Маркета дрожала от ужаса, но сквозь сковавшее ее душу холодное оцепенение пробивалась одна ясная мысль.

Она не позволит отцу умереть в темнице замка.

Девушка слышала, что его держат в полной темноте, прикованным к стене, кормят только черствыми хлебными корками и каждый день секут плетьми.

Кое-кто из слуг, рискуя жизнью, приносил ему остатки еды с кухни и новости из внешнего мира. Цирюльник Пихлер умолял их передать дочери, что любит ее и что требует, чтобы она не отдавалась в руки дона Юлия.

– Он убьет ее. Так ей и скажите! – молил он. – Она должна бежать из Чески-Крумлова, иначе этот безумец найдет ее.

Слуги заметили, что о жене цирюльник не осведомился ни разу.

Масленица – христианский праздник, уходящий корнями еще в древние языческие времена – подходила к концу. Дальше начинался Великий пост. Пока же улицы Чески-Крумлова кишели горожанами, которые, вырядившись в костюмы животных, предлагали подношения, содействующие плодородию. Они знали, что злые духи пускаются во все тяжкие, пользуясь последней возможностью поозорничать, прежде чем наступит святой Великий пост.

Это было время безудержного пьянства и обжорства, когда горожане до отказа набивали животы мясом, под завязку накачивались пивом и устраивали пьяные буйные шествия по улицам. В тавернах было не протолкнуться, и аромат жареного мяса плыл по извилистым улочкам.

Это было традиционное время празднеств, короткая передышка для увеселения в самом унылом месяце в году. Однако зимой 1608 года все до единого жители Чески-Крумлова встречали праздник с опаской.

Холода еще держались, и берега Влтавы оставались под ломкой коркой льда. Зимний ветер разносил по округе завывания сумасшедшего принца. Безумный Габсбург правил из древнего замка, и один из горожан, человек ни в чем не повинный, был заперт в глубине крепостной темницы. А теперь еще стало известно, что королевский бастард грубо и безжалостно изнасиловал в лесу дочь мельника, Катарину, да еще и бросил ее там, окровавленную и полумертвую. Люди плевали на камни мостовой, поднимали глаза к серому небу и задавались вопросом, какая весна родится из таких дурных предзнаменований.

Каждый день дон Юлий рыскал в поисках Маркеты, и убийственный блеск в его глазах не обещал ничего хорошего. Некоторые уже начали потихоньку шептаться, что она должна отдаться в руки хозяина Рожмберкского замка и спасти их город.

Разорение, порок и ужас царили в Чески-Крумлове. Какую радость может принести наступление святой Пасхи, когда мир содрогается от такого греха и беззакония?

Маркета была дома одна, когда в дверь постучал возница, и порог, смиренно склонив голову, переступила юная гостья.

Для послушницы, готовящейся посвятить себя Богу, войти в дом той, которую едва ли не открыто признавали ведьмой, было немыслимо. Фиала понимала, что может навлечь на себя проклятье, но ей необходимо было выполнить просьбу матери-настоятельницы.

– Зачем ты здесь? И кто ждет в повозке? – спросила ее озадаченная Маркета.

– Там ваша тетя, мать-настоятельница. Ее последняя просьба – быть рядом с вами в свой последний час, – кротко ответствовала послушница. – Я поклялась исполнить ее пожелание. Она просит вас впустить ее и провести ее последние дни – а быть может, даже часы – с вами.

Дочь цирюльника потрясенно воззрилась на послушницу, которая стояла перед ней, взволнованно ожидая ответа.

– Конечно, – выдавила наконец Маркета, когда обрела дар речи. – Несите ее скорее сюда, на улице жуткий холод!

Она схватила полотняную простынь, расстелила ее поверх матраса Аннабеллы и шумно вздохнула. Неужели настоятельница монастыря и вправду ляжет на ведьмину кровать? Неужели сделает свой последний вздох на простынях колдуньи?

Возница внес легкую как пушинка Людмилу в дом. Монахиня поморщилась – каждое движение, каждый толчок причиняли ей сильную боль.

– Добро пожаловать, тетя, – сказала Маркета, целуя сухую щеку больной. – Но, умоляю, послушайте: постель, которую я вам предлагаю, – это постель Аннабеллы. Моя – в подвале.

– Она так добра, что уступает ее мне, – прошептала старушка, и когда ее положили на кровать, протянула руку, чтобы потрогать грубое полотно.

