
– Нет, Мария, – произнесла я, неохотно выплывая из своего оцепенения. – Спасибо, иди.
Я протянула замерзшие руки к горячему фарфоровому боку и не смогла сдержать вздох удовольствия – в пальцах закололо тепло, побежало по телу. И печенье было сладким, рассыпчатым и молочным, что окончательно настроило меня на благодушный лад.
Весной я впервые задумалась о том, что всем было бы легче, уйди я учиться и впоследствии работать. Мне было до слез жаль Ани с ее обожженными руками и упрямством, с которым она растапливала каждое утро проклятую чадящую печку, чтобы приготовить для нас простую кашу; я остро воспринимала разговоры о нехватке денег – и мне начало казаться, что я проедаю те куски, которые могли достаться сестрам.
Да и кому, как не мне, устраиваться на работу? Ани поддерживала дом и заботилась о младших, отец с одной рукой никому не был нужен. Я уже закончила школу. Поступление в высшие учебные заведения начиналось в июне, но я не сдала бы экзамены, да и учиться пять-семь лет позволить себе не могла. Зато могла уехать и снять с плеч Ангелины необходимость заботиться обо мне.
Я выбрала медицинское училище в пригороде Иоаннесбурга, в Полесье, по очень простой причине – в том году туда принимали по собеседованию, и медперсонал был так востребован, что правительство области предоставляло общежитие, небольшую стипендию, завтраки и обеды в столовой. И гарантировало себе пополнение кадров в областных больницах, так как выпускники были обязаны отработать по распределению три года.
В конце августа я уехала из нашего дома и вступила в самостоятельную жизнь.
Разной оказалась эта жизнь. В наше училище шли дети из неблагополучных семей, из детских домов, все потрепанные жизнью, злые, угрюмые, как и я, привыкшие кусаться. Поначалу я держалась от одногруппников и соседей по общежитию особняком, училась прилежно и чувствовала себя замороженной рыбой. Я словно зависла между двумя личностями и никак не могла понять, кто я. Я уже перестала быть Мариной Рудлог, но не знала, кто такая Марина Богуславская.
Через пару месяцев я совершенно случайно попала на вечеринку, где после доброй дозы пива парни подбивали друг друга на спор прыгнуть со второго этажа. Понаблюдала за ними, затем подошла к окну, свесила ноги, не обращая внимания на изумленные окрики и пьяный свист, прислушалась к себе – снова я ощущала жизнь, как на веревочных качелях в далеком имении Байдек. И прыгнула.
Наверное, меня спасло то, что весила я немного, – уже позже я узнала, что, даже со стула спрыгнув, можно заработать перелом. Отделалась я синяком под глазом – при приземлении наткнулась на собственную коленку – и потом две недели пугала преподавателей чернотой и последующими переливами вокруг глаза.
Мой поступок имел неожиданные последствия: парни были так впечатлены, что безоговорочно приняли меня в компанию местных авторитетов – детдомовских ребят-неформалов, мечтавших о создании своей музыкальной группы. К исполнению мечты они двигались, запираясь в одной из комнат и тренькая на гитарах под пиво, травку и ахи допущенных в святая святых девчонок. Парни одевались в кожу, носили серьги в ушах, языках и носах, выбривали головы, оставляя сложные узоры, делали себе крутые татуировки, ругались матом, частенько попадали в руки полицейских за хулиганство – и внезапно стали для меня источником эмоций, которых мне так не хватало.
И все покатилось-полетело, и только иногда я выныривала – и снова погружалась в хаос. Занятия, практика, походы в больницу, помощь медсестрам, за которую я получала небольшие деньги и с гордостью отправляла их Ангелине. Приезжать домой я стала все реже – мне было невыносимо вспоминать, кто я есть, наблюдать нищету, в которую мы погружались все сильнее, и от слез, от обниманий с младшими сестрами, от вида замученной старшей я сбегала в училище, чувствуя постыдное облегчение.
Зато в общежитии было весело и бездумно. Регулярно проходили студенческие шумные пьянки, мы шатались по городу, совершали сумасшедшие безбилетные поездки в Иоаннесбург, бегая от контролеров или цепляясь за товарные вагоны. Я словно нашла себя – мой злой язык среди парней считался за достоинство, мою холодность принимали за классную стервозность, над моими остротами хохотали, и я поверила, будто обрела тех, кто меня понимает и кому я нужна.
До сих пор удивляюсь, как я сберегла себя – секс и наркотики были нормой в нашей компании, но от травки меня мутило, а прикосновения парней вызывали отторжение и злость. Со временем с моими принципами смирились и стали воспринимать как своего парня, с которым на дело – можно, а в постель – противоестественно.
Я выкрасила волосы в розовый цвет, и тогда же, с подачи друзей, познакомивших меня с мастером, на боку, у сердца, появилась первая татуировка – маленький взлетающий сокол с анаграммой старорудложского слова «память» на крыле.
– Узнаю это выражение лица, – сказал мне тогда старый мастер. – Скоро ты придешь ко мне опять. На это подсаживаются, как на наркотик.
Он оказался прав. Сокола мне оказалось недостаточно. А вот огненный цветок на спине намертво связал две мои личности, примирил меня с собой. Пусть никто не знал, что я Марина Рудлог – выбитые на теле символы не давали мне забывать. Это был мой вызов миру, мои корни, мои тайные знаки – и я, всегда боявшаяся боли, воспринимала жалящие прикосновения иглы с облегчением.
