Книга: Госпожа трех гаремов
Назад: На земле басурманов
Дальше: В ожидании гяуров

Отец иона

Город разрастался быстро — мастеровые умело ставили срубы, рубили боярские хоромы, терема. Уже и струги были свободны от бревен, а изб не хватало. И вновь мужики взялись за топоры — тревожили старинный лес удалым уханьем.
Город возвели за четыре недели. Там, где еще месяц назад был непроходимый бурелом и непроницаемой стеной возвышалась дубрава, поднялись сторожевые башни и церкви. Избы составили улицы, которые сходились к единому центру — собору. Оставалось последнее — освятить построенный град. Торжество было намечено на воскресенье — на пятидесятый день после Пасхи.
Отец Гурий ждал, когда из Москвы прибудет икона Чудотворного Сергия.
— Та икона великую силу имеет, — терпеливо объяснял он стрельцам. — Слепой от нее прозревает, немой, ежели на нее глянет, — говорить начинает. Ну а глухие слышать станут. Любую хворь та благодать лечит! А еще сияние от иконы небесное идет.
Чудотворная икона в сопровождении посошной рати появилась точно в воскресенье. Воевода Микулинский, возглавлявший прибывшее войско, не смог сдержать восторга:
— Аж и не верится!.. Земля татарова, а купола православные! А у нас тут диво на корабле! Как к Васильсурску подъезжать стали, пение вдруг услышали. А голос такой красоты и силы, что гребцы даже весла побросали и заслушались. А потом смотрим, к берегу монах бродяжий выходит и поет в полный голос. Как нас заметил, так песнь свою и оборвал. Мы тут на стругах к берегу подплыли и просим его: «Спел бы ты для нас, братец, еще что-нибудь». А он нам и отвечает: «А ковш браги у вас для меня найдется?» Налили мы тут ему браги, и он опять запел. Да так, что мы несколько часов его и слушали. Думали, что опоздаем к воскресенью. Ну мы его взяли с собой, сказали, что в новом городе для народу петь станет.
— А где же сам чернец? — поинтересовался Гурий.
— А вот он! — махнул воевода в сторону стругов. — Бочки на берег выкатывает.
Архиерей среди прибывших стрельцов разглядел и тощую фигуру монаха. Заметил недоверчиво:
— Что-то уж больно тщедушен он для церковного пения. Да и пьян, видно!.. Не похоже, чтобы в таком теле чудный голос прятался!
— Что пьян, так это точно! — живо согласился воевода. — Только без пития он не поет. Но ты на худобу не смотри, владыка! Обманчива она! Голос у него такой силы, что пущенная в этого чернеца стрела верхом уходит. Сам видел, когда черемисы его в полон взять хотели! Подь сюды! — окликнул он монаха.
Тот откатил в сторону бочонок и подошел к князю.
— Вот отец Гурий тебя проверить хочет. Не верит благоверный, что голос у тебя чудной силы. Покажи удаль, чернец!
— Браги бы мне кружку! — отер рукавом волосатый рот монах.
— Принести браги монаху! — распорядился воевода Микулинский.
Тотчас возник слуга, в руках он держал братину, доверху наполненную питием. Чернец взял ее в обе руки. Осторожно — так, как держал бы младенца, поднес ко рту, стараясь не расплескать драгоценную влагу. Запрокинув голову, выпил брагу до последних капель.
— Уф! — выдохнул он. — Крепка! Теперь и петь охота!.. А братина у тебя, воевода, тяжела! Чугунная. И работы тонкой. Я в этом деле тоже смыслю, сам в мастеровых ходил. Чья же она?
— Ты дело показывай, — отмахнулся воевода. — Отец Гурий тебя проверить хочет.
— А ты не торопи! — строптиво отвечал чернец. — Я не твой подневольный! Я бродяжий монах! Куда хочу — туда и иду. И никто мне, кроме Бога, не указ. Дай чашей полюбоваться. Работа больна тонкая. Мне такой братины не справить. Мастер, видно, талантливый был.
Он еще немного повертел в руках сосуд, а потом крикнул в него:
— Славься, Иисусе!
Братина отдала эхом, потом жалобно и тонко тренькнула и раскололась на две неровные части.
— У, дурень! — не на шутку озлился воевода. — Царский подарок сгубил! — И, уже остывая, восхищенно сказал: — Да! Бывает же такое! А братину жаль. Что теперь государю сказать, коли о подарке спросит?
Подивился и Гурий:
— Силен у тебя голос, что и говорить. Сколько певчих видывал, сколько молебнов слыхивал, но чтобы вот так… такого, как ты… Не припомню! Да тебе надобно в самом Благовещенском соборе петь. При самом государе быть! Он церковное пение жалует. Вот возвернемся в Москву, расскажу я о тебе царю! Знаю теперь, что с тобой делать… Будешь городские стены освящать, и колокола не надо — разве твой голос в крепости уступит? И помни честь, монах, — с твоего гласа православие на басурмановой земле восторжествует. Как же тебя звать-то?
— В монастыре Сергиевском в честь пророка нарекли Ионой. Отец Иона… Спасибо за доверие, святейший Гурий, только мне бы браги еще! Горло у меня запершило. А на басурмановой земле я не впервой, толмачом у Сафа-Гирея бывал. И грамоту я их разумею. И государь-батюшка, быть может, меня помнит — царице ихней, Сююн-Бике, послание его носил, за что чуть было живота не лишился.
На следующий день, в воскресенье, в раннее утро запела труба. Иван-город — так назвали новое селение — пробудился быстро. Готовился крестный ход. А уже в полдень с семи церквей крепости ударили колокола. Кованые крепостные ворота легко заскользили по новым петлям, отворились. Первым, в багровой мантии, вышел архиерей, за ним чернец Иона, здесь же был дьяк Выродков, а потом дружной плотной толпой потянулись мастеровые и стрельцы.
Гурий замахал кадилом, и во все стороны стал расходиться благовонный ладан. Чернец, осеняя большим золотым распятием стены и церкви, затянул:
— Возбранному победителю мысленных врагов, мир прелестный и плотские сласти возненавидевшему.
На худой длиннющей шее монаха, словно струны от гуслей, выступили тугие жилы.
Стрельцы, никогда не слышавшие такого баса, переглядывались между собой, в суеверном страхе крестились:
— Ну и дал же Господь эдакий голосище! Да он и вечевой колокол в Новгороде переорет!
Чернец пел с душой, и по всему было видно, что это занятие приходилось ему по вкусу. Он осенял церковь и растянувшийся ход распятием Спаса, кропил земли и стены святой водицей.
— Да помоги ты, святая вода, устоять городу и победить басурмана, — густым голосом от себя добавлял монах.
Крестный ход, обойдя стены, вошел в ворота. Когда длинный хвост хода спрятался за крепостными стенами и врата затворились, колокола один за другим смолкли.
Город на Свияге-реке начал свое существование.
Назад: На земле басурманов
Дальше: В ожидании гяуров