После ухода послушницы и возницы Маркета накрыла тетушку одеялами и раздула тлеющий огонь в очаге, после чего повесила на крюк над огнем глиняный чайник, чтобы приготовить чаю.

– Аннабелла выкапывает какие-то коренья, тетя Людмила, – объяснила она. – Когда вернется, она определит, чем можно тебе помочь. Ее знание лекарственных растений просто изумляет. Мне уже не раз приходилось видеть, как она излечивала, казалось бы, совсем безнадежных больных.

– Подойди ближе, дитя, – пробормотала пожилая женщина. Племянница опустилась на колени рядом с кроватью и взяла ее сухонькую руку в свою.

– Я пришла сюда не в поисках лекарства. Я пришла, чтобы увидеть тебя и поговорить с тобой по душам, прежде чем умру.

Глаза девушки наполнились слезами. Отец из-за нее в темнице, а теперь еще и тетя рискует своей бессмертной душой, переступив порог дома ведьмы, чтобы повидать ее… Что хорошего она, Маркета Пихлерова, принесла в этот мир?

– Прежде чем умереть, я хочу испросить твоего благословления, дорогая племянница, – продолжала монахиня. – Боюсь, я не вмешивалась в греховный мир людей. Я и вправду была плохой слугой Господа нашего.

Девушка не сразу поняла, о чем она говорит, а когда поняла, ахнула.

– Ох, нет! Тетя Людмила, вы добрая, благочестивая женщина. Умоляю, забудьте те мои злые слова! – Маркета преклонила колени и перекрестилась – привитая католической церковью привычка держалась очень прочно.

Не успела умирающая ответить, как дверь со скрипом открылась, и ее племянница заметила копну ярко-рыжих волос под синим шарфом.

– Аннабелла! Иди сюда, моя тетя очень больна! – позвала девушка хозяйку дома.

Травница повесила накидку на крючок. Она, похоже, совсем не удивилась, увидев настоятельницу монастыря Бедной Клары на своей постели. Мало того, знахарка наклонилась и поцеловала старухе руку.

– Я ждала тебя, Людмила. Боялась, что когда ты решишься, будет уже слишком поздно. Как я и писала, время – вот что самое главное.

Маркета удивленно посмотрела на подругу, не понимая, о чем та говорит. Но тетя кивнула и слабо улыбнулась.

– Уже почти поздно. Расскажи, чем я могу помочь.

Дон Юлий не мылся несколько дней. Волосы его спутались, а лицо перепачкалось в грязи и остатках еды. Больной отказывался пользоваться ночными горшками и оставлял лужи мочи и кучи дерьма прямо на паркетном полу. Он визжал и швырялся вазами, часами и дорогими керамическими фигурками в слуг, которые осмеливались войти к нему в покои.

Состояние его почти не отличалось от того, в котором он прибыл в Чески-Крумлов год назад. От увлеченного наукой мальчика, от красивого принца, от тех последних крупиц его истинной души, спасти которые пыталась Маркета, не осталось и следа.

Якоб ездил в Прагу – ходатайствовать перед королем о лишении дона Юлия власти над Чески-Крумловым и освобождении бедного цирюльника Пихлера. Но король отказал. Он затрясся от ярости, узнав, что его обманули и Маркета на самом деле не умерла.

– Пусть Чески-Крумлов сам разбирается с моим сыном – и пожинает плоды своего обмана!

Рудольфа, однако, обеспокоило резкое ухудшение душевной болезни сына, и он попросил Хорчицкого обсудить этот вопрос с другими придворными врачами.

Доктор вернулся в Чески-Крумлов так быстро, как только мог, сделав по дороге лишь одну остановку на ночлег, чтобы дать отдых лошади и самому себе. Но не успел он даже открыть дверь в покои королевского бастарда, как почувствовал невыносимую вонь.

– Дон Юлий, прошу, впустите меня! – прокричал Якоб, прикрыв нос платком, и, не дожидаясь ответа, распахнул двери в комнату.

– Ты, паршивый лекаришка! Предатель! – заорал на него бастард. – Ты знаешь, где моя возлюбленная, и предаешь меня, скрывая это! Ты против меня, как и все остальные!

– Дон Юлий, я привез новости от вашего отца. Новости и Книгу Чудес, – спокойно заговорил ботаник.

При упоминании книги гневливо-раздраженное выражение соскользнуло с лица принца, как волна с песчаного берега.

– Книга у тебя?

– Да, я держу ее в надежном месте, – солгал доктор, поскольку книга по-прежнему находилась в Праге, у короля. – И отдам вам ее, если вы выпустите цирюльника из темницы и прекратите поиски девушки Маркеты.