Ангелина и отец не могли не видеть, что со мной происходит, и в редкие приезды пытались меня воспитывать, осторожно просить опомниться, на что я огрызалась и уезжала. На летних каникулах и вовсе могла убежать из дома, шатаясь по окрестностям или попутными электричками добираясь до Полесья и встречаясь там с друзьями. Я начала регулярно попадать в переделки вместе с компанией. Однажды мы забрались в пустой богатый дом, что стоял на окраине городка. Там был бассейн, полный холодильник еды, бар с алкоголем и мощная аудиосистема. Впрочем, плоды чужого благосостояния удалось вкушать недолго – нас накрыл приехавший отряд полиции. Ани даже пришлось ехать за мной за много сотен километров, вызволять из участка и отдавать в залог те крохи, которые у нас были. Мне было стыдно и гадко, но на упреки я реагировала с вызовом, а потом и вовсе заявила, что справилась бы сама и что не просила обо мне беспокоиться.
Именно тогда Ангелина приняла решение перебраться поближе к Иоаннесбургу, чтобы иметь возможность контролировать меня. Они арендовали дом в Орешнике, а старый дом удалось продать только через год – и выплатить деньги за новый, чтобы приобрести его. Надо ли говорить, как я зла была на это решение?
Закончилось все на втором курсе, когда одно за другим произошли два события. Сначала нам впервые позволили наблюдать за операцией – из коридора, из-за стекла. Оперировали маленькую девочку, и я, замерев, наблюдала, как мясистые пальцы хирурга ловко управляются с инструментами, как бьется на мониторе ее сердце, как слаженно работают ассистенты, виталист и медсестра – как один организм, державший в ладонях жизнь ребенка. Именно тогда я поняла, что хочу связать свою жизнь с хирургией. И снова начала учиться.
А через несколько недель заводила нашей компании упился паленого алкоголя и чуть не умер. Его рвало, он ползал по полу комнаты, стонал, потом отключился, и мы, поначалу посмеивавшиеся, слава богам, вовремя сообразили – что-то не то происходит, и вызвали скорую. Приехали уставшие врач с медсестрой, осмотрели, сказали «еще один не жилец» и забрали его в больницу.
Работники скорой – святые люди. Их судят за равнодушие и цинизм, но попробуйте оставаться душевными людьми, когда ежедневно видите смерть и ежедневно же спасаете людей, которым это спасение не очень-то и нужно.
Вернулся наш друг через несколько дней – исхудавший, исколотый и такой же дурной, как раньше. Уже вечером он снова сидел с гитарой и пил пиво, а я смотрела на него и не понимала, как человек, побывавший на краю гибели, может так упорно снова идти к ней.
На следующий день я подошла к завучу и попросила помочь мне в устройстве на работу в скорую. Лето после второго курса и весь третий я работала ночами. Мне было где жить, нас кормили, и те небольшие деньги, которые получала, я высылала семье. Младшие уже учились в школе в Орешнике, Поля планировала поступать в институт на бесплатное, и мне очень хотелось, чтобы у нее была такая возможность.
Тогда-то я и заработала себе проблемы со сном – сразу после смены шла на учебу, после спала несколько часов и выезжала в пункт скорой помощи. С таким графиком общение с ребятами само собой сошло на нет. Видимо, мне хватало острых впечатлений на работе. Да и насмотревшись на быт, на самые разные истории, ужасающие и кровавые, на аварии с разорванными людьми, на ожоги и открытые переломы, на огнестрел и пьяные отравления, я как-то резко охладела к компании.
На скорой я работала еще полтора года после окончания училища. Проходила дополнительные курсы, договаривалась с преподавателями, с удивительным теплом опекавшими своих трудных выпускников, чтобы они пристраивали меня на практику в поликлиники. А потом устроилась в областной госпиталь хирургической сестрой.
По сути, врачебное дело спасло меня. Оно стало значительной частью моей личности, превратив злость в профессиональный цинизм, убрав из меня тяжелое горе: когда насмотришься на то, что видела я, свои печали кажутся не настолько глобальными. И сейчас, сидя в парке нашего дворца, я со всей отчетливостью поняла, как скучаю по своей работе.
Я долго решалась, бродила вокруг трубки, снова выходила в парк курить, затем все-таки набрала номер главврача.
– Приемная Новикова, чем могу быть полезна?
Интересно, когда это Олег Николаевич успел обзавестись секретаршей?
– Здравствуйте. Могу я поговорить с Олегом Николаевичем? Я бывший сотрудник, Богуславская Марина, по поводу работы.
– Секундочку, – стук трубки, голоса́, какой-то скрежет. Главврач прокашлялся, посопел и заговорил:
– Э-э-э-э-э… Марина… Станиславовна? Чем могу быть полезен?
– Здравствуйте, – повторила я немного нервно. – Олег Николаевич, это я.
– Да-да, э-э-э, я уже понял.
Я воочию увидела, как он сопит и вытирает лоб платком.
– Я хотела извиниться за то, что пропала так внезапно и подвела вас. Сами понимаете, обстоятельства…
– Да… да, Марина Станиславовна. Какие извинения, что вы. Со мной уже говорили… из госбезопасности. Никаких претензий я не имею.
– Скажите, а в больнице, кроме вас… кто-то знает? – осторожно уточнила я, все-таки не выдерживая и закуривая вторую сигарету. Осенний ветер задувал под домашнее платье, и зубы уже начали постукивать.
– Что вы, что вы… я и сам-то понял… когда отца вашего по телевизору увидел… но никому не говорил, что вы…
Меня этот разговор двух испуганных оленей начинал уже веселить, и как-то полегчало. Несмотря на холод.
– Олег Николаевич, а я вот по какому поводу. Может, вы меня возьмете обратно на работу? Я понимаю, что с обучением я уже пролетела, но ведь опыт у меня есть… конечно, я не смогу теперь работать так же плотно, но у нас ведь всегда нехватка персонала, свои смены я буду отводить честно, как все…
Бедный главврач аж икнул на том конце провода, задышал тяжело.