– Никогда!

– Ваш отец весьма удручен известиями о вашем поведении. Он снова посылает доктора Мингониуса в Чески-Крумлов, чтобы помочь мне лечить вас. Как и еще двух врачей, которые будут заниматься вами – ваш отец опасается за ваше здоровье.

– Да этому дьяволу нет до меня никакого дела!

– Его величество весьма встревожен слухами, которые распространяются по королевству и по всей империи. Ваши выходки потрясли цивилизованный мир. Матьяш, ваш дядя, использует недовольство людей, дабы разжечь мятеж и низвергнуть вашего отца, нашего короля.

– Ха! Поделом этой свинье.

Якоб сурово воззрился на королевского сына.

– А вы не думаете, что если ваш отец лишится короны, то и вашим привилегиям тоже придет конец? Полагаю, Матьяшу придется по вкусу мысль отрубить вам голову хотя бы только лишь для того, чтобы утвердить свою власть.

Дон Юлий нахмурился. Младший брат его отца всегда ненавидел его, и если б он поставил своей целью сесть на императорский трон, то не остановился бы ни перед чем.

– Книга Чудес. Где она? – спросил бастард.

– Как я уже сказал, она в надежном месте, где никто не сможет ее найти. Ваш отец обещает, что вы получите ее, если прекратите так вести себя. Он любит вас, вы его любимый сын, но ваше поведение вызвало скандал, который угрожает его трону. Вы зашли слишком далеко.

Больной не ответил – только почесал в паху.

Якоба передернуло от отвращения. Он изо всех сил старался сдержаться и передать послание Рудольфа так ясно, как ему было приказано. Но его гнев все равно прорвался наружу.

– Боже милостивый, приведите себя в порядок! Помойтесь! – повысил он голос. – Какой женщине доставит удовольствие находиться в вашем обществе? Ваши покои провоняли дерьмом, и вы сами запаршивели. Волосы спутались, как у обезьяны…

Дон Юлий потрогал свои всклокоченные волосы, похоже, впервые обнаружив, что они сбились в колтуны. Потом, подняв руки, принюхался к своему дублету.

– Да, надо бы помыться, – пробормотал он себе под нос. – Она должна влюбиться в меня, как в тот день, в тот волшебный день!

Хорчицкий округлил глаза. Неужели Маркета могла влюбиться в такого мужчину? Он подумал о серо-голубых глазах девушки и о том, как смягчается ее взгляд в любви. Возможно ли, чтобы этот человек и в самом деле соблазнил ее?

Что правда, то правда, бастард во всеуслышание заявлял о своей вечной любви к ней. По ночам весь Чески-Крумлов слышал его безутешные причитания, тоскливый плач по потерянной любви. Какой женщине не польстит, что любимый сын императора возносит ей хвалы и воспевает ее красоту, открыто провозглашает, что страдает и не может жить без нее? Дон Юлий кричал на весь свет, что Маркета потребна ему, как воздух, что без нее ему и жизнь не мила.

Неужели его страсть оказалась в какой-то момент столь пылкой и отчаянной, что поколебала здравый смысл Маркеты? И настолько ли она, эта страсть, безудержна и безумна сейчас, чтобы закончиться смертоубийством?

– Мне нужно искупаться, побриться и подстричь волосы, – решил принц. – Я должен предстать перед ней в наилучшем виде. Она должна снова влюбиться в меня!

Якоб вспомнил просьбу Аннабеллы. Прядь волос.

– Да, и после того как искупаетесь, я пришлю к вам цирюльника, – сказал он своему подопечному.

Осмотрев пятна крови на губах Людмилы, Аннабелла дотронулась пальцем до красных капель. Потом она поднесла палец к свече и стала рассматривать кровь, поворачивая палец и так, и эдак, а потом скрылась в подвале и стала рыться в сухих травах, костях, кореньях и талисманах. Маркета стояла над лазом и видела, как пляшет на стенах огонек свечи.

Она отвернулась, чтобы пошевелить горящие поленья под котелком. Вода закипела как раз к тому времени, когда Аннабелла появилась из темной дыры с чем-то, завернутым в фартук, и высыпала содержимое фартука на пол у очага.