– Марина Станиславовна… я даже и не знаю. Вы же теперь выглядите… да. Как я объясню персоналу, пациентам?
– А мы никому не скажем, что я – это та самая Богуславская, Олег Николаевич, – тоном опытной заговорщицы начала я. – Просто примете меня на работу, как нового сотрудника, и все.
– Да как же так? – разволновался бывший начальник. – Вы же… статус… как вы будете работать? У нас простая больница, сами знаете. Никаких удобств не сможем создать. Может, в Королевский лазарет пойдете? Они не откажут. Да и я как смогу вами командовать, теперь-то?
– Как раньше, – я пожала плечами, забыв, что собеседник меня не видит. Выбросила сигарету, зашла обратно в покои. – Как командовали, так и продолжите. Я в больнице буду не кем-то со статусом, а сотрудником, таким же, как все. Да, поговорят сначала, потом перестанут. Зато какая вам реклама! Может, инвесторы подтянутся, спонсоры…
Слова о спонсорах задели чувствительные струны начальника, но тот продолжал упорствовать. И я его понимала. Конечно, я могла бы пойти в Королевский лазарет. Но мне хотелось, чтобы оценивали мой опыт, а не статус.
– Так не дадут нам работать, Марина Станиславовна!
– Михайловна я, – поправила я его. – Извините, продолжайте.
– Да… да, Марина Михайловна! Журналисты будут крутиться, у сестер и врачей интервью брать. Какая уж там работа?
– Зато, может, муниципалитет больничку нашу отремонтирует наконец, – уговаривала я. – Если в новостях мелькать часто, стыдно им будет. Или, хотите, попрошу начальника отдела госбезопасности, чтобы журналистам в этом отношении кислород перекрыли? Хотя не понимаю, чего вы волнуетесь: ну потревожат нас неделю-другую, потом ажиотаж спадет, а вам такие бонусы пойдут – закачаетесь! Ну, Олег Николаевич? Нужны вам сотрудники или нет? Меня вы знаете, руки у меня по-прежнему крепкие, работать готова, статусом и именем трясти не собираюсь. Захотите на ковер вызвать – смело вызывайте, решите премию дать – давайте. И зарплата пусть будет прежняя, мне много не надо.
– Вы меня без ножа режете, Марина Михайловна, – грустно вздохнул Новиков и, похоже, тоже закурил. – Знаете же, что отказать вам не смею.
– А вы это бросьте, Олег Николаевич, – строго сказала я. – Вы подумайте, я давить не стану. Если откажете, не обижусь и зла не затаю, и на вашей должности это никак не скажется. Об этом разговоре вообще кроме нас двоих никто не узнает. Если согласитесь – работать буду на совесть. Подумаете? Попробуете решить без учета изменений в моей жизни?
– Подумаю, – произнес он уныло, и подтекстом звучало «как же их не учитывать-то, голубушка!». Но мне нужна была эта работа, поэтому я не стала отступать.
– Тогда до завтра? Я позвоню.
– До завтра, Марина Михайловна, – согласился главврач со вздохом.
Я отложила трубку, села в кресло, торжествующе глядя на себя в зеркало будуара. Так-то, Марина! Молодец!
Не выдержала и попрыгала немного по гостиной, не обращая внимания на возникающую при прыжках боль в проколотых ушах.
Теперь надо донести это до Васи. Момент очень неудачный, но я с ума сойду, если не отвлекусь. В поиске сестер я бесполезна, а так хоть голова и руки будут заняты чем-то важным и нужным. Надеюсь, она поймет и не разочаруется во мне.
Василина
Королева Василина в тот момент пыталась понять Марью Васильевну Сенину, которая уже разменяла пятый десяток, служила статс-дамой еще при ее матери и вернулась во дворец на свою должность, управляясь со всей вотчиной так умело, словно и не было этого перерыва. Вообще оказалось приятно видеть старые лица в массе новых придворных. Это будто связывало настоящее с прошлым. Пусть горьким, но и родным тоже.
– Ваше величество, – настойчиво говорила Сенина, расположившаяся в кабинете королевы, – ваш день рождения – это национальный праздник. Мы просто не можем не устроить по этому поводу бал и гуляния. Народ не поймет.
– У меня нет настроения, – резко отвечала Василина, – бал сейчас неуместен. Я только начала разбираться в делах и не могу тратить время еще и на это.
– Простите, – Марья Васильевна слова произносила твердо и при этом почтительно смотрела на правительницу, – но время на бал есть всегда. Вы же не хотите, чтобы люди говорили, что новая королева прячется от народа? Тем более что на праздники такого уровня принято приглашать глав дружественных государств, а что может быть лучше для демонстрации их поддержки вашего трона?
– Я не могу этим заниматься, – упрямо повторила Василина. Она нервничала из-за отсутствия новостей и из-за настроения мужа, и настойчивость придворной дамы была совсем не к месту. – Оставьте меня, Марья Васильевна.
Почтенная статс-дама встала, присела в реверансе.
– Не гневайтесь, ваше величество, – вздохнула она осторожно, и Василина с удивлением посмотрела на нее: кто гневается? Она? – Вам и не придется ничем заниматься. Просто дайте свое согласие, и вам останется только надеть платье и выглядеть так же ослепительно, как сейчас.
Василина помимо воли улыбнулась.
– Вы мне льстите, Марья Васильевна.
– Говорю истинную правду, – лукаво ответила опытная интриганка. – Разве можно такую красоту в кабинетах прятать? Покажетесь во всем блеске и величии, чтобы подданные за сердца похватались. Грозная и прекрасная. Символ Рудлога!
– Да прекратите уже, Марья Васильевна, – рассмеялась «грозная и прекрасная». – Делайте что хотите, но чтобы меня это не касалось.
– Благодарю, ваше величество, – степенно отозвалась статс-дама и, пока величество не передумала, спешно ретировалась.
Василина посидела в кабинете, с тоской посмотрела на папки с отчетами. Боги, какое же все это занудство!
В груди противно заныло, и она впервые с сожалением подумала о том, что, возможно, Ангелина была не так уж и права, когда обговорила свободу для сестер. Нет, если бы короновалась старшая, то Василина первая бы приветствовала такую предусмотрительность. Но сейчас приходилось мыслить другими категориями. Наверное, было разумнее сразу собрать всю семью под одним кровом. Как ни странно, дворец оказался на данный момент самым безопасным местом. Во всяком случае, здесь еще ни на кого не нападали и не похищали. И никто не пропадал.
Она посмотрела на себя в полированную гладь рабочего стола, тряхнула светлыми кудряшками, отодвинула папки, встала. Надо что-то делать, а то сейчас расплачется. Тем более скоро полнолуние, настроение и так скачет, а еще сестры… и дела… и детей видит мало… и муж пропадает целыми днями.
Зашла в детскую, полюбовалась на спящую Мартину, тихо поговорила с няней о том, когда вводить прикорм и надо ли уже ставить слушать классическую музыку или пусть ребенок растет невдохновленным и непросветленным. Тоска никуда не уходила, и она вышла из детской, направляясь туда, где всегда могла получить поддержку и набраться сил. К Мариану.
Муж обнаружился в гвардейском корпусе – опять занимался наравне с солдатами, и королева тихонько понаблюдала за ним, пока служивые не заметили ее и не начали останавливаться.
– Почему прекратили занятия? Команды вольно не было! – рявкнул Мариан, но, видимо, что-то прочитал на лицах подчиненных, обернулся. – Ваше величество, приветствую вас. Бойцы?
– Рады служить, вашество! – рявкнули гвардейцы, вытягиваясь по струнке.
– Надо поговорить, Мариан, – сказала Василина настойчиво. Он кивнул, отвернулся. Такой мощный и суровый в этом армейском спортивном костюме, что она снова залюбовалась им.
– Майор Васильев, завершите упражнения, – зычно скомандовал, и от построившихся солдат отошел усатый офицер, ответил «есть» и встал перед строем.
– Что такое, василек? – тихо спросил Мариан. От него пахло потом, и Василина заторопилась, утягивая мужа в сторону армейского корпуса.
– Тут есть место, где можно спокойно поговорить?
– Что-то срочное? – встревожился он, ускоряя шаг.
– Да, очень срочное, – согласилась она, оглядывая помещение, в которое они зашли. По всей видимости, тут хранился спортивный инвентарь. Хорошо были слышны команды майора «Бегом марш! Десять кругов!» – Очень. Даже не знаю, как тебе сказать.
– Василина, – нервно и сурово проговорил муж, и в голосе его все еще слышались командные нотки. – Говори быстро и прямо.
Она обернулась, подошла к нему, прижалась к плечу.
– Мариан, я никак не могу успокоиться. Обними, меня, пожалуйста, – Василина подняла голову, заглянула в глаза, в которых тревога сменялась облегчением и удивлением, снова прижалась к нему, уткнулась носом в руку. – Ум-м-м, как от тебя пахнет… Ма-а-ар…
Он сжал ее крепко, так, как ей нужно было, руки немного дрогнули, скользнув по спине вниз. Все понял, конечно. Он всегда ее понимал.
– Все поймут, чем мы тут занимаемся, – пробормотал он, уже целуя ее в шею, задерживая дыхание – она забралась ладонями под резинку спортивных брюк, потерлась о него со стоном.
– Ну и пусть, – прерывисто дыша, ответила Василина, – пусть. Я королева, мне все можно. А твоя, – она задрала ему футболку, лизнула грудь, царапнула зубами кожу, – твоя прямая обязанность… – Он сжал ее еще крепче, взял за подбородок и жадно, головокружительно поцеловал. – А-а-ах, Мариан… так вот… – Строгая юбка поползла вверх, обнажая стройные ноги в чулках и скромное белье. – …Обязанность…
– Ты слишком болтлива, моя королева, – грубовато сказал он, поворачивая ее к себе спиной. – Обопрись, милая. Вот так, василек, расставь ножки… Как ты хороша, Василина, как же ты хороша…
Он уже тяжело дышал сзади, покрывая поцелуями ее ягодицы, прикусывая и сминая их, лаская бедра широкими крепкими ладонями, и она задрожала, опустила голову, прогнулась.
Да, вот так, Мариан, именно так. Как же я люблю тебя.
Не сдержала стона, когда он вошел в нее, и он замер, легко гладя ее по спине, слушая ее дыхание. И начал движение, мощно и без всякой осторожности, сразу бросая ее в водоворот сладкой и нужной любви, такой ошеломляющей, что она закусила кулак, чтобы не кричать. И все равно кричала, глухо и страстно, и билась в наслаждении, и чувствовала его крепкое тело, и жесткие руки на бедрах, и неумолимое движение, и слушала его тяжелые, приглушенные порыкивания, как лучшую музыку в мире.
То, что мне было нужно, Мариан.
Знаю, моя королева.
Когда они вышли, занятия уже закончились, и на плацу никого не было. И хорошо, потому что каждый, кто увидел бы их затянутые любовной поволокой глаза, тут же бы все понял.
Хотя, наверное, и так все догадались.