Среди всякой всячины Маркета узнала высушенный крысиный хвост и безголовую жабу. Был там также корень в виде луковицы, похожий на тот, что девушка видела, когда впервые встретилась с ведуньей на кладбище, возле детской могилы. Корень жутковатым образом напоминал крошечного человечка: с отростками вместо конечностей, со сморщенной, ухмыляющейся рожицей и прищуренными глазками. Аннабелла вылила в котелок какое-то черное зелье из двух склянок. Над котелком поднялось сернистое облако, от которого Маркета, закашлявшись, отвернулась.

Травница же и бровью не повела, словно не заметила никакой вони. Она подбросила в варево костей и череп какого-то мелкого зверька, а чуть погодя добавила какие-то свежие органы – вероятно, сердце животного. После этого попросила пропитанный кровью платок Людмилы, который проследовал за всем прочим.

Наконец, знахарка взяла кружку и намазала ее внутри густой черной смолой.

– Вытяжка маковых масел, – объяснила она подруге. – Сладкое забвение магического цветка.

Маркета не понимала бормотаний и заклинаний, которые ведунья произносила на не знакомом ей языке – не на немецком, не на латыни и не на славянском, потому в них не прозвучало ни одного ясного слова.

В заключение Аннабелла налила из котелка в кружку немного варева и поднесла его Людмиле.

– Ты скоро умрешь, – сказала она, держа больную за руку. – Ты, конечно же, знаешь это.

Старая женщина кивнула, и ее белые губы растянулись в умиротворенной улыбке.

– Аннабелла! – вскричала Маркета. – А как же твои зелья, твои лекарства?..

– Бывают недуги, вылечить которые знахарю по силам, но с большинством мы не можем даже пытаться бороться, ибо есть куда более высокая сила, та, что управляет жизнью и смертью и определяет нашу судьбу, – объяснила травница. – Твоя тетя знает различие между нашим смертным миром и миром загробным. Вот почему она пришла к нам.

– Но для чего тогда это варево?

– Оно даст ей покой и силы для храброго деяния, которое она собирается совершить.

Маркета посмотрела на свою тетю Людмилу, белую, как пергамент, а потом снова повернулась к Аннабелле.

– Какое деяние она может совершить? – прошептала девушка. – Она едва жива!

– Деяние благородное и жертвенное. Я даю ей это зелье только для того, чтобы помочь пережить последние оставшиеся часы без мучительной боли, которая терзает ее сейчас.

Пихлер прижал грязные костяшки пальцев к глазам, заслоняясь от ослепляющего дневного света. Поднимаясь по лестнице, ведущей к покоям дона Юлия, он споткнулся, и двое крумловских стражников, знавших его с той поры, когда они вместе ходили в детстве в латинскую школу, поддержали арестанта.

– Этот лунатик хочет, чтобы вы подстригли его, – прошептал ему Халупка. – Вонючее животное наконец искупалось и желает выглядеть прилично.

– Для кого? – быстро спросил Зикмунд. – Для моей дочери?

Второй стражник поначалу ничего не сказал, но потом поднес губы к самому уху цирюльника.

– Сделайте так, чтобы лезвие соскользнуло. Спасите себя, свою дочку и всю Богемию от этого дьявола!

Якоб вышел из покоев бастарда и тихонько прикрыл двери.

– Вы цирюльник Пихлер?

Зикмунд кивнул, поклонившись хорошо одетому господину.

– Нам надо быстро поговорить, – заявил тот. – Я друг вашей дочери…

– Моей Маркеты! Ох, господин! – охнул Пихлер. – Как она?

– Я видел ее вчера ночью, и она была в добром здравии. Она принимает в доме Аннабеллы гостью, вашу сестру Людмилу, которая умирает.

– Людмила в доме ведьмы? – Лицо цирюльника вытянулось. От изумления он даже заморгал. – Не могу поверить!

– Вы тоже навещали Аннабеллу, насколько я понимаю, – напомнил ему Хорчицкий.

– Да, но я – не мать-настоятельница! Зачем она покинула святую обитель?

– Между вашей сестрой и Аннабеллой существует какая-то договоренность. Но знахарке требуется кое-что, чем только вы можете ее снабдить.

– И что же это?

Якоб наклонился поближе и прошептал пленнику на ухо:

– Прядь волос дона Юлия, с макушки. Вы должны срезать их и отдать мне, а я передам ей, иначе все погибло.

Пихлер не успел ответить – его ввели в покои, где на столе, рядом с только что искупавшимся Джулио, стоял тазик для умывания. Тут же были разложены бритвенные инструменты.

Дон Юлий разглядывал себя в полированном зеркале, поворачивая голову туда-сюда. Потом он придвинулся к окну, где зимний свет падал на чисто выбритую кожу.

– Вы выглядите особенно привлекательно правым профилем, – сказал Якоб, незаметно кивая Пихлеру.

Как только бастард повернул зеркало в другую сторону от цирюльника, тот наклонился, подхватил прядь состриженных волос и сунул их в карман.

– Вы совершенно правы, – провозгласил дон Юлий. – Надо запомнить, что, когда придет Маркета, мне следует повернуться к ней этой стороной. – Он скривил губы. – А она явится к закату, прежде чем у меня вновь отрастет щетина, иначе ты умрешь, брадобрей.

Пихлер сглотнул, но ничего не сказал. Он уже смирился со своей судьбой и лишь надеялся, что примет быструю и милосердную смерть от крумловского стражника, а не от руки ненавистного Габсбурга.

Не успел дон Юлий высказать новые угрозы, как его прервал стражник Халупка, попросивший разрешения войти.

– Господин, я принес срочную новость. – Взгляд стражника нервно забегал между Габсбургом и Пихлером. – Девица Маркета шлет известие, что отдаст себя в ваши руки нынче же.

Королевский сын подскочил, и глаза его лихорадочно загорелись.

Зикмунд уронил лицо в ладони.

– Жалкий брадобрей, – пробормотал дон Юлий, прогоняя его взмахом руки. – Стража, уберите этого человека с глаз моих!

Как только стражник увел Пихлера, бастард отдал еще один приказ:

– Немедля пришлите сюда швею. И принесите шкуру медведя, которого я убил на охоте.

Маленькая коробочка с обрезанной прядью волос принца была в течение часа доставлена в дом на улице Длоуха. Доставку поручили мальчишке-слуге Вильгельму, и он босиком пробежал по замерзшим улицам от замка до двери Аннабеллы.

– Доктор Якоб Хорчицкий ожидает распоряжений, – выпалил запыхавшийся мальчик, потирая сбитые и замерзшие ноги. – Какой ответ мне ему передать?

Аннабелла коротко кивнула.

– Моя работа много времени не займет. Передай, чтобы ждал меня в замке ближе к вечеру.

Маркета слышала этот короткий разговор, слышала, как закрылась тяжелая дверь. Она взяла тетушку за руку и шепотом попрощалась с нею.

– Я не могу позволить ему убить папу. Сама виновата, что по глупости доверилась безумцу. Папа не должен жертвовать своей жизнью из-за моей ужасной ошибки.

Тетя Людмила сжала ее руку с неожиданной силой. Похоже, зелье Аннабеллы уже действовало.

– Он обойдется с тобой дурно, если ты вернешься, – прошептала умирающая. – Не ходи!

– У меня нет выбора. Ему нужна я, и только я. Он убьет отца, если я не приду. Прощайте, моя любимая тетя!

Оставив плачущую монахиню на ложе, Маркета подошла к хозяйке дома и встала рядом с нею.

– Он намеревается убить тебя, – предупредила ее та.

– Да. Если только не полюбит меня снова, – возразила дочь цирюльника. – Я могу, по крайней мере, попытаться заставить его вспомнить… Он считает меня ангелом.

Аннабелла взглянула на Маркету печальными и пустыми глазами:

– Безумие непостоянно. Он может считать тебя ангелом в одно мгновение – и демоном, которого надо уничтожить, в следующее.

– А что еще я могу сделать? Скажи!

– Ты можешь отказаться и не возвращаться к нему.

– И что за жизнь у меня будет? – Голос Маркеты неожиданно зазвучал уверенно и сильно. – Он будет искать меня, убьет моих родных, чтобы заставить меня вернуться! Может, оно и глупо – идти к нему, но все, кого я люблю, в опасности из-за этого сумасшедшего. Он – Габсбург, и ему позволено убивать, насиловать и калечить, не боясь наказания. Голоса демонов снова завладели его душой.

Знахарка сделала глубокий вдох и медленно выдохнула.

– Ты не можешь унять эти голоса. Вся твоя нежность не заглушит их криков.

Маркета покачала головой.

– А что еще мне остается, Аннабелла? – повторила она. – Какой у меня выбор? По крайней мере, если он убьет меня, король навсегда упрячет его под замок или даже казнит, чтобы спасти трон от еще большего позора. И тогда весь этот кошмар закончится.

Травница молча посмотрела на девушку, а потом взяла ее руку и, поцеловав, прижала к своему сердцу.