Ну и пусть. Зато она успокоилась.
– Я согласилась дать бал на мой день рождения, – сказала Василина мужу все еще хрипловатым голосом, когда они подошли к семейному крылу дворца.
– Хорошо, – легко откликнулся он, открывая и придерживая дверь в покои, – тебе нужно будет немного развеяться. И отдохнуть.
– Да, – со вздохом согласилась королева, – вроде недавно вернулись от Талии, а будто и не было этой поездки. Тяжко мне, Мариан.
– Ты со всем справишься, – уверенно произнес муж, снимая футболку. – Раздевайся, Василина. Пойдем в душ. Мне нужно после тренировки и… наших упражнений. Побудь со мной.
Она успела подумать об оставленных отчетах, да и в теле еще чувствовалась сладкая дрожь от пережитого острого удовольствия. Хотелось лечь, вытянуться, потягиваясь и выгибаясь, как кошка. Но Мариан привлек ее к себе, запустил пальцы в копну кудрявых волос, тихонько сжал, заставив откинуть голову. Прикоснулся губами к щеке, постоял немного так, щекоча ее бородой, вздохнул тяжело. Отпустил и начал раздевать. Глаза его блестели, ноздри раздувались, и он улыбался. И она улыбнулась в ответ, позволив расстегнуть блузку, снять белье. Подождут эти бумаги.
После, когда он вынес ее, ослабевшую и окончательно успокоившуюся, из душевой, сам вытер, одел – потому что сил не осталось вообще, – укрыл одеялом и ушел, Василина лежала и лениво гладила подушку рядом. Мысли были тягучие, легкие. Она вспоминала все случившееся с момента коронации и, наверное, впервые не чувствовала себя так, будто ее нахождение на троне – чудовищная ошибка. Она справится, не может не справиться. Научилась же она управляться с силой – пусть неуверенно, но принцип поняла, а дальше – дело тренировки.
Мысли плавно перетекли на одну из бесед с Иппоталией. Королева позвала Василину на массаж, и они лежали рядом, пока массажистки разминали их тела, поливали горячей водой, терпко пахнущей травами, снова мяли, обливали ледяной, потом опять горячей. Серенитка, правда, настаивала на массажистах, но Мариан один раз сказал «нет», и она почему-то не стала упорствовать.
– Объясни мне, – блаженно прикрыв глаза, спросила Василина, – про эти ваши нейтрализаторы и стабилизаторы. Для меня это загадка, а ты обещала рассказать.
– Да-а-а, – простонала царица, когда массажистка перешла к пояснице. – Ох, спина моя, спина. Ну ты понимаешь. После родов я постоянно разогнуться не могла, до сих пор вот страдаю.
– Нейтрализатор, – напомнила молодая королева, послушно переворачиваясь на спину и закрывая глаза – в очередной раз ее облили горячей водой, и в воздухе еще некоторое время стоял пар. Массажистки, тела которых блестели от пота, трудились и словно не слышали их.
– Никак не можешь отдохнуть? – укоризненно проворчала Иппоталия, отфыркиваясь от воды. – Расскажу я, не переживай. Тем более что тебе знать необходимо и пользоваться уметь.
Ты знаешь, что мы могли бы жить очень долго, если бы не держали землю? Сила уходит туда, в почву, в воздух, поэтому и жизнь наша так же коротка, как и жизнь обычных людей. Хотя резерв наш почти в тысячу раз больше, чем у магов.
Василина удивленно посмотрела на нее, и царица вздохнула.
– Бедные мои девочки, всё растеряли, а все дед ваш, тоже бедный. Он неплохой был мужик, Константин, но никак со своим огнем справиться не мог, вот и пил по-черному. И умер, когда матери твоей было пятнадцать. Ничего передать не успел, да и не пытался, честно говоря. То веселился, то тосковал, баб греб под себя, как кот; удивительно, что у него одна Ирина родилась. Супруга его ушла в мир иной вскоре после родов, да и не женился никак после. Неприкаянный он был какой-то, метался постоянно.
Василина историю своей семьи прекрасно знала, но терпеливо слушала, не перебивая старшую.
– Все дело в нашей крови, в божественной ее части. Боги, да простят они меня, как мифы наши говорят, что-то напортачили на заре времен, так, что земля взбунтовалась. И к людям относились высокомерно, помыкали как могли. Вот творец и рассердился и наказал мир менять лишь руками людей. И только в особых случаях могут они напрямую вмешиваться – и то после этого несут наказание.
– Это какое? – Василина не представляла, чем можно наказать бога.
– Да кто же знает? – отмахнулась Талия, поднимая руку, чтобы массажистка промяла бока. – Об этом не говорится. То ли сила уходит, то ли обязаны жизнь прожить в человеческом теле. Много домыслов, а правду и не знаем. Но не об этом речь. Творец, значит, рассердился и велел воплотиться в людей, и прожить жизнь с людьми, чтобы понять их, и дать продолжение своей крови в человеческом теле. Вот ваш Красный жил на территории Рудлога под именем Иоанн, жил с человеческой женщиной, и от него пошел ваш род. И он сделал вашу землю стабильной, потому что спокойно тогда было только в долинах между горами.
– И тело его захоронено в кургане на фамильном кладбище, – тихо сказала Василина, у которой от этих разговоров мурашки бежали по телу, несмотря на горячую воду и сильные руки массажисток.
– Да, да. Пахарь воплотился в Бермонте, который тогда почти весь был покрыт ледником. А он заставил лед отступить, вырастил лес, и до сих пор Бермонты сдерживают холод на всем континенте, не дают вернуться вечной зиме. Но там вообще история таинственная, потому что, по слухам, он овладел своей женой в обличье медведя, поэтому аристократия там и сами Бермонты – оборотни-берманы. И наш милейший Демьян – тоже. И твой Мариан, кстати. Суровый он у тебя. Как терпишь?