– Вот почему ты видела Белую Даму, Маркета. Людмила и твой отец – тоже. Вы трое принесете себя в жертву ради спасения Чески-Крумлова. Не стану с тобой спорить; спрашиваю тебя, только чтобы быть уверенной. Я нахожу величайшее мужество в твоем решении. Я предвидела это, моя дорогая подруга, и уже сделала все приготовления. Но сейчас, когда решающий момент приближается, ты должна знать, что есть один хороший человек, который тебя любит. Лучший из всех, кого я знаю. Он любит тебя глубоко и по-настоящему. Но ты также должна знать, что я сделала хороший выбор отца для будущей Аннабеллы.

Глаза Маркеты метнулись к округлившемуся животу подруги. Как могла она не замечать его под шерстяной юбкой и фартуком?!

Ведунья улыбнулась в ответ на ее недоумевающий взгляд.

– У нас была всего одна ночь. Одна ночь, чтобы дать начало жизни моему ребенку. Ты – единственная, кого он любит.

Потрясенная дочь цирюльника оцепенела. Она вспомнила зеленый шарф, который Якоб повязал ей на шею, его длинные пальцы, коснувшиеся ее кожи…

Нет! Ее дорогая подруга предавалась любви с доктором в Праге и теперь носит его ребенка. Все завертелось у девушки перед глазами, когда она представила их вместе, сплетенных в страстном объятии.

Ревность в ней вспыхнула и зашипела, как капля воды на сковороде с раскаленным жиром. Грудь сдавило, и горечь подступила к горлу.

Аннабелла увидела, как заблестели глаза ее подопечной.

– Подумай, прежде чем что-то скажешь, Маркета. Послушай меня внимательно. – Она положила руки на плечи девушке и разок встряхнула ее, чтобы рассеять чары гнева. – Ты – единственная, кого он любит. Клянусь, что это правда!

Дочь цирюльника заглянула Аннабелле в лицо и увидела светящуюся там любовь.

Женщина, стоявшая перед ней, была ей другом, а не соперницей.

В груди отпустило, и Маркета глубоко вздохнула. Она закрыла глаза и медленно кивнула.

Думать о Якобе не было времени. Мечты о красивом, благородном докторе из великого города отступили, как солнечный свет, исчезающий за облаками. Думать нужно было только о том, что сделать, дабы искупить грех, который она совершила, поверив, что безумец способен любить.

Аннабелла повернулась и вытряхнула в кипящий котелок с телячьей кровью, которую купила у еврея-мясника за стенами Чески-Крумлова, обрезки волос дона Юлия. Те смешались с булькающей жидкостью и ушли вниз, в глубину.

Маркету передернуло, но она крепко обняла подругу.

– Ты приютила меня и приняла мою тетю. Не знаю, почему ты столь щедра и великодушна и почему рисковала так сильно. Но теперь пришло время и мне ответить тем же.

Аннабелла кивнула.

– Раз уж ты решила, что это твоя судьба, я помогу тебе, если сумею. Ты должна быть готова сегодня вечером. Якоб поможет мне осуществить мой план, но ты должна найти способ остаться сегодня наедине с доном Юлием. Мы встретимся еще раз, и я возьму у тебя кое-что ценное.

– Все что угодно! Возьми сейчас!

– Нет, время еще не пришло. Мы позаботимся об остальном, когда наступит подходящий момент.

Аннабелла прошла к двери и стащила с вешалки зеленый шарф.

– Надень его. Он будет напоминать тебе об истинной цели, – сказала она, повязывая шарф Маркете на шею. Руки ее задержались на плечах подруги, и знахарка закрыла глаза, шепча заклинание. А потом резко отстранилась и отвернулась, чтобы помешать зелье. Взгляд у нее сделался отстраненным, каким становился каждый раз, когда она занималась своими колдовскими делами.

Только выйдя из дома, Маркета сообразила, что не спросила, кому предназначено зелье.

Когда девушка проходила мимо бани, на улицу выбежала ее мать. С неприбранными волосами и темными мешками под глазами, в рваном платье, Люси Пихлерова устремилась к дочери.

– Ты вернешься к нему и спасешь своего отца? – взмолилась она, безумно вращая глазами. – Скажи, что спасешь моего мужа и приведешь его домой, ко мне, пока мы все не умерли с голоду!

Маркета ничего не ответила, но мать бежала следом за ней по извилистой дороге к замку, как бродячая собака.