– Да я не терплю, – смутилась Василина, съежившись от потоков ледяной воды, – м-м-мне в-в-все нрав-в-вит-т-тся…
– Полегче, безумная, – прикрикнула царица Маль-Серены на массажистку, – гостья у нас непривычная, застудишь еще. Теплее воду бери!
– Да, госпожа, – тихо ответила служанка, послушно поливая Василину горячей. Та чуть расслабилась.
– Йеллоувинь стал домом для Желтого Ученого, который жил под именем Винь Ши и создал строгую иерархическую систему управления государством, и жен у него было много, и наследников. Но там столько провинций, как раз каждому наследнику по штуке. Там были степи, суховеи, зимой земля трескалась от холода, а летом – от жары. А теперь – благословенная земля с мягким климатом. А Целитель-Воздух стал основателем рода Инландеров, к коим относится наш сухарь Луциус, что держит ветер и ураганы. И, конечно, его брат Гюнтер, который, хоть и носит фамилию Блакори, к Черному Жрецу по крови отношения не имеет. Жрец тоже воплотился, стал носить имя Корвин, но правил недолго, потом исчез, а сам дал начало династии Гёттенхольд, которая пала две сотни лет назад. Ну, ты знаешь.
История королевских домов по серенитским мифам была не столь тяжела для восприятия, как преподававшаяся им при воспитании, и Василина слушала с удовольствием, освежая что-то в памяти, а что-то и узнавая.
– А что насчет вашей прародительницы, Талия?
– Сейчас, сейчас, – Иппоталия со стоном растянулась на столе, поболтала ногами. – Хорошо-то как! Ну слушай, тем более что это и на другой твой вопрос ответит, про драконов. Наша госпожа, Божественная Вода, спустилась к нам под именем Серена, родилась в теле обычной девочки. У нее было трое мужей и трое дочерей, и старшая стала наследницей и прародительницей рода Таласиос Эфимония. С тех пор мы защищаем весь континент от наводнений и не даем Маль-Серене уйти под воду. Но госпожа, – с гордостью говорила царица, – не сидела на одном месте. Она много путешествовала, укрепляла связи с соседями, особенно с ближайшей Инляндией. И от одной из встреч, по легендам, с Инлием, воплощенным Белым Целителем Воздуха, появился сын, который стал первым драконом. Он поселился в Песках, брал в жены человеческих женщин и в конце концов женился на младшей дочери Красного. Твоей далекой родственнице. Вот от их союза и пошел могучий драконий род, который смог озеленить пустыню. Я приказала, как и обещала, порыться в архивах, слушай, моя дорогая.
– Слушаю, – откликнулась заинтересованная Василина.
– Такое ощущение, что наши предки уничтожали все, что с драконами было связано. Но кое-что найти удалось. В записях моей прапрабабки, в наших семейных архивах. По ее словам, почти с начала времен существовал артефакт, Рубин, который нас, монархов, усиливал. Природа его неизвестна, боги по этому поводу молчали. И по шесть лет он проводил в каждой стране, в главном храме, в чаше у подножия статуи божественного покровителя страны. Кроме Черного – уж не знаю почему. И вот пятьсот лет назад камень как раз находился у твоего деда, Седрика. Тогдашний Владыка драконов, Терии Вайлертин, обратился к нему с просьбой передать им камень вне очереди, на год. Седрик то ли не согласился, то ли попросил отложить передачу, и тогда драконы выкрали Рубин прямо из храма. Прапрадед твой был в ярости, началась война. А помогал ему блакорийский король; остальные, по словам бабушки, держали нейтралитет.
Королева Рудлога даже перестала замечать руки массажистки – эту страницу истории она не знала. Да и никто не знал.
– Война шла долго, драконы были очень сильны – то ли Рубин помогал, то ли сами по себе были могучи. Почти два года длилось противостояние, бабушка моя пыталась его остановить. Но мужики же… – царица презрительно сморщила нос. – Будь там женщины, давно бы договорились, и все. В общем, все силы иссякли, и Седрик предложил драконам подписать мир без всяких условий. Должны были присутствовать все аристократические рода с обеих сторон, чтобы все заверили договор и не осталось тех, кто будет продолжать кровную месть.
– И что? – Василине стало зябко, потому что продолжение она знала, но дослушать надо было.
– А то, что Красный Седрик в союзе с Черным Блакорийцем запечатал прилетевших подписывать мир драконов в горе́. Могу дать почитать, какими словами моя почтенная прародительница этих двоих поливала! – царица хихикнула, хотя момент был трагический. – Я половины бы не воспроизвела, сильна была старушка. Кстати, думаю, после этого род Гёттенхольд и прервался. Угасал, угасал и окончательно угас двести лет назад. То ли драконы успели проклясть, то ли боги наказали. Сам-то их покровитель, Черный, давно не появлялся, да и не привечают его на континенте, не то что у нас. И у вас в роду стали всякие… неприятности происходить. Думаю, прокляли все-таки. Дальние потомки Черного рассеялись по всему континенту, их мы и называем темными. К сожалению, никто из них не обладает достаточно сильной кровью, чтобы пройти коронацию.
– Гюнтер – хороший правитель, – осторожно произнесла Василина.
– Хороший, да не на своем месте, – хмыкнула Талия.
Василина промолчала. Это уже была политика, и нужно было следить за словами.
Массажистки проводили их в купальню, и женщины устроились у бортика, лениво болтая ногами в воде.
– Талия, – не выдержала Василина, – так при чем тут нейтрализаторы?
– Ой, – засмеялась царица, – у меня так бывает, извини. Хочу рассказать об одном, а болтаю совсем о другом, куда мысль уведет. Сейчас, сейчас, милая, только выпью сока, а то горло пересохло совсем.
Она медленно пила, прикрыв глаза, а Василина чуть ли не пританцовывала в воде, ожидая продолжения.
– Кстати, рекомендую, попробуй. Вкусно!
– Нет, спасибо, – вежливо отказалась Василина. – Талия, не томи, я сейчас лопну от любопытства.
– Эх, – сокрушенно вздохнула царица Маль-Серены, – когда-то и я была молода и нетерпелива. И так же красива, как ты.
– Ты и сейчас прекрасна, – искренне сказала королева Рудлога, – не скромничай. Талия, я растворюсь тут сейчас и так и не узнаю ничего. Тебе будет стыдно.
Царица снова засмеялась низким, гортанным смехом. Она действительно была великолепна – рослая, пусть в теле, но очень гармоничном, с идеальной грудью, покатыми плечами, прямым носом, прозрачно-серыми глазами, белой, почти голубоватой кожей и иссиня-черными волосами. И только если присмотреться, можно было заметить сеточку морщин у глаз и на лбу.
– Да все просто на самом деле, милая. Всё в нашей крови, всё от свойств наших божественных прародителей. Гюнтер и Луциус – нейтрализаторы, они идеальные защитники, могут смирить любую стихию. И на них ментальная магия не действует абсолютно. Бермонт – преобразователь, он может одну стихию менять на другую, пропуская через себя. Наш милейший император Хань Ши – стабилизатор, он управляется с потоками, выравнивает дисгармонию, убирает разрывы. Его кровь способна восстанавливать магов после выгорания, например. Ты, Василина, усилитель, и твоя кровь усиливает любую магию, и ты сама усиливаешь общий щит над континентом. Нам Рудлога очень не хватало… мы можем вместе взаимодействовать, как ты видела… и, конечно, каждый может заменить другого, но это уже будет не то…
– А ты, Талия? – нетерпеливо спросила Василина. Все и правда было просто.
– А я, милая, проводник, – усмехнулась царица, – я могу всю вашу силу замкнуть на себе и обладаю слабенькими, но свойствами каждого дома. Поэтому и смогла учить тебя.
– А что же делают темные? И драконы?
– Могу только предполагать, – вздохнула Иппоталия. – Наследники Черного, скорее всего, поглотители – они могут воспринимать чужую магию, увеличивая личный резерв. А про драконов сказать ничего не могу… судя по тому, что мы родственники, возможно, они тоже проводники. А может, и нет.
– Зачем же им Ангелина? – рассеянно спросила королева Рудлога. Ей надоело висеть у бортика, она оттолкнулась и поплыла. И еще она думала о том, нельзя ли попросить императора Хань Ши о капельке крови для Марины…
– Понятия не имею, – честно ответила плывущая рядом царица. – Но, думаю, мы это скоро узнаем. Вариантов масса – может, элементарная месть, может, в заложницы взяли и готовятся к переговорам. Так и не узнали ничего, где она?
– Я только общее направление чувствую, – печально призналась Василина, разворачиваясь и начиная двигаться обратно, – и что жива, а конкретно – никак. Ищем, ищем – без толку. Тандаджи говорит, местные просто отказываются сотрудничать: то ли боятся, то ли еще что. Талия, – ее вдруг осенило, – а ты не можешь найти Ангелину?
– Нет, что ты, – откликнулась Иппоталия, – это только между близкими кровными работает. Ну, между супругами иногда. Никто из наших не сможет, только ваша семья. Но я дам тебе совет, а прислушаться или нет – дело твое, королевское. Найдете – не руби сгоряча, как у Рудлогов принято, разберись. Ангелина не трепетный цветочек, в обиду себя не даст, а вот что драконам нужно – узнать будет полезно.
– Мудрая ты, Талия, – улыбнулась Василина. – И добрая.
– Скажи это моим мужьям, – снова рассмеялась царица. – То-то они при мне слово лишнее сказать боятся.
– А тебе это нравится? – Василина замялась. – Разве не хочется такого, чтобы хотя бы равным был, царица?
– А кто сказал, что такого нет, королева? – таинственно и тихо ответила Иппоталия. – Замуж-то необязательно выходить. Особенно за равного. Ему у меня будет нехорошо, а мне у него. А для всего остального есть телепорты. Мы без правильного мужика срываемся, милая. Нам абы какой не подойдет; нужно, чтобы дурную энергию в постели регулярно выколачивал.
И она так сладко потянулась, выгнулась, что стало понятно – «дурную энергию» ей «выколотили» совсем недавно.
Разговор стал совершенно женским, и Василина открыла было рот, чтобы спросить, о ком речь, – и закрыла. Все-таки они не настолько близки. Но любопытно было до жути.
– Но тебе-то это не надо, правда? – остро глянула на нее царица, снова прислоняясь к бортику. – Эх, был бы у маменьки твоей такой, как Мариан… хотя Ирина резка была, вряд ли бы потерпела… вот и срывалась…
– В смысле срывалась? – непонимающе переспросила Василина. – Ты имеешь в виду приступы гнева? У Ангелины тоже такое было, а у меня – ни разу.
– И гнева, и не гнева, дорогая, – туманно ответила Талия. – Да у тебя и не будет. Не переживай. Пошли-ка лучше пообедаем, я коня готова после этих процедур проглотить.
На волне воспоминаний Василина задремала, согревшись под теплым одеялом. И снилось ей только хорошее.