– Я знала, что ты не дашь ему, доброму человеку, своему папочке, умереть! – говорила она, приплясывая, как безумная, рядом с дочерью. Люси понимала, что Маркета не позволит обнять себя или взять за руку, и поэтому держалась на безопасном расстоянии от нее, перебегая с одной стороны на другую. – Ты можешь очаровать габсбургского принца, можешь смягчить его дурной нрав, – бубнила она.

К этому времени и другие любопытные горожане уже шли за ними вверх по улице. Когда Маркета оглянулась в последний раз на Влтаву, за ней в гору следовали с десяток горожан – торжественно, как толпа скорбящих.

– Не ходи в замок! – раздался вдруг чей-то голос, сорвавшийся на всхлип.

Дочь цирюльника обернулась и увидела покрытое синяками лицо и заплывшие глаза. Не сразу узнала она свою подругу Катарину.

– Умоляю тебя, Маркета! Он убьет тебя. Посмотри, что он сделал со мною! – снова всхлипнула дочь мельника, сжав руку подруги.

Та в ужасе воззрилась на избитую красавицу, а потом потянулась другой рукой и дотронулась до ее распухшего лица.

– Оставь ее в покое, Катарина, – прошипела мать Маркеты, отталкивая девушку. – Она должна спасти своего отца!

Юную Млынаркову удержала толпа, а Люси потащила свою дочь за руку. Они поднялись по крутому склону к первому замковому двору. Толпа напирала сзади.

Подойдя к двери, Маркета перевела дух. Стражники, которые сопровождали ее, забормотали по-чешски:

– Ты жертвуешь собой для спасения отца – пусть же Господь спасет тебя саму, верную дочь! – сказал один из них.

– Ты делаешь это ради всего Чески-Крумлова, – прошептал второй и, перекрестившись, поцеловал девушке руку. – С твоею жертвой придет конец этому извергу.

– Да благословит тебя Господь, слечна Маркета! – пробормотали оба охранника, когда все подошли к входу в покои.

Никто из них не назвал ее Перловицей.

Швея все приседала и приседала в книксенах. Наслышавшись историй о грубости и жестокости императорского бастарда, бедняжка до смерти испугалась этого вызова. Она надеялась, что дон Юлий не позарится на ее давно увядшие прелести и торчащие зубы, но все равно беспокоилась – сильные, безжалостные руки могли запросто сломать ее тонкую шею.

– Не бойтесь, – шепнул Якоб. – Просто сделайте то, что он попросит.

Женщина нервно кивнула, натужно сглотнув страх, прочно угнездившийся у нее в горле.

– Швея, какой шелк ты можешь сегодня купить? – спросил дон Юлий.

Портниха взглянула на Хорчицкого, а потом ответила:

– Любую самую лучшую ткань, какую вы пожелаете, господин.

– Голубую. Я хочу голубой шелк, голубой, как чистая вода, – заявил больной. – Нет, голубой, как озеро, спокойное и широкое. Хочу, чтобы он был прохладным и светлым, чтобы струился по девичьей коже, освежая ее, словно она плавает, нагая, в лунном свете.

– Да, господин.

– И, – продолжал повелитель Чески-Крумлова, указывая на покрытую кровавой коркой медвежью шкуру в углу комнаты, – я хочу, чтоб ты сделала из нее кайму. Чисти ее, пока не заблестит, как живой медведь. Свирепый и гордый.

– Хорошо, господин, – отозвалась швея, в ужасе уставившись на окровавленный грязный мех.

– Все должно быть готово к сегодняшнему вечеру.

– К вечеру, господин?

– Ты оглохла, старуха? Да, до восхода луны, иначе утром твоя тощая шея будет лежать на колодке вместе с куриными.

– Слушаюсь, господин. Все будет готово к вечеру. Я посажу за работу и дочку, и невестку, но рубашка будет закончена к вечеру, клянусь!

– Она должна быть прекрасна. Должна годиться самой принцессе… нет, богине!

– Да, господин.

Дон Юлий махнул рукой – ступай.

– Правый профиль, так ты сказал, Якоб? – повернулся он к Хорчицкому.

Доктор, зная, что Маркета ждет за дверью, резко втянул воздух.

– Да, дон Юлий. Правый профиль у вас самый выигрышный.

– Пришли ее ко мне. Я готов приветствовать моего ангела.

Маркета много раз представляла тот момент, когда снова увидит своего пациента. Своего любовника. Мужчину, который изнасиловал ее. Безумца, который едва не убил ее. Она не знала, как встретит его: заплачет ли, накинется ли на него или станет молить о пощаде.