* * *
Мариан Байдек, выйдя от жены, нос к носу столкнулся с Мариной. Она о чем-то раздумывала, стоя в коридоре у дверей королевских покоев, задумчиво кусала губу, и не мешали ее размышлениям ни удивленные охранники, ни проходившие мимо слуги.
– Марина? – тихо позвал он, и девушка встрепенулась, посмотрела на него. Взгляд ее медленно приобретал осмысленность.
– А, Мариан. Я хотела с Василиной поговорить, а в кабинете ее не было. Задумалась немного, – она смущенно огляделась. – Она здесь?
Барон Байдек внимательно посмотрел на нее, и девушка, кажется, занервничала.
– Василина отдыхает, – спокойно пояснил он. – Может, попозже зайдешь?
– Отдыхает? – удивилась она, глянула на часы, которые показывали половину двенадцатого. – Она приболела, что ли? Так я посмотрю, давай?
– Марина, – барону стоило немалых усилий сдержать улыбку, – с ней все в порядке. Она здорова и прекрасно себя чувствует, поверь.
– А… – она посмотрела на него и непонятно что увидела, потому что покраснела. – А-а.
– Может, я могу тебе помочь? – вежливо спросил Мариан, приглашая ее двигаться за ним и в который раз поражаясь, как в третьей принцессе совмещается вполне себе циничная женщина и совершенно неоперившийся подросток. – Кстати, я только заметил, ты уши проколола.
Марина потрогала ухо, вздохнула.
– Да. Да, наверное, можешь. Мариан, я хочу обратно на свою работу выйти. Тошно мне тут, я скоро на стены прыгать начну. Хочу сбежать, понимаешь? И не знаю, как Васюте сказать.
«И сбегаешь ведь, – подумал Байдек недовольно, – и я тебя понимаю».
– Ты хочешь моего совета? – осторожно спросил он.
– Сейчас хочу, а если бы не встретились, сама не подошла бы, – честно ответила принцесса.
– Василина тебя любит и не будет препятствовать, – сказал он уверенно, – и ты сама это знаешь.
Охранники у его кабинета поприветствовали их, и Мариан кивнул в ответ, открыл дверь, пропуская девушку внутрь.
– Знаю, – согласилась она, с любопытством пробегая глазами по скромной обстановке. – Тебе тут удобно?
– Вполне, – барон сел за стол. – Марина, если тебе тяжело – выходи, работай. Но я тебя попрошу… лично от себя. Не съезжай пока из дворца.
Она сжала губы.
– Потерпи немного, придворный маг вполне может доставлять тебя в больницу и обратно Зеркалом. Найдем Ангелину, разыщем Полину, и жене не придется тревожиться еще и за тебя. Ей нелегко сейчас.
Мариан, конечно, отдавал себе отчет, что давит на ее чувство долга. Но одно дело – отслеживать перемещения Марины из дворца, и совсем другое – организовывать охрану вокруг квартиры, где вокруг масса людей. Если еще одна сестра пропадет, ему только в фермеры идти. Потому что в деле охраны он оказался совершенно некомпетентен.
Принцесса молчала, потом кивнула со вздохом.
– Хорошо, Мариан. Пока не съеду… раз ты меня просишь.
До обеда оставался еще час, и, попрощавшись с Мариной, барон Байдек, а ныне принц-консорт королевства Рудлог, набрал номер руководителя госбезопасности.
– Тандаджи, слушаю, – суховато ответил Майло.
– Это Байдек. Нужно обсудить кое-что. Можешь зайти?
– Сейчас занят, ваше высочество. Но… если есть время, загляни ко мне через полчаса. Хочу познакомить тебя с одним человеком.
Через полчаса барон был в Зеленом крыле. И там ему представили Игоря Ивановича Стрелковского, бывшего начальника разведуправления, про которого он был наслышан от Василины и который сыграл немалую роль в спасении его жены.
Стрелковский оказался высок, сухощав и подтянут, с характерной осанкой, выдававшей в нем военного. Спокойный, с острым взглядом и узким хищным лицом, светло-голубыми глазами и светлыми, коротко стриженными волосами. Никакой седины, хотя ему уже было под пятьдесят. Коротко поздоровался, пожал руку, представился.
Байдек сразу каким-то внутренним чутьем понял, что ему можно доверять.
– Игорь Иванович берет на себя поиски Полины Рудлог с нашей стороны, – пояснил Тандаджи, наблюдавший за их знакомством с благодушием опытной свахи. – Игорь, тебе достаточно информации?
– Да, – ответил тот, – но мне нужны будут помощники. Менталист, по крайней мере.
– Будут тебе помощники, – согласился Тандаджи. – Мариан, слушаю тебя. При Игоре Ивановиче можешь говорить свободно.
– Сам вижу, – буркнул Байдек. Стрелковский внимательно посмотрел на него, чуть улыбнулся, и барон вдруг отметил, как похожи эти двое – бывший и нынешний безопасники. Не внешностью – вряд ли можно было бы найти двух более непохожих людей. Мимикой, сдержанностью, экономными жестами. Взглядами.
– Марина хочет выйти на работу. Туда, где она работала раньше. Нужно там все проверить. Посмотреть, как охранять так, чтобы не перепугать всех.
– Сделаю, – спокойно ответил Майло, помечая что-то в блокноте.
– Чуть больше чем через две недели у Василины день рождения. Будет бал.
– Об этом уже знаю, – сообщил Тандаджи почему-то довольным тоном. – С пятницы. Не вовремя, конечно. Обговорим, барон. У Игоря Ивановича опыт большой, может, он нам что-нибудь подскажет. Да, полковник?
Стрелковский с холодком глянул на бывшего подчиненного, покачал головой и коротко ответил:
– Подскажу.