Теперь она просто пыталась собраться с силами, набраться мужества, чтобы встретиться с ним лицом к лицу. Девушка знала, что рано или поздно он решит убить ее. Она склонила голову в безмолвной молитве, сложив перед собой ладони. Бахрома зеленого шелкового шарфа впилась в ее пальцы, когда она сжала их в мольбе.

– Господь милосердный! Дай мне сил сделать то, что я должна сделать, – прошептала Маркета. В голове у нее промелькнула шальная мысль – побежать по коридору, вырваться из замка и спрятаться в подземелье до конца своих дней. – Дай мне храбрости, – попросила она. – Пожалуйста, Господи!

Блуждающий луч солнца прорезал тучи и сквозь освинцованные окна осветил ее сложенные в мольбе руки. В коридоре прозвучали тихие шаги. Маркета повернула голову. Стражники как будто ничего не видели и не слышали.

По коридору шла женщина в длинном белом одеянии.

Она подошла к Маркете с высоко поднятой головой. Улыбнулась с высоты своего немалого роста. И взяла девушку за руку.

– Не бойся, – только и сказала женщина в белом.

Вместе они приблизились к двери, и там она поцеловала Маркету в макушку.

– Помни мое обещание. Я никогда не оставлю тебя.

И, не сказав больше ни слова, Белая Дама направилась прочь по длинному коридору.

Двери распахнулись.

– Пусть войдет! – прокричал дон Юлий.

От прикосновения руки незнакомки осталось ощущение гладкости атласных перчаток. Девушка попыталась вспомнить, какого цвета они были, но, потрясенная встречей, упустила тогда эту деталь, а теперь было уже поздно.

Молча приблизившись к сыну короля, Маркета заметила капельку крови у него на шее от пореза при бритье. Капля медленно стекла по его горлу, по загорелой коже.

Принц смотрел на дочь цирюльника правым глазом, склонив голову под каким-то странным углом, словно не мог повернуть ее. Он походил на петуха, разглядывающего червяка и готового клюнуть. Из-за его странной позы девушка могла не смотреть ему в глаза и сосредоточилась на капле крови. Ей вспомнились пиявки. Ей вспомнилось слишком многое.

Маркета сняла с головы платок. Юлий увидел ее волосы, и его необычная поза переменилась. Проглотив всхлип, он протянул к ней руки и крепко прижал ее к груди, обнимая одной рукой и гладя по волосам другой.

Девушка оцепенела. Она силилась сдержаться, когда его губы стали покрывать поцелуями ее рот, лицо и шею. Бастард сорвал с нее зеленый шарф, бросил его на пол и прижался губами к ее коже. Он застонал и покачнулся, а потом упал на колени, осыпая ее пылкими поцелуями.

– Мой ангел! Ты вернулась ко мне, – бормотал он сквозь слезы. – Я думал, ты умерла!

Дочь цирюльника ничего не сказала, но наклонилась, чтобы поднять шарф с пола. Это был теперь ее талисман, источник силы, напоминание о любви и здравомыслии. Потом она выпрямилась, недоверчиво глядя на того, чьи руки обнимали ее колени. Дыхание его было теплым.

Наконец Юлий поднялся и взял ее лицо в ладони с нежностью и заботой. Маркета заглянула ему в глаза. Безумие в них отступило в зеленые глубины, и то, что она видела, было любовью, чистой и ясной.

Краем глаза девушка заметила Якоба, не сводящего с нее пристального взгляда.

– Приготовьте пир! – радостным голосом приказал дон Юлий. – Моя любимая выглядит худой и бледной. Мы должны откормить ее, прежде чем она вернется со мною в Прагу в качестве моей принцессы!

Он поцеловал Маркете руки, а потом стал целовать ее еще и еще, глядя на нее, как святой на распятие. Затем подвел девушку к стулу и предложил ей сесть и выпить вина. Снял с нее башмаки и помассировал ей ноги, с обожанием заглядывая ей в глаза. Губы его, горячие и влажные, целовали ее пальчики и лодыжки, мурлыча ласковые слова.

– Пир, я сказал, Хорчицки! – приказал счастливый любовник Маркеты. – Что ты стоишь там как истукан?

Якоб сделал знак слуге передать распоряжение дона Юлия на кухню. Маркета не заметила, когда слуга вернулся с еще одним посланием для доктора. Специальная клеть была доставлена в замок в карете алхимика и в сопровождении ведуньи Аннабеллы.

Дожидаясь во внутреннем дворе, знахарка успокаивала аббата Бедриха из иезуитского монастыря, выглядевшего невыразимо встревоженным